Чугунные облака

Вспотевшая красная вытирая капельки с лба наблюдала за тем, как усердно её друг копает яму.

– А ты не такой дрыщ каким кажешься – ехидно подметила она.

– Замолчи – злым тоном огрызнулся он – Для тебя захоронение одноклассника как-будто каждодневное дело.

Спустя двадцать минут копания яма где-то метра три в глубину была готова. Они небрежно закинули продырявленный труп и свысока взглянули как он упав ударяется об сырую землю.

Бибер не мог прийти в себя. Он взирал вглубь этой ямы и не мог поверить в то, что человек, который проучился с ним пять лет сейчас находится где-то в другом мире. Он взглянул на его окровавленное тело последний раз и отошёл от ямы.

Красноволосая девчонка смотря на его тело не пустила ни одной слезы. Она безразлично проводила взглядом окровавленную дырку в его животе, наблюдая как растекается кровь по яме где он проведёт оставшуюся вечность.

Если его не найдут.

Взяв сырой чернозём в руку, она взглянула на него последний раз:

– Добрых снов – безразлично кинула она и забросила землю вглубь ямы.

Я чувствовал себя безжизненным высушенным свёртком. Все жизненные силы покидали тело. Укутавшись в мягкое одеяло я не имел никакого желания выходить из комнаты.

Тело до сих пор дрожало. Дрожали руки, ноги, губы. Мне было холодно даже под толстым слоем пледа. Мне было холодно даже когда по лбу стекал пот.

И мне до сих пор было страшно.

Голова идёт кругом от составления всевозможных безумных гипотез, которыми можно было объяснить происходящее в городе. Я лишу вас удовольствия прочесть хоть одну из них.

Всё чересчур безумно.

В комнату периодически заглядывает мама. Я понимаю по шагам, они у неё, в отличии от отца лёгкие и воздушные. Да уж, семья это такая штука, когда ты в точности можешь определить человека по звуку шагов, по запаху тела, по дыханию…

У мамы оно учащённое и холодное. Пахнет она сладковатым спреем для тела. Она думает что я сплю: садится на край кровати и, должно быть, смотрит на меня. Смотрит своим самым жалостливым взглядом. Может быть, качает головой про себя приговаривая: «Мой мальчик. Ох, мой миленький маленький мальчик».

А я даже и не шевелюсь. Меньше всего хочу общаться и что-то говорить. Слова для меня сейчас непостижимый труд.

По-моему моим родителям уже позвонил директор, сказав о сне во время истории. Я это понял по разговору, доносившемуся из кухни.

Лёжа тут и с головой уйдя в тёмное безвоздушное пространство под одеялом так хорошо слышно происходящее внизу. Легко представить как мама готовит ужин: слышно звук супа, кипящего на плите. Как в кухню входит папа. Слышно их разговор до мельчайших деталей, они обсуждают как им страшно.

Страшно за меня.

Сейчас, чувство что ты кому-то нужен в этом мире просто необходимо. Оно как тонкая ниточка, держащая меня на связи с этим миром. Так бы я полностью ушёл в себя. В миллионы мрачных мыслей и воспоминаний.

В ум, промежуточно вытесняя мёртвую МаМа и убийцу в городе лезут мысли о будущем. Удивительно, но даже сейчас они всплывают. Это были главные мои мысли до этого сентября. Всё, о чём я думал, так это о том, как распределится своей жизнью.

Кто вообще я и что мне делать дальше?

Все только и ждут окончания школы, а я жил в постоянном страхе. «Всё закончится, и прийдёт момент когда ты нависнешь летающим над пропастью. Под тобой будет бурлить океан, над тобой бесконечный простор. А ты останешься не определившимся ничтожеством. Никем. Человеком без лица.»

Подобные мысли крутились в голове постоянно. Засыпая я боялся. Просыпаясь я боялся.

Я просто не знал, кем хочу стать в будущем.

