Хроники Червонной Руси

Среди купцов и бояр Перемышля зрело недовольство властью Ярополка. Тут как раз и примчались в город обиженные старшим князем трое братьев Ростиславичей. Первым делом поскакали верные братьям люди по сёлам и городкам окрестным, набирали ратников в молодшую дружину. Да только всё одно невелика была у князей-изгоев рать, не хватало им звонкого серебра, чтоб платить за службу и содержать достаточное число умелых воинов. Приходилось вздыхать да думать, куда бы податься. Или наняться на службу к ромеям, сторожить императорские покои в Константинополе63? Или отъехать к матери в Хорватию? Или к какому князю пристать?

Сиживали за столом в горнице терема, думали, гадали, как быть. Грамоте Ярополка не верили, ехать в Киев ко Всеволоду тоже не спешили – опасались дядькиного гнева.

– Может, правильно Коломан нам писал? В Унгвар нам путь держать? – сомневался Володарь.

– Ты уж, братец, вовсе, яко угр, стал. Не Унгвар, но Ужгород – тако сей градец исстари кличут, – с грустным вздохом заметил Василько.

– Да тут не токмо угром – волком станешь, без волости сиживая! – недовольно ворчал Рюрик.

– Надобно нам с боярином Вышатою потолковать. Другом, товарищем ратным отцу нашему он был, – предложил Василько.

Теперь уже очередь грустно вздыхать пришла Володарю.

– Что, озёра синие Аннушки, свет Вышатичны, покоя не дают? Может, ты и прав, да только чем нам Вышата поможет? Тем паче ехать обратно на Волынь, в Ярополковы лапы, в пасть волчью – нет, пускай другие охотники туда суются!

Так ни к чему покуда не могли прийти братья. Не знали они, как им теперь поступать, что делать. Володарь собирался уже было ехать в Ужгород, в угры, Василько думал о службе в Царьграде, Рюрик вообще никуда уезжать не хотел.

Сидели они, смотрели друг на дружку, спорили, кусали уста.

…Однажды хмурым вечером постучались в ворота Перемышля несколько закутанных в мятелии64 всадников. Стояла поздняя осень, последний палый лист, прибитый холодными каплями дождя, догнивал на сырой земле. Сан вышел из берегов, бурлил, клокотал, грозя порушить мост. В столь унылую пору пустели оживлённые шляхи. Потому и таким нежданным был приезд неведомых гостей.

В горнице терема один из прибывших стянул с головы шелом с прилбицей65 волчьего меха, пригладил взъерошенные волосы, попросил испить кваску.

– Ты, что ли, Давид?! Здорово, княже! – узнал вдруг Рюрик такого же, как и они, безземельного, князя-изгоя Давида Игоревича.

– Он самый, братцы! – рассмеялся Давид. – Вот, прибыл к вам. Такое дело! Человека одного привёз.

Он расстегнул алый плащ-корзно66, подбитый изнутри мехом, стал стягивать через голову кольчугу. Сняв, передал её челядину, расположился по-хозяйски на лавке посреди горницы, знаком подозвал высокого худощавого молодого человека лет двадцати со смуглым лицом, облачённого в долгую суконную хламиду. Густые чёрные волосы незнакомца перехватывала золотистая лента. Несмотря на невеликие лета, он уже успел отрастить довольно долгую окладистую курчавую бороду.

Остальные спутники Давида, повинуясь жесту княжеской руки, вышли из горницы.

– Ну, Халдей, сказывай, не боись! Такое дело! Пред тобой братья Рюрик, Володарь и Василько! Сыновья князя Ростислава. Того, которого отравил в Тмутаракани коварный греческий катепан67!

Володарь недовольно нахмурился. Чего это вдруг Давид напоминает им о старой горестной истории? В прошлое лето безудельный родич тоже гостил в Перемышле, засматривался на их сестру Елену, ходил осторожно вокруг да около, вёл неторопливые, но настойчивые разговоры о том, что не мешало бы им породниться, стать друг дружке ещё ближе. Тогда Рюрик с братьями ответили Игоревичу так: сами мы без волостей, яко и ты. Вот получим уделы – и будем о сестре с тобой толковать.

