Энциклопедия наших жизней (семейная сага). Истоки книга 1. Детство и юность Виктора Анатольевича Дудко

Где и как доставала мама хинин, но после лечения малярия больше никогда не возвращалась. В то время это заболевание без лекарств было смертельно опасным. Мне в этот раз просто крупно повезло – я остался не только живым, но и, кажется, здоровым.

Из моего детства, как ностальгия, выплывают и встают перед закрытыми глазами ореховые деревья, ряд ореховых деревьев, множество деревьев. Весной с ореховых деревьев мы сбивали молодые орехи для того, чтобы съесть их. Но для этого нужно было снять верхнюю зелёную кожуру, которая ничем не счищалась и, кроме того, при чистке выделяла несмываемый ничем сок, окрашивающий руки в тёмно-коричневый цвет, так что, по цвету рук можно было узнать – кто сбивал орехи. Когда орехи поспевали, кожура съёживалась, лопалась и легко снималась. Молодые орехи мы пытались чистить в воде, но это не помогало: руки всё равно пачкались. Но до чего – же вкусными нам казались эти молодые, недоспевшие молочные ореховые ядра. Ведь нам, мальчишкам, особенно в годы войны, всегда так хотелось есть.

Запомнилось мне так же, как мы, однажды, откопали у забора земляные груши – растение похожее на картошку, есть которую можно было сырым прямо на месте. Мы перекопали большой участок нашего двора, копошась в земле, добывая её, как самое дорогое золото. Но на следующий год их не было. Мы не знали, что для воспроизводства их надо было вновь посадить весной в землю.

И что характерно для того времени: между нами никогда не возникало межнациональной или межрелигиозной и иной розни, или нам, ребятишкам, это только казалось. Местные жители: узбеки, дунгане, татары, русские и украинцы жили дружно, не было претензий и к эвакуированным людям разной национальности, не было ни тени антисемитизма – шла война. Начало войны мы, мальчишки, сначала восприняли с восторгом: думали, что она быстро кончиться, мы будем воевать на территории врага. Мы стали играть в войну.

Но по радио начали приходить тревожные новости. Мы стали отступать. Фашисты стали расстреливать мирное население. Постепенно стали прибывать беженцы. Их рассказы о войне были ужасными. Стали уходить на фронт отцы, деды, братья. Ввели карточки на продукты, большинство из которых пропало с прилавков в первые дни войны. Наступило военное время.

Несмотря на болезни, летнее пекло, начавшуюся войну, работу на огородах для того, чтобы как-то выжить – Фергана осталась в памяти как одно из самых тёплых, ласковых воспоминаний. Это всё было – моё раннее детство.

Начинал учиться я в городе Фергана в 1941 году, после начала войны. Как я учился, я не помню.

Часть 2

Дорога на Украину

На фотографии – мой отец Анатолий Евстафьевич Дудко 1 9 4 4 г

Мой отец в конце 41-го года ушёл в армию.

Окончив ускоренные курсы командиров, он ушёл на фронт.

В 1944 году от отца пришёл вызов: нам предлагалось переехать на Украину в город Каменец-Подольск. Отец сообщал, что ему удалось приобрести домик, который до нашего приезда будет находиться в распоряжении КЭЧ (коммунально-эксплуатационной части).

Мама решилась ехать. Это отчаянное, очень смелое по тем временам решение – ехать в неизведанное, с двумя маленькими детьми, на только что освобождённую территорию!

Надо сказать, что ранней весной этого или предыдущего года она приобрела бычка, которого ей выделила школа. Мы его не видели, так как он постоянно находился в стаде.

Мы заказывали время от времени машину жмыха с хлопкозавода. Когда машина проезжала мимо нашего дома, мы старались из кузова стащить плитку жмыха, чтобы съесть его (он был съедобным, хотя и отжимался из хлопковых зёрен).

Бычка забили, мясо продали, вырученные деньги пригодились в дороге. Всего этого мы не видели, мясо не ели. Вещи, вероятно, были проданы.

И мама с двумя маленькими детьми решилась на этот рискованный шаг: по вызову купили билеты сели на поезд на станции Маргелан и поехали в неизвестность…

По дороге увидели впервые снег, песчаные барханы. Проезжали по берегу озера-моря Арал. На станции продавали копчёную рыбу.