Мне было страшно за своё будущее, но сейчас, мне страшно за настоящее.

И два страха, терзающих меня изнутри, рвут на мелкие кусочки. Я не могу заставить себя откинуть плед и выйти за пределы комнаты. Мне лучше тут, пережидая этот ужас, делать вид что я сплю.

В кухню кто-то вошёл. Закрыв глаза я слышу это. Знакомый звонкий бас, созданный для управления толпой.

Точно, я узнал его. Священник Ростислав. Тот, который в Инстаграмме под каждым постом собирает лайки всего города. На каждой фотографии одно и то же выражение лица и белоснежная улыбка, ослепляющая даже сквозь экран.

Внизу болтовня.

– Он… – мамин голос. Надрывистый. Отчаянный – Ему очень плохо.

– Я бы хотел с ним увидится – говорит священник добродушным тоном, напоминая Санта-Клауса.

«ХО-ХО-ХО»

– Он спит – объясняет мама.

– Мне не обязательно с ним говорить. Я просто хочу помолится о нём.

– Вы так добры. Это так милосердно. – мама сыпет благодарностями как снегопадом перед Новым годом – Как мы можем вас отблагодарить?

– Это моя робота. Счастье каждого жителя города – моя цель.

Идеальный лидер города. Идеальный человек, проповеди которого захотят слушать все до единого.

А как не захотеть? Звонкий голос, приятная внешность, нейтральные позиции (никакой политики, никаких расовых и гендерных вопросов) в своих речах.

Слышится скрип лестницы. Дверь открываются. Шаги тяжёлые, это не лунная походка мамы. «Скри-ииииип! Скрииии-иииип!».

Ростислав неторопливо заходит в комнату, изучая её оживлённым взглядом. Просторно, крупные окна. На столе под окном стоит коробка со всяким хламом. Рядом на стене висит белая доска для записей маркером. Она пуста.

Мамаша осталась внизу, ожидать его вместе с отцом.

Парень лежит носом уткнувшись в стену. Несчастный, бедный маленький мальчик. От него немного пахнет потом. Его затылок блестит, видимо сам того не понимая он перегревается под толстым одеялом.

Бедный, бедный маленький мальчик. Он дрожит, видно невооружённым взглядом. Ему страшно до сих пор.

Священник расплывается в улыбке, обнажая белоснежный оскал. Это не та, «коронная», с фотографий и проповедей. Жестокая, холодная. Он подбирается к мальчику ближе и ближе, доски прогибаются под ногами и издают созвучный скрип.

Бедный, бедный маленький мальчик. Ему совершенно плохо после всего увиденного.

Холодная улыбка не сходит с лица Ростислава. Наклонившись над кроватью, как массивная мрачная тень, пугающая малышей ночами, он неторопливо опускает руку на плечо паренька.

На нём выстиранная домашняя футболка. Должно быть, на рукавах раньше сиял яркий рисунок. Сейчас он стёрся, и осталась последняя буква броской надписи.

Бедный, бедный маленький мальчик.

Ростислав ощущает его дрожь под ладонью.

Я ощущаю его огромную холодную руку на своём плече. Он склонился надо мной, судя по тени отбрасываемой на стену. Сразу, как только он зашёл, во всей комнате воцарил запах стойкого парфюма. Я думал так пахнут только турки и индусы (стереотипы-стереотипы). От этих духов, кажется, мои глаза вот вот и заслезятся.

Я делаю вид будто сплю. Судя по всему, очень даже умело.

Ростислав что-то шепчет себе под нос. Его рука ещё на моём плече. Сидит он так минуты две, после чего встаёт и уходит.

В комнате до сих пор витает стойкий аромат.

«УбийстваУбийстваУбийства…»

Не знаю почему, но каждый житель города теперь вселяет страх. Вселяет недоверие. Все эти убийства, описанные в раскиданных по архиву газетах…

Почему о них никто не знает?