Ко всему прочему сама юная Елена, а стукнуло ей в ту пору всего-то пятнадцать годков, и думать не хотела о браке с Давидом.

– Хитрый он. Не поймёшь, где правду глаголет, где лукавит, – говорила юная девица братьям.

Сейчас Елена живёт у матери, в городе Сплите, и мать, по слухам, ищет ей доброго жениха.

Уехал в прошлое лето Игоревич из Перемышля ни с чем, а теперь вот снова заявился, подмигивает лукаво, видно, имеет что сказать.

…Тем временем незнакомец отвесил братьям низкий земной поклон, после чего по велению Давида расположился на лавке и заговорил мягким, завораживающим голосом:

– Моё имя Халдей, так зовут меня на Руси. Я прибыл к вам, о светлые князья, из солнечного города Таматархи. Меня послала иудейская хазарская68 община.

Рюрик и Володарь опасливо переглянулись.

– Какое же тебе до нас дело, Халдей? Чем мы, князья-изгои, полезны хазарам Тмутаракани? – спросил Володарь.

– В прошлом году, о достопочтимые князья, Господь избавил нас от опасного врага – князя Олега. Он сильно притеснял хазарскую общину города, имея дружбу с дикими горцами – касогами69 и аланами70. И с половцами71 он тоже дружил. Душил налогами, мешал торговле. Места наши в городском совете заняли коварные греки и хитрые армяне. Мы оказали важную услугу киевскому князю Всеволоду…

– Схватили и выдали Олега ромеям! – воскликнул Василько. – Вельми коварное дело сотворили вы!

Халдей досадливо поморщился, немного покоробленный прямотой младшего Ростиславича. Впрочем, спустя мгновения лицо его приняло прежнее печальное выражение, и он продолжил тем же сладким голосом:

– На место Олега князь Всеволод прислал в Таматарху не князя даже – боярина Ратибора. И продолжил он творить прежние притеснения… Мешает торговле… Душит налогами ремесленников… Запрещает продажу рабов на невольничьи рынки… Меня послали на Русь просить кого-нибудь из вас, о добрые и справедливые князья, на княжение в славный наш город. Хазарская община даст вам немало серебра для найма хороших воинов. Хазары помнят, как добр и справедлив был к ним ваш покойный отец.

Халдей скромно потупил взор, ожидая ответа.

В разговор вмешался Давид Игоревич.

– Такое дело! Вначале Халдей ко мне явился. Я бы с готовностью принял его предложение, но… – Он развёл руками. – Туровская земля, в которой я обретаюсь, бедна людьми. Мне одному не возмочь… Такое дело… Помочники надобны… Такое дело.

– Мы должны подумать! – едва ли не хором ответили ему двое старших братьев.

– Дай время. Всё не столь просто, – добавил уже один Володарь.

…Гостей Ростиславичи отправили отдыхать после долгой, утомительной дороги, сами же весь вечер провели в горнице.

– В Тмутаракани погиб наш отец, помните о том, – сомневался Рюрик. – Опасно там. Меж греков, иудеев хазарских, касогов. Все они – вороги. Наших, славян, живёт там немного.

– Однако наш отец всё же уехал туда. Он был чуть постарше нас и он был неглуп. Что подвигло его бросить, почитай, во Владимире нашу мать и нас малых? Верно, мечтал о дедовских подвигах. Или о богатстве? – рассуждал Володарь. – Не проникнуть нам в строй его мыслей.

– Бают, гречанкой одной он увлёкся. Красавица была, – вставил Василько.

– Была… И есть… Кажется, её имя – Таисия. До сих пор живёт в Тмутаракани. – Володарь усмехнулся. – Хотел бы я на неё поглядеть. Что за жёнка?