Когда прибыли на станцию Соль-Илимск, увидели горы соли, лежащей возле полотна железной дороги: всё было белым из-за соли. Пассажиры бросились набирать очень дефицитную по тем временам соль в любую попадавшуюся под руку тару. И только гудок паровоза заставил всё бросить, кроме соли, и бежать к вагонам.

На фотографии – Россыпи технической соли на станции в Усть-Илимске. 1944 г.

Остановились мы на станции города Самары или Саратова (не помню точно). Дальше в Москву нас, как и других пассажиров, не пустили. Комендант станции предложил маме ехать другим путём, тем более, сказал он, что сейчас формируется состав до города Киева, или надо ждать, когда поступит распоряжение об открытии пути на Москву.

Мама решила ехать дальше сразу же. Мы сели в теплушку (товарный вагон с печкой внутри), где находилось ещё несколько семей.

Волгу мы пересекли у города Сталинграда, который лежал в развалинах, и только ввысь поднималось некоторое количество многоэтажных кусков зданий. Вид был очень удручающий, печальный.

Запомнилось мне перед городом Сталино, как я сижу у открытой двери вагона, свесив ноги, а далеко внизу почти под нами расстилались поля, разделённые на кусочки под огороды. Мы проплывали над ними. А по бокам стояли терриконы и вдалеке дымили трубы каких-то заводов. (Позже, мне несколько раз снился этот эпизод).

В первых числах января мы доехали до Киева.

Остановились на вокзале. Следующая станция – Винница.

Билеты достали только на поезд, отъезжающий на следующий день. В Киеве мы вышли на привокзальную площадь, где круг делали трамваи, а в метрах 150 была поперечная улица – Саксагановская.

На её углу был продуктовый магазин, а в следующем доме жила семья Степановых.

С Ираидой (моей будущей женой) в этот раз, мы, конечно, не встретились.

Затем был Фастов, Винница, которая запомнилась тем, что на фасаде станции сохранились немецкие указатели и надписи.

Дальше мы отправились в Проскуров (теперь – Хмельницкий, хотя знаменитый атаман и близко там не был), а оттуда в город Каменец-Подольский, в то время бывший областной центр, который был целью нашего путешествия по предписанию.

Приехав туда, мы отца уже не застали – он с армией ушёл дальше на Запад. В Каменец-Подольский мы прибыли числа 15–го января. Там нас, конечно, только и ждали «с распростёртыми объятиями». Дом, который забронировал для нас отец, занял полковник-медик. Мы оказались у разбитого корыта: ни кола, ни двора.

Мама несколько раз была у начальника КЭЧ, но всё было бесполезно. (Сейчас я не знаю: то ли мы запоздали с приездом, то ли полковник заплатил больше). Жить негде, двое маленьких детей 10 и 8 лет на руках, зима, холодно. Ничего нет: ни работы, ни жилья, ни знакомых, ни друзей. Это был конец…

Часть 3

Каменец-Подольский

На фотографии – КАМЕНЕЦ ПОДОЛЬСКИЙ предвоенных годов…

Долго мама обивала пороги разных учреждений. Теперь я уже не помню – где мы спали и прятались от холодной зимней погоды.

Наконец, нам выделили квартиру на улице Шевченко, напротив парка. На углу, напротив дома стояла разрушенная кирха – католическая церковь.

Дом наш был построен из природного камня. Вход к нам – на второй этаж был со двора по каменной лестнице в несколько ступеней, затем был деревянный коридор и две двери: одна – влево к соседям в однокомнатную квартиру, а другая – направо к нам в трёхкомнатную квартиру.

Первая комната – кухня. Вернее – первая комната, превращенная в кухню. А затем – две проходные комнаты, расположенные перпендикулярно улице Шевченко.

В дальней комнате одно окно выходило на улицу, в парк, а другое – во двор. А во второй комнате одно окно выходило во двор, а другое – во внутренний двор и на почти засыпанный колодец внутри двора.

По тем временам это было роскошное жилье.

