В споре с Толстым. На весах жизни

Валентин Федорович Булгаков

В споре с Толстым. На весах жизни

Slavic Research Group at the University of Ottawa (Группа славянских исследований при Оттавском университете)

Российский государственный архив литературы и искусства

Государственный музей Л. Н. Толстого

От редактора

В настоящем издании представлены следующие материалы: произведение «В споре с Толстым: На весах жизни», полная переписка В. Ф. Булгакова с Л. Н. Толстым и С. А. Толстой, письма канадских духоборцев к В. Ф. Булгакову. Значительная часть всего этого уникального материала (кроме писем Л. Н. Толстого и С. А. Толстой к Булгакову) печатается впервые, по подлинникам, хранящимся в РГАЛИ, в фонде В. Ф. Булгакова (Ф. 2226), и в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого1.

Особенно важна полемика Булгакова с Толстым, обостряющаяся во время его высылки из России в 1923 г. в Прагу, а также по возвращении в Советский Союз в 1948 г. и пребывании в Ясной Поляне до самой его кончины в 1966 г. Булгаков спорил с Толстым, отрицавшим материальную сторону жизни, спорил по поводу цели самосовершенствования. Толстой предлагал стремиться к недостижимому идеалу, Булгаков считал это препятствием, отрывающим человека от конкретной почвы. Он спорит с отрицанием Толстым науки и искусства, с его философскими и религиозными взглядами, с отстаиваемой Толстым идеей о ненужности государства.

В книгу включены также письма Булгакова к Толстому, представляющие большой интерес для изучения личности молодого будущего секретаря, столь уважающего своего учителя. См., например, письмо от 6 ноября 1909 г., в котором Булгаков просит Толстого ответить на ряд вопросов, касающихся его рукописи «Христианская этика: систематические очерки мировоззрения Л. Н. Толстого», и письмо от 16 сентября 1909 г., в котором он извещает Толстого об отказе самарского крестьянина-молоканина А. И. Кудрина (1884–1916) от воинской повинности и посылает ему рассказ последнего, записанный Булгаковым со слов Кудрина.

Письма С. А. Толстой, большей частью опубликованные в книге В. Ф. Булгакова «О Толстом. Воспоминания и рассказы»2, были вновь сверены с оригиналами, неточности исправлены, восстановлены пропущенные места, включены новонайденные письма, а также письма к ней В. Ф. Булгакова, остававшиеся до сих пор не опубликованными. Письма сопровождаются комментариями – все это представляет уникальную возможность последовательного наблюдения за ходом рассуждений двух близких людей о жгучих вопросах дня и раскрывает тонкости характеров обоих корреспондентов.

Ряд писем канадских духоборцев, относящихся к 1930-м, 1950-м и 1960-м гг., включены в данное издание (ответных писем В. Ф. Булгакова нет, хотя в письме Махортова к Булгакову от 10 февраля 1962 г., как и в некоторых более ранних, есть указания о полученных письмах от последнего: «Также я передал ваше письмо для печати в нашу “Искру”, чтобы люди получили ваш привет и поклон»), чтобы хоть частично указать на громадный авторитет, которым пользовался Булгаков у духоборцев, не только как близкий друг Л. Н. Толстого и автор, написавший прочувствованный очерк о них, но и как человек, всю свою жизнь питавший большое уважение к их мировоззрению и образу их жизни, будучи сам, как и они, изгнан со своей Родины.

Издание также содержит вступительную статью редактора и обширный комментарий.

До некоторой степени предлагаемая работа является продолжением исследования творчества В. Ф. Булгакова, предпринятого в предыдущей книге «Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого».

Воспоминания В. Ф. Булгакова, секретаря Л. Н. Толстого в 1910 г., написаны в 1946–1961 гг. Этот объемный труд (26 частей) так до сих пор не опубликован целиком. В нем прослежен весь жизненный путь В. Ф. Булгакова, включая описание его детства в Сибири, учебы в Московском университете, жизни в Ясной Поляне в последний год жизни Толстого, работы хранителем Толстовского музея, общения с семьей великого писателя и его последователями, высылки из Советской России на «философском пароходе» в 1922 г., жизни в эмиграции, создания им Русского музея в Праге, пребывания в гитлеровских концлагерях, возвращения в 1948 г. в СССР и работы в Музее Л. Н. Толстого в Ясной Поляне. В издании «Как прожита жизнь…» напечатаны 5 избранных частей, имеющих отношение к Толстому и охватывающих события 1910 г. и последующих лет перед высылкой В. Ф. Булгакова за границу в 1923 г.

