Шарада

В ответ он промолчал, выдержав характерную паузу оскорбленной персоны.

Фигура, что пряталась в тумане, на чужом балконе, внушала мне тревожность, которой я еще не знал. Человеческим эмоциям нет границ в степени их проявлений.

–Ты сам позвал меня, – вдруг сказал он.

(где-то там… на задворках своего сознания… я звал…)

–Ты знаешь, кто я.

Да…

Я знаю…

(я призываю свою…)

–Не бойся меня, Тим! Во мне нет ничего страшного!

–Наступило то самое время?

–Да. Этот момент пришел.

Время остановилось. Камень упал с души и ударился тяжелым колоколом. My time is gone…

Что же это?..

–Я… – Ком, застрявший в горле, оборвал начало фразы. – Я ни с кем не попрощался…

–Не надо прощаться, – твердо сказал он. – Ни с кем и никогда не надо прощаться.

–Я еще встречусь с ними?

Ответа на мой вопрос не последовало.

В моей голове пронеслась мысль, что можно убежать в открытую дверь, вовнутрь, в квартиру. А дальше вон из нее, по лестничной площадке, на улицу, и, сквозь туман, куда подальше… Но вместо этого я сделал уверенный шаг вперед… Шажок… Ноги стали тяжелыми, налились свинцом.

Я ступил еще раз.

–Стой! – вдруг скомандовало голос. – Стой…

Послушав его, я словно врос в холодный пол. Меня слегка качнуло. Перед глазами поплыл туман, огромная тень, стена, кусочек комнаты, окно; и все то же, по кругу.

–Стой…

Голос становился тише.

Мои ноги подкашивались. В глазах темнело.

Я положил руку на перила, и решил держаться за них до самого конца.

Меня начало трясти от холода. Боже, как же холодно!

–Стооой…

Этот мир стал медленно погружаться во тьму…

Мы остановились посреди степи. Ночной простор был любвеобильно обласкан мягким лунным светом. Тени по-родственному сплелись в заставшие узоры. Воздуха не было, он куда-то пропал; я не чувствовал его. Все казалось декоративным, не настоящим.

–Приехали, брат. Пора возвращаться домой…

Он помог мне выйти из машины. Чертовски не хотелось ощущать чьи-то чужие прикосновения, и поэтому я отстранился от него и своим видом показал, что со мной все в порядке, – на ногах стою крепко и без чьей-то помощи.

–Там вход в пещеру, – сказал он. – Тебе нужно идти туда.

Потом он положил свою ладонь мне на плечо, сжал его, и сказал по-доброму:

–Удачи!

Я пошел в ту сторону, куда он показывал – вход в пещеру.

Почва под ногами казалась искусственной. Вокруг повисла тишина, и я шел сквозь нее, словно глухой.

Это не по-настоящему Еще одна галлюцинация

Я прошел невысокий аркообразный проем в скале и оказался в темноте. После нескольких шагов ощутил под ногами пустоту, но сразу нашел ровный выступ; следом еще один. Что-то вроде ступенек, ведущих вниз, откуда струился пламенный свет, на который можно было ориентироваться.

Мне нужно идти туда Это моя миссия

Нет Чушь какая-то

Что со мной

Минуя десяток выступов, я оказался возле еще одного входа, который вывел меня в небольшой зал, освещенный свечами и факелами. Я услышал знакомый голос. Он вещал о моей готовности принести себя в жертву.

Ложись на алтарь

Ложись на алтарь

Ложись

На мгновение меня проглотила тьма, и в следующий миг я уже лежал на холодном камне, не в силах пошевелиться. Тот же знакомый голос повторял, как заклинание.

Война – отец всего

Война – отец всего

Война

Я увидел над собой человека в огромной сутане, и то, как в его руке блеснуло лезвие ножа. Это его голос я постоянно слышал у себя в голове. Он меня гипнотизировал.

Мне становилось понятно, что я его знаю. Но не могу догадаться, кто он. Его лицо скрыто под темным глубоким капюшоном. И как только у меня получается разглядеть его, я прихожу в ужас

и лезвие ножа падает на мое горло и скользит по нему мне кажется что кровь заливает все вокруг и я умираю да я умираю

Я покидаю этот мир…

Часть 2

Эпизод 5

Друг

Этим утром Дина проснулась от кошмара, который навеяло событие из вечерних новостей.

