Любовь под прикрытием

– Я вас поняла, – улыбнулась я, чувствуя, как моё сердце растекается под скудными лучами декабрьского солнца. – Спасибо!

Он пожал плечами и опять ничего не ответил. Дорогой мой молчун! Мне бы не хотелось тебе врать, но что поделаешь.

Наконец, я зарулила в наш квадратный двор, окружённый сталинками, и притормозила у подъезда. Раф осмотрел двор внимательно.

– До квартиры я вас провожу. Сегодня вы ещё куда-нибудь собираетесь?

– Нет.

– Завтра во сколько заезжать за вами?

– В восемь?

– Хорошо. Ваш номер у меня есть, мой… – он поискал в карманах. – У вас есть ручка?

– Да, конечно, – с улыбкой ответила я и полезла в сумочку.

Зазвонил телефон. На экране высветилось: «Папа». Не вовремя, но он же опять в своих поездках-приключениях. Вдруг вопрос, не терпящий отлагательств? Я ткнула на зелёную кнопочку и, приложив смартфон к уху, придержала его плечом, продолжая поиски коварно потерявшейся ручки. Раф терпеливо ждал.

– Привет! Что-то срочное? – спросила я.

И услышала в ответ его типичное:

– Люба, кукла маленькая!

Тон был такой, что я чуть сумочку не выронила, а потом и телефон. Прижала его сильнее плечом, и внезапно услышала по громкой связи на весь салон папино негодование:

– Я ведь говорил, не лезь к этому бомжу! Подумаешь, в метро спас! Но бомж! Ты мне пообещала! А сама, оказывается, мало того, что разыскала, да ещё и с этим Гарсия-Гомесом по полям и весям разъезжаешь?! Что ты вообще удумала?!

Я растерялась, попыталась отбить звонок. Сумка упала с колен на пол, телефон скользнул прямо под ноги Рафаэлю. И оттуда, с резинового коврика продолжился ужас папиным голосом:

– Что молчишь?! Одежду ему цивильную тоже на свои деньги купила?!

Неловко суетясь, я никак не могла выудить телефон из-под ног Рафа, все пальцы вымазала. Он наклонился, поднял его и сунул мне. Я нажала на красную кнопку. Папа замолчал. И у меня пропали все слова. Я боялась поднять ресницы, умирая от неловкости. Подняла всё-таки. Обожглась от взгляда.

– Бомж? – недобро сощурился Рафаэль.

– Это совсем не то, что вы думаете… – пролепетала я. – Вы не…

Он ничего не ответил. Открыл дверцу. Встал. И ушёл.

Просто ушёл. Через арку на Смоленский проспект.

Моё сердце оборвалось.

* * *

Я шёл сквозь толпу и глотал ртом холодный воздух. В голове заклинило. Рёбра изнутри выдавливало наружу невысказанным гневом. В глазах стало сухо и едко. Оглядывался на отражение в витринах. Я бомж. Дожились…

Да какая разница?! Плевать! Разве отец не высказывал: на кого ты стал похож? Разве мама не причитала: Рафушка, ну нельзя же так, тебе всё равно, хоть о нас подумай.

Думал, с рождения думал. Делал всё, как они хотели, достигал, добивался, выигрывал. Приносил оценки, медали, грамоты… А потом уже договаривался, сводил «хороших людей» с «хорошими людьми» – «ради отца, что тебе стоит», душой кривил. Семья – это всё, семейный бизнес, семейные традиции, как люди подумают, удобно-не удобно. Не нравится серпентарий в посольстве? Терпи, мы тоже терпели. Видишь, как выбились из грязи в князи! У тебя горе? Но ты держись. Ради семьи. Чтобы никто ничего не сказал, ты же сильный… Достойные люди должны держаться друг друга. Жизнь продолжается. Ты хочешь всё бросить? Не позорь нас. Возьми отпуск, а потом займись делом. Работа лечит.