За предоставленный ценный материал выражаю глубокую благодарность директору Российского государственного архива литературы и искусства Т. М. Горяевой, директору Государственного музея Л. Н. Толстого Н. А. Калининой, библиографу В. С. Бастрыкиной. Искренне благодарю заведующую Отделом русской классической литературы ИМЛИ РАН, д. ф. н. М. И. Щербакову за многолетнюю дружбу, безвозмездную поддержку и советы. С канадской стороны: Джона Вудсворта и Светлану Асташкину за их помощь в оформлении текста.

За моральную и финансовую помощь выражаю признательность Оттавскому университету, Канадскому Совету по исследованиям в области социальных и гуманитарных наук (SSHRC), а также генеральному директору издательства «Кучково поле» Г. Э. Кучкову.

А. А. Донсков, д. ф. н.,

действительный член Канадского королевского общества, заслуженный профессор Оттавского университета (Канада)

«В споре с Толстым» и переписка В. Ф. Булгакова

В. Ф. Булгаков посвятил Толстому и толстоведению практически всю свою жизнь. Проработав несколько лет в Ясной Поляне, он в 1916 году встал во главе музея Толстого в Москве. При этом Булгаков не прекращал участвовать в распространении толстовских идей ненасилия и был самым активным образом вовлечен в движение сторонников мира (как в Российской империи, а затем в Советской России, так и на международной арене). В период Первой мировой войны это привело к аресту его царской полицией, а в послереволюционный период – к высылке советскими властями из СССР в 1923 году за границу (в Прагу), где он продолжал писать и публиковать работы о Толстом. Булгаков возвратился в СССР в 1948 году и вновь оказался в своей любимой Ясной Поляне, где проработал до выхода на пенсию (1959) и затем остался жить до самой смерти в 1966 году.

Очень важно, что Булгаков, глубоко уважая Толстого как человека и мыслителя и преклоняясь перед его художественным талантом (в свою очередь он также пользовался уважением и благосклонностью яснополянского старца в период их личного знакомства), сумел сохранить и проявить замечательную объективность в оценке этого великого человека и не утратил свободы собственного мнения. Хотя подобные качества представляются совершенно естественными и даже обязательными для исследователя, следует помнить, что они были необычными (и даже непринятыми) в среде ближайших почитателей Толстого. Здесь снова можно говорить об уникальности положения Булгакова, что определяет его значимость как исследователя жизни, идей и творчества Толстого, а также позволяет вынести заключение о масштабе его собственной личности.

Именно в годы вынужденной эмиграции Булгаков начинает работать над двумя рукописями, которые являются предметом нашего исследования. Это монументальный труд воспоминаний «Как прожита жизнь», который уже частично опубликован нами, как упоминалось выше, и философская работа «В споре с Толстым: На весах жизни»3, которая предлагается читателю и ученым для дальнейшего, более исчерпывающего анализа. Булгаков работал над этой рукописью с 1932 по 1964 год.

В первой главе «Нерушимое» он (отчасти, вероятно, надеясь опубликовать книгу и отдавая должное советской идеологии, но, несомненно, и в качестве отражения собственных раздумий) действительно спорит со многими важнейшими идеями своего учителя. Вот как он оправдывает свою позицию: «Книга эта возникла в результате долгого внутреннего спора со Львом Толстым-мыслителем, влияние которого глубоко было пережито автором. Оно не изжито им и теперь; то благотворное, что было в этом влиянии, остается. Пути души увели, однако, автора от одностороннего спиритуализма и индивидуализма к более реалистическому, а в то же время и более гармоническому, «приемлющему мир», общественному жизнепониманию»4.

Эту работу, как, впрочем, и его предыдущие труды, отличает присущая автору объективность суждений. В то же время она свидетельствует о его постепенном отходе от наиболее радикальных положений мировоззрения Толстого, которые иногда, даже в молодые годы, вызывали у него сомнения. Особенно скептически относился Булгаков к преувеличению необходимости духовного самосовершенствования и акцентированию этой стороны жизни в ущерб материальным потребностям человека. Такая позиция виделась Булгакову как прискорбный отрыв личности от твердых земных корней. Он оспаривал высказывавшееся порой Толстым утверждение, что зло заключается лишь в самом человеке, придерживаясь мнения, что следует уделять более серьезное внимание негативной роли проблем, наблюдаемых в социальной сфере и в сфере общественного устройства. В противоположность Толстому Булгаков считал, что роль государства – пресекать порочные действия членов социума, признавал реальную опасность анархии.

