Шарада

Мы дразнили друг друга.

И это снова началось. И пауза кончилась.

И я испытывала такие оргазмы, которых не смела себе даже представить. Я взлетала до таких высот, и падала до таких глубин, что все сущее для меня становилось тягучим и расплывчатым.

Что-то первобытное руководило нами тогда.

В такие моменты я вспоминала Тима. Об этом ли он говорил мне, когда рассказывал о своих сексуальных опытах? Это ли он имел ввиду?

Еще ни разу я не услышала никакого внятного ответа. Даже шепотом. Намеком или знаком. Мой вопрос уходил в пустоту.

Я жила в этой тишине очень долго. Я ждала, что когда-нибудь он все-таки даст о себе знать. Что я увижу какой-то знак, и пойм, что с ним все в порядке; что теперь он в том месте, где царит мир и спокойствие. Где душа сливается со множеством других душ, и так на долгое время, до нового рождения, до новой звезды, до нового взрыва в космосе.

Но я ничего не видела и не слышала. Ни одного подтверждения…

Я помню, как перестала ждать. Помню, что обвиняла себя в инфантилизме и ругала за веру в сказочки. Никакого ответа быть не может. Наверное, если бы я только сама захотела, и находилась в поиске мистического опыта подобного рода, чтобы только потешить свою душеньку, и сказать благословенное: «Царствие ему Небесное! Пусть земля будет пухом!», то тогда мое сознание само бы отыскало все знаки и намеки, – в воздухе, в запахе, в небе, в солнечных лучиках, пробивающихся сквозь ветки деревьев.

Но мне не хотелось себя успокаивать. Я продолжала оставаться реалисткой. После смерти – одна лишь неизвестность. Разукрашивать ее ореолом чего-то чистого и светлого, пространством, наполненным умиротворением, из которого изредка приходят вести, – утешения для родных и близких, – означало для меня снять с себя все обвинения. Я не могла прийти к этому так быстро.

Стоит признать, что это гнетущее чувство вины стиралось в моменты моего с Кириллом сексуального экстаза. Вообще, многое в этом состоянии теряло свое особое значение.

Постоянно находясь в запутанности собственных мыслей, сумбурности чувств, в плену затуманенного сознания, во время секса я попадала в чистый поток, в котором существовала я и мой любимый, два наших тела, сливающихся в одно целое. Я получала наслаждение, – от поцелуев, ласк и боли.

Я забывалась, и оказывалась в неге.

Когда все заканчивалось, я снова испытывала стресс. Все терялось в неожиданностях: то я не узнавала саму себя в зеркальном отражении (огромное зеркало в ванной комнате, где я обычно скрывалась от Кирилла, претворяясь, будто обливаюсь до бесконечности в душевой кабине); то не могла унять сильную дрожь по всему телу, – словно очутилась голой на морозе; а однажды, вообще, даже серьезно прорыдалась, закрывая рот ладонью, мыча в нее, как истеричный ребенок.

Все это вернулось. Все эти нимфоманские потребности и слезы, следующие за ними.

Я отдыхала, только когда спала. В своих снах я выходила в поле и встречала там призрака. Мы с ним разговаривали. Я рассказывала ему о том, что со мной происходит, а он поддерживал меня, даже давал какие-то наставления. К сожалению, после пробуждения ничего не оставалось. Все стиралось из памяти. Но при этом я чувствовала себя чуточку бодрее, и даже комфортнее. Не так, как это бывает после хорошего крепкого сна. Немного по-другому. Беседы с призраком помогали мне эмоционально… Да… Тот призрак спасал меня… Полагаю, теперь у меня не должно оставаться сомнений в том, чей именно был этот призрак…

И вот, однажды, глубокой ночью, призрака в поле не оказалось. Налетели тучи, задул холодный ветер, и зашумела рожь.

Я проснулась, и не обнаружила рядом с собой Кирилла. Позвала его по имени, но никто не отозвался. Затем вгляделась в его подушку, на которой было круглое темное пятно. Я включила лампу на тумбе, и увидела, что тем пятном была кровь.