– Отвлеклись мы, братья! – строго одёрнул его Рюрик. – Не прелести греческих блудниц обсуждаем тут! Опасное дело Давид с Халдеем нам предложили. В иной час отверг бы его сразу! Но ныне… Уделов у нас нет… Ярополк едва в поруб нас гнить не бросил! Сребра нет, чтоб ратников нанять и супротив него воевать. Что остаётся?

– Вызвать гнев дядьки Всеволода? Ратибор – его боярин. – Володарь с сомнением качнул головой. – Не стало б хуже нам… От Ярополка ещё можно отбиться, но с князем Киевским иметь вражду совсем нет охоты.

– А он дал нам волости?! – неожиданно зло выпалил, скрипнув зубами, Рюрик. – Ни села! Вот и приходится самим столы добывать!

– Оно так. Надежду имею, если помогут хазары сребром, сыщем добрых ратников. Сильная дружина – сильный князь. Так всегда было и будет на Руси. К тому же князь Всеволод погряз в которах72 с полоцким Всеславом и с вятичами73, не до Тмутаракани ему ныне, – продолжал рассуждать Володарь. – И потом, Тмутаракань далеко от Киева. Как говорится: тянуться – рук не хватит.

– На то, верно, и надеются Игоревич с Халдеем, – добавил Василько.

– Вот что, братия, – заключил, встав с лавки и стукнув ладонями по столу, Рюрик. – Думаю, так содеем. Всем нам в Тмутаракани делать нечего. Один из нас туда пойдёт, с Давидом вместях. Полагаю, ты, Володарь, иди. Разума у тя поболее, чем у нас с Васильком. Мы же в Угры покуда отъедем. Станем потихоньку ратников набирать, чтоб отнять у Ярополка волости. У дядьки, короля Ласло, у матушки нашей Ланки сребра попросим.

– Надо бы испросить совета у боярина Вышаты. Был он с отцом нашим в Тмутаракани, – ворвался в речь Рюрика Василько. – Он бы нам помог.

– Не время, Василько, – вздохнул Володарь. – Опасно и нам соваться во Владимир, и ему нельзя в Перемышле появляться. Всюду ищейки Ярополковы снуют. Содеем, как Рюрик говорит. Поеду я в Тмутаракань с Давидом. А как и что дальше, поглядим.

– Токмо сторожко ты тамо будь, брате. Вон отец-то наш… – Василько не договорил. Слёзы стояли в его светлых голубых глазах.

Прослезился и Володарь, заключив младшего брата в крепкие объятия.

…Утром Ростиславичи объявили о своём решении Давиду с Халдеем.

– Такое дело! Думаю, за зиму соберём на хазарское серебро дружины. И ладьи в Малом Галиче74 строить почнём, якобы для торгу. В апреле, как снег стает, пойдём водою в Тмутаракань, – предложил Игоревич.

Братья согласно закивали головами.

По городам Червенщины поскакали верные Ростиславичам тайные гонцы – набирать желающих в войско.

Глава 8

На Волыни, как и в Перемышле, осень стояла затяжная, тёплая, но дождливая. Ярополк пропадал на ловах, в огромном числе привозили во Владимир туши убитых кабанов, туров, оленей. А где охота, там, как водится, и ол, и меды льются без меры, и весёлые пиры тянутся нескончаемой чередой.

Гертруда негодовала. Будто забыл её сын о Ростиславичах, об опасности, кои таят в себе родичи-изгои. Вечно пахло от него хмельным, иной раз, бывало, так упьётся, что и идти не может – гридни волокут его в хоромы.

«Как похож на отца! – вздыхала вдовая княгиня. – Тот тоже во всех попойках первым был! Вот и бегал дважды из Киева, гонимый родичами!»

Слёзы порой наворачивались Гертруде на глаза при воспоминании о покойном супруге. Смотрела на любимую внучку Анастасию, на крохотных внучат, думала с горечью, сомневалась: «А сумеет ли Ярополк первую замуж хорошо выдать, а вторым столы добрые княжеские передать?»