Одинокий серый домик посреди пустыря напоминал собачью будку. Рядом просторную поляну начинает поглощать лес, с другой стороны – большая дорога, ведущая извилистыми путями в центр города.

Мелкий домик, напоминавший бедную халабуду старика-отшельника известен всем спортсменам города как самый оснащённый тренажерами спортивный зал. Да-да, а с виду так и не скажешь. С виду там живёт садовый гном, рыгающий радугой или Папа-тыква из Чиполлино.

Правда, известен он был только среди о-о-очень узкого круга. Этим можно было объяснить что в семь часов вечера тут никого не было.

Кроме капитана баскетбольной команды, предводителя всех спортсменов города – Макса. В основном, по вечерам сюда приходили остальные члены команды. Кирпичная коробка доверху заполнялась потными баскетболистами, таскающими штангу. Также подкачаться сюда часто лазили пронырливые папики с пивными животами. Они кряхтели и ворчали если случайно займёшь «их» тренажёр. Чисто ради показухи позанимаются десять минут, а дальше покатят обратно в бар пить пиво.

С одним таким старым пердуном Макс однажды подрался. Он ему говорит – «Давай проваливай, ты уже тут сидишь третий час. Миллион подходов, чёрт побери, уже сделал». Эти папики всегда вставляли черта в свои предложения. А когда рядом с ними матерились подростки корчили физиономии как у пятнадцатилетних девственниц.

Ну а Макс такой типа отвечает: «Это наша качалка, ну а вы, папики, помалкиваете, раз уж в гостях». Папик почесал жирную задницу, перданул, рыганул и ответил: «А ты не смей хамить старшим, понял, чёрт бы тебя побрал»

Ну и короче говоря Макс его отмутузил. Разбил лицо в хлам.

Где-то через неделю он встретил этого папика в парке. Шёл, значит, со своими детьми в ужасной устаревшей кепке из девяностых, и увидев его, глаза стыдливо в пол опустил.

Сейчас ни одного папика.

Макс один.

Жирозжигающая тренировка на пресс. По его расписанию она шла каждую неделю.

В зале воняло грибком. Серые грязные стены в потёках покрывали глубокие трещины. Потрескавшуюся штукатурку стыдливо пытались перекрыть постеры с чемпионами-бодибилдерами, с сиськами больше чем у самой Памелы Андерсон. Возможно, их тут понавесили для мотивации. На потных лицах чемпионов застыли корчащиеся пугающие физиономии. Одного так перекосило будто большей боли в жизни он не чувствовал – а сам поднимает небольшую гирю. На вид, не больше 10 килограмм.

Макс занимался у шведской стенки. Схватился руками за перекладину и поднимал ноги: вверх, вниз, вверх… в беспроводных наушниках альбом Поста Малона. На этот Хэллоуин он, кстати, будет именно им.

Вверх, вниз… По телу стекал пот. Майка с глубокими вырезами по бокам промокла насквозь. Сейчас она утратила белоснежность, став полностью прозрачной.

Хорошо, что он был один. Баскетболисты точно заметили бы паршивое качество майки. Папики зафырчали. Смех у них был как звук недовольных тюленей, пытающихся перекатится с бока на бок: «ф-рррр, ф-рррр».

Послышался странный скрип. Вроде бы, доносился со стороны железной двери. Макс снял один наушник, прервав упражнение. Ничего. Должно быть, бэквокал в припеве. У Малона порой бывают подобные приёмы в песнях.

Вверх, вниз…

Ещё один подход был позади. Тело обливалось потом. Макс снял клятую майку и отбросил в сторону. Посмотрев на отражение он с горечью заметил, что следует срочно набрать массу. Он худеет на глазах, хоть и тело по прежнему остаётся укрытым мышцами. В итоге они перетягиваются как джинсы на жирных задницах папиков, вылазят вены, жилы… Выглядит, конечно, ничего, как у Хью Джекмана в «Росомахе» (не той, где он играл старика), но Макс стремится к другим пропорциями фигуры.