Я поднялась с постели, и вышла из спальни. Услышала, как бежит вода, и увидела приоткрытую дверь в ванной комнате, и все это мне показалось страшно знакомым, и не прошло и секунды, как я уже отчетливо понимала, что когда-то я уже видела подобное. (В нашей старой студенческой квартире Тим После какой-то драки Рано по утру Его перепуганные глаза)

Взволнованная, я последовала в клозет, и нашла там Кирилла. У него носом бежала кровь, и он испачкал ею всю раковину. Капли оказались даже на зеркале. Они растеклись по нему тонкими алыми линиями.

У нас завелся какой-то короткий диалог. Я попыталась выяснить у него, что случилось

Но потом что-то произошло. Я почувствовала это. Услышала в самой себе. Мне трудно было воспрепятствовать этому.

Я заметила его эрекцию, – то, что может случаться у мужчин неожиданно, иногда в самые неподходящие моменты, – и возбудилась сама. Точнее, та часть меня, которая утратила волю. Которая уже давно была поглощена стенами.

Мы предались любви.

Мне до сих пор кажется, что все это был сон. Явь не могла быть такой безумной.

Но это было. Младенец свидетельство тому факту… Необычный младенец. Младенец, начало которому дали не только два человека, его родители. Но и что-то еще. Нечто огромное. Большее, чем наша планета. Больше, чем вся Вселенная.

Все вокруг – стены, земля и небо, – превратились в огромную пылающую сферу, в центре которой были мы с Кириллом, слитые в экстазе в единое целое.

Я слышала демонические крики. Один из них схватил меня за руку, и не отпускал до тех пор, пока семя моего возлюбленного не излилось в меня.

Безграничная энергия поразила все мое естество, и я застыла; онемела всем своим телом.

Меня изнасиловали. Взяли и использовали против моей воли. Но это было безболезненно. Это было прекрасно.

Я стала той точкой в мире, где граница переломилась. Я открыла врата совершенно новому существу, тому, кого мир еще не видел. Тому, кто пришел в него, чтобы его же уничтожить…

Да, так я полагаю… Аннигиляция – вот в чем истинная миссия моего ребенка…

С тех пор я была разделена напополам. Одна часть меня верила в иллюзорность зачатия; другая четко убеждала меня в обратном. И где-то на стыке этих двух субличностей рождалась новая я.

Новая я была нетерпима. Новая я всегда хотела раздуть конфликт, и ей это нравилось. Новая я готова была разрушать. Все это большей частью моей естественности, нравилось мне это или нет. Любой спор с правдой мог закончиться чьей-нибудь смертью. В том числе, и моей…

Сначала я кормила его грудью. Потом у меня испортилось молоко, и он стал пить из бутылочки, через соску.

Это должно быть так мило, – кормить младенца. Неважно, как. Видеть это личико, налитое яркой краской. Слышать эти чмоканья и постанывая; а потом хлопать его по спинке у себя на плече, если у него разболелся животик…

Начнем с того, что у моего ребенка никогда не болел животик. Если быть откровенной, у него вообще было мало болезненных реакций. Возможно, только в моменты недовольства он мог выразить возмущение своим ором (а кричал он, порой, действительно очень громко). Например, когда я немножечко уснула, когда укачивала его, – непорядок! Или когда я отходила от кроватки на некоторое продолжительное время, чем обычно, – возмущение!

Но подобное происходило крайне редко.

Он никогда не лил слез. Он был спокоен. Абсолютно никаких проблем в этом плане.

Еще мне хотелось бы добавить – безмятежен. Ну, так, как это обычно выглядит с другими младенцами. Особенно во сне. Этот ангельский сон!..

Но, как это не странно, безмятежность не совсем то слово, которое подходит к моему ребенку.

Иногда мне даже казалось, что его взгляд умеет фиксировать. Я понимаю, в таком возрасте это в принципе невозможно. Но значит, в противном случае, я сама себе все это надумала. Значит, я сошла с ума. Или схожу с ума… Что абсолютно неправда. И это настораживает больше всего.

Раньше нас окружали сумасшедшие, теперь мы сами превратились в сумасшедших…

Точнее, я сама.

До сих пор не могу привыкнуть, что Кирилла нет рядом. Мною все еще владеет это проклятое мы.

Нет больше мы, Дина. Есть только ты. Одна. Ты и твой ребенок.

Я…

Почему же все-таки я снова так и не превратилось в мы? Почему между мной и моим сыном такая огромная дистанция?