Булгакова влекло к Толстому, которого он трактовал скорее как религиозного писателя, а не как резонерствующего моралиста. Учение Толстого он находил разумным, свободным от шелухи неправдоподобного чудотворчества, «необычайно стройным и последовательным». В главе «Нерушимое» («В споре с Толстым: На весах жизни»), незадолго до своей смерти, он бросит ретроспективный взгляд на свое прежнее мировосприятие и на дарованное ему Толстым избавление от разочарованности и нравственной растерянности: «…в детстве – чистая православная вера, в 15–16 лет, до поступления в университет, полоса безверия, в университете – увлечение философией, не принесшей удовлетворения душе». «Обманутый в своих ожиданиях и официальной религией, я был как человек, брошенный на дно пропасти, перед которым убрали сначала одну, а потом и другую лестницу, сулившую ему надежду на спасение, и которому оставалось только впасть в полное отчаяние. Из этого положения вывел меня Л. Н. Толстой, показавший мне новый путь: путь религии разумной, религии, отказавшейся от суеверия, от всяких произвольных метафизических построений, от обожествления Иисуса, от храмов, обрядности, церковной организации и всякого культа. И отойдя сейчас во многом от Толстого, я этого основного пути – разумно-религиозного пути – не покидаю до сих пор»5.

Булгаков приводит толстовское высказывание, которое считает самым точным определением религии: «Религия есть такое согласное с разумом и знаниями человека отношение его к окружающей его бесконечной жизни, которое связывает его с этой бесконечностью и руководит его поступками»6.

Во второй главе «Дух и материя» Булгаков спорит с Толстым, отрицавшим материальную сторону жизни. «Соглашаясь с Л. Н. Толстым в определении религиозной стороны жизни, – пишет Булгаков, – я расхожусь с ним по целому ряду вопросов как личного, так и общественно-государственного и культурного строительства.

Корни расхождений уходят в различную оценку значения и взаимоотношений духовной и материальной стороны человеческой личности, человеческого существования».

И далее: «Можно требовать напряжения духа и преобладания его над телесным началом в нашей жизни, но нельзя утверждать, как это делают Л. Н. Толстой, его последователь философ П. П. Николаев и др., что существует только духовное (!), а телесное является едва ли не плодом лишь нашего воображения.

Во всем этом есть не только какое-то неуважение к человеку, но и к существующему независимо от нашей воли мировому порядку. В этом есть также упорная и систематическая, хотя, может быть, не столько безнравственная, сколько болезненная ложь самому себе: воспитание себя в таком духе, чтобы уметь видеть – и не видеть, – видеть и не видеть того, что ясно каждому мальчику: что духовная жизнь в нас развивается в постоянной взаимозависимости с телесной и что мы – не только духовные, но и телесные существа»7.

Булгаков настаивает на том, что духовное и телесное в природе всего живого не существуют отдельно одно от другого. Они представляют только разные стороны одного и того же явления… Нельзя воспитывать духовное, пренебрегая телесным. И наоборот. Только гармоническое развитие духовного и телесного дает идеальное воплощение человека.

В главе «Нормы совершенствования» Булгаков спорит как с теми, кто считает, что «зло скрывается не в человеке, а в обществе», так и с теми, которые, как Толстой и церковь, уверены, что «зло скрывается не в обществе, а в человеке». Он утверждает, что зло присутствует как в обществе, так и в человеке, и нашей обязанностью является заниматься и личным самосовершенствованием, и последовательной борьбой с общественным злом. «Нельзя не поддержать толстовских призывов к самосовершенствованию, – говорит Булгаков, – но нельзя тут же не оговориться, что неверен был взгляд самого Толстого на самосовершенствование как на единое средство, единый путь достижения лучшей жизни для всего общества, путь, освобождающий человека от обязанности участия в общекультурной, государственной и общественной жизни, борьбе и работе. Участие это неизбежно»8. Далее Булгаков возражает Толстому по поводу границ и конечных целей самосовершенствования: «Захваченный спиритуализмом и ненавистью к плоти, Л. Н. Толстой-философ присовокупил к заповеди о самосовершенствовании своеобразное учение о стремлении к так называемому недостижимому идеалу. Учения этого я не разделяю. Более того, я считаю его скорее препятствием, чем помощью в деле самосовершенствования, поскольку оно отрывает человека от конкретной почвы и весь вопрос о самосовершенствовании переносит из практической в отвлеченную, рассудочную область»9.