Мокрое тело обдул сквозняк. Торс укрыли мурашки.

Дверь оказалась открытой, скрипя на ветру. Через неё внутрь домика-коробки пробрался белый свет фонаря. Он освещал одиноко стоящую на парковке машину.

– Эй, кто-нибудь есть?

Осмотревшись по сторонам, Макс захлопнул дверь.

Вверх, вниз…

Холодный воздух до сих пор гулял по коробке вызывая дрожь на мокром теле. Ещё один подход.

В наушниках заиграл «Рокстар».

– Старомодней песни не сыскать – фыркнул Макс, переключив трек. Apple Music в случайном порядке выдала трек очередного «LIL” из новой школы.

Максу было стыдно признаться, но он страх как ненавидел всю новую школу. Считал их тексты бездарными а биты убогими. Но конечно же, вся мода отгремевшая в мире последним делом доходила до их городка. Все были в восторге от помойных треков гундосых парней с радужными волосами.

В таком случае он завидовал Андрею. Его друг всегда мог высказать своё мнение, обратив его в новый тренд. Это сродни таланту. За запотевшим окном царили сумерки. Посадка рядом с коробкой залилась голубым светом. Весь мир залился голубым светом, готовясь к ночи.

Последний поход успешно доделан. Макс снял наушники бережно сложив их в белоснежную коробочку.

Наконец этот омерзительных голос перестал гундосить в ушах.

Сделав глоток из бутылки парень незаметно полностью осушил её. Пару капель вылились на грудь. Воды больше не было, а пить ещё хотелось.

Пресс полностью высушен и словно оформлен гениальным инженером. Кубики идеально ровные и симметричные. Между ними глубокие промежутки, подчёркивающие структуру.

Парень прошёл в душ – тесную комнату за залом. Четыре кабинки, напротив зеркало с раковиной. Белая плитка заражена грибком, в промежутках полностью отваливается со стены. Тут как нигде больше ужасно воняет сыростью. Запах пропитывает всё пространство насквозь. Главное: одеть тапки и зажмурить глаза. Горячая вода в вознаграждение того стоит.

Макс достал шампунь с чёрной сумки Адидас и прошёл в первую кабинку справа, находящуюся у грибковой стены. Тут всегда самая тёплая вода – этим правилом полидипсия один папик приходящий сюда по пятницам. Папики вечно выдумывали какие-то правила, будто стараясь как-то разнообразить себе жизнь. Справедливости ради стоит заметить, что это единственное действующее правило папиков.

Невероятное облегчение. Любимая часть дня Макса – душ. Простая мелочь жизни. Горячая вода, льющаяся на голову работала как самый божественный массаж. Тысячи капель тёплыми влажными следами массировали тело, и это чувство прекрасно. Чувство, когда мышечная боль отбывает как судно от причала. Чувство, когда прошедший день позади и ощущается облегчение. Чувство, когда приходит осознание что ты полностью готов к новому дню.

Макс зажмурил глаза, массируя волосы под струёй воды. По телу бегала дрожь. Он на ощупь схватил шампунь, выдавив пахучую жидкость себе на голову. Вспенив, он размазал её по телу. Ноги, бёдра, живот… Всё покрылось воздушной пеной.

Запах сырости наконец сменился ароматом геля для душа. Теперь пришло полное блаженство.

Пена текла вниз, проводя по телу своей воздушной массой. Сначала, чувство что к тебе прикасается что-то мягкое было неотличимо от многочисленной текущей вниз пены.

Потом оно стало чётче.

«Должно быть, облокотился об мочалку.»

Что-то мягкое и шершавое приятно щекотало ногу рядом с коленом. Затем начало обволакивать щекотливыми чувствами бедро.

«Это не мочалка»

Чувство передавалось. Словно ходило по ноге. Сжимало кожу.

Макс открыл глаза.