Видит бог, я долго шла к этому мы, в котором союз матери и ее ребенка нерушим, как весь этот мир. Но сколько бы не проходило времени, это мы так и не обрело своих форм и границ.

Естественно, я задавала себе вопрос: почему?

Ответ постоянно крылся в мелочах, которые меня раздражали.

Этот ребенок редко мне улыбался… Возможно, просто из-за того, что я сама не была щедра на материнские улюлюканья и ласковости. Но это было не при чем. Он был сосредоточен в самом себе. Он был центром, и вокруг него все вращалось. У него была целая Вселенная перед глазами, – он все видел.

Этот ребенок сам дистанцировался от меня, отказавшись пить мое молоко. Отказавшись от моих материнских чувств, и оставаясь наедине с самим с собой.

Знаю, это звучит как монолог безумной мамаши, не сумевшей преодолеть послеродовую депрессию. Но мне кажется, что я примерно знаю, для чего конкретно меня удерживают в этой квартире на пару с моим сыном. Я думаю, все дело в простых обязательствах: я ухаживаю за младенцем, пусть и замечаю, как нетипично он развивается, но при этом повторяю себе, что все нормально, все так и должно быть.

Только вот обратить странности в новую норму на самом деле не так уж и легко.

Я могла успокаивать себя, и продолжать играть роль так, как предписывает инстинкт, написать психологический тренинг для женщин, которые испытывают трудности с чувством материнства на ранних стадиях рождения ребенка. Все, что угодно, дабы соответствовать социальной роли.

Да вот только я верила не в обязательства, а в то, что видели мои глаза. Я верила реальности.

Я не нужна была этому ребенку конкретно, как мать. Не потому что я была вся такая холодная, как айсберг в океане. Нет. Он априори не нуждался в материнском тепле. Раньше мне казалось, что это лишь мои домыслы. Но это предположение мельтешило среди других тревожных мыслей, когда ребенок еще был в моей утробе. Я думала об этом! Пугалась своих мыслей, но они возвращались ко мне снова! Сколько еще можно переубеждать себя?

–Не забывай, Дина, – говорил мне Айдын. – Ты нужна ему, даже если тебе все кажется совсем по-иному.

Откуда он мог знать об этом?

Значит, это правда? Айдын и его дружки действительно знают свое дело? И я произвела на свет несущего пламя (это не мое определение; так называть своего сына я не собиралась; Айдын болел этой священной терминологией; он же меня ею и заражал)?

Я отрицала это святотатство, точно так же, как и Кирилл. Мы думали, что окружены безумцами. Одержимыми. Психически больными людьми.

Но теперь я сама безумна И мне кажется что мир перевернулся Что пламя где-то за занавесью Скрыто от наших глаз И лишь поэтому никто не видит его И не слышит

Но я слышу

Я слышу…

Мир полнится историями об экзорцизме. Как и все остальные, я привыкла слушать их от лица изгоняющего демона. Обычно это он герой. Он избавитель жертвы от нечистой силы.

Выдержал бы мир подобную историю, если бы ее рассказчиком являлась одержимая молодая женщина? Думаю, какой-то интерес мог возникнуть. Все же, новый ракурс, как-никак.

Демоном я одержима не была. Но определенно это было нечто схожее.

Можно дать короткое описание: необозначенная сила разрушает твою волю и до бесконечности расширяет лабиринты твоей души, чтобы ты никогда не выбралась из него. Это она строит иллюзии из костей и мертвечины, и нагоняет злости и тоски. Это она заставляет тебя пасть ниц перед разрушенным храмом твоей женственности и целовать его руины. Это она. Там. Глубоко внутри тебя. Овладевает тобой…

Между прочим, овладевать молодой женщиной не так уж и сложно. Ни разу не слышала историй об одержимом мужчине (возможно, только вскользь). Чаще всего, это женщина. Молодая. Запутавшаяся…

Я очнулась ото сна, после той самой ночи, и поняла, что я уже не та, что была раньше. Это была первая секунда, когда я впервые почувствовала в себе силу, ее ощутимые приливы. Конечно, я еще ничего не знала наверняка, и не могла ожидать никаких трансформаций в себе. Но они уже начались. Их я чувствовала отлично. Так начался счет минутам моего неверия, и отрицания той меня, которая уже существовала здесь и сейчас.