Булгаков согласен, что идеал должен быть, но, по его мнению, не типа монашеского идеала отречения от мира, а живой, разумный и доступный. Кстати, что касается «недостижимого идеала», идеи Булгакова очень близки идеям Н. Н. Страхова, который писал Толстому в 1894 году: «Теперь я удивляюсь тому, что Вы так часто забываете неодолимые потребности людей. “Дела человеческие должны уступать делу Божию, – пишете Вы мне, – в вопросах личной жизни каждого”. О, без сомнения! Вы держитесь верного пути – личного совершенствования, и эта правильность Вашего хода всегда меня восхищала. Но Вы не замечаете, как Вы поглощены Вашею внутреннею работою и предлагаете людям то, чего они принять не способны. Отвержение всякой собственной воли – вот ведь к чему сводится все направление; а это отвержение есть отречение от жизни; а от жизни люди отказаться не могут. Жизнь требует спокойных, твердых форм, требует простора для желаний, требует труда и отдыха, забавы и восторга… да Вы все это отлично знаете, все это сказано в Ваших сочинениях. Жизнь избегает усилий сознания и напряжения воли. Между тем Вы с Вашею вечно горящею душою предлагаете людям также вечно усиливаться и напрягаться. Они не могут делать того, что Вы делаете. Они часто охотно жертвуют жизнью и достоянием, как пишут, в порыве патриотизма, но ограничивать себя и размышлять они не могут. Они хотят жить и верить, действовать и бороться, а не исследовать и углубляться в себя.

Простите, бесценный Лев Николаевич, я, кажется, пишу бессвязно и неясно. Мне хотелось прийти к тому, что противоречие “человеческим делам” не может иметь общего успеха. Оно может занимать отдельные лица, может наполнять их жизнь, но его нельзя предложить как ежедневную пишу для всех. А если отнять этот контраст с окружающим миром, то большею частью жизнь окажется лишенною всякого интереса. Поэтому интересы, которыми задаются люди, нельзя легко откидывать, да они и не дадут себя откинуть. На них положено много труда. Бедное человечество тяжко билось, чтобы найти тот бок, на котором лежать не очень больно, чтобы найти какую-нибудь пищу для своих неумолкающих стремлений, создать предметы, для которых стоит жить и умирать. Плоха медицина – но разве откажутся когда-нибудь люди искать средство против болезней? Плохо государство; но разве перестанут люди составлять эти безмерные союзы, чтобы общими силами единою волею действовать для своих целей?»10

В главе «Мужчина и женщина», как, впрочем, и в других вопросах, Булгаков признает, что отстаивает психофизическую, а не духовную и не материальную только точки зрения на сущность отношений между мужчиной и женщиной.

«Брак великое дело, – говорит Булгаков. – Брак рождается из любви. Любовь – это огонь, зажигаемый небесными сферами в душе человека, это – главное выражение всей его духовно-материальной сущности. Высшая ступень, на которую человек поднимается в жизни. Основная жизненная задача. Источник воли и счастья. Победа над эгоизмом и себялюбием»11.

Булгаков утверждает, что любви только духовной и любви только плотской не бывает. Существо человеческое – едино. Любовь – целостное его выражение. Поэтому оба его элемента – и духовный, и плотский – в ней соприсутствуют.

Булгаков настаивает, что «физическое общение является естественным завершением глубокого чувства любви. Это – последняя мыслимая интимность в отношениях любящих, акт исчерпывающего доверия, теснейшего сближения, взаимного проникновения не только физического, но и душевного, когда ты превращается в я, когда два я сливаются в одно. Это – кульминационный пункт, апогей любви, венчающий ее, доставляющий высшее счастье любящим. И не чувственная сторона здесь – главное, а именно этот пафос взаимности, это сознание полного слияния, последней близости с любимым существом»12.