Всё тело затряслось: от головы и до пальцев на ступнях. Дышать становилось сложнее. Во рту пересохло, даже несмотря на льющуюся сверху воду. Из рта вылетел лишь приглушённый хрип, пытающийся позвать кого-то на помощь. Звуки падающей воды не выпустили его дальше душевой.

На бедре Макса сидел ПАУК. Самый настоящий гигантский ПАУК.

Омерзительная мохнатая тварь с чёрной шерстью и рассыпанными по ней оранжевыми пятнышками. Две передние лапы длиннее остальных шести, тянутся вверх, прямо к его лицу. Маленькие глазки смотрят на него.

Он не мог пошевелится. Вода продолжала течь вниз, а паук на неё плавать хотел. Она его лишь раздражала. Раздраконивала, подталкивая к нападению.

– Нетнетнет – шептал Макс, до сих пор не в состоянии пошевелится. Его главный страх материализовался, повиснув на теле. Подобных пауков он видел лишь в отвратительных ужастиках, программах Discovery и пугающих видео на Ютуб, которые забавы ради включал его отец. У него весьма своеобразное чувство юмора.

На это первое апреля, каждый раз когда Макс заходил в гостиную отец включал видео «Самые омерзительные пауки планеты» на Smart TV, смеясь над реакцией сына.

Лицо Макса перекашивалось. Краснело. Он вставал на месте, с ужасом пяля на ужаснейших созданий.

Адских отродий.

Зачем природа создала подобный ужас? Просто ЗАЧЕМ?

Психолог поставил чёткий и ясный диагноз – арахнофобия. Он сходил к нему пару раз в девятом классе, и это был единственный человек, знавший о его фобии помимо родителей и лучших друзей.

Неужели они?

Сейчас вопрос кто это сделал интересовал его меньше всего. Ясно одно: это шоу кто-то подстроил. Кто-то хотел сломить известного всему городу «местного Джордана». Не мог же появится тропический паук в спортивном зале города, находящегося в умеренных широтах?

Ведь так?

И как же снять эту тварь?

В голову наконец стали приходить трезвые вопросы. Вернулась способность рассуждать, но Макс до сих пор не дышал. Страх сковал его тело. Омерзение, отвращение выворачивало наизнанку.

Парень оглянулся и опять потерял способность здраво мыслить. Вся кабинка была усыпана огромнейшими тропическими пауками. Шесть мохнатых уродцев, неторопливо ползущих верх. Шесть мохнатых уродцев, перебирающих своими лампами и двумя передними усиками. У одного, паука с чисто шоколадной шерстью блестели красные глазки-бусинки.

– Нетнетнетнет – Макс заскулил. Пауки двигались впритык к нему, обтирая мокрой шерсткой голую кожу.

Сейчас он способен умереть от страха.

Он и умирает.

Вдох-выдох.

Полная жесть.

Вдох-выдох.

От неожиданности он оцепенел.

Вдох-выдох.

Решение нашлось. Импульсивное, бредовое, но оно было. Он вырвался из душа и бросился наутёк из адской комнаты, поскользнувшись на тёплой луже. Мизинец ударился об угол стены – плевать.

Главное – бежать.

БЕЖАТЬ БЫСТРЕЕ.

Паук соскользнул с ноги, приземлившись на треснувшую плитку.

Пронесясь мимо зала Макс выбежал на улицу.

Голый.

Мокрый.

В пене.

Плевать, стесняться нечего.

Зубы стучали друг об друга. Чертовски холодно. Он обнял себя руками пытаясь спастись от дрожи.

Никого вокруг. Одинокая машина припаркованная у коробки способна увезти его подальше от адского места.

Он уставился на открытую дверь. Сквозь неё виднелся белый свет душевой. Оттуда вылетал пар, растворявшись в темноте.

Свежий воздух. Мысли вновь посетили голову.