Подходила к Ярополку, стыдила его, кричала возмущённо:

– Совсем погряз в своих охотах, в пучину пьянства опустился! О семье, о чадах малых бы помыслил!

Отмахивался от матери Ярополк, морщился от головной боли после очередной пьянки, глушил её огуречным рассолом, тряс густой копной пшеничных волос, одно твердил Гертруде в ответ:

– Отстань! Всё добре будет, матушка!

Княгиня Ирина, видела Гертруда, мужа своего обожала и на частые хмельные попойки его с дружиной закрывала глаза.

– Все они пьют, когда не воюют, – говорила она Гертруде. Сноха занималась вышиванием воздухов75, илитонов76 для церквей, была спокойна, ровна со всеми, и это ещё сильней раздражало вдовую княгиню. Хотелось отхлестать её по щекам, чтоб слушалась, чтоб ходила в воле старшей. Не получалось, побаивалась Гертруда сыновнего гнева, а ещё пуще всяких кривотолков, в которых выставили бы её злобной ведьмой славянских мифов. Раздражение своё вымещала на холопках, стегала их посохом безбожно, одну, особо дерзкую, до полусмерти избила, долго потом придворные лечцы отпаивали девку травами.

Ну, да раба, холопка человек разве? Она – вещь, служить должна хозяйке своей верой и правдой.

Гулянки Ярополковы вывели в конце концов Гертруду из себя. Посовещалась она с боярами Лазарем и Жирятой и после недолгих колебаний вызвала к себе Фёдора Радко.

Удатный молодец переступил порог и отвесил госпоже поклон. Испытующим оком оглядела его Гертруда.

Русые кудри вьются плавной волной, чуб густой спадает на чело, в глазах ни капли подобострастия, одна уверенность и смелость, плечи широки, длани сильные сжимают папаху. И одет Радко, как подобает княжескому отроку. Кушак зелёный перехватывает тонкий стан, под широкими рукавами лёгкого кафтана видна льняная рубаха, сапоги добротные зелёного же тима77 облегают ноги.

«Ентот не подведёт», – решила вдовая княгиня. – Не должен подвести».

Забарабанила она в задумчивости перстами по деревянному подлокотнику кресла.

– Вот что, отроче, – сказала наконец, прервав молчание. – Гляжу, не шибко по душе тебе ловы в здешних пущах. И до медов невеликий ты охотник. Тако?

– Ну, ежели пить, дак в меру, – немного смущённо потоптавшись возле двери, ответил Радко.

– Мне пьянство князя Ярополка поперёк горла встало! Не могу более на енто безобразие глядеть. Как токмо путь зимний устоится, отъеду в Новгород, к другому моему сыну, Святополку! Давно с им не видалась. Будешь меня в дороге охранять. Подбери ратников добрых, надёжных, человек с полсотни. Чтоб и обоз сторожили с добром, и меня саму оберегли. Путь дальний, в лесах разбойники, тати рыщут.

На лице Фёдора ни единый мускул не дрогнул. Не колеблясь ни мгновения, кивнул он кудрявой головой и промолвил княгине в ответ:

– Сделаем, матушка-княгиня! Всё, как велишь!

Он улыбнулся столь легко и беззаботно, что у Гертруды сразу отлегло от сердца.

…Передвигались на санях, в лютые морозы. В возках было тепло, жарко топили походные печи. Гертруда с двумя служанками ехала в самом большом возке, в других везли княгинино добро, в третьих отдыхали, сменяя друг друга, оружные гридни. Радко, тот, кажется, и в возок почти не залезал, всё ехал верхом, а на привалах, расставив вокруг обоза охрану, ложился спать прямо у разведённого костра, завернувшись в стёганый вотол на меху или накрывшись лапником. От него частенько исходил запах свежей хвои.

«Всё лучше, чем медовухой», – криво усмехалась Гертруда.