И обязательное отцовское басом: «Сын, ну всё, подурил и хватит! Возьми себя в руки. Я договорился. Вернёшься на хорошее местечко, хуже того, конечно, что ты протрынькал… Нет? Ты забыл, сколько денег мы вложили, чтобы тебе ранг купить? Так бы до сих пор был вшивым атташе в каком-нибудь Сенегале. Да что ты, вообще размазня? Сколько можно? Совсем с ума сошёл?!»

И всё по новой. Колесо прокручивается и никогда не останавливается. Сансара. Мой личный ад. А я просто не МОГУ вернуться! Мне некуда возвращаться. Я добровольно вышел из-за «забора посольств» в зону отчуждения. Это мой выбор. Потому что только тут мне и место.

Тут бывшие «друзья и товарищи» не станут с фальшивыми лицами ничего спрашивать или хлопать по плечу, обсуждая за спиной. Не станет никто цокать дебильно языком или покачивать головой сочувственно: «А ты похудел. На тебе лица нет. Ну как ты держишься? Без жены в загранточке сложно».

Я разогнал к чертям этих «друзей», а так же прочих риал-психологов, предлагающих: «Давай курнём. Выпьем. Слушай, тут такая стоящая девушка пропадает, ты ж вернёшься к своим дипмиссиям, а у неё английский в совершенстве»…

Нет, – сжал я зубы до хруста в челюстях. – Лучше бомж. Да, снова волосы и бороду отращу. Чтобы ни одна гадская собака не узнала. И ведь не узнавал же никто! Даже соседи привыкли, что я не здороваюсь. Дострою додзё, вообще туда переберусь.

Но отчего же мутит душу, словно буром нефтескважину?!

Я остановился у грязного сугроба. Заглянул внутрь себя, хотя бежать хотелось. Как раньше.

Дышу. Где мои практики? Какая-то девчонка способна выбить тебя из колеи, сенсей? Поулыбалась полдня и пробила солнечное сплетение к чертям?! Чего ты тогда стоишь? Вдох-выдох.

Почему так хреново? И сам себе ответил, продолжая дышать и концентрироваться на точке под носом: потому что кретин последний. Решил, что ей помощь нужна. Просто какому-то человеку просто от другого человека нужна помощь. Она заявилась, будто ответ свыше на мои недавние мысли. И вдруг как холодным душем обдало это брезгливое «бомж», а следом осознание – она наврала. Всё врала, с первой минуты. Она сказала, что не знала, кто я, говорила, что наткнулась почти случайно. А выяснилось, знала и имя, и обсуждала это с каким-то мужиком!

В сердце прокрутило тупой болью осознание – все женщины лгут. Начиная с Таши, которая уже не ответит, что было правдой, а что нет. У надгробия не спросишь, хоть ори! Оставила меня жить в полосе тумана.

– Я не поеду с тобой в Японию, – сказала она тогда в машине.

– Как?! – опешил я.

– С меня хватит этих армейских порядков, скукотищи, сплетен и по сотому кругу обсуждения, как мариновать капусту. Довольно дипломатии, я хочу свободы, – скривилась она, даже в таком настроении настолько ослепительная, что по-прежнему дух захватывало.

– Но ведь мы же так хотели этого назначения! – возмутился я, отвлекаясь от дороги. – Чего ты вдруг?!

– Это ты хотел, – она поджала губы. Отвернулась, бриллианты сверкнули в ушах.

– Но Таша! Другие по два-три года ждут нормальной командировки, а мы почти сразу едем! В Японию! И с таким повышением!

– Езжай, Раф, – холодно ответила она, – ты там не заскучаешь, вон сколько к тебе интереса дамы проявляют.

– При чём тут это! – вспылил я. – Нельзя жить раздельно! Давыдовы пожили одну командировку порознь и развелись.

Я уже совсем перестал смотреть на дорогу, хватанувший по настоянию нового посла лишний шот виски и оттого так легко поддавшийся гневу. Кстати, Таша шепнула мне на фуршете на ухо: «Ты помнишь, тебе меня ещё к маме везти. Ты пообещал. Не налегай на виски». Я не послушал. Я знал, что послу надо угождать, таковы негласные правила.