За последние пару лет у нее появилось убеждение, что новостные передачи – это отличная почва для роста новых страхов и неврозов. Поэтому она предпочитала не уделять своего внимания ежевечернему потоку всемирных проблем, трудно поддающихся решению, и поданных в последнее время весьма необъективно (так ей казалось; и это весьма походило на правду). Конечно, аполитичность и пассивная общественная позиция совсем не то, что может украшать современного человека. «Но, какого черта?! – говорила себе Дина. – Я молодая женщина, и мне предпочтительней думать о замужестве! Все-таки, я имею на это право».

Между прочим, в списке приоритетов замужество никогда не стояло для нее на первом месте. Возможно где-то в десятом ряду. С краю. Но никак не ближе, чем того хотелось, например, ее матери.

Мимоходом Дина услышала, что где-то взорвалась очередная бомба, что снова террористический акт, и что в результате среди мирного населения много жертв. Ее это взволновало, и просто так пройти мимо она не смогла. Не желая быть замеченной, она неслышно прошла по коридору в комнату, где говорил телевизор.

Отец с матерью смотрели в экран с тем умиротворенным выражением лица, какое появляется у многих людей, когда они приходят домой после рабочего дня, и в скором времени готовятся лечь спать.

«Они равнодушны к тому, что слышат, – подумала Дина. – Возможно, возраст?..»

Она глянула на экран, и увидела страх, панику и отчаяние…

Дина не смогла смотреть на это. Она вышла обратно в коридор, и вернулась к тому, чем была занята, не подозревая, что ночью, в глубоком сне, к ней вернутся образы чьей-то чужой войны. Оказавшись в их плену, она уже не сможет откреститься от того, на что вдруг откликнулась ее душа, когда было озвучено новостное сообщение о теракте.

Это случилось не в первый раз, и Дина с изумлением подумала об этом сразу после пробуждения: «Надо же! Снова!». Память оставила пометку напротив того волнительного сновидения, которое запомнилось яркими деталями, и тем странным чувством, словно падаешь в небытие и задыхаешься от немого вопля.

Все было почти точно так же, с одним лишь отличием: никакого родительского умиротворения. Весь ТВ-эфир прервался, и только на нескольких каналах повисла картинка страшного теракта, жертвами которого стали сотни людей. Определенно ясно было то, что это финал мирного времени. К людям снова пришла война.

Мать плакала, повторяя, что «это снова началось». Что опять наступит этот ужас, который был преодолен около полувека тому назад. Отец старался успокоить ее, но все было тщетно. Да и сам он был порядочно взволнован. Трудно было поверить во все происходящее. Пусть и на чужой земле, совсем на другом континенте; но это было.

Тогда Дина была еще совсем ребенком, и, неврозы, которые приходят с дурными известиями, обходили ее стороной, словно на ней был защитный слой. И, все же, наблюдая стресс, который испытывали ее родители, она ощутила волнение, которого не знала раньше. Представление об ужасах войны она имела, в основном, из вполне серьезных фильмов. Но война всегда оставалась для нее событием, которое произошло единожды, в иной плоскости существования мира. Иначе говоря, война была запечатана в прошлом. Кошмар закончился, люди умерли, другие остались в живых, у них родились дети, внуки и правнуки. Родилась сама Дина, и, посмотрев достойное кино, сделала «правильные выводы», и, выходило так, что и остальные тоже должны были сделать аналогичные выводы. Все в этом мире уже давно должны были что-то понять о войне…

Да… Так она полагала…

Когда телевидение открыло всему миру демонстрацию массового уничтожения, маленькая девочка почувствовала во всем фальшь. Она ни капли не поверила всеобщему волнению. Родительские переживания вообще выглядели для нее минутной слабостью, ничем более.

Это было время, когда на территорию человека заступил интернет, и провозгласил для многих несложный постулат позитивизма: «на все забей! Все о’кей!». Дина оказалась как раз на этой волне, когда между человеком и истиной возводился железный занавес. В отличие от Дины-подростка, Дина-ребенок была весела, более или менее высокомерна и самодовольна. Ответственности она смогла научиться немного позднее.