«Пауки. Зал. Ужас. Я голый. Неплохо было бы одеться»

Парень пересилил себя и вошёл в коробку обратно. Пустой тёмный зал пуст. Рядом с шкафчиками его сумка, он хватает её даже не пытаясь переодеться внутри.

Любопытство пересиливает и Макс заглядывает в душевую. Комната скрыта за густым паром.

«Что же ты творишь?»

Он медленно ступает внутрь, неторопливо заглядывая в каждую кабинку и внимательно смотря под ноги.

Крайняя справа пуста. Никого. Никакого намёка на пауков.

Похоже на сюрреалистический правдоподобный розыгрыш.

Напротив, на запотевшем зеркале красной губной помадой размашисто нарисована печатная алая буква «V”.

Кто же мог узнать о его самом сокровенном страхе?

Темнота. Жара. Я продолжаю проводить свою жизнь под одеялом и мне это нравится.

НРАВИТСЯ, чёрт подери.

Я не могу перестать дрожать. Похоже, это и есть нервный срыв. Когда твои внутренние весы перекашиваются и ломаются. И ты уже не нормальный спокойный человек, а выглядишь как бездомный сумасшедший, один из тех, на которых ты с презрением смотрел на улице.

Твои глаза сияют красным. Всем кажется будто ты вот-вот расплачешься. Ты не хочешь ни с кем говорить – рот совершенно бестолковая часть тела.

Больше ты не ты.

И я не я когда меня парализует страх.

Странно то, что порой он отступает. Находясь под пледом я хватаю телефон читая сообщения Алексея:

«Так-так-так. На моего лучшего друга напала старуха, желая его прикончить, а самым интересным событием в моей жизни за последнюю неделю была волосинка на пончике «Dunking donuts””

“Мне бы твои проблемы»

«Взаимно. Видеозвонок?»

«Ну уж нет. Ты перепутаешь меня с Джеком Торренсом из «Сияния»»

«С его книжной версией или вариантом Николсона?»

В комнату входит мать. Лёгкий воздушный шаг всё равно заставляет доски скрипеть.

«Скр-и-и-п! Скри-и-ип!»

Пытаюсь сделать вид будто сплю. Не шевелюсь и не дышу. Разговоры для меня сейчас – пустые звуки.

– Я вижу свет телефона из-под одеяла.

Отбрасываю плед в сторону.

– Я не хочу сейчас говорить.

– Я хочу с тобой поговорить. – позволяю маме сесть рядом. Она так же как и я уютно закутывается в одеяло.

Её ладонь тянется к моей брови, нежно поглаживая шрам. Ещё недавно с него ручьём стекала кровь.

– Расскажи, что ты чувствуешь сейчас – её рука взлетает с брови к волосам, игриво взъерошивая их.

– Страх. Страх и только страх.

– Ты можешь довериться мне.

– Я просто хочу молчать.

– Мы можем молчать вместе.

– В этом нет необходимости.

Мама умолкает. Её радостная улыбка постепенно сходит с лица, обнажая неприкрытую печаль.

– Хочу побыть с сыном– она вздыхает – Ты и представить не можешь как я волнуюсь. Теперь после каждого твоего выхода на улицу я превращаюсь в маразматичку, гадая о том, где ты сейчас находишься и в безопасности ли.

– Тут… – я осёкся.

Хотел сказать– «Тут я в любом случае не буду в безопасности»

– Что?

Перед глазами проплывают десятки вырезок из газет. На каждой шокирующий заголовок. На каждой фотографии умерших подростков. Таких как я.

Пятнадцатилетние, шестнадцатилетние, тринадцатилетние… Мы ничем не отличаемся. Молодые люди живущие, в основном, амбициями и мечтами. Живущие пытаясь заглядывать в будущие. Живущие строя свой завтрашний день сегодняшним.

И однажды его не настаёт.

«– Кто им дал право забрать мою жизнь» – голос дамы из сна звучит до сих пор.

Кажется, я могу понять те ощущения, когда понимаешь что смерть неизбежна. Я его испытал, лёжа беспомощным на земле перед уродливым убийцей, которого, по словам психолога, я выдумал. Я могу представить что это за ужас.

– Что бы ты сделала, если бы узнала кое-что ужасное и при этом знала, что это что-то тебя погубит, и ещё при этом не захотела закрывать на это что-то глаза?

Мама хихикнула:

– Ну и заворотил. Меня всегда бесило это в фильмах, когда подростки пытаются задать вопрос не называя конкретных имён и при этом городят какую-то чушь.

Я засмеялся.

– Да, я хотел сделать именно так.

Мама обняла меня. Максимально крепко. Она умела это делать. Так, чтобы пережать все внутренности. Так, чтоб казалось что кишки вот-вот и выйдут через рот. Но эти объятия вмиг меня успокаивали. В голову сразу вклинивались светлые мысли. Поводы, из-за которых стоит продолжать жить дальше не смотря на ужас прошлого.

Например, моё завтрашнее свидание.

Точно.

Точноточноточно.

Я идиот.

Я забыл.

А хотел подготовиться заранее.

Вскакивая с кровати я раскрываю шкаф и радостно кричу:

– У меня завтра свидание с Евой!

– Слава Господу, выздоровел! – шепчет мама.

В шкафу беспорядок. Выкидываю из него вещи, которые более ли менее сочетаются между собой.

Недолго покопавшись, складываю два комплекта. Не знаю, каким законам подчиняется моё настроение. Они точно не подвластны науке. Но готовясь к свиданию я чувствую себя заметно лучше.

– Итак, лук номер один! – я имитирую гундосый голос экспертов из «Следущей Американской Супермодели» – Назовём его – «Боже, Храни Королеву!» – я вывесил на вешалке тёмные брюки, белую рубашку и строгий пиджак. Нудно, консервативно и в «Жирной русалке» уж точно будет не к чему.

Мама качает головой. «Нет!»

– Это сойдёт в том случае, если на свидание ты поведёшь Еву в церковь.

– Лук второй! Загадочный художник-серфингист, любящий с томным видом пить смузи смотря на закаты. – на вешалке слегка порванные джинсы (СИЛЬНО порванные джинсы я терпеть не могу, СЛЕГКА – самый раз) и броская разноцветная рубашка.

– Лук номер два. Определенно – наши мнения сходятся.

Страх развеялся. Дрожь прошла. Я с надеждой и нетерпением заглядываю в завтрашний день. Целый вечер с НЕЙ, и как после такого продолжить валятся в кровати?

Она возвращает ко мне жизнь. Она заряжает меня энергией… Я был прав. Всю жизнерадостность, таящуюся в ней она щедро раздаёт окружающим людям.

Она уникальна.

Ева уникальна.

И стоя на ногах, сияя от счастья, понимая что я готов ЖИТЬ без страха, волнения и прочей дряни, я готов сказать…

Хоть это и не точно....

Но я подумал и размыслил....

Думал о ней пока лежал под одеялом....

Но я всё равно не уверен что....

Возможно....

Есть вариант....

Что конечно возможно я по-настоящему....

Да, скорее всего так оно и есть…

… Что я по-настоящему её люблю.

– Я сделаю нам какао! – кидает мама выходя из комнаты.

Глава 18 #космическийджем

Это было утро, единственное в своём роде, во время которого мне хотелось ЖИТЬ.

Так странно, но я совсем забыл за те самые «последние события». И о них мне не напомнят ни шепчущиеся на парковках инстаграмщицы, ни громко сплетничающие у входа в школу «свитера».

Такое ощущение, будто с раннего утра они выстраиваются перед входом, выжидая вожделенного момента обсирания прохожих. И судя по всему, им ещё никто не врезал за резкие слова. Ну а у кого поднимется рука врезать милой девчонке в оранжевом свитере и очках в тяжёлой оправе?