И нас качают те же волны

– А дом-то какой! – вздохнула Людмила Ивановна. – Душа кровью обливается, как подумаешь, что так и разрушится без хозяев. Пожить бы в таком!

– Ну, может еще объявится хозяин, – Федор Игнатьевич, похоже, был натурой оптимистичной. – А терем этот счастья пока особого никому не принес. Может, и не стоит так стремиться – в нем пожить.

– Может, и так, – согласилась Людмила Ивановна. – Какой-нибудь заговор или родовое проклятье. А может, Николай все же разрешит его посмотреть? Вы говорите, у них калитка между дворами?

– Так опечатано же! Милиция новый замок повесила и дверь опечатала! А Кольку три дня назад на скорой с аппендицитом увезли.

* * *

– Так что, девочки, не миновать нам – в дыру лезть! – сообщила на обратном пути подругам Мила. – Официальным путем не получается.

– Ну почему? – возразила Люся. – Зайкину сережку мы так и «не нашли». Можно еще раз этот повод использовать.

– А Дик? – ужаснулась Зоя.

– Можно было бы! Завтра деды на весь день уедут к племяннику на юбилей, а нас время поджимает – гость через неделю приезжает! Неизвестно, когда этого Николая выпишут. Да и пустит ли он нас?

– С аппендицитом в больницах сейчас долго не держат, – сказала малодушная Зоя.

– Заинька, но ведь надо же довести начатое до конца!

– Но там же Дик!!!

– А мы колбаски купим! Люся, ты какой колбасой его кормила?

– «Любимой свиной»! 350 рэ за килограмм, между прочим. А он не больно-то на нее зарился. Больше не дам, я не хуже какого-то пса, пусть даже мэрского!

– Я сама куплю, – махнула Мила рукой.

– В доме заммэра, видать, его неплохо кормят, – злобилась Люся.

– Да ведь там опечатано! – Как мы в дом попадем? – Зоя отбивалась из последних сил.

– Проблемы будем решать по мере появления! – авторитетно заявила Мила. – Не попадем в дом – хоть по двору походим, осмотримся, изучим обстановку, так сказать.

В нее словно бес вселился.

Подруги хранили гробовое молчание.

– Девочки, ну не бросите же вы меня? – возопила Мила. – Как я одна, без вас? И что уж тут такого шибко криминального?

Девочки переглянулись и вздохнули:

– Куда ж ты без нас!

– А вы заметили, как баба Зина осадила Федю? Ведь он явно хотел что-то сказать, – вспомнила Людмила Ивановна.

– Да-да, про эту Наташу, – поддержала Людмила Петровна.

– И до этого, про Николая!

– Может, люди просто не любят болтать!

– Ага, а когда про остальных болтали, так соловьем разливались, – возразила Людмила Петровна.

– Ну, они болтали, в основном, об умерших, какие тут теперь могут быть тайны! – не сдавалась Зоя Васильевна.

– Значит, ты согласна, что нечто таинственное здесь присутствует?

– Разве что исчезновение хозяина теремка. Да в наше время этим кого удивишь! Стукнули по голове и сбросили с поезда.

– А может, и до поезда не добрался!

– Ты хочешь сказать, что его прямо здесь… кто-нибудь?..

– Да ничего я не хочу сказать!

– Да нам-то что за дело до всего этого? – возмутилась, наконец, Люся. – Мы хотим теремок посмотреть? Или что? Или мы ничего не хотим?

– Да не очень-то я и хочу, – вздохнула Зоя, – но Мила…

– Шурманова… Красивая фамилия… Стройная такая, величавая, – сказала Люся. Всегда мечтала иметь красивую фамилию. А то что – Бучилкина, Комарова… Что девичья, что по мужу…

– Чем тебе «Комарова» не угодила?

– Ну, уж хотя бы Комаровская! Все-таки благозвучнее. Суховецкая, Боярская…

– Ну, когда замуж за Толика своего шла, тебя Комарова вполне устраивала.