Я помню, как я бодро и уверенно поднялась с постели, и обошла ее, чтобы выйти из комнаты (я бросила свой взгляд на Кирилла, и не почувствовала ничего, кроме отвращения). Затем стала собираться на учебу. Приняла душ, не сдерживаясь того, чтобы несколько раз проверить все, что у меня было между ног, и ниже пояса. Ночью мне приснилось (или это было на самом деле?), что моя вагина истекает кровью. И поэтому я постоянно искала на себе какие-то повреждения или следы от них. Ничего не находилось.

Я выпила чашку крепкого кофе, что было для меня не совсем типично. Оделась теплее, и отправилась на учебу в самом прекрасном расположении духа, который я только могла себе представить. Ничто не могло испортить моего бодрого настроения, и поэтому я была готова к новому этапу позитивизма в своей жизни. Я была готова общаться со знакомыми подругами, и со всеми остальными, открывая двери в свое сердце всем, кто пожелает со мной заговорить. Мне больше не хотелось выглядеть строгой букой, какой я по обыкновению являлась. Пусть не для всех, но для многих.

На входе в учебный корпус я пересеклась с Айдыном, который стоял на входе, общаясь с кем-то мне незнакомым. Он сразу замолк, когда обратил на меня внимание. Он ничего не говорил, только пристально смотрел на меня.

Конечно, он тогда уже все знал. Он ждал моих первых внутренних изменений. И он был вознагражден: он увидел их, сразу.

Я никогда так искренне ему не улыбалась, и никогда, особенно за последнее время, не стремилась быть с ним особенно приветливой. В основном, эту функцию брал на себя Кирилл. А вот теперь я улыбнулась ему и поприветствовала так, словно несла в себе свет новой звезды.

Он даже обомлел, и не смог ничего ответить. Меня это повеселило, и я быстренько забежала в двери, которые открыл для меня кто-то из первокурсников мужского пола.

Я была обольстительна. Я была неотразима. Я чувствовала себя счастливой.

Так продолжалось до того момента, пока не появился Кирилл. Определенно, злость вернулась ко мне. Я не была рада его видеть. Просто прошла мимо с максимально недовольным видом, не подходя к нему ни на шаг. Было абсолютно ясно, что он был этим расстроен. И, что еще важнее, – мне доставило это дикое удовольствие.

Так начался мой период садистских всплесков, от которых я получала наслаждение совершенно иного порядка, вряд ли сравнимого с чем-то еще. Я освобождала себя от какой-то страшной энергии, таившейся внутри меня. Нечто темное, копящееся раньше во мне временами, и выходящее только совсем понемногу, но не до конца, до допустимо безопасного уровня.

Теперь же этой энергии стало во мне настолько много, что она умножилась в несколько раз. Я была носителем чего-то страшного, необузданного, совершенно неконтролируемого. Причем я понимала, что эта энергия всегда была во мне, как в женщине. Она собиралась, когда я видела мир таким, каков он есть; таким, каким его не способен увидеть мужчина. Она собиралась во мне, когда тьма поглощала мой разум, и я не чувствовала поддержки вокруг себя. Мое высокомерие. Мое недовольство. Дно высушенного колодца…

Я помню, как я впервые избила его. Дома, в прихожей. На самом деле я ничего подобного не планировала. Но что-то внутри меня знало заранее, что это произойдет. Что я выпущу злость наружу. Что я специально прижала его к стене, чтобы воспользоваться его телом, как грушей для битья. Вымещать свою злобу на любимом человеке – что может быть прекрасней? Самое глубокое удовлетворение. Самый чистый кайф для женщины, знающей серьезное оскорбление со стороны своего мужчины.

Мне казалось тогда, что только он и был виноват во всем. Что он мог остановить той ночью это безумие с ожившим демоном в отражении над нашей постелью. Ведь он мужчина! Почему он не боролся, а просто зажмурил свои глазки и спрятался? Почему он это сделал? Будь он сильным, мне бы не пришлось разделяться надвое, и чувствовать себя какой-то одержимой стервой, попеременно превращающейся из обычной девушки в демоническое существо.