Булгаков считает, что Л. Н. Толстому удалось в 1890-е и 1900-е годы и своими религиозно-философскими и моральными сочинениями, и нашумевшей в те годы повестью «Крейцерова соната» привлечь особое внимание общества к вопросам взаимоотношения полов, брака и целомудрия. «Поразило главное, что прославленный писатель заявил себя противником всякого полового общения между мужчиной и женщиной и защитником полного целомудрия». Булгаков спорит с доводами Толстого. Разбирая «Крейцерову сонату», он не видит в ней «сокрушающего удара по положительной оценке брака и половой жизни вообще. В этой повести дан совершенно конкретный, индивидуальный, отдельный случай испорченного с детства, в высшей степени неуравновешенного в нервном отношении и развращенного мужчины, Позднышева, человека, лишенного не только духовного взгляда на жизнь, но и вообще каких бы то ни было признаков того или иного устойчивого, самостоятельного миросозерцания»13.

Булгаков продолжает спорить с Толстым в остальных главах своего эссе. В пятой главе – с отрицанием Толстым науки и искусства, основываясь на анализе толстовского отношения к пьесам Шекспира, в частности, к драме «Король Лир», а также к Чехову и к некоторым аспектам музыки и архитектуры.

В главе «Государство» Булгаков спорит со взглядами Толстого о ненужности государства. Полагает, что людская злая стихия должна обуздываться государством. «Анархистам следует считаться с истиной, отмеченной еще Вл. Соловьевым и гласящей, что государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад. Вот чего не учитывал я в своей молодости, идя за Л. Н. Толстым»14.

Булгаков выражает восхищение советским государством: вся глава посвящена преимуществам социалистической системы. Конечно, тут, с одной стороны, уступка идеологии того времени, но с другой – искреннее чувство к стремительно развивавшейся послевоенной России. Говоря о бедности крестьян в Ясной Поляне, Булгаков вспоминает, как Масарик, будучи в гостях у Толстого, зашел в крестьянскую избу и при виде крайней нищеты заплакал. В этой нищете Булгаков винит толстовское мировоззрение, не требовавшее «действий».

В предпоследней главе «Summum bonum», посвященной вопросу о счастье, Булгаков снова возвращается к Толстому. «Для того, чтобы наверное быть счастливым, – говорит Л. Н. Толстой, – надо только одно: люби, люби всех – и добрых, и злых. Люби не переставая, и не переставая будешь счастлив».

Булгаков удивляется этому убеждению, что человеку больше ничего не надо. Что довольно любви ко всем, и добрым, и злым, для постоянного, не перестающего счастья. Он цитирует Толстого: «Мы не знаем и не можем знать, для чего мы живем. И потому нельзя бы было нам знать, что нам делать и чего не делать, если бы у нас не было желания блага. Это желание верно указывает нам, что надо делать, если только мы понимаем свою жизнь не как животное, а как душу в теле (подчеркнуто мною. – В. Б.). И это самое благо, какого желает наша душа, и дано нам в любви»15.

«Таким образом, – продолжает Булгаков – мы видим, что высшее благо или счастье, заключающееся в любви ко всем, возможно при одном условии: если мы понимаем свою жизнь не как животное, т. е. если мы игнорируем требования своего тела, или если понимаем жизнь как “душу в теле”, но при этом опять-таки отталкивая, как ненужное или даже враждебное начало, наше тело и отдавая все внимание своему духовному существу, душе. Иначе говоря, в этом, основном воззрении Л. Н. Толстого на сущность “высшего блага” или счастья торжествует опять-таки спиритуализм и не подарено ни одного сочувствующего или снисходительного взгляда половине нашего “я”, нашему телесному существу»16.

Примером прекрасной, гармоничной и по-настоящему счастливой семейной жизни для Булгакова является семейная жизнь любимого Толстым великого композитора Иоганна Себастиана Баха, которую он описывает несколько длинно и утомительно.

В последней, короткой главе «Смена поколений» Булгаков пишет о естественности, благости всего круговорота жизни, о принятии предстоящего нам как неизбежного и естественного. Страха смерти быть не должно, как нет его среди людей, которые не жили только для себя. «“Жить одному… И умирать одному…” Этот мотив часто повторяется в дневниках Л. Н. Толстого за последние годы. И хоть он и связан у него с религиозным чувством, с покорностью высшей воле, но все же веет от него глубокой грустью и безнадежностью.