Из двоих челядинок одна была та самая, которую она тогда избила до полусмерти. Худая, угрюмая, она больше молчала, и шея у неё после побоев как-то странно дёргалась. Тем не менее сошлась она с Гертрудиным шутом-карликом Ляшко, который всю дорогу сидел на печи да смешил всех безыскусными шутками, строя рожи и звеня игрушечными доспехами.

После Вышгорода поезд княгини повернул на север, по крутому берегу Днепра достиг Смоленска, оттуда после седьмицы отдыха в доме местного воеводы двинулись путники вдоль Ловати78, объезжая заснеженные болота. Весело бежали по зимнику сытые, хорошо накормленные на постоялых дворах кони.

Однажды, уже вблизи Русы79, налетела на задний возок стая голодных волков. Радко, обнажив меч, первым бросился на дикого зверя. Ржание коней, лай, звон железа разнеслись в морозном воздухе. Обе служанки, Харитина и Крыся, испуганно заохали.

– Чего расшумелись, клуши?! – зло прикрикнула на них Гертруда. – Али волка впервой увидали?

Сама она держалась невозмутимо, гордо вздёргивая вверх голову в чёрном вдовьем платке. Качались в ушах драгоценные звездчатые серьги.

Волков отогнали, Радко и другие ратники долго очищали снегом от алой звериной крови мечи и булатные рукавицы.

Ляшко вертелся тут же, с деловитым видом совал в сугроб свою игрушечную сабельку и кричал:

– Во как! Лихо мы их посекли!

Гертруда хохотала от души, посмеивалась и битая ею Харитина. Оборвав веселье, княгиня обратилась к Радко:

– Надобно, отроче, гонца в Новгород отправить. Сведать, где мой Святополк обретается. Может, его и в городе-то нету.

– Сделаем! – отвечал ей Фёдор всё с той же неизменной белозубой улыбкой.

Честно говоря, не по нраву совсем была молодцу злонравная, грубая и резкая мать Ярополка, но он, раз нанялся в дружину, старался все её поручения выполнять толково и честно. При всём при том, что смекалист был парень. За это, собственно, его и ценили сильные мира сего.

Как в воду глядела Гертруда. Скорый вершник на запаленном скакуне из Новгорода передал: на зиму князь Святополк отъехал в Изборск. Осенью там подновили городские стены. Кроме того, возле Изборска и Плескова располагались личные княжеские волости.

– Вертаем на заход! – приказала, выслушав гонца, Гертруда. – Нечего нам покуда в Новгороде делать! Сына своего зреть хочу! Соскучилась!

«Вот уж енто вряд ли!» – усмехнулся в усы Фёдор Радко. Он хорошо знал, что мать и сын друг дружку едва переносили.

Возки отвернули от берега засыпанного снегом Полиста, оставили позади деревянные строения Русы, следующим днём полозья проскользили через закованную льдом Шелонь. Далее дорога потянулась прямиком через плесковские леса. Кони шли резво, только и мелькали по сторонам островерхие верхушки красавиц-елей. На редких косогорах стройнели прямоствольные сосны с раскидистыми ветвями и кронами.

В Плескове – городе на крутом мысу у впадения речки Псковы в Великую, остановились на короткий отдых. Отсюда до Изборска было около тридцати вёрст.

– Заутре ещё до полудня на месте будем, – прикинув в уме, заявил Радко. Гертруда с холопками выбрались из возка и стали осматриваться по сторонам. Тотчас подскочил ко княгине местный посадник, стал приглашать в хоромы, указал на высокую деревянную церковь.

– Собор Святой Троицы. Ещё Равноапостольная княгиня Ольга ставила, паче ста лет назад, – с гордостью отметил он.

Ярко светило зимнее солнце. Было безветренно, но мороз стоял трескучий. Прикрывая рукавичками лица, женщины поспешили на посадничий двор.

…Отдохнув, на рассвете они продолжили путь. Когда усаживалась Гертруда в возок, внезапно подбежал к ней некий человек в чёрной монашеской рясе и клобуке.