Да, тогда я так думала. И была уверена в своей правоте. Хотя и старалась скрыть это. Я пугалась своих мыслей, я боялась самой себя.

Я всегда делала вид, что ничего не помню. Не помню, как я избила его. И как потом проткнула его ладонь ножом. Я вынуждена была стать актрисой, играющей роль запутавшейся дурочки, которая не понимает, что происходит с ней, и вокруг нее… Хотя, о чем я говорю? Я и так этого не понимала…

Я помню, как со мной разговаривали стены, как они говорили со мной нечеловеческим языком. Какими-то неразборчивыми полушепотами, полутонами, сигналами. Но я слышала приказы, точно понимая, что и как мне нужно делать. Я думала, мне это снится. Думала, что я сама себе это придумываю. Ведь такого не могло быть. Иначе, я бы могла считаться сумасшедшей.

Они говорили со мной, когда я желала хотя бы немного обуздать свое сексуальное желание, и когда я испытывала страшную злость на Кирилла. Они говорили, когда я снова и снова старалась вернуться к той себе, какую я всегда знала, и какой хотела быть снова. Они говорили со мной через меня же саму, дабы мне казалось, что это голос моего разума, или энергия, которую я никак не могу контролировать в самой себе. Они раздавливали мою волю… Если бы это происходило постоянно, думаю, вполне можно было бы завести речи о вмешательстве психиатрии…

Теперь я понимаю, что Кирилл тоже испытывал это давление. Что стены уничтожали его бдительность, его мужское стремление защитить свою женщину, свой с ней союз. Они высасывали из него силы и заставляли быть заторможенным и проявлять безразличие.

Я помню, как проткнула его ладонь огромным острым ножом, и испытала от этого удовольствие, которое не сравнится даже с многократным оргазмом. После этого он пропал почти до конца дня.

А я была вынуждена остаться одна. Со своей неутихающей злостью, и с постоянными подозрениями на беременность.

К тому моменту мне уже надоело сомневаться (сомневалась я долго). У меня была задержка с месячными, и даже самой последней дурочке было бы ясно, что пора делать чертов тест. Поэтому, не раздумывая, я пошла в ближайший торговый центр, где была аптека, купила парочку тестов, и отправилась в уборную, прямо там, в mall’е. Естественно, тест оказался положительным.

Это поразительно, но ничего, кроме все той же злости (которая потихоньку становилась моей верной спутницей), я больше ничего не испытала. Представления о стандартах, – запланированная семья и ребенок, – рухнули в одночасье. Мне стало тошно от самой себя, и от стереотипов, которые меня окружали.

Для пущей уверенности я отправилась к гинекологу, заглянув предварительно в кошелек. Денег оставалось немного, но мне было плевать. Я не собиралась записываться на прием в государственной клинике и высиживать в ней часовую очередь.

По дороге на автобусную остановку я заметила знакомое лицо, и поняла, что видела его уже несколько раз на неделе. И до нее тоже. Незнакомый парень, который постоянно находился где-то рядом. Очередной наблюдатель.

Для меня стало очевидно, что слежка возобновилась. Временами я вспоминала об этой части своей жизни, и даже ждала, когда же обо мне вспомнят мои «доброжелатели». Так вот, она проходила уже вовсю. Моя память оживала десятками кадров одного и того же лица, и пары других, которые попадались мне в толпе больше одного или двух раз за два-три месяца, но я не придавала этому значения. Неожиданно я поняла, что слежка не прерывалась. Она просто стала скрытной.

Эта информация словно спустилась на меня с небес, пронзив извилистой молнией. Я была поражена.

На остановке я между прочим осмотрелась, и действительно увидела того самого парня, о котором так явно прокричала мне феноменальная память.

«Ничего себе! – подумала я. – Интересно, сможет ли моя новая память сработать на учебе?»

В гинекологии меня приняли быстро, и без проблем. Подтвердили беременность. Видимо, врач заметила мой упадок и отсутствие радости на лице. Поинтересовалась, планировала ли я ребенка. Я ответила честно, что нет. Она поддержала меня, и сказала, «что это нормально, что все справляются». Я поблагодарила ее, и вышла на улицу.