…Сейчас мне в первый раз пришло в голову, что у Льва Николаевича, когда он оставался один, оттого иной раз такая тоска была на душе (см. его дневники за последние годы), что он не победил до конца так мучившего его всю жизнь страха смерти, а не победил он страха смерти потому, что был индивидуалистом и что все его миросозерцание было чисто индивидуалистическое. Родину он променял на человечество, человечество было слишком далеко, отвлеченно, своей “церкви” или “партии” он не основал и не хотел основывать, и даже с кружком ближайших своих друзей и единомышленников никакими узами зависимости связан не был и не стремился к такой связи, с семьей разошелся, – великой скалой, но скалой в пустыне возвышалась его фигура»17.

И последнее напутствие своим читателям: «Нет, нет! Не одному жить и умирать. Напротив: и жить, и умирать надо с людьми, на людях. И да оправдается, хоть и в более глубоком смысле, старая поговорка о том, что “на людях и смерть красна”».

* * *

На протяжении всей своей жизни Булгаков вел обширную переписку с широким кругом корреспондентов, среди которых можно назвать имена М. И. Цветаевой, Н. К. Рериха, Р. Роллана, А. Эйнштейна и многих других выдающихся деятелей культуры XX столетия.

Существует также входящий в данную работу небольшой обмен письмами с Л. Н. Толстым, обширная переписка с С. А. Толстой. Переписывался Булгаков и с канадскими духоборцами, общине которых Толстой помог эмигрировать из Закавказья в Канаду в 1899 году.

Булгаков приобрел огромный опыт в эпистолярном жанре, работая секретарем Толстого в 1910 году18. Преклонный возраст, занятость литературной и социальной деятельностью заставляли Толстого все более полагаться на Булгакова, чтобы успевать отвечать на бесконечный поток писем. Позднее, в 1911 году, вышло в свет «Жизнепонимание Л. Н. Толстого в письмах его секретаря»19, куда были включены письма, написанные Булгаковым по поручению Толстого. В книгу вошли следующие главы: 1. Необходимость религии; 2. Бог; 3. Назначение и смысл жизни; 4. Труд; 5. Отношения мужчины и женщины; 6. Наука и образование; 7. Общественная и политическая деятельность; 8. О влиянии на других; 9. Нравственное усилие20.

Письма, составившие эту книгу, были написаны Булгаковым по поручению Толстого в ответ на запросы обращавшихся к нему лиц с января по октябрь 1910 года. Эти письма представляют интерес как с точки зрения уточнения деталей биографии Толстого, так и для лучшего понимания его мировоззрения. Кроме того, они показывают, насколько верно молодой секретарь понимал мысли великого писателя и сколь его собственное мировоззрение было созвучно толстовскому. Важно помнить, что Толстой читал и редактировал эти письма. Ко многим из них сделаны такие приписки: «В. Ф. Булгаков совершенно верно выразил то самое, что я хотел и мог сказать вам. Очень рад буду, если вы согласитесь с нами». В части «Ясная Поляна» книги «Как прожита жизнь» Булгаков пишет о своей помощи Толстому в ведении корреспонденции: «Кроме технической помощи в работе над новыми, не изданными еще выпусками книги “На каждый день” и над книгой “Путь жизни”, Л. Н. Толстой постоянно передавал мне письма его корреспондентов для ответа. Вскрывал и читал полученные письма он всегда сам, так что никакие “секретари” между великим человеком и народом не стояли. Но отвечал сам – просто по недостатку времени и сил – не на все письма. Иногда он коротенько помечал на конверте, что именно я должен ответить на данное письмо, а по большей части не писал ничего, или только коротко: “В. Ф., ответьте”. Стало быть, отвечать надо было самостоятельно, начиная лишь письмо обычной формулой, составленной Толстым: “Лев Николаевич поручил мне, как близкому ему по взглядам человеку, ответить на ваше письмо”. Все мои ответы Лев Николаевич, однако, перед отсылкой предварительно прочитывал, и я, бывало, трепетал душевно, особенно на первых порах, предъявляя Льву Николаевичу свои произведения для контроля. Но великий писатель был судьей снисходительным и обычно одобрял все, что я писал, изредка, разве, рекомендуя сделать ту или иную вставку или то или иное изменение в тексте ответа.