– Девочки, не ссорьтесь! Да и у меня эта фамилия какие-то ассоциации вызывает.

– А я знаю, какие, – сказала Люся. – Антонина Шуранова! Твоя любимая артистка. И стройная, и величавая…

– Это которая княжна Марья? – вспомнила Мила. – В «Войне и мире»?

– И Надежда фон Мекк. И хорошая девочка-медсестра Лида в «Делах сердечных». Но у меня эта фамилия не ассоциации вызывает, я точно знаю, что она мне знакома.

– Да у кого-нибудь из твоих читателей была такая!

– Может быть…

– И даже наверняка.

Шалости нечистой силы

В Катерине Ивановне, с тех самых пор, как она обнаружила для себя существование бинокля, народился и сформировался антропоморфизм, хотя она об этом не догадывалась и знать не знала, что это за зверь такой. Оптический прибор из подручного средства превратился для нее в живое, одушевленное существо. Она разговаривала с ним, наделяла человеческими чертами и где-то даже обожествляла. Иногда похваливала – «сегодня мы с тобой неплохо поработали», порою поругивала – «чего-то ты неактивный какой», даже гневалась – «да что ж это ты никого не видишь, ослеп, что ли?» Со временем Ивановна даже стала считать его личной собственностью, которой благосклонно позволяла пользоваться кружковцам, и только ревниво и нежно обтирала по вечерам после чужих рук.

Как же неприятно была удивлена Ивановна, обнаружив, что биноклем пользуется еще кто-то, кроме кружковцев и ее самой! Первый звоночек прозвучал, когда она, заскочив как-то утречком, до прихода преподавателей, обозреть свои владения, протянула руку за биноклем, а того на месте не оказалось, а оказался он на нижней полке. Тогда особого значения этому событию она не придала: ну, положила не туда! Женщина не была знакома и с еще одним биологическим термином, а именно: мускульная память. Если нога десять раз споткнется о высокий порожек – на одиннадцатый раз она поднимется повыше и перешагнет благополучно, не дожидаясь мозговой команды. А рука, если она сотни раз клала предмет в одно и то же место, в тысячный раз положит бинокль на верхнюю полку шкафа, но уж никак не на нижнюю!

Когда произошел второй подобный эпизод, пребывающая после известных событий в комплексах, Ивановна обвинила во всем себя. Самооценка ее в тот период, как говорится, опустилась ниже плинтуса, и бедная женщина с ненавистью пробормотала: «Склеротичка несчастная!»

Когда в третий раз она обнаружила, что ее сподвижник и наперсник взял моду путешествовать в пространстве, мозги ее, наконец, встали на место, и вернулась способность наблюдать и анализировать. Наблюдение и анализ показали, что ее бинокль нарушает ей верность с охранником Димой.

Дима, здоровый лоб с бицепсами, отслуживший и нигде не работающий, появился у них не так давно, и, по слухам, был взят Риммой Ивановной на должность охранника по протекции ее не то друзей, не то родственников, с испытательным сроком. Из этого можно было сделать вывод, что репутация у Димы была чем-то запятнана, если уж с такими физическими данными и с армией за плечами, он трудоустроился в Центр детского творчества на мизерную зарплату, да еще и по чьей-то просьбе. Катерина Ивановна могла бы стукануть директрисе о нездоровом интересе охранника к биноклю, хранящемся в запертом шкафу, но пока что криминалом тут не пахло, а возник бы вопрос – откуда ей это известно? Нужно было бы как-то объяснять… Приходилось пока терпеть, но в душе ее крепла острая неприязнь к Диме.

* * *

Бросив из окна Центра прощальный взор на перспективу, Ивановна уже повернулась уходить – неотложные летние дела призывали ее домой, но тут же стремительно развернулась обратно. Невесть откуда появившиеся три тетки (Катерина признала в них тех, с кем столкнулась вчера в любимовской калитке), шмыгнули за трансформаторную будку и затаились. Они явно прятались, с целью за кем-то или за чем-то пронаблюдать, чем несказанно Ивановну развеселили. Тетки конспирировались по методу страуса: фасады свои они укрыли за будкой, а тылы оставили беззащитными. Катерина Ивановна, не мудрствуя лукаво, тут же присвоила им клички: Дылда, Мелкая, Средняя.

Поозиравшись и посовещавшись, бабешки начали действовать. Мелкая прогулочным шагом пересекла дорогу и нырнула в кусты желтой акации, разросшиеся вдоль всего шустовского забора.

Со стороны дороги забор был и не забор даже, а серьезное заграждение: хозяева, возведя новый, со двора, старый ветхий, со стороны дороги, снимать не стали, страхуясь от незваных гостей. Их тут с мая по октябрь фланировало по дороге на Волгу и обратно великое множество, во всякое время суток, доводя несчастного шустовского пса песнями, гоготом и разборками до состояния бессильной ярости. Даже голос у него садился, и он лаял ночами то хриплым простуженным басом, то сифилитически сипел, днем же, щадя горло, голоса не подавал вовсе. Покойные старики Шустовы давно смирились с этим звуковым фоном и стали жить в режиме Дружка: днем отсыпались, а по ночам смотрели телевизор.

Акация была высажена хозяевами в качестве естественной защитной полосы, третьей по счету. Тому, кто решил устроить здесь тайный ход, пришлось попотеть: сначала пробраться сквозь кусты, затем оторвать две доски с внешней, ветхой стороны, и две – со стороны двора, крепкие толстые доски, приколоченные новыми гвоздями. Оторванные только снизу, они легко сдвигались. Ивановна была об этом осведомлена, поскольку уже наблюдала, как некоторые их кружковцы мужского пола ныряли в лаз, и она даже уже однажды сигнализировала директрисе об увиденном.

Через какое-то время, после того, как Мелкая исчезла в лазе, две оставшиеся за будкой подруги, соблюдая осторожность, снова осторожно выглянули.

Дорога к Волге действовала только в весеннее-летний сезон – не асфальт, не гравийная, просто земля, утрамбованная многочисленными машинами, мотоциклами, велосипедами купальщиков, приезжающих на берег окунуться по-быстрому, да лодками рыбаков, доставляемых к воде на колесах. Берег здесь был пологий, спустить-вытащить лодку на колесах мог даже один человек, не задохлик, конечно.

От будки, наконец, отлепилась Дылда и прошествовала тем же маршрутом. Операция по проникновению в шустовский двор заняла у нее больше времени, но она справилась. Наконец, и Средняя воссоединилась с подругами. Катерине Ивановне стало легче вести наблюдение, все же объект опять был один.

– И чего их черти надирают по чужим дворам лазить? – обращалась она к биноклю. – Ну, дом хотят купить, так нормальные люди в калитку заходят… Любимовы, правда, в Травкино, к Юрке на юбилей уехали… Но чего это им так загорелось? Нет, что-то тут нечисто!

Ответа пока не было ни у одного из них.

– Пора, пора уже напомнить Римме Ивановне про этот лаз, – приняла решение Катерина Ивановна. – Далеко ли до беды!

* * *

Когда дамы надежно, как им казалось, укрылись за трансформаторной будкой, они слегка расслабились, а когда Люся успешно проникла в шустовский двор, две оставшихся дамы расслабились еще больше и позволили себе оглядеться.

Несколько поодаль, в просторном, огороженном невысоким штакетником дворе, виднелся длинный одноэтажный кирпичный дом. Сейчас, подруги знали, в нем располагался Центр детского творчества. Несколько мальчишек гоняли мяч на устроенном во дворе футбольном мини-поле.

– Может, это как раз наш контингент? – предположила Людмила Ивановна. – В смысле, они устроили этот лаз? Безделье, плюс любопытство…

– Может, – согласилась Зоя Васильевна. – Для стариков все, кому меньше двадцати – шпана. Во всяком случае, им отсюда очень удобно лазить: за трансформаторной будкой выждут, пока на улице никого не будет, и ныряют.

– Мы и пойдем их путем.

– Ну, давай уже, иди, а то Люська там одна с Диком!

– Почему я, а не ты?

– Ты мне тут еще подискутируй! – рассердилась Зоя. – Потому что, если ты застрянешь, Люся будет тянуть, а я толкать! И вообще, твоя затея, ты первой должна была лезть!

Мила пошагала через дорогу… Проникновение ее на запретную территорию тоже прошло на удивление благополучно. Зоя медлить не стала.

К несказанному облегчению подруг Дик на их пути не повстречался: его лай слышался вдалеке. Перебежав в хорошем темпе двор покойных Шустовых, дамы столь же успешно (уже сказывался навык) проникли в вожделенный двор Тихановича, то есть, точнее, теперь уже Бельцова, а если уж совсем точно, то вообще непонятно, чей.

И вот – дом стоял перед ними.

Бревна, из которых был сложен терем, время и непогода выбелили, но в целом пощадили, хотя кое-где они и потрескались. Накладные наличники с растительным и геометрическим орнаментом придавали особую ажурность теремку, хотя и деревянное кружево пострадало за десятилетия от непогоды. Но и пустующий, ощущения мрачности, заброшенности дом не создавал, он пробуждал воспоминания о детстве, а своими габаритами и массивностью внушал почтение. Словом, это была благородная старость, а не жалкая дряхлость. Подруги замерли, восхищенные.

– Ну что, не зря я вас сюда притащила? – восторженно шептала Людмила Ивановна.

– Какая же красота!

– Княжеский терем. Хоромы!

– Храм, я бы сказала. Похоже на церковь. Эта крыша в виде луковиц…

– А в православии, где-то я читала, дом испокон века считался церковью. Во многих домах были молельни. Наверно, и здесь была, все-таки дом – купеческий, – сказала Зоя Васильевна.

– Умница, Милка! – не поскупилась Людмила Петровна, в обычных условиях на похвалу скуповатая. – Так бы и не уходила!

– А придется, – вздохнула Мила. Но, надеюсь, мы еще сюда вернемся…

– И, надеюсь, уже через калитку, – добавила Зоя. – Как нормальные люди.

– Как нормальные пожилые женщины, а не юные бандиты.

– Может, они просто юные гавроши.

– Ну, давайте еще помечтаем, – усмехнулась Люся

– Нет, давайте быстрее осмотримся. Как-то мне все же некомфортно. – Зоя продолжала тревожиться.

– Давайте поделим стороны, так оно быстрее будет.

Лай Дика не прекращался, а становился все азартнее.

– Я возьму фасад.

– Ну, я тогда – глухую стену, – не стала спорить Люся.

– Я останусь здесь, с торца, – согласилась Мила. – (Они стояли у стены от шустовского двора). – А встретимся на другом торце, с черновской стороны. Там вместе и закончим осмотр.

И они расстались, как три богатыря на перепутье.

* * *

Зоя Васильевна скоренько одолела половину пути. Она уже дошла до крыльца, высокого, ступенек в десять, поднимавшегося на веранду, вернее, террасу, превращавшуюся в галерею, опоясывавшую дом. Вдруг что-то привлекло ее внимание: ей показалось, что в разросшейся у крыльца лебеде что-то блеснуло. Она присела, расправила уже довольно высокую траву и подняла сережку, золотую, с крохотным глазком-бриллиантиком. Подняться она не успела: услышала шорох и краем глаза успела уловить мелькнувшую тень, и на затылок ее обрушился удар. Вскрикнув, женщина рухнула в лебеду.

Людмила Ивановна, осмотрев свою сторону (собственно, особо осматривать-то и нечего было, окна нижнего этажа были закрыты прочными на вид ставнями на прогоны, она просто не торопясь шла вдоль галереи), услышала крик Зайки и различила в нем страх и боль. Мила бросилась на крик подруги с доступной ей максимальной скоростью и уже вывернула из-за угла, но была сметена какой-то неведомой силой. Сшибка была такой мощи, что и неведомая сила, и пожилая дама рухнули на землю рядом и отключились.

Людмиле Петровне пришлось мчаться на Зайкин крик дольше, поскольку, хоть и была она шустрее Милы, находилась дальше от происходящих событий. Еще издали Люся увидела распростертую на травке Милку, а рядом – здоровенное мужское тело в бриджах камуфляжной раскраски и зеленой майке-борцовке – летней мужской униформе.

В последние годы артюховские мужики потеряли всякий стыд и, списывая свое бесстыдство на жару, даже по центру города прогуливались в шортах и бриджах немыслимых расцветок и майках, демонстрируя шерстистость различной интенсивности. Престарелые артюховские дамы уже и плеваться перестали, смирившись под натиском культурного прогресса.

Домчавшись до угла, Люся увидела возле крыльца, в зарослях лебеды, еще одно тело – Зайки. Она застыла солевым столбом, не зная, кому первому бросаться на помощь. И тут в отверстие в заборе, через которое они проникли во двор, ворвался черный вихрь, в котором Люся признала Дика. Если бы Зоя Васильевна была в сознании, она, без сомнения, потеряла бы его – так страшен был разъяренный пес. Но на самом деле Дик был просто чрезмерно возбужден, и его активность била через край.

У Люси душа ушла в пятки, и происходящее в дальнейшем виделось ей рапидом.

Мужик, убивший двух ее подруг, застонал, пошевелился и открыл глаза. Дик, оценив обстановку, прыгнул ему на грудь, вернее, поставил на оную грудь лапы и, как кинозвезда, продемонстрировал в торжествующей улыбке все сорок два молодых белоснежных зуба. Вероятно, он воображал себя полицейской собакой, преследовавшей опасного преступника и его задержавшей. Бандит слабо пискнул и опять закрыл глаза.

В это время в отверстие в заборе просунулась сначала женская головка. Над волосами красивого пепельного оттенка недавно явно потрудилась рука стилиста, но сейчас они были разлохмачены. Затем протиснулось и туловище в шортиках и маечке. Глазам участников драмы явилась стройная дама не первой молодости, но ухоженная и привлекательная. Общее впечатление приятности даме портили выражение злости на симпатичном личике и извергаемые ее ротиком децибелы:

– Дик, скотина! Вернись, свинья этакая!

Но, мгновенно обозрев рекогносцировку, дама онемела и застыла вторым столбом, на некотором расстоянии от Люси.

Люся ожила первой. Ее знаменитая реакция не подкачала и на этот раз.

* * *

Тем временем, в душе Катерины Ивановны бушевал шквал эмоций: ничего подобного ей наблюдать на родной улице еще не доводилось. Она чувствовала, что настал ее звездный час. Небеса не только даруют ей возможность реабилитироваться за позор прошлого, но и дают аванс на будущее. А главное – все опять связано с домом Тихановича! Ну не перст ли судьбы? С Ивановной происходило то, что один из классиков марксизма-ленинизма назвал головокружением от успехов: как-то уж очень быстро она забыла, что слава быстротечна, и все в мире преходяще.

Поскольку заборы во дворах были все же достаточно высокими, Ивановна взгромоздилась на банкетку, а потом еще сбегала и за скамеечкой. Она успела увидеть, как из-за кустов сирени выметнулся здоровенный мужик и кулаком огрел присевшую зачем-то и уже начинавшую подниматься Среднюю, как та кулем свалилась в траву. В этот момент неустойчивая скамеечка под ней дрогнула, и, чтобы не упасть, Ивановна, вцепившись рукой в оконную ручку (в другой был бинокль), Побалансировав, она ногой столкнула скамеечку на пол. На эти манипуляции Ивановна потратила какое-то время и упустила момент столкновения Амбала с Дылдой, а когда вновь прильнула к окулярам, увидела два лежащих на земле тела. В мужском пораженная женщина признала охранника Диму. Звезды сегодня были к ней необыкновенно расположены!

– У-у-у, сучонок! Добегался, – бормотала упоенно Ивановна.

Появление мэровской жены (а холеная дама, гневающаяся на Дика, была именно она) окончательно сразило Катерину Ивановну.

– Да что ж их всех туда черти занесли?! А Дима-то, Дима! – приговаривала она, несясь к телефону. Женщина понимала, во-первых, что во дворе Тихановича уже запахло жареным, а во-вторых, что тайна сия велика есть, и без милиции ей эту тайну не постичь.

* * *

Зоя Васильевна пришла в себя от того, что ее хлопала по щекам и орошала слезами Люся. Людмила Петровна, к которой вернулась способность соображать, рассудила: раз убийца (впрочем, выяснилось, что еще не убийца) находится под надежной охраной Дика, в чьей лояльности женщина уже не сомневалась, а появившаяся так вовремя его хозяйка хлопочет над постанывающей Милкой, сама она вправе заняться Зайкой.

И тут за калиткой началась активная возня, похоже было, что сбивали замок, а потом в распахнувшуюся от мощного удара ногой калитку ворвались люди в камуфляже. Бандита подняли с земли, заломили руки, надели наручники и увели в машину. Подъехавшая скорая (вызванная Катериной же Ивановной), погрузила пострадавших – Зою Васильевну и Людмилу Ивановну. Старший наряда пригласил оставшихся женщин проехать с ним для дачи показаний.

Только тут Людмила Петровна, пришедшая в себя окончательно, отдала себе отчет, что во дворе находится и еще одна женщина. Она все мельтешила за спинами полицейских, но, судя по тому, что ее никто не прогонял, имела на это право. Люся с запозданием признала в ней соседку стариков Любимовых, чуть не сделавшую заикой Милку.

Но Дик обезумел окончательно. Он то хватал за одежду Люсю и свою хозяйку и пытался их тащить, причем особого труда для него это не составляло – обе не страдали избыточным весом, то взлетал на крыльцо и, скуля, царапал входную дверь. На двери висел замок, и белела пожелтевшая полоска бумаги – полгода назад дверь опечатали.

Группа захвата застыла в нерешительности: зверюга выглядел очень убедительно.

– Да уймите же вы его, наконец! – неизвестно к кому обратился старший группы.

Люся опять сориентировалась первой, и, взбежав на крыльцо, подергала замок. Он распался на две половинки – дужка была распилена, и две ее части были просто соединены в месте распила для видимости, а бумажная полоска при ближайшем рассмотрении оказалась разорванной. Больше Люся ничего не успела рассмотреть – ее невежливо отодвинули, точнее, отпихнули. Но и бойцы успели только распахнуть дверь, едва не сорвав ее с петель. Разметав их, в дом первым ворвался Дик и исчез в одной из комнат, откуда спустя мгновение раздался его заливистый лай. Перед вбежавшими предстала картина маслом: на полу лежала мумия, а Дик радостно рыдал, облизывая лицо мумии. При более внимательном рассмотрении выяснилось, что мумия – это спеленатый скотчем человек с кляпом во рту, и он определенно без сознания. А еще через минуту вбежавшая самой последней мэриха повалилась на мумию и в унисон Дику завыла вековечным воем русской бабы:

– Сыночек мой!!!

* * *

На предварительном допросе задержанный Дмитрий Олегович Васильев (инкогнито его было раскрыто все той же гражданкой Мокровой Екатериной Ивановной, благодаря бдительности которой блестяще завершилась операция по розыску сына заммэра), твердил одно: бес попутал. Попутал он его якобы с одной целью: пробраться во двор Тихановича, чтобы полюбоваться архитектурными красотами дома-терема.

– А про незаконное проникновение что-нибудь слышали?

Конечно, он слышал, но в дом не проникал, только во дворе походил, в чем криминал? Пацаны из Центра детского творчества туда частенько лазят, сам видел, им можно?

– А вы директора об этом факте поставили в известность?

– Я не стукач, сам пацаном был еще недавно!

– Ну, допустим. А за что женщину ударили?

Тут задержанный несколько затруднился с ответом.

– Н-н-уу… Я уже хотел уходить, а тут они… От неожиданности, наверно…

– То есть, вы от неожиданности всегда женщин бьете?

Амбал глумливо ухмыльнулся:

– Иногда они того заслуживают!

От обвинения в покушении на молодого Мирюгина Васильев решительно открестился: понятия не имеет, о чем речь. Тем не менее, задержанного Дмитрия Олеговича Васильева отвели в камеру до выяснения всех обстоятельств. Проходя по коридору мимо сидевших в ожидании допроса Людмилы Петровны и Катерины Ивановны (мэрша, естественно, находилась в больнице, у постели сына), Дмитрий Олегович одарил женщин таким взглядом, что сердечко у Люси екнуло, а Ивановна, пожалуй, впервые в жизни засомневалась в безопасности своего хобби.

Допрошенные три тетки, ставшие первопричиной всех событий, выдвинули до смешного схожую версию: хотели полюбоваться домиком, а когда, гуляя, ходили к Волге, видели, как мальчишки лазят через дыру в заборе. Либо это было правдой, либо версия была оговорена заранее. Зачем?

– И как не стыдно! Пожилые женщины!

Тетки, понурившись, вздыхали: черти их туда понесли!

Поскольку тетки, хоть и косвенно, способствовали нахождению заммэровского сына, их, пожурив для порядка и взяв объяснительные, отправили домой. Вернее, отправили одну, поскольку две пока пребывали в больнице с сотрясением мозга, и допрашивать и журить их пришлось в больничной палате.

Когда следователь Бурлаков вышел из палаты, первая, уже допрошенная в его кабинете и отпущенная ранее, терпеливо сидела на кушетке в коридоре в ожидании свидания с пострадавшими подругами, прижимая к животу пакет с фруктами.

Рабочий день близился к исходу, и, хоть световой еще был в разгаре, у следователя накопились и другие неотложные дела, поэтому посещение интересного домика Бурлаков запланировал для себя на завтрашнее утро.

* * *

Влетев в палату, Люся притормозила на пороге в некотором затруднении: к кому первому бросаться с обнимашками.

– Ну, наконец-то, – недовольно сказала Мила. – Устанешь ждать тебя! Минералочки принесла? Жарища – сдохнуть можно!

– Перебьешься! – Люся, с облегчением убедившись, что подруги не только живы и здоровы, но уже и претензии предъявлять в состоянии, определилась и назло Милке направилась к Зоиной койке.

Палата, против обыкновения, была не на шестерых или, того хуже, на восьмерых – всего четыре койки находилось в ней, и даже холодильник имелся. Одна койка пустовала, видимо, по случаю летнего сезона пациентов был недокомплект, на другой разметалась в сладком сне щупленькая старушка. Даже визит следователя, с последующим допросом сопалатниц, не смог нарушить ее глубокого сна. Мощные звуки, издаваемые носоглоткой бабушки, резко дисгармонировали с ее хлипкой конституцией. Переливчатые соловьиные трели сменяло басовитое похрюкивание, постепенно переходившее в нежный сусличий посвист. Мелодичный посвист, достигнув небывалой звуковой высоты, обрывался совиным уханьем, и орлиным клекотом ставил точку в музыкальной фразе.