Генералам в армии тоже не перечат. К тому же я привык, что диппаспорт везде освобождает от полиции, штрафов и прочих мелких неприятностей. Я даже не сбавил скорость, кипя от абсурдности её слов: муж и жена должны жить вместе, а не в отпуске встречаться!

Но Таша посмотрела на меня так, что вдруг я почувствовал стену, словно она отступает назад и становится чужой. Очень быстро. Внутри меня гнев смешался со страхом. А Таша произнесла:

– Возможно, это лучшее решение…

Я забыл, что надо вдохнуть. Тело оцепенело и превратилось в отказавший автомат. Где-то между хрипом и болью я выдавил:

– У тебя кто-то есть?

– Раф, я не…

А потом только толчок под колесом, машину понесло юзом. Я не успел схватиться за руль, нас крутануло и выбросило на встречную полосу. Под фуру.

Ответить мне она уже не смогла. И никто не смог. Сплетни, грязные слушки подсовывали «друзья» и коллеги, но все оказались ложью. Зато и другой лжи я раскопал в нашей жизни немало. Обо мне, со мной. Обо всём. Словно я жил с другой Ташей. Или я не хотел видеть её настоящей? Слышать её? Её компьютер и все гаджеты забрали спецслужбы, пока я был в реанимации. Потом вернули, а муторный осадок остался. Несколько уклончивых взглядов от работников служб и странных вопросов про нашу жизнь в Иране и Эмиратах. Почему? Мне и тут не ответили.

Я любил её. И убил.

Я глотнул воздуха, чувствуя снова дыру посреди груди. Закрыл глаза. Дышать. Не думать. Концентрация на точке под носом и дыхании. На контурах тела. Ничего нет, кроме сейчас. Меня и того нет. Какая разница, бомж или дипломат?

Мимо промчалась Газель с издевательски-весёлыми коровами на борту и, въехав колесом в лужу, обрызгала меня с ног до головы.

Всё-таки бомж, – откуда-то издалека разнеслась в черепе недобрая усмешка. Гнев стёк мурашками с пальцев и заструился на плитку тротуара вместе с грязью, мешаясь со снегом. И опять осталась пустота. Но какая-то другая. Заляпанная пятнами света от внезапно пробившейся в грудь за этот день радости.

А она на деле оказалась просто придорожной грязью. Ложь чистой быть не может.

Снег пошёл сильнее, крупой ударяя в лицо. Я поднял воротник пальто и засунул руки в карманы.

Мне никто не обещал радости. Мне никто ничего не обещал, даже следующего вдоха.

* * *

Два часа сиконтадзе – обездвиженной медитации на полу перед стеной, и мозг встал на место. Успокоился и замолчал. А потом в эту тишину, как случается, вплыла здравая мысль: «А ведь статья про убийство в молочном бизнесе была настоящей». Сердце ёкнуло.

Договор я тоже подписал настоящий. Я расписался в обязанности охранять, а сам психанул, как подросток, и даже до квартиры её не проводил. Гордость прищемило. Не думал, что она вообще во мне ещё жива. Ан, поглядите-ка, пырхается!

Но завинять себя не стал – накосячил, исправь. Все мастера говорят о безупречности, даже Кастанедовский Дон Хуан заявляет: «Безупречность – это делать лучшее, что ты можешь, во всём, во что ты вовлечён». Я же вовлёкся в охранное дело, просто подумав, что и великий мастер айкидо Уэсиба в своё время побывал телохранителем весьма взбалмошного субъекта. А прочитать, каковы обязанности телохранителя, я не удосужился.

Стоп, а если это была ещё одна ложь? Я выдохнул: не выяснишь, не узнаешь.

Натянул джинсы, свитер. Сарказма ради хотел ту измазанную во время стройки куртку напялить, но она не высохла. Поторопился запихнуть её в стиралку, – усмехнулся я и выудил из шкафа неношеную ещё синюю Коламбию. Откуда она? Вроде мама привозила в прошлом году. Или нет?

Десять минут пешком, и я оказался у подъезда пафосной желтоватой сталинки. Ирония, что при всей резиновой раскиданности Москвы в пространстве мы живём друг от друга в двух шагах.

Красный Судзуки стоял на месте. Я заглянул в него. Всё в порядке. Сверился с адресом на бумажке, уточняя квартиру. Только собрался набрать номер на домофоне, как из подъезда навстречу вывалилась толстая бабушка с мелким, розовощёким внуком, выставившим санки, как таран. Отскочил, придержал дверь. Пошёл наверх по явно пережившей войну лестнице с коваными, строгими перилами и щербатыми ступенями. Ага, вот и квартира сорок пять. Из-за металлической двери глухо доносилась какая-то современная музыка. Значит, дома.

Эго снова пискнуло возмущённо, я его пнул. Гордость и безупречность – не друзья. И нажал на звонок. В ритмах попсы не слышно было, прозвенел ли он.

Не открыла. Я постучал. Дверное полотно шелохнулось под ударом костяшек, и я понял, что не заперто. В груди сжалось. Опоздал?!

Я осторожно открыл дверь. Вошёл в узкий коридор. Будто колодец под четырёхметровым потолком. В нос пахнуло теплом и офигительно вкусным смешением запахов: духов, ароматной сладости и мандаринов. На тумбочке из-под брошенной небрежно шубки выглядывали женские туфли на высоком каблуке. Точнее, одна стояла, вторая упала. На вешалке времен расцвета социализма – разномастные зонтики, шарфики, пальто, красная куртка. Сапоги замшевые прямо посреди коридора валяются на подвытертом светлом паркете.

– Любовь! Вы дома? У вас открыто, – позвал я.

Только музыка в ответ. Надо было позвонить. Осмотрелся. Снова в груди ёкнуло. А что если?… Телохранитель хренов. Я нахмурился и сунул нос в комнату прямо за коридором.

– Любовь! – крикнул я снова. – Вы дома? Вы в порядке?

Молчание. Странная обстановка. Мебель бабушкинская какая-то за исключением пары штрихов: клетчатого пледа, упитанного плюшевого медведя с голубым бантиком и туалетного столика с невероятным количеством баночек, тюбиков, коробочек. Хм, она поклонник советского постмодернизма? И явно не фанат хранения вещей на своих местах. Не важно, тут её нет.

Я вернулся в коридор. Тут что? Туалет. Откуда-то слева по коридору послышался шум. Я метнулся туда и оказался на кухне непривычной планировки. Холодильник в нише, отделанной под кирпич. Ещё ниша с мандаринами в вазе в выступающем между помещениями простенке, куда явно просился камин. Новые кухонные шкафчики дешёвого пошиба, но уютные. Вазочки, украшения, лампочки декоративные. Тут советщиной и не пахло. Недорого, но со вкусом.

Шум исходил из-за двери с матовым, запотевшим стеклом. Я понял – это шум воды и человека, под ней плещущегося. Стало неловко. И противно чувствовать себя не профессионалом, а неизвестно кем. Надо уходить. Завтра поговорим. Очевидно, она в порядке.

Взгляд привлёк столик у широкого окна. О, ёлочка! Кто-то их ещё ставит, надо же! Шарики…

Под лучами стильного бра на кухонном столике, накрытом светлой скатертью, сверкала фольгой невероятная груда фантиков. В фарфоровой корзинке с розовыми цветочками халва кусками. Ближе к краю недопитая чашка со скорбным чайным пакетиком, а в большущей миске рядом – гора конфет. На любой вкус. Трюфели, Мишки на Севере, Грильяж, Каракум, Чернослив в шоколаде, Красная Шапочка, Гусиные лапки…

Я моргнул. Она кондитерский отдел ограбила? Или покупает оптом, так дешевле? У нас дома даже по большим праздникам столько сладостей не было.

И вдруг неосознанно шагнул к этим цветастым россыпям. Рука сама потянулась к тазику с шоколадками. Забыл вкус. Я одну. Она пропажи не заметит. И, глупый, как вор в магазине, где всё по пять рублей, я сграбастал наугад конфету. Опасливо прислушался. Душ продолжал шуметь. У неё что-то упало. Всё, ухожу.

Мой взгляд скользнул к чашке, и я увидел на столешнице себя… На маленькой овальной карточке из выпускного фотоальбома. А ещё распечатку, где на листе А4 снова красовался я. На Всероссийском чемпионате в 2007-м. Стоял, довольный, в кимоно и медаль показывал. Что за?…

Я поднёс к глазам листок. Он был почему-то весь в мокрых пятнах, словно его обильно обрызгали. Я поперхнулся воздухом и быстро положил распечатку обратно. Смутился. Зажимая в руке конфету, бросился к выходу. Как следует хлопнул входной дверью, проверил, что обе защёлки закрылись, и больше никто не войдёт внутрь без ведома Кнопки. Сама не могла закрыть? Это ж надо быть такой рассеянной!

Я потоптался на площадке, как дурак. Озадаченно глянул на конфету в руке – Бабаевская с орехами. Повезло. А про остальное… ничего не понимаю. Оглянулся на её дверь.

Разговор подождёт до завтра. Приду в восемь, как договаривались. В лоб спрошу Кнопку про реальную необходимость в телохранителе. Начальницу… Ути…

Засунул конфету в карман и почему-то губы сами сложились в улыбку: сегодня ей в любом случае ничего не грозит. Только лопнуть от сладостей.

Глава 10

Обычно мне ничего не снится. Или мучают кошмары, от которых к утру остаются лишь рваные обрывки. А тут мне снилась Кнопка. Светлая, как прожектор, в жутко тёмном бункере. Почему-то она была босой и в лёгком летнем платьице, совсем девчоночьем и очень волнующем. Она засмеялась и указала мне на что-то. Проследив за её пальцем, как за лучом света, я обнаружил подгулявшую, бодро скачущую корову в моём додзё. И фантики. Весь ещё не отшлифованный пол был усыпан цветными обёртками от конфет.

Их корова и ела, шурша фольгой и подмигивая. Вот чёрт! Я обернулся обратно к Кнопке – устроить разгон за то, что превратила место для серьёзных занятий в цирк. Но Кнопка улыбнулась и побежала куда-то. А я проснулся. Лёгкий и возбуждённый. Хм.

За окном во всю стену загорались огни просыпающегося города. Пентхауз. Всегда всё видно.

В следующую секунду я вспомнил про вчерашнее. И настроение как корова языком слизала, оставив мрачняк – под цвет тёмного неба. Ладно, я не девочка. Мне всё равно. Но идти на «работу» не хотелось: я знал, что Кнопка мне врала. И к чему были мои фотографии на её столе? Версии снова посыпались одна глупее другой. Самая логичная – просто проверяла, что я за фрукт. Не дворником же нанимала, в конце концов. И свежих фото не было, потому что их просто не существует. А откуда у неё фото из школьного альбома?

Ну, если мы действительно в одной школе учились, могла навести справки у кого-то из моих одноклассников. Хотя зачем такое рвение по душу «какого-то бомжа»? Или же… Я скривился, потому что вспомнилось, как полгода назад отец снял квартиру напротив примечательной блондинке. Якобы случайная соседка, якобы дверь заклинило. Помог. Потом осаждать стала: то-сё, кран сорвало, домофон не работает, чайку попить не хотите? А я плюшек напекла… И пошло-поехало. Даже без «спецподготовки» от внешней разведки можно было её раскусить. С отцом поскандалил, девица исчезла. Родителям никак не понять, что не надо «делать» меня счастливым. Поздно.

Вот и вчера весь вечер гаденькой змеёй прокрадывались в душу сомнения про мою «начальницу», хотя она очень невинно удивилась и отрицала. Впрочем, я тоже так умел раньше: искренне и самозабвенно врать на благо Родины. То есть нельзя было исключать то, что Кнопка – это новая попытка семейства Гарсия-Гомесов вернуть блудного сына на путь истинный. Просто более изощрённая после дружно посланных в сад психиатров, лайф-коучей и прочих благожелателей за деньги. Да когда все успокоятся уже?! Опять появилось желание свалить в горы или в пустыню и проверить себя на выживаемость. А ещё избавить всех от бремени переживать за меня.

Чтобы не быть голословным, я вчера включил планшет, набрал «Любовь Соколова». Выпала тысяча профилей под этим именем. Даже в Ярославле, в моей школе соцсети предложили целый ассортимент: от первоклассницы в розовой юбочке, старательно делающей селфи, до грудастой мадам на корпоративе. Кнопки я так и не нашёл, хотя копался до полуночи.

Самого себя найти было гораздо проще. Рафаэлей Гарсия-Гомесов не расплодилось в рунете, увы. Плюнь, попадёшь в меня. Да и вот они – те же фотки, что были у Кнопки на столе. Значит, не исключено, что просто из сети распечатала. Наверное, стоило не только бороду отращивать, но и имя поменять. Иван Иваныч Иванов, чем не имя? А вообще муть какая-то.

Не нравилось мне всё это.

Всё, дипломатия с её «длиннейшими путями[8]» кончилась три года назад. Надо поставить вопрос ребром. В лоб. Как говорят японцы: «Голому терять нечего».

Я помедитировал, размялся. Душ, свежая рубашка, костюм. Глянул на часы: пора. Взялся за работу, делай. Ну, держись, Кнопка!

* * *

У её подъезда красного Судзуки не оказалось. Я чертыхнулся: и куда её понесло? Ведь только без пятнадцати восемь. На всякий случай я ткнул пальцем на её квартиру на домофоне. Потом набрал её номер.

«Телефон вне зоны действия сети».

Чтоб тебя, Кнопка!

Продолжая её набирать, я подождал полчаса, на всякий случай поднялся на её этаж, проверил дверь. Заперта. Затем сел в такси и поехал в офис «Творожного солнышка».

Секретарша Лидия с повадками текущей кошки сказала, что Любви Алексеевны пока не было, и она не звонила.

– У неё есть ещё какой-нибудь номер? – осведомился я.

– Домашний.

– Наберите.

– К сожалению, она не отвечает.

– Она ничего не говорила про планы на сегодня? – уточнил я.

– Нет, – приторно улыбнулась секретарша-кошка. – Может, подождёте в приёмной? Кофе-чай?

Я и кивнуть не успел, как чашка чаю дымилась у меня под носом вместе с неприятным чувством непонимания. С другой стороны, мало ли куда могла податься взрослая, самостоятельная женщина?

В приёмную заглянул сутулый немолодой тип с глазами ностальгирующего по светлым мечтам о коммунизме интеллигента времён СССР.

– Юрий Николаевич занимается снабжением и связями с поставщиками, – промурлыкала Лидия. – А это телохранитель Любви Алексеевны, Рафаэль Маркович.

– Телохранитель? – вытаращился ностальгент. – Да-да, в условиях принятой Любой политики, правильное решение. Отчего же вы не с ней?

Хороший вопрос.

Я встал.

– Кажется, Любовь не вполне осознаёт меру опасности, – уклончиво сказал я. – Подскажите, когда именно ситуация обострилась на вашем молочном рынке? Мне стоит знать, чтобы оценить риски.

– По сути, она пока не обострилась. Ещё позавчера днём всё было хорошо, а потом эти новости про Тримм-Тиль-Данн – как гром среди ясного неба, – вздохнул снабженец.

– В смысле позавчера? – переспросил я.

– В прямом. Вместо полдника…

– А кто-нибудь сотрудникам вашей компании или Любви уже угрожал?

Лидия хихикнула:

– Ой, так интересно, словно в Шерлоке Холмсе! А вы не смотрите?

– Нет, – отрезал я и вперился в снабженца.

Юрий Николаевич промямлил:

– Пока естественно никто никому не угрожал, но теперь всё возможно. Я уговаривал Любу не рисковать. Это не разумно, учитывая, что мы пытаемся встать поперёк дороги крупной корпорации. Но Люба словно обрадовалась трудностям и всё равно поехала. И даже не сообщила о результатах. Вы были с ней вчера?

Я кивнул.

– Переговоры в Подтёлково прошли успешно. Договор на эксклюзивную поставку подписан. Так она не звонила? – нахмурился я, выявив новую ложь.

Не могла же Кнопка быть экстрасенсом, чтобы предвидеть «наезд»! Противно. Я разозлился, но не ушёл, мысленно покрывая лгунью «ласковыми» словами. Надеюсь, ей икается, и уши покраснели до цвета утренней зари в мороз.

– Нет. Ни звонка, ни документов, ни её самой. Хотя иногда Люба приходит и позже на работу. Ведь руководитель не опаздывает, а задерживается… Может, отсыпается дома?

Точно не дома.

Мои расспросы ни к чему не привели. Ностальгент поохал и ушёл. Я сидел злой, как чёрт, с трудом вспоминая про безупречность и созерцательность. Продолжил выяснять, что мог. Лидия показала мне страницу начальницы в соцсети. И я поджал губы, сердясь ещё больше.

Да ведь очевидно – Любовь Соколова натуральная лицемерка! Везде сияет улыбками в фас и профиль. Похоже, знает, что улыбка – её самое сильное оружие и умело им пользуется. Впрочем, как и слезами. И внешностью.

Время шло, офис жил своей жизнью. Поставив на автодозвон свой телефон, я просматривал фото и статусы Кнопки в планшете, готовый с порога прижать её к стенке и вытрясти всю правду.

Однако с тиканьем часов на стене гнев затихал, периодически отдаваясь всё меньшими всплесками. Со вкусом изрядно остывшего крепкого чая на языке рассосалось и раздражение. В тот момент, когда я дошёл на стене вк Соколовой до «Флэшмоба: моё детство» и увидел оцифрованное фото девочки с огромными ясными глазами, ямочками на щеках и тёмными кудряшками, обрамляющими личико, в памяти щёлкнуло.

Э-э… Я же её знаю! Не в смысле имя, но… Ещё Таша назвала эту малышку помесью ангелочка и дьяволёнка, когда, хихикая, рассказала, как та пробралась на дискотеку для старшеклассников на День рождения Высоцкого. Лет в десять, наверное? Или сколько ей там было? Экий авантюрный характер! – удивился я, и с тех пор поглядывал на малышку с любопытством, когда та попадалась на глаза.

В нашей небольшой школе это случалось нередко. Существо это было мелкое, милое и забавное, особенно когда серьёзное. К примеру, запомнилась она мне на дежурстве в раздевалке: пушистый котёнок, налетающий на тех, кто без сменки, как Джедай на солдат Дарта Вейдера. А на котят смотреть всегда приятно… Особенно когда весело.

Я моргнул несколько раз, пытаясь переварить мысль: так значит, эта бойкая малышка и есть Любовь Алексеевна Соколова?! Я слегка оторопел, даже сверил фотографии маленькой и нынешней. Да, точно она!

В груди стало тепло и непонятно.

Однажды я её даже в нос чмокнул. Не помню где. Мы оказались рядом, и девчушка посмотрела на меня с таким восторгом, как на супер мастера Йодо. Наверное, потому что рядом на доске с объявлениями статья про меня висела. Что-то я там выиграл.

Но она так смотрела! Сложно было не умилиться. Потом я сказал об этом Таше, а она почему-то рассердилась. Я и перестал обращать внимание на малышку. Ведь уже в одиннадцатом я твёрдо решил жениться на Таше, и не хотел её расстраивать ничем.

А что, если малышка, Кнопка, Любовь, Люба… меня запомнила и… Тут уже я, как нашкодивший кот, внутренне прижал уши. У неё ко мне что-то есть?… Нет-нет, вряд ли. С какого перепуга ей меня помнить? Но иначе почему?…