– Матушка-княгиня! – Голос у инока был твёрдым, не чувствовалось в нём ни капли подобострастия. – Дозволь с вами до Изборска доехать. Нестор еси, мних Киево-Печерского монастыря. Наказал мне игумен летопись писать, откуда еси Русская земля пошла. Вот я сведения и добываю. Весь здешний край изъездил, о разных племенах разузнал. Топерича мыслю князю Святополку сие показать.

Сперва Гертруда велела гнать этого монаха прочь, но тотчас же передумала. Вспомнились ей давние события в родной Польше. Брат Болеслав решил тогда выслать всех монахов из своих владений, и поднялся великий бунт. Чернь стала избивать можновладцев и грабить их дома. Многие знатные люди были убиты, и в их числе погиб сам Болеслав. Гертруде с матерью и сестрой Рихезой пришлось бежать в Германию, под крылышко императора Конрада. Только через несколько лет им удалось вернуться в Польшу благодаря стараниям русского князя Ярослава Мудрого, посадившего в Кракове на стол второго её брата, Казимира. О несчастном же Болеславе постарались вовсе забыть. Так и вошёл он в хроники как «Болеслав Забытый». Два года спустя она, Гертруда, вышла замуж за Ярославова сына, Изяслава, и покинула родную землю.

«С монахами так нельзя, пускай едет», – подумала она, прежде чем, махнув иноку рукой, приказала:

– Садись в возок с гриднями. Беру тебя с собой.

…Подъезжая к Изборску, расположенному на берегу покрытого льдом Городищенского озера, Гертруда понимала, что радостной встречи со Святополком ожидать ей не придётся. Вечно спорил с ней и откровенно недолюбливал мать старший брат Ярополка. Стараясь отвлечься от неприятных мыслей, глянула вдовая княгиня на город, обнесённый серой стеной из камня-известняка.

– Добрая крепость. Никоему ворогу не взять. Глянь, стены каменны. На Руси – редкость, – говорили между собой ехавшие рядом с возком комонные дружинники.

Из камня была сложена и одноглавая церковь, рядом с которой располагался довольно просторный, но деревянный княжеский терем в два яруса. По соседству видны были амбары, гумна, овины, дома бояр с изукрашенными резьбой ставнями волоковых окон, хижины челяди. За пределами стен располагался окольный град с многочисленными избами, топящимися по-чёрному, с окнами, затянутыми бычьим пузырём. Окольный град был обведён высоким, в несколько сажен, заснеженным земляным валом и частоколом.

Тридцатилетний князь Святополк, огромного роста, сухощавый, с узкой чёрной бородой чуть ли не до пупа, темноглазый, с прямым хищным носом, в шапке бобрового меха, обшитой сверху розовой парчой, в долгополом тёмно-сером кафтане, надетом поверх рубахи с вышивкой и тонкими рукавами, перехваченными на запястьях медными браслетами, с поясом с золочёными концами, встретил устало поднимающуюся по ступеням крыльца Гертруду возле дверей нижнего жила.

Во дворе всюду мелькали копья охраны. Фёдора остановили у врат, велели снять портупею с мечом.

– Так положено. Не знаем, кто ты. Потом вернём оружие, – объяснил ему седоусый варяг со шрамом на щеке.

– Порубежье тут. Литва, чудины80 балуют. Да и полоцкий князь нам не друг, – добавил другой страж, по всему видать, туровец из дружины Святополка.

– Почто явилась, мать? – Святополк повалился в обитое парчой кресло посреди горницы. – Чай, путь неблизок. Стряслась какая беда?

Тёмные глаза его беспокойно забегали.

Гертруда села напротив него на скамью, вся в чёрных вдовьих одеждах. Сбоку от Святополка расположились двое его ближних людей – свей81 Фарман, невысокий, коренастый, с широким, выпуклым лбом, и вислоусый худощавый Коницар, сын киевского уличанского старосты. Немногим позже в палату быстрым семенящим шагом вошла жена Святополка, немолодая уже чешская княжна Лута Спитигневна. Низкорослая, она хромала и при ходьбе опиралась на деревянную травчатую трость. Гертруда с явным недовольством уставилась на сноху. Видно, и Лута не испытывала ни малейшей радости при виде свекрови. Скривив кукольное, густо набеленное и нарумяненное личико с носиком уточкой и немного припухлыми губами, она, по сути, повторила вопрос Святополка:

– Чему обязана видеть тебя, дочь Мешко Гугнивого?

В словах Луты слышалась едкая насмешка. Не случайно вспомнила она отца Гертруды. Некогда чешский король Бржетислав захватил князя Мешко в плен и велел его злодейски оскопить. Давние были дела, но обе женщины о том хорошо помнили.

– Как смеешь оскорблять меня?! – взвилась вмиг Гертруда. – Сын! Вступись за мать! Эта!.. Эта дрянная девчонка нагло насмехается надо мной в твоём доме!

– Как ты меня назвала?! – вспыхнула Лута. – Меня, новгородскую княгиню! Дочь князя Спитигнева82! Внучку принцессы Огивы Уэссекской83!

– Довольно! – злобно прорычал Святополк. – Прекратите! Никто здесь тебя, мать, ничем не обидел! Ты дело молви! Почто приехала в такую даль? Стряслось что? С Ярополком, с племяшами моими?

– Племяши твои, слава Христу, здоровы! – отмолвила Гертруда. – А брат твой…– Она горестно вздохнула. – Державные дела забросил, на одних бояр полагается. Ловы да меды у него на уме, ничего более. Твёрдости никоей нету! А рядом – Ростиславичи, угры! Да и стрый твой, Всеволод, неведомо, как себя поведёт! Брат же твой Пётр-Ярополк меды пивает с прихлебателями едва не кажен день! И дружки еговые – пьянь одна!

Лута неожиданно громко расхохоталась. Гертруда, стиснув в руке посох, едва удержалась от новой вспышки гнева. Желваки заходили у неё по скулам. С ненавистью уставилась княгиня-мать на роскошный наряд снохи. Поверх нижнего долгого, до пят, платья дорогого сукна с золотой оторочкой на дочери Спитигнева была надета свитка бордового бархата с широкими рукавами. Голову княгини покрывал убрус84, длинный конец которого опускался на плечо. На шее у неё сверкало монисто, в ушах золотились крупные серьги с камнями-яхонтами, на руках красовались браслеты с густыми вкраплениями розоватого новгородского жемчуга.

Сноха вызывающе ярко одевалась, тогда как Святополк сидел напротив Гертруды в невзрачном старом кафтане с заплатами на локтях.

«Скупой и жадный еси, – подумала с презрением о сыне Гертруда. – Верно, и Луту б, кабы возмог, обрядил в домотканину, да токмо жёнка сия языкастая, себе на уме, своё у неё богатство, своё имение есть. Славянские жёны не убогие, не забитые».

Глотнув воды из поданной слугой чаши, она продолжила:

– Надоела гульба еговая! Терпела, ждала, чаяла, изменится что, да вот не выдержала. К тебе, Святополче, стопы направила. Мыслила, у тя поживу, успокоюсь. Да токмо, гляжу, не ужиться мне с тобою, а особо с супругой твоею. Не любите, не уважаете мать!

– Нечего тебе стенать! – грубовато ответил ей Святополк. – Приехала, что ж, живи. Никто тебя из дома моего не выгонит! Но большего не требуй! Под дудку твою скакать не стану! Давно говорил и сейчас скажу: отринь своё латинство! Стань православной! Как я, твой сын! Как моя княгиня Лута, как князь Всеволод, как те же Ростиславичи! На Руси не приемлют латинскую веру, не признают власть римского папы. Мы – другие! Здесь тебе – не Польша, не Германия!

– Ты говоришь, яко схизматик85 и еретик! – закричала Гертруда. – Это ваши князья приняли святой крест от ромеев и сами чуть ли не ромеями стали с ихней подлостью и лицемерием! А что Ромея?! Почти всех земель лишили её турки!