Поэтому ее позитивизм нисколько не позволил ей разделить чувства родителей, а также скорбь и ужас всего мира.

Но занавес немного приподнялся.

Через пару недель, ранним сентябрьским утром, когда Дина была дома на пару с матерью (отец уже давно ушел на работу), вдруг сработала воздушная тревога. Ее страшный гул разносился по всему кварталу, рождая в сознании образы взрывов и разрушений.

Мать и дочь обомлели. Они не знали, как поступить. Выбежать на улицу? Или остаться дома? Позвонить кому-нибудь?

В какой-то момент они решили распределиться по дверным проемам. Когда все взрывается и рушится, есть небольшой шанс остаться в живых: в разрушенных зданиях, чаще всего, остаются места с дверными проемами (очередная подсказка из телевизора).

Они замерли в дверных проемах.

Они стояли у окна в ожидании того, когда начнется ужас.

Они со страхом следили за небом, но там, кроме осенней серости, больше ничего не было.

Они обреченно смотрели друг на друга.

Но ничего не происходило.

–Да что же это? – повторяла мать.

Тревожная серена возвещала для них наступление хаоса на протяжении долгих минут. Потом, уже после, наступила тишина. Та самая – мирная, утренняя. Не было ни гула падающих бомб, ни взрывов, и не было истребителей в небе.

Все стало выглядеть декорацией. Даже тучи, и холодный воздух…

Потом, в дневных новостях, сообщили, что учебная воздушная тревога была проведена успешно…

Эта, по сути, каламбурная ситуация, заставила ребенка-Дину сделать маленький шаг навстречу реальному положению дел.

Той же ночью ей приснился сон.

Ударная волна невероятной силы сносила все на своем пути: сначала крыши домов, потом и этажи, оставляя после себя дырявые развалины. В небе мельтешили какие-то огромные самолеты, которые, как вспышки фотоаппаратов, возникали с разных сторон. Дина находилась в центре этого огромного взрыва, посреди серого неба со всполохами падающих лучей яркого света, которые отбрасывали на землю самолеты. Гибли люди. Все вокруг нее умирали. Смерть победила жизнь.

Она проснулась от того, что начала задыхаться. Долго не могла уснуть, думая об образах, что подарило ей спящее сознание. Она словно побывала в мире ином, ей неведомом.

Тот сон, который она увидела уже через десяток лет, – «кошмар», как она назвала его про себя, пробудившись, – был чем-то похож на уже знакомый детский трепет перед неизвестным.

Теперь не было никаких взрывов и света в небе.

Были люди. Много людей. Все были в поиске, и куда-то бежали.

Была ночь, и фонари отбрасывали свет на брусчатку возле супермаркета. Дул ветер, разнося пыль и мусор… что-то еще… Прах…

Дина искала родителей. Прежде всего, ей хотелось найти мать. Потому что та с каждым годом становилась заносчивей и беспомощней. Во сне Дина знала, что отец мог побеспокоиться о себе сам, и что он никак не оскорбиться на выбор дочери.

Мать жалась спиной к огромной стене супермаркета, и горько плакала, закрыв лицо руками. Ветер трепал ее прическу; дорогую одежду превращал в обноски.

Дина помогала ей подняться и идти, в то время, как материнская истерика не останавливалась. Дочери хотелось укрыть свою мать огромным вороньим крылом, и унести ее подальше от этого места, как маленького птенца.

Дина не знала, куда бежать. Она смотрела по сторонам в поисках ориентиров, но не находила их.

Она видела другое…. В небе… В ночном небе, среди туч, начинало что-то образовываться. Нечто сферическое вбирало в себя облака и воздух. В центре сферы танцевали электрические молнии.

Дина подумала: «Это бомба! Какая-то новая бомба, от которой не сможет укрыться ни одна живая душа. Ни на моей земле, на моей родине; ни в любой другой стране. Никто не сможет спастись от подобного оружия».

Все заворожено смотрели, как сфера набирает энергию, расширяется, раздувается.

Потом Дина увидела яркую вспышку, и почему-то услышала знакомую мелодию.

Она проснулась. Мобильник насвистывал популярную песенку, выбранную в качестве будильника.

Она сходила в туалет, слушая свое сердцебиение. Она сняла пижаму, и встала под душ – для нее это был лучший способ быстро победить сонливость. Сердце начинало успокаиваться.

Она пила горячий чай, прокручивая перед глазами материал, подготовленный к семинару.

Сон быстро отпустил ее, и она совсем о нем не задумывалась. Только напомнило о себе знакомое с детства чувство, которое промелькнуло за пару секунд после пробуждения. Она не стала на нем останавливаться, распознавать его, потому что все ее мысли были заняты учебой.

В автобусе, в тепле, в удобном сиденье с высокой спинкой, она думала о том, как ей поскорее хотелось увидеть Кирилла. Она мечтала о его объятьях и поцелуях. Порой об этом невозможно было не думать…

Если Кирилл, поступив на факультет психологии, находился в постоянном поиске ответов на своим вопросы, лежащих в плоскости семейного драматизма, то Дина, напротив, все ответы определила для себя уже давно. Она была способна применить гибкость, и впустить в свою орбиту новое знание. Но вырабатывать его она не собиралась.

Для Кирилла внутрисемейные отношения были зоной, в которую можно было войти, глядя на нее при этом со стороны. Выходило так, что с помощью научного познания, он мог чувствовать себя некой силой, воздействующей в основном с конструктивным исходом. Невольно он брал на себя функцию «божественного» – он намеревался направить в «верное» русло судьбу членов своей семьи, и изменить многое из того, что ему казалось неприемлемым.

Должно заметить, что все из вполне альтруистичных намерений. От этого Кирилл частенько оказывался в невыгодном для себя положении. Он попросту был еще слишком молод для того, чтобы понять: для его семьи дорога к благополучию – это путь человека, глубоко в душе преданного ряду особенностей своей нации, от которых отказаться (сменив при этом полностью стиль жизни) не всегда возможно.

Дину все эти бытийные хитросплетения интересовали мало. Она просто обходила их стороной.

Она действовала соответственно правилам общественной нормы: почитай родителей, не сиди у них на шее; верь и действуй – Бог во всем поможет; и, хотя бы время от времени, веди себя, как воспитанная девушка из интеллигентной семьи.

О Боге ей часто говорила мать, потому что веровала, и хотела, чтобы ее дочь тоже могла находиться под оберегающим колпаком небесной канцелярии. В этом плане Дина разделилась пополам: душой, она, безусловно, всегда была с Богом (хотя и верила в него с каждым годом своего взросления все меньше; ее вера слабла); головой же она понимала, откуда душа черпает стремление и потребность каждую ночь перед сном обратиться молитвословом в небытие. К подобному ритуалу ее приучила мать, религиозность которой с возрастом вызывала у Дины усмешку.

Не все способны отыскать в вере дорогу к душевному спокойствию. Дина замечала, что вера для ее матери была всего лишь ширмой, за которой можно было спрятать любой из своих грехов: самым типичным, в отношении родительницы, было уныние. Мать никогда не смогла бы верить по-настоящему, ибо была не согласна с этим миром; и, следовательно, и с самим Богом. Она отправляла свои молитвы, как сотни лет тому назад отправляли письмо с голубем; письмо с какой-нибудь просьбой. Проще говоря, молитва перед сном была для нее почти что заклинательной палочкой, которую она доставала из-под подушки и убирала туда же, оставляя себе возможность «переспать с этой просьбой». Дина не могла подавить в себе усмешку, когда ее мать из вздорной девчонки вдруг превращалась в истинную христианку, стоило той трижды перекреститься и переступить порог божьего дома. Она ходила от иконы к иконе, как благословенная; ее лицо менялось, обретая маску смиренности и почитания; ее спина становилась прямее, и она выглядела, как по-настоящему благочестивая прихожанка, хоть и не понимала (и не признавала вовсе) ни одно из правил богослужения. Когда она останавливалась возле своей «любимой» иконы, чтобы снова наладить связь с небесами, Дина отворачивалась – более этот спектакль она видеть не могла. Пожалуй, именно через эту дверь она и выходила из божьего дома, и забывала все чаще о вере.

В любом случае, девочки всегда стремятся к своему отцу.

Дина любила своего отца. И, наверное, этой всеобъемлющей любви ей было бы достаточно, чтобы прожить свою жизнь в ровном сиянии разума. Этого хватило бы каждой девочке. Ровно, как и каждому мальчику в отношениях со своей матерью.

Но Дина была обычным человеком, и со временем плоть стала проявлять свои физические потребности. Да и постоянные материнские разговоры о замужестве не давали покоя ее сознанию. К мальчикам она стала присматриваться намного раньше, чем того обычно ожидает общество от простой девочки. Разница заключалась лишь в том, что это никак не было сексуальным созреванием, как иногда можно было бы подумать.

Она присматривалась, оценивала, возможно, создавала себе образы, которые, к счастью, чаще всего обрывались. Никаких знакомств на школьных переменах, никаких переглядываний с объектом интереса, сидящим за соседней партой; не говоря уже о заигрываниях и жеманничаний перед сильным полом.

Дина никогда не попадала в чьи-то избранники. Выбирала всегда она. И это было неизменно.

–Право выбора, ответственность и свобода, – говорил ей отец. – Три тесно связанных понятия. И, когда-нибудь, ты сама поймешь, в чем состоит их связь.

Это значило, что Дина должна была включить терпеливость, и узнать подробности немного позже. Подробности трудно осмыслить, и приходили они в качестве эмпатийного озарения.

К тому моменту, когда Дина познакомилась с Тимом, который стал ей единственным и настоящим другом за всю ее недолгую жизнь, она уже понимала, что, выбирая такого непоседливого парня себе в наперсники, необходимо быть ответственной. Причем в равной степени и за себя, и за него. В итоге, эта ответственность, безусловно, предполагала свободу – душевную и физическую. Она не ошиблась – когда они находились рядом, то были по-настоящему счастливы. Это трудно было понять. Как и то, что многие их мысли совпадали. К примеру, Тим тоже был осведомлен о связи трех понятий…

Впервые Дина увидела Тима в поточной аудитории, когда только начиналась учеба в университете. Это был первый курс, и многие пожирали друг друга глазами. На Тима не обратил внимание только равнодушный студент. Остальные, в том числе и Дина, по достоинству оценили простоту в купе с верными чертами лица и спортивной фигурой (что не шибко характерно для типичного гуманитария).

Пожалуй, это было впервые, когда Дина проявила такую заинтересованность в знакомстве. Из сотен и тысяч лиц мужского пола среди своих сверстников, она никогда до этого не чувствовала такого притяжения, как к тому лицу, какое было у Тима. В нем было что-то родное, близкое и всегда понятное.

Постоянно находясь в состоянии тайного поиска потенциального жениха, она отметала каждого, кто предлагал ей открыться сердцем, или, хотя бы, тем, что находилось ниже пояса. Она редко с кем сближалась, потому что не могла позволить себе ошибиться. Она воображала себя невероятно умной, и этот несгибаемый женский ум почти всегда говорил «нет».

А теперь он говорил «да!». Да и да! Ее ум возвещал свободу рядом с этим человеком еще до момента знакомства.

Дина встала рядом с Тимом, который покуривал сигаретку, и взглянула в ту сторону, куда он смотрел. Не увидела ничего (и никого) конкретного, и тут же сказала первое, что пришло на ум. Кажется, это было нечто саркастичное. Тим обратил внимание на девушку, которая стояла около него; она была красива, и не смотрела на него пристально, как обычно это делали все остальные. Но он сразу ответил ей что-то подтверждающее ее сарказм, и она отреагировала на его слова легко и просто.

Его удивило, что ему хотелось общения с ней.

Она удивилась, что парень общителен и совсем не высокомерен, как это часто бывало. И что-то подсказало ей, что и на нем она не сможет остановить выбора в качестве своего молодого человека.

Но, как бы там ни было, прервать их диалог уже не находилось возможным.

–Я общаюсь с теми людьми, рядом с которыми мне комфортно, – говорил Дине отец. – Если бы я угодил на остров с самой продвинутой цивилизацией, какую только может представить себе человечество, но при этом там велись бредовые разговоры или пустословие, я, либо в скором времени сошел с ума, либо научился жить, как Робинзон Крузо.

Если бы обстоятельства того потребовали, Дина тоже с готовностью могла отнестись к тому, чтобы превратить свою жизнь в Робинзонаду. Но сейчас было другое – нужно было позаботиться о замужестве; Дине не хотелось разочаровать мать в своем выборе будущего спутника.

–Я не хочу, чтобы он был бабником! – говорила мать.– Твой отец никогда не был бабником! Я даже не знаю, как это, жить под одной крышей с кобелем!

Дина была равнодушна ко многим мужским качествам, в том числе, и к сексуальной нетерпимости. Ее отец никогда не изменял своей супруге, и к другим женщинам, он, чаще всего, был равнодушен. Сколько бы его не ревновала мать (которая, в итоге, признавалась, что ревность между супругами необходима, как воздух; что ревность – это доказательство дыхания любви), Дина всегда понимала, что ее отец был натурально однолюб. Он не умел флиртовать, не умел подчеркивать перед другой женщиной своих мужских качеств, на которых выезжают все пикаперы, и попросту не был способен заниматься «пустым мясотерством».

–Приятно тебе это будет слышать, или нет, – говорил он, – но я буду не я, если этого не скажу. В сексе главное чувство. Не само движение, а чувство. Хочешь, называй его любовью, хочешь, как-то еще. Но лучше, чтобы оно было. Особенно это необходимо для женщины… Если я вообще правильно понимаю женщину!

Моногамности Кирилла позавидовала бы любая девушка, страдающая от вечной ревности к своему возлюбленному, который в тайне или в открытую лез под чужую юбку. Для Дины моногамия ее избранника была нормой. Она всю жизнь прожила под одной крышей рядом с моногамным отцом. Ее душа никогда не могла бы отозваться на «гуляющего» молодого человека, который всю жизнь находится в ожидании момента того, когда он перебесится.

В отличие от Кирилла, Тим был достаточно полигамен. И это его никак не ободряло; скорее наоборот, – удручало. А когда он вдруг услышал новое для себя слово «промискуитет», то вообще впал в какое-то подобие отчаяния. Ему стало казаться, что его поиски любви, о которой он так часто мечтал, но которые всегда заканчивались парой ночей, – это ничто иное, как бесконечная смена партнеров, которая никогда не прекратится. В этом плане его юношеский максимализм проявил себя в полной мере. Он настолько накрутил себя, что готов был встать в ряды антисексуалов, или, вообще, дать что-то, вроде обеда безбрачия.

Оба молодых человека стремились любить и быть любимыми. Кирилл стремился к факту любви, как к таковому. И, со временем, он нашел ее в Дине, – нашел, и принял все таким, как оно было. Тим не был на это способен. Он готов был купаться в этом источнике, словно желая испить его до дна. Ему нужно было исследовать эту область, потому что он ничего о ней не знал. Для него не существовало любви без секса. Он и был бы рад, чтобы любовь существовала вокруг него и без сексуального удовлетворения, но этого не происходило, это казалось невозможным. Ему хотелось испытывать оргазмы разных цветов и оттенков, и он делал это, начиная с четырнадцати лет. Когда он осознал, что любовь – это нечто, что не имеет к сексу никакого отношения, он разочаровался. В первую очередь, в себе. Вслух он говорил:

–Я не шлюха!

Но думал обратное. Что больше всего ужасало его, так это то, что он не мог остановить свой бег в погоне за новыми вспышками, когда мир взрывался, переворачивался, кружился вокруг своей оси и обволакивался в финале пленкой, тонкой, прозрачной и теплой. Это были минуты восторга и ощущения защищенности.

В итоге, Дина находилась в обществе парней, которых связывала вполне женственная черта, – потребность в любви. Первый был способен заставить Дину почувствовать себя женщиной, другой – свободным человеком.

Не смотря на то, что Кирилл постоянно проявлял ревность к Тиму, и на то, что Тим частенько робел перед парнем своей лучшей подруги, оба они всегда были способны найти общий язык. Их разномастное трио частенько бросалось в глаза. Для некоторых они выглядели неформально. Большинство оценивало их положительно, нежели отрицательно. Дина хоть и была несколько высокомерна, но дурой ее назвать было трудно. Тим хоть и причислял себя к несколько «иной» касте, но при этом никогда не выставлял сей факт напоказ. Кирилл хоть и хотел часто показаться безразличным, все прекрасно видели, что это всего лишь его маска, с которой он никогда не расставался; обычно его считали рубахой-парнем, и все мужики принимали его за своего.