Меня обдал холодный воздух. Мне захотелось развязать на себе шарф, и расстегнуть куртку, настолько мне была жарко, и настолько я была разгоряченной. Как только я освободила себя от оков одежд, с меня по воздуху пошел пар. Я глубоко дышала, как после долгой пробежки… И вдруг, краем глаза снова заметила своего наблюдателя.

Хотя внутри меня все всколыхнулось и замерло, я не подала никакого вида, что заметила его. Он был один. Стоял поодаль, примерно на три часа от меня.

Для кого-то, для определенной группы лиц, я жила словно за стеклом. За мной наблюдали, и, по видимому, отчитывались о моем поведении, о моих действиях.

В ту минуту это выглядело, мягко говоря, весьма странно. Почему я снова не подверглась физическим нападкам? Давлениям? Что же, теперь они просто следят за тем, не взболтнула ли я лишнего?

Но тогда же я впервые ощутила прилив смелости. Во что бы то ни стало, мне нужно было воспользоваться тем шансом, что наблюдающий не знает, что за ним тоже наблюдают. Реальной мишенью будет он, а не я. Только он об этом ничего не будет знать.

Мысли о нежелательной беременности пропали начисто. Теперь я была расчетливым и действующим стратегом. Мое решение уже невозможно было изменить. Я снова стала той, своей новой личностью.

Итак, теперь он знает, что я посещала гинеколога, и, наверняка, он догадывается о положительных результатах. Я вроде как волнуюсь, но вроде как уже отошла. Сделала решительный вдох, и стала снова кутаться в шарф и куртку. Привела себя в норму.

Положила руки в карманы, и пошла своей дорогой, а точнее в кафетерий напротив, через дорогу. Заказала себе кофе и пирожное

В отражении витрины заметила что он постоял возле входа смотрел на меня и зашел тоже вовнутрь

Я села за столик, снова освободилась от одежд, и приготовилась к трапезе. Изобразить из себя расстроенную бабенку, которая решила поддержать себя крепкой сладостью, пришла ко мне спонтанно. Я даже разделила эту участь сама с собой (хотя при других обстоятельствах вообще у меня таких мыслей даже и не было бы). Пусть думает, что девочка заедает грусть, как это делает кто угодно, не только слабая половина человечества.

Он взял себе кофе в бумажном стакане и сел по диагонали от меня.

Я специально села в угол, возле окна, чтобы мне было видно все пространство зала, и чтобы он не смог сесть позади меня.

В углу возле окна словно я полна меланхолии словно не хочу чтобы меня кто то заметил словно хочу остаться наедине с самой собой и чтобы меня никто не трогал

Я действительно была этой несчастной девушкой, которой предстояло выйти замуж по залету. Или самой воспитывать свое дитя, если ее молодой мужчина вдруг окажется тряпкой, и умоет руки.

Я была ей где-то там, позади своего сознания. И этот отпечаток каким-то образом отражался во мне, словно мое тело было проектором, и оно переносило на себя часть моих чувств и эмоций, но с огромной расчетливостью и знанием дела.

Он полез в свой мобильник, и, кажется, сфотографировал меня. Гребаный фотоотчет, мать его эдак!

Потом он просто поднялся, прихватил с собой кофе, и вышел на улицу.

Колокольчик над дверью приятно звякнул, и теперь я действительно осталась одна, среди других посетителей, разговаривающих друг с другом, и с голосами детей, и их родителей. Семьи, продолжения друг друга. Продолжения меня внутри меня самой…

Я резко поднялась с диванчика, и стала одеваться на ходу, быстро покидая кафетерий. Я видела, как он свернул за угол. Последовала за ним, аккуратно выглянула из-за угла, выслеживая его. Он шел, поглядывая в свой мобильник, и, кажется, с кем-то переписываясь.

Я следовала за ним. Условия позволяли мне оставаться незаметной.

Я знала, что сегодня я узнаю больше, чем мне стоит знать. Что сегодня я перейду границу, и, возможно даже попаду в группу риска людей с лишними знаниями.

Но я никак не могла предположить, что я увижу нечто, что почти уничтожит меня. Нечто, что прояснит мой разум хотя бы на немного. Нечто, от чего я пойму даже за долю секунды, что долгое время была полной дурой, которую раз плюнуть водить за нос.

Я повернула за очередной угол, и вдруг увидела, с кем он разговаривал.