Правда, довольно холодное. В жилище было две печки: одна в кухне, обогревающая кухню и первую комнату, а вторая в дальней комнате, обогревающая эту комнату и соседнюю за стеной чужую комнату. Вероятно, сразу же за печкой, раньше здесь была дверь в эту комнату, теперь заделанную.

Кроме необходимости топить печки в доме, были и другие неудобства.

Воду мы брали из колонки, одна из которых была расположена вверх от дома, почти напротив Дворца Пионеров, а другая – вниз по улице и направо полквартала. Хотя колонки были и в нескольких метрах от нашего дома, но за забором.

Туалет был стареньким, находился в глубине двора. Дома ночью все пользовались «помойными» вёдрами, которые потом выносили и выливали в туалет. А днём ходили в общественный…

Обживаться было трудно. Войска, продвигавшиеся вперёд, ещё недалеко ушли от Каменец-Подольского. Мама хотела увидеться с отцом, и даже получила каким-то образом информацию о его личной жизни. Ей передали, что он живёт с какой-то женщиной. Она взяла с собой меня и поехала в местечко, где квартировалась часть, в которой служил отец. Действительно, мы нашли воинскую часть, в которой служил отец. Квартировались они в одной из деревень.

Мама расспросила кого-то – где искать отца? Ей указали на один из домов. Она постучала. Никто не ответил. Дверь была не заперта. Мы вошли в дом. Мне запомнился стол, на котором были закуски и хлеб. В комнате стояла большая кровать.

На ней горой возвышались пуховые перины и подушки. А на перинах лежала нарядная женщина.

Увидев нас, она вскочила и стремглав, в одном халате выскочила на улицу. Мама растерялась. Потом растерянность сменилась гневом. Она схватила меня за руку, и, не дожидаясь прихода отца, потянула меня на улицу, а потом – дальше от этого местечка. Свой поступок она называла позже – гордостью, хотя жалела, что не оставила меня там в доме одного, дожидаться отца.

Странно, но именно тот момент, когда она, сгоряча, решилась убежать от этого местечка, был решающим.

Могло всё случиться по-другому. Тогда ещё отец и душой, и сердцем был предан нашей семье. Иначе, зачем было вызывать нас на Украину? А Полина (так звали ППЖ), это было временное… В конце концов, он всё равно с ней расстался… Но, как говориться – «после драки руками не машут».

Мы остались в Каменец-Подольском, а отец с войсками ушёл далеко на Запад.

Мне очень хочется рассказать о нашем доме, где мы жили, об улочках, рядом с нашей, о парке над рекой Смотрич. Может быть, у меня этот рассказ не совсем хорошо получится с литературной точки зрения, но я всё-таки поделюсь своими воспоминаниями.

Улица Шевченко, на которой мы жили, начиналась вверху на горе и шла параллельно речке Смотрич.

Река текла глубоко внизу, за много столетий прорыв ущелье, глубиной около ста метров и шириной 200–250 метров. Если пересечь улицу напротив дома и парковую полосу, попадаешь на край обрыва, с которого открывается вид на крутые берега и далеко внизу извивающуюся и кажущуюся не такой уж и широкой – речку Смотрич.

На следующей фотографии – Каменец-Подольский. Наверху, за полоской парка – улица Шевченко, проходившая параллельно реке Смотрич, протекавшей внизу с крутыми отвесными берегами.

Каменец-Подльский Отвесный берег реки Смотрич. Наверху – дикий парк, заросший каштанами и грецкими ореховыми деревьями, за ним – улица Шевченко и дом, в котором жила Вера Николаевна. На снимке – справа я (Ираида).

Каменец-Подльский Отвесный берег реки Смотрич.

Купаемся – Виктор, Ираида и маленькая дочка – Стэлла

Правее, на узкой косе, прямо к воде сбегали жилые домики. По берегу даже была проложена дорога. Как-то раз, когда через несколько лет мы приехали в Каменец на своей машине, мы спустились по этой дороге к реке и купались в ней.

Каменец-Подольский

Ресторан над рекой Смотрич

Если смотреть на крутой противоположный берег, внимание привлекал ресторан, который почти что висел над обрывом, (а тогда это была полуразрушенная башня).

Где-то на расстоянии трети улицы Шевченко, её пересекала улица, ведущая к опорам бывшего моста, соединявшего до войны новый и старый город. Когда мы приехали, то между двумя опорами находилась половина пролёта, с которого свисала длинная полоска белой материи. Справа от моста были ступени, по которым спускались вниз к реке.

А через речку были проложены деревянные мосточки. Потом на той стороне были вырублены ступени, ведущие вверх, в старую часть города.

С нашей стороны против дома ещё до войны начали строить лестницу, спускающуюся к реке. Но успели сделать только верхнюю треть, соорудив парапет длиной около 5-и метров, отступив 10 метров от края обрыва.

Наша улица была застроена только с одной стороны, а с другой стороны был парк, довольно запущенный. Наш дом имел номер 61.

В каждом квартале было 3–5 домов. Тротуар был, естественно, каменным (из широких плит), хотя в верхней части до пересечения с поперечной улицей, потом он был покрыт асфальтом. Дальше, после Дворца Пионеров, улица опять поднималась в гору.

Наш дом был угловым. Полквартала вверх по улице Шевченко на первом этаже в красивом особняке жила знакомая моей мамы – тётя Рита. Вход у них был со двора по ступенькам вниз, хотя окна выходили на улицу и были вровень с тротуаром. С её сыном Вовкой я подружился и, мы с ним ходили вместе на поле собирать колоски и мёрзлую картошку. Впоследствии оказалось, что это родная сестра моей тёщи, т. е. наши родственники, а Вовка – двоюродный брат «моей» Ираиды.

Далее улица выходила на ровное место и гдето, не доходя до Русских Фольварков, слева находилось кладбище, где впоследствии были похоронены дедушка и бабушка Ираиды (со стороны матери). Их я, кажется, однажды видел, но знаком не был. Однажды, во время очередного отпуска мы на этом кладбище были, но без проводника – могил их, увы, уже не нашли…

Напротив нашего дома стояла разрушенная церковь – кирха (впоследствии, там соорудили плавательный бассейн).

Далее находился сад, принадлежащий Дворцу Пионеров, который стоял на углу улицы, параллельной нашей улице Шевченко, имеющей, кажется название Ленинградской (или Комсомольской?).

Чуть дальше в середине следующего квартала внутри находилась начальная школа, где я учился в четвёртом классе. На следующей параллельной улице слева находился Дом Офицеров, а где-то дальше тоже слева располагалось танковое училище, где учился будущий муж моей племянницы Наташи (но это было много позже описанных событий).

Когда мы приехали в город, то ещё не исполнилось и года, как его освободили. В парке были вырыты канавы, около которых лежали огромные (метровые в диаметре) трубы, в которые, иногда, мы забирались. Кроме того, кругом валялось большое количество винтовочных патронов. Мы любили их подрывать. Правда, мы, к счастью не догадались гвоздём бить по капсюлю, а поступали следующим образом: у одного патрона отворачивали пулю, добывая россыпь пороха, а у другого гвоздём пробивали дырку.

Клали патрон у основания большого дерева. К отверстию ленточкой насыпал часть пороха из опустошённого патрона, длиной около метра-полтора. Конец этой ленточки поджигали. И, пока порох догорал, все ребята разбегались и прятались за деревьями. Порох в патроне загорался и патрон взрывался. Причём, пуля могла лететь в любую сторону. К счастью, никого из ребят пуля не достигла, а также не затронула случайных прохожих, которых в парке было достаточно.

Однажды, в парке я подобрал, кажется, гранату и из-за озорства бросил её. Осколком мне оторвало кусок указательного пальца правой руки, потекла кровь, все разбежались, и только сестрёнка довела меня до поликлиники, которая находилась почти в километре от места взрыва, вверху, почти у начала города.

Вначале, сгоряча, я стал отсасывать кровь и, вероятно, напился её столько, что мне стало плохо, я стал белым как полотно. Вызванная в поликлинику мама, сама чуть не упала в обморок, увидев лужу крови около меня (вероятно, с тех пор я не переношу вида крови – мне становится почти всегда плохо – иногда, я даже теряю сознание). Хорошо, что осколок не затронул ногтя и, вообще, я остался живым. Но отметина осталась на всю жизнь: на указательном пальце правой руки, на первой фаланге, у меня не хватает кусочка.

В старом городе, по слухам, было зарыто где-то золото и мы, ребятишки, пробирались туда, благо, что там в то время не было жителей. Мы бродили по развалинам домов и искали, искали…, но ничего не находили.

Был в старом городе колодец, глубиной больше 100 метров: бросишь камень и считаешь – сколько секунд он летит до воды. Хорошо ещё, что мы не полезли внутрь его.

Католическая церковь и исламский минарет, кажется, не были разрушены, но массивные железные ворота закрывали входы в них. Мы ограничивались разрушенными домами.

Ещё мне на всю жизнь запомнилось лазанье по скалам. Это было какое-то повальное увлечение у всех ребят. Спустившись вниз, мы снизу вверх пытались подняться как можно выше по неприметным выступам. Однажды, я поднялся так примерно до половины высоты скалы, бравируя своими способностями. Подняться я поднялся, а ведь надо было спускаться. А я забыл, как я там очутился. Я стою на маленьком уступе и не знаю, куда ставить ногу, чтобы начать спуск. Снизу кричат, чтобы я ставил ногу туда или сюда, помогая мне. Я стоял довольно долго (мне казалось – прошло несколько часов), слёзы навёртывались на глаза, ветер хотел меня сбросить вниз, хотелось выть волком. Я уже решил прыгать вниз, хотя в этом случае, я бы точно разбился бы о камни насмерть.

Наконец, решившись, скрипя зубами, вжимаясь в камень, я метр за метром стал медленно спускаться вниз. В этот раз мне это удалось.

Внизу у меня отнялись и руки, и ноги. Затем меня трясло некоторое время. Редко, но мне до сих пор иногда снится этот эпизод.

Из этого случая я на всю жизнь сделал вывод – подниматься «вверх» всегда намного легче, чем спускаться «вниз».

Подобный случай повторился через несколько лет в Коктебеле, когда я был уже взрослым.

Сынишка Олег свободно забрался на скалу и потом слез, а я залез, а слезть сразу не мог.

Хотя был и другой случай, в Астрахани.

Чтобы открыть захлопнувшуюся дверь, мне пришлось перебраться по карнизу пятого этажа с балкона на балкон, расположенных друг от друга на расстоянии нескольких метров. Но почему-то (вероятно, был молод) тогда я не боялся.

Когда мы приехали в Каменец, я быстро освоил город и хорошо в нём ориентировался. Я помню, что недалеко от нас располагался кинотеатр, а дальше на углу была гостиница, против которой была оформлена могила генерала Ватутина, погибшего от вражеской бомбы на этом месте.

Дальше целый квартал был пустым, занятым сквером, в центре его находился фонтан. Через дорогу вверх также был сквер. Отсюда поперечная улица с большим уклоном вниз вела влево к мосту в старый город. Вверх и дальше через несколько кварталов приводила к знаменитому рынку и чуть дальше влево к вокзалу.

Параллельная нашей улице Шевченко – улица Комсомольская. На противоположном гостинице углу находился продуктовый магазин. Напротив сквера с фонтаном был ещё и сквер с памятником танкистам, освобождавшим город (танком на постаменте), а напротив этого второго сквера находилась площадь и здание горкома партии (построенного много позже). На углу второго сквера по Комсомольской улице стоял двухэтажный промтоварный магазин, а выше вверх находился второй кинотеатр, куда впоследствии мы часто всей семьёй ходили.

Все эти улочки и скверы в моем мозгу запечатлелись так крепко, что я вижу их, как на карте большого масштаба…

Когда немцы заняли город, они согнали со всех мест евреев, а также некоторое количество привезли из других мест. Колонну евреев взрослых мужчин и женщин, стариков и детей они прогнали по улице Шевченко в конец, в район Русских Фольварков, и где-то там их всех расстреляли, а также расстреляли наших военнопленных. Всего их было более 80-ти тысяч человек. Местные жители рассказывали, что, когда колонна проходила, многие несли с собой вещи, почувствовав недоброе, некоторые стали выбрасывать их в сторону, где стояли жители.

Так как в старом городе жили, в основном, евреи, то они собрали некоторое количество золота, и пытались откупиться, но немцы золото взяли, однако, своих обещаний не выполнили. Все евреи были собраны и потом расстреляны. Вот почему ходили упорные слухи, что оставшееся золото евреи спрятали где-то в старом городе. Из старого города мимо церкви и минарета дорога выходила на плотину, в которую была вмонтирована электростанция, питавшая электроэнергией весь город. Но когда мы приехали, я до плотины не доходил и не знал, что она имеется: это много лет спустя мы были и на плотине, и в крепости.

С плотины влево вверх была дорога в старую крепость, обнесённую многометровыми земляными валами. По углам крепости стояли высокие башни. В одной из них при въезде слева несколько лет томился народный герой Кармелюк. Башня находилась над обрывом, высотой примерно метров 150–200. Внизу протекала та же речка Смотрич. Надо сказать, что из этой башни Кармелюк несколько раз бежал, спустившись с обрыва. Вода с плотины и вода речки соединялись за плотиной, текли дальше, мимо башни Кармелюка, и через несколько километров впадали в реку Днестр, по ту сторону которого находилась Бессарабия. До войны (до 1939 года) по ней проходила граница. Поэтому город был приграничным. Сам город в то время числился областным центром, и только после войны областным центром стал Проскуров, переименованный потом в Хмельницкий.

В Каменец – Подольском жил писатель Беляев, который написал роман «Старая крепость», по мотивам которого была снята картина «Тревожная молодость». В городе некоторое время, в молодости, жил и начал работать Павел Корчагин. Сейчас город полностью восстановлен и благоустроен, построены хрущёвские пятиэтажки.

Однажды, весной, я копал огород. Полагающийся нам огород находился прямо против крыльца. У всех жильцов были свои, закреплённые за ними участки, так что из окон комнаты и кухни вид на огород был, как на ладони. Так среди чернозёма земли мне встретился большой серый, почти белый комок, который являлся образованием будущего камня – его зародышем. Мне впервые в жизни пришлось наблюдать зарождение камня. Признаюсь, что тогда я обратил не очень большое внимание на этот эпизод. Но много лет спустя я увидел по телевизору, как в горах Кавказа на полях каждый год появляются камни, я его вспомнил и понял, что камни могут зарождаться и возникать из ничего: там, где для них есть соответствующие условия. В Каменец-Подольском такие условия были: он стоит на скальных породах.

Мама сразу же устроилась на работу в школу.

А мы с сестрёнкой Ритой были предоставлены сами себе. Мы не были беспризорниками в прямом смысле этого слова, но свобода – опьяняла…

Слева от огорода проходила тропинка к общественному туалету. Около огорода по линии дома в 10 метрах находился в то время уже заброшенный колодец, недалеко от которого я и обнаружил зарождающийся камень. Чуть дальше вверх рос огромный тутовник. Чуть ниже колодца слева находился подвал, врытый в землю. Он был рассчитан на две семьи. Там мы летом хранили сметану, молоко и т. п., а также всякую не нужную мебель и утварь, а в самом начале – дрова.

Следующий дом по поперечной улице находился в метрах пятидесяти, и был одноэтажным.

Глухая его стена выходила на наш и соседский огороды. Вдоль этой стены росло несколько плодовых деревьев – алычи. Деревья были настолько большими, что верхушки были выше крыши, и я часто, чтобы избежать заслуженного наказания, взбирался по ним на крышу и там прятался, лёжа на краю железной крыши и упираясь в жёлоб. Сначала мама не знала, где я прячусь, а затем, узнав, приходила к дому и просила меня спуститься оттуда и не разбиться. Тем самым я часто избегал наказания.

В Каменец-Подольском я продолжил учёбу в 4–ом классе. Пришлось осваивать украинский язык, который почему-то мне не давался. (Это потом принято было решение, что дети военнослужащих не обязаны изучать местный язык).

По приезде в город, я прожил менее четырёх месяцев.

Мне было 11 лет, когда я сбежал из дома на фронт к отцу. А потом я приезжал в Каменец-Подольский к маме и Рите только на каникулы, а затем и в отпуска. Но это было уже после 51-го года.