Полная версия
Сон в летнюю жизнь. Повесть. Перевод с чешского
И вторая постарше, с тёплым и задумчивый взглядом выразительных серых глаз и еле заметной улыбкой, за которой спряталась затаённая печаль.
Глядя на цветущее лицо Лидушки, вряд ли можно было угадать в чём именно очарование этого создания – лицо было просто красиво каждой своей чёрточкой. Носик чуть вздёрнут, глазки чуть прищурены, как будто лукаво прячась под широким светлым лбом. Во время смеха Лидушка ещё сильнее прищуривала глазки, потом вдруг распахивала их, и в густых, длинных ресницах вспыхивали яркие искорки. Видящий эти смеющиеся глазки полыхающие огоньками и улыбку девушки, взлетающую уголками рта вверх, тут же воспламенялся как от электрического заряда от этой искорки, потому что девушка смеялась всