Полная версия
Хроники Червонной Руси
Решение пришло быстро. Володарь воротился в детинец, кликнул Юрия Вышатича, ещё двоих дружинников – Станяту и Рулава, и одного из конюхов.
– За мной следуйте! – велел коротко.
Они миновали пристань и помчались, торопя коней, к развалинам Корокондамы.
– Возьмём лодку у рыбаков. Сплаваем на остров, – пояснил князь, указывая десницей вдаль, туда, где за гладью бухты проступали контуры песчаной косы и длинного, уходящего далеко в море, поросшего густым кустарником и травами острова.
Юрий и остальные его спутники удивлённо переглянулись, пожимая плечами. Что, мол, за причуда такая у князя?
В приморском селении отыскали они добротную долблёную лодку.
– Вчетвером на вёсла наляжем, поплывём. Недалече. На острове костерок разведём, заночуем. Ты, – обратился Володарь к конюху, – за конями нашими пригляди. Ворочайся в крепость с ними. Нескоро мы назад.
…От дальней оконечности острова до Корчева было около восьми вёрст. Путь этот князь собирался одолеть на вёслах за несколько часов. Благо гребцы они не худые, длани и плечи у всех четверых сильные. Не было б только шторма на море.
На привале Володарь объявил, куда они утром поплывут.
– Путь дальний, – заметил Станята, широкоплечий кряжистый отрок.
– Ничё, управимся, – заявил Вышатич. – Мне тож Корчев поглядеть охота.
Они поужинали закопченной на костре рыбой и легли спать, поочерёдно сменяя друг друга для охраны.
Юрий дежурил первым. Видя, что князь, запрокинув руки за голову, не спит, он подсел к нему и заговорил:
– Ведаю, княже, всё ведаю. Она – краса писаная. Разумею. А я вот… Вроде и неплохо тут, в Тмутаракани… А всё на Русь тянет… Домой, во Владимир, в Перемышль… А ты вот как? У тебя таковой тяги нет ли?
– И у меня есть она, отроче. – Володарь вздохнул. – Два года, почитай, братьев не видел.
– Вот забрал бы ты свою… подругу да воротился б на Русь с ею. Чай, стол вместях со братьями своими сыщешь. Русь велика, не то что клочок землицы сей возле моря.
– Я погляжу, смел ты вельми! – рассердился князь. – Кабы всё столь просто было!
– Разумею. Прости, княже! Сдуру я разболтался. – Юрий вздохнул.
– А на Русь тянет… В том ты прав, – задумчиво обронил Володарь, глядя в чёрное звёздное небо.
…В конце пути попали они-таки в волну. Но суша была уже рядом, ратникам удалось пристать к низкому песчаному берегу. Все мокрые от пота и солёной морской воды, усталые, побрели они к видному в глубине глубокой бухты городу. На горе над Корчевом нависали каменные руины древнего Пантикапея128. Неподалёку от них высилась крепость со стенами из сырцового кирпича.
Город был не столь велик, как Тмутаракань, выглядел каким-то маленьким и уютным, но торг здесь ничуть не уступал тмутараканскому. Те же фрукты, та же рыба в неимоверном количестве, паволоки, аксамит129, зендянь130 – глаза разбегаются.
Плат цветастый из бухарской зендяни, розовый с голубым, очень уж приглянулся Володарю. Почти не торгуясь, выложил он за него гривны и поместил в дорожную суму. Там же, на торгу, сведал он всё о Таисии. Узнав князя, торговец щепетинным131 товаром сразу же указал на старинный дом с мраморными колоннами.
– Тут дядька ейный живёт. Пётр Каматир, грек, – пояснил он. – Знатен, да небогат.
…Таисия немало удивилась, увидев его и узнав, как они добирались до Корчева. Подавив насмешливую улыбку, строго сказала:
– Не ждала. Не звала тебя.
Они уединились в зале с высокими окнами. Посреди залы журчал фонтан. Завернувшись в белую хламиду, Таисия полусела-полулегла на ложе. Володарь расположился на лавке напротив. Сердце подсказывало: мало что приятного сулит ему нынешняя встреча.
Некоторое время в зале царило напряжённое молчание. Наконец Володарь спросил:
– Почему ты уехала? Меня не предупредила. Что случилось?
– Что? Думала, ты догадаешься. – Гречанка капризно поджала алые чувственные губы.
– О чём я должен был догадаться?
– Обо всём… Мне надоело… Слушать за спиной сплетни… «Полюбовница… Подстилка грязная!.. Отца совратила, теперь за сына взялась!» Так обо мне говорят! Неужели не слышал? До чего же ты тогда глух ко всему, что тебя окружает! Какой тогда из тебя князь?! – Женщина неожиданно всхлипнула и разрыдалась. – Обидно! Быть полюбовницей! Не хочу больше! Довольно!
Володарь молчал, кусая уста. Конечно, всё он слышал, всё понимал, обо всём этом догадывался… Просто думал, что такая жизнь её устраивает, так же, как устраивала доныне его. Теперь ясно осознавал, что всё у них с Таисией закончилось. Было горько, до боли обидно видеть её глаза цвета ночи, губы, которые столько раз целовал и обнимал, руки, давеча132 ещё с пылом охватывающие его тело! Он восхищался ею, даже сейчас, он готов был ради неё на многое… Но она требовала слишком многого…
– Возьмёшь меня в жёны? Назовёшь княгиней? – вопросила женщина вдруг. Голос был какой-то сухой и чужой. – Вот твой отец, он говорил, что разведётся с твоей матерью и возьмёт меня в жёны. Не успел…
Она не должна была сейчас напоминать ему об отце, не должна была говорить эти слова. Поняла это, спохватилась, но было уже поздно.
– Мой отец? При чём тут мой отец?! Княгиней тебе стать?! Хочешь знать мой ответ? Так вот: не быть тебе никогда княгиней! И не мечтай! – Володарь резко вскочил с лавки. – Что ты возомнила о себе?!
В этот миг он её ненавидел.
«На отца вешалась, не вышло, теперь на меня. Страдалицу строит из себя, а сама…»
Не говоря более ни слова, он выскочил из залы, выбежал на крыльцо, кликнул своих спутников.
– Собирайтесь! Нечего более нам тут делать! На пристань идём! На первой же ладье торговой в Тмутаракань поплывём!
Он не обернулся, не посмотрел в последний раз на дом её, не увидел прекрасного бледного лица, выражающего досаду и страдание. Эту страницу своей жизни сын Ростислава перевернул. Перевернул решительно, заглушив душевную боль. Иначе было нельзя.
О плате бухарском вспомнил он уже, когда воротился в Тмутаракань. Встретился с мрачным Давидом, который, разорив несколько ясских сёл и утолив свою жажду мести, теперь беспробудно пил. Халдей по-прежнему таскал к нему портовых девок, но к ним, кажется, расстроенный потерей молодой жены князь покуда не притрагивался. Зато мёд в палатах его тёк неиссякаемой струёй.
В переходе в очередной раз повстречал Володарь пышногрудую армянку. Вольная прелестница похотливо улыбнулась ему, когда же он достал из сумы и развернул перед ней зендянь, ахнула и взвизгнула от восхищения. Она тотчас предложила ему провести с ней ночь, и Володарь после недолгой внутренней борьбы согласился. В конце концов, стоило ему отвлечься от тягостных переживаний. Да и жить как-то надо было дальше, княжить в этом пропитанном ароматами южных плодов и греха городе.
Глава 19
Игоревич, тряся нечесаной кудлатой головой, явился к Володарю однажды под утро. От него сильно пахло вином и по́том. Склонившись над столом, он заговорил усталым, хриплым голосом:
– Всё, брат! Такое дело! Довольно! Погоревал, попил, и будет! Былого не воротить!
Давид тяжело рухнул на скамью возле окна. Видно было, что он ещё не трезв.
– Ты б умылся, привёл ся в порядок! Негоже так-то вот! – посоветовал Володарь.
– Правильно глаголешь! Тако и содею! – пьяным голосом, размахивая руками, согласился Игоревич. – Ты – молодец, брат! Не то что я! Эх, жизнь! Боже, за что ты мя оставил?! А знаешь, Володарь, Лашин-то мне ить133 убить тя предлагала! Такое дело! Нет, ты не думай, что спьяну я… несу невесть что! Вот те крест истинный, было се! Хотела, чтоб я братьев ейных в дружину взял, тя убил и один сел в Тмутаракани княжить! Да токмо аз ить не дурак! Касоги сии из мя куклу б содеяли, болванчика! Такое дело! Сами за мя править восхотели! А как уразумели, что не выйдет по-ихнему, Лашин-то и сгубили, ироды! Сперва-то я не разобрался, а топерича понял, всё понял! Все их коварства насквозь вижу!
«Ничего-то ты не понял!» – хотелось крикнуть Володарю.
Удержался, смолчал, сказал только, с опаской глядя на полуоткрытую дверь в ложницу:
– Ты тише говори! Не для чужих ушей молвь твоя!
В ложнице в постели пребывала пышногрудая прелестница. В утренний час она лениво зевала, но к голосам за дверью прислушивалась со вниманием.
Володарь, кое-как выпроводив Игоревича, возник на пороге, с подозрительностью посмотрел на потирающую носик армянку, глухо вопросил:
– Всё слыхала? Так вот: в голову этот пьяный бред не бери. Всё – лжа!
Наложница лишь томно вздохнула, тряхнула иссиня-чёрными густыми волосами и снова лениво зевнула. Володарь успокоился. «Эта смолчит, не разболтает. Ума не хватит ковы строить. Не должно хватить. Вот Таисия – при той бы следовало язычки прикусить. Хитра, непроста жёнка».
Который раз он ловит себя на мысли, что думает о красавице-гречанке. Прошло уже немало времени, а всё никак не покидают его воспоминания о ней. Или она воистину колдунья, ворожея?
Впрочем, Таисия для него теперь стала прошлым. Мало-помалу мысли о ней оставили Володаря, благо дел у них с Игоревичем в Тмутаракани было невпроворот.
На площади перед дворцом каждодневно разбирали они судебные тяжбы, назначали положенные по Русской Правде виры, ездили и плавали за данями в окрестные городки и сёла, следили за торжищем. Но главной заботой для князей было сейчас набрать побольше людей в дружины. Касоги и ясы после недавних Давидовых делишек к ним почти не шли, зато многие люди, служившие ещё Глебу и Олегу Святославичам, приходили охотно. Целовали стяг, клялись в верности, каждый получал добрую бронь, меч, копьё, щит, лук со стрелами.
За хлопотами время бежало незаметно. Прошелестела, отшумела буйной радостью цветения весёлая молодица-весна, на смену ей явилось жаркое лето. И текли в лари серебряные гривны, пополняли сундуки. Игоревич радовался серебру, как ребёнок, потирал руки, Володарь же сразу отсчитывал бóльшую часть и наряжал суда, чтобы отвезти полученные слитки и монеты братьям и матери. Не покидало его чувство, что скоро всё это кончится, что гости случайные они в Тмутаракани, что не закрепиться, не удержаться им здесь прочно и надолго.
…Началось это однажды утром, едва солнце выкатилось из-за высоких холмов и облило город своим ещё ласковым и нежным в столь ранний час теплом.
Володарь собрался на торг, хотел расспросить греческих торговцев, намедни134 приплывших с товарами из Царьграда на трёх больших хеландиях135. Едва успел натянуть рубаху, порты, потянулся за кафтаном, как вдруг шум раздался за дверями. Крики и ругань наполнили княжеские палаты. Простучали по переходу сапоги с боднями. Дверь в покой поддалась и с грохотом разломилась. Воины в бронях, те самые Олеговы людишки, кои ещё совсем недавно клялись в верности, оборуженные топорами и мечами, ворвались в покой. Впереди всех нёсся некий незнакомый доселе Володарю рыжеволосый молодец в лёгком плаще, под которым поблескивали кольца кольчуги.
«Боян! Песнетворец Боян! Лазутчик Ольгов!» – понял Володарь.
В отчаянии кусая уста, он потянулся за саблей.
– Без пользы то, князь! – крикнул ему Боян. – Не управиться тебе со всеми нами! Отдай-ка лучше сабельку вострую!
Сильной дланью ухватил он Володаря за запястье. Князь вырвался, но до оружия добраться уже не успел. Единственное, что смог, так это что было силы врезать Бояну по умильной масленой роже. Ударил так, что охнул песнетворец и рухнул на пол, к его ногам. Зато другие вороги тотчас заломили Володарю руки, связали их сзади грубой впившейся в кожу верёвкой, вытолкали вниз с лестницы в сени, затем поволокли на крыльцо, где уже отчаянно извивался и громко хрипел связанный Давид.
В гриднице схватили и заперли тех немногих, которые остались верны своим князьям.
Ворота крепости были широко открыты. Подол и торжище заполнила толпа народа. Из моноксила136 легко выпрыгнул сверкающий чешуйчатой катафрактой137, весь залитый солнечным светом, горделивый князь Олег. Его тотчас подхватили, торжественно усадили на огромный червленый щит и торжественно понесли к воротам.
Следом ехали несколько вельмож в одеяниях из аксамита и вчерашние гости-купцы, ныне все в кольчугах и при оружии.
Понял Володарь, что обхитрили их с Давидом, что прав он был, когда понимал с горечью, что трудно им здесь, в далёком от Руси приморском городе, пустить корни.
От Олега можно было ждать самого худшего. Рядом скулил, изрыгал проклятия и жаловался Игоревич. Он то горевал об утерянном серебре, то грозил карой страшной охраняющим их ратникам, то сокрушался о своей несчастной участи изгоя. Потом вдруг успокоился, лишь вздыхал тяжко, глядел на стражей своих с ненавистью да повторял из раза в раз привычное своё «Такое дело!».
Володарь старался держаться хладнокровно, даже когда рассвирепевший Боян дважды ударил его ногой в живот, лишь процедил сквозь зубы:
– Мразь ты! И песни твои поганские138, для тупой толпы!
Такого знаменитый певец стерпеть не мог. Если бы не трое Олеговых людей, оттащивших его прочь, наверняка двумя ударами Володарь бы не отделался…
Олег, пепельноволосый и светлоглазый, держа в руках снятый шелом, с важным видом въезжал в детинец, сидя на щите.
– Слава князю Олегу! – неслось со всех сторон. Люди вдоль дороги подбрасывали в воздух шапки.
Олега Володарь видел в последний раз во Владимире семь лет назад. Тогда молодой, стройный юноша, Святославич заметно раздался в плечах, возмужал, заматерел.
«Его здесь любили и любят. Мы же – чужаки, на хазарскую хитрость только полагались». – На душе у Володаря стало муторно, гадко, противно до жути.
Вот и касоги прискакали, и ясы. Долгой вереницей, на горячих конях, шумные, в бараньих шапках, в бурках поверх броней, галдя, въезжали они в ворота. За ясами вослед рысили половцы, на дороге мелькали их лубяные аварские шеломы139. Гортанные крики, гиканье наполнили подворье. Столпилось ратного люду здесь столько, что и яблоку негде было упасть.
Опираясь на услужливо подставленное плечо гридня, князь Олег бодро спрыгнул со щита наземь. Вот взор его упал на пленённых родичей. Усмешка пробежала по смуглому загорелому лицу.
– Что, не ждали, вороги?! – прогрохотал он. – А я вот он! Своё пришёл воротить!
Некий яйцеголовый, наголо обритый ромейский вельможа в аксамитовой хламиде и с золотым протезом на месте носа подошёл к Олегу и зашептал ему что-то на ухо. Олег задумчиво покрутил перстом вислый ус. Затем вскинул голову, внезапно громко расхохотался, стукнул себя по облитой шёлком коленке, сказал громко:
– А что, прав ты, Татикий! Тако и содею! Отпущу Давидку с Володарем на все четыре стороны! Пускай на Русь отъезжают, столы себе ищут, ратятся! Стрыю моему Всеволоду то во зло! Он ить мя руками хазарскими в ссылку отправил! Ворог! Ну да ничё! Поквитаемся, придёт срок! А хазар-от не пощажу! Эй, други мои верные! Мечники добрые, с конца копья вскормленные! Ступайте в хазарскую слободу! Иссеките торгашей и предателей! Вениамина – схватить и ко мне! И Халдея сыщите – он сему делу лихому потатчик!
Взмыли дружно на коней Олеговы мечники, галопом понеслись в сторону хазарской слободы. Вскоре из-за крепостной стены вырвался, взвился в сапфировое небо столб огня.
Горели дома хазар. Обступив со всех сторон конец140, творили приспешники Олега кровавую расправу.
– Князь! Почто потакаешь такому злу? – не выдержав, хмуро вопросил Володарь.
– Молчал бы уж! – раздался из толпы гневный окрик Бояна.
– Почто жгу и разор чиню?! – Олег подошёл к Володарю вплотную. – А ты бы помыкался четыре лета на чужбине, в ссылке на острове помаялся б! Постелился б после в поклонах у базилевса на приёмах! Польстил бы, в ногах ползая! Вот тогда б разумел мя!
– Ромейским золотом, выходит, стол купил? – Володарь усмехнулся.
Олег гневно топнул ногой.
– Не смей! – заорал он. – Изгой! Ты поглянь, как встречают мя тут! Тя, верно, тако не встретили! Нощью тёмною вы делишки свои вершили! И крепость захватили, и Ратиборову чадь141 осилили, и посадника самого в полон взяли! Что, не так?! А я – я в открытую! И говорю те, что обид и зла на вас с Давидкою не держу! Но чтоб на Тмутаракань боле не зарились! Ясно вам?!
– Куда ясней, – пробормотал Володарь.
Касоги приволокли на арканах извивающегося, как уж, Вениамина и ещё нескольких знатных хазар. Халдея, однако, средь них не было.
– Не сыскали Халдея, княже! Весь конец облазили! – виновато тупясь, развёл руками старший дружинник.
– Други верные! – загремел Олег. – Скачите, добры молодцы, ко всем заставам! Переймите ворога сего! Нужна мне голова его! Много зла причинил он нам! А ентих! – Грозно глянул он на Вениамина и иже с ним. – Повесить! Пеньки не жалеть!
– Князь! Князь! – Дрожа всем телом, Вениамин повалился на колени и жалобно залепетал: – Князь! Пощади! Не убивай! Не убивай меня! Я буду верно тебе служить!
Сколь не похож был сейчас Вениамин на того гордого, властного и жёсткого старца, каким знали его Володарь и Давид раньше!
Трусливо тряслись костлявые сухие длани хазарина. Олег, не выдержав, пнул его сапогом в лицо. Уста хазарина окрасила кровь. Завизжав, как собака, Вениамин упал наземь и забился в рыданиях.
– Убрать его отсель! Немедля! – Олег задыхался от злости. – Переветник142! Гадина! Повесить тотчас!
Упирающегося, вопящего от ужаса Вениамина трое ратных утащили за ворота.
– Всех хазар из Тмутаракани выгнать! – приказал Олег. – Ни одного в своих владениях более не потерплю! Пускай иную землю для себя ищут! И Халдея найдите! А нынче… – Он обвёл взглядом своих сторонников. – Гулять будем! Весь город угощаю! Погреба открывайте! Чай, Давидка с Володарем не всё ещё вино выпили, не все яства слопали!
Он внезапно вновь громко, раскатисто захохотал.
Игоревича с Володарем Олег велел развязать.
– И вы со мной трапезу разделите! – заявил он. – А после велю людям своим сопроводить вас до Днепра. Далее, куда хотите, убирайтесь! Токмо чтоб на Тмутаракань более не глядели!
Он грозил своим пудовым кулаком и снова хохотал.
…Пировала Тмутаракань, как всегда, на широкую ногу. На почётных местах рассажены были ромейские вельможи, помогшие Олегу вернуться. Один из них, тот самый безносый яйцеголовый Татикий, гнусавым голосом зачитал хрисовул143 базилевса Алексея Комнина, в котором Олег был пышно именован: «архонтом Зихии144, Матрахии145 и всей Хазарии».
Цвела от радости юная жена Олега, ромейская патрицианка Феофания Музалон, прибывшая вместе с мужем из Константинополя, вздымали чары греческие купцы, веселились касоги и ясы. Радовалось и русское население Тмутаракани – не успели Володарь с Давидом за два года заручиться их поддержкой и любовью, не сделали ничего славного.
«А Олег – он что содеял такого? Водил их на Русь, проливал кровь, бился с дядьями и двухродными братьями за Чернигов, грабил, убивал! Чем он лучше нас?» – спрашивал сам себя Володарь и не находил ответа.
После он понял, что русские люди недолюбливали хазар, а в глазах их они с Давидом были ставленниками Вениамина с Халдеем. Вот потому и отвернулись, отвергли их, как только почуяли, что сила не за ними.
«И отец ведь два раза бегал отсюда. Бегал, но возвращался. Я, верно, не вернусь», – думал Володарь.
Грустно глянул он на край стола, где в праздничных одеждах сидели знатные русские и греческие жёнки. Вздрогнул невольно Ростиславич, внезапно заметив её…
Таисия смеялась чему-то, разговаривая с соседкой. Затканное жемчугами очелье146 сверкало у неё на лбу поверх красочного убруса. Белое платье с нарядной вышивкой струилось с плеч, широкие рукава спускались долу. Блестели золотые браслеты, перехватывающие запястья.
Красавица оборвала смех, с неудовольствием заметив, что Володарь неотрывно на неё смотрит. Улучив мгновение, протиснулась Таисия сквозь весёлую толпу, подошла, встала перед ним. Запылали ненавистью глаза цвета южной ночи.
– Не захотел сделать меня княгиней?! Получай теперь! Знай: это я твоих дружинников подговорила, чтобы предали тебя! Я греческим купцам серебро посулила! Бояна спрятала в доме своём! Я и князю Олегу отписала в Константинополь, чтобы приехал и отнял у тебя Тмутаракань! Мой сегодня триумф! А ты – убирайся прочь! Изгой, бродяга! Какой ты князь?! Князёк!
Словно змея шипела над ухом. В улыбке хищного торжества расплывалось исполненное красоты лицо. Не выдержав, гречанка истерично расхохоталась.
Ничего не ответил Володарь вошедшей в раж бешеной фурии. Сдержался, сцепив зубы и стиснув кулаки. В мыслях поблагодарил Бога: охранил Всевышний, дал ему достаточно разума отвергнуть злые чары. И пусть сегодня она отомстила ему, как могла, но после, завтра что будет? Он уедет, а она останется скучать в своём Корчеве, никому не нужная. Наверное, никакой князь или боярин не возьмёт её в жёны, не прельстится увядающей красотой. Почему-то зла на Таисию за её дела не было, в душе царила только жалость.
Не глядя больше в её сторону, Володарь встал со скамьи и, обходя пирующих, подошёл к Олегу.
– Дозволь, князь, нам заутре147 отъехать, – попросил он. – Нечего нам больше здесь делать.
– Что ж, езжайте. Нагостевались, чай! – захохотал Олег. – Два года гостили!
Володарь хмуро переглянулся с Игоревичем. В сопровождении стражи покинули они весёлое пиршество.
Глава 20
Последняя ладья причалила к берегу. Позади остался широкий плещущий волной многоводный Днепр. Давно скрылись за туманным окоёмом деревянные строения Олешья – богатого торгового городка в устье, у самого впадения реки в черноморский лиман. Впереди простиралась степь, густо поросшая высохшей под солнцем высокой травой, с шарами перекати-поля, с пылью, древними курганами и сакмами148, с опасностями и ночами у взметающихся в усыпанное звёздами небо костров.
Посланная Олегом сторожа149 возвращалась назад. Лишь небольшой отряд оставшихся верными Давиду и Володарю туровских и перемышльских дружинников сопровождал их в дальнейшем пути.
Минул полдень. С реки подул свежий ветерок, становилось не так жарко. Князья приказали устроить на высоком берегу привал, нарядили охрану.
Исчезли из виду ладьи с Олеговыми людьми, тишина воцарилась вокруг. Давид, как только присели они на кошмы в палатке-веже, в очередной раз принялся стонать и жаловаться на судьбу:
– Ты хоть сребришко к матери отвёз. А я?.. Всё отобрали, ироды! Такое дело! Куда топерича податься, ума не приложу! Ох, беден аз, нищ, худ!
Изрядно надоело Володарю выслушивать эти сетования, но он лишь вздыхал и молчал. Сам покуда не знал точно, как быть. Ехать в Перемышль, к братьям? Ну а дальше?
Меж тем Давид внезапно предложил:
– А что, брат, ежели… Такое дело! Приедем мы на Русь, людей соберём, посулим им добычу да нагрянем по весне сюда, в Олешье? Выпотрошим купчишек наших да греческих, добудем сребро, а со сребром не пропадём николи150! Наберём ещё ратников, возьмём силою города волынские, коими отцы наши володели!
– Что я, разбойник, купцов грабить? – усмехнулся Володарь.
– Ну да, конечно. Такое дело! У тя-то сребришко тмутараканское сохранено! – проворчал недовольно Игоревич. – И куда ж ты сунешься?
– Сперва, верно, к матери, в Хорватию. Потом, мыслю, угорские родичи помогут чем. Ратников наберу, приду с ними на Волынь. Более покуда ничего придумать не могу.
– Ну а я вот, пожалуй, тако и содею. Пущай хоть вором, хоть татем кличут! Сребро – оно не пахнет! Такое дело! – заявил Давид.
– Поступай, как хочешь. – Володарь пожал плечами. – Разумею тебя.
Снаружи раздались громкие голоса. Отодвинув войлочную занавесь, в вежу просунулась голова Юрия Вышатича.
– Князи! Халдей тамо! Невесть откель взялся! Гляжу, дланью машет кто-то, в лодке рыбацкой! Ну, причалил ко брегу, мокрый весь! Зреть вас хочет!
– Кличь вборзе151! – Володарь сразу оживился, подобрался, даже унылое настроение последних дней в одно мгновение ушло. Халдей тут – значит, спасся, ушёл от Олеговых головорезов. Что б там ни было, а сей хазарин – их с Давидом доброхот.
…Отпив очередной глоток золотистого мёда, Халдей с усталой улыбкой начал своё повествование:
– Сначала я спрятался в пустой бочке из-под дёгтя, весь провонял. Потом услышал крики о пожаре. Воины князя Олега подожгли хазарский конец города. Пришлось укрыться на пристани, в харчевне армянина Хачатура. Ночью мне удалось выбраться из города. Переоделся вот в эту одежду, – с горестным вздохом указал он на потёртый халат грязно-серого цвета. – Назвался купцом из Дербента. А так как мне известно несколько слов на языке жителей этого города, то меня пропустила городская стража. Кстати, эти сторожа были пьяны, и мне тоже пришлось выпить чару вина за здравие князя Олега и княгини Феофании. Чтоб их чёрт защекотал! Потом, находясь в Корчеве, я узнал о ваших бедах, доблестные князья, а также о том, что князь Олег отпустил вас и велел сопроводить до Днепра. Я поехал за вами следом. И вот я здесь.
Халдей допил мёд, вытер усы и аккуратно отодвинул от себя чару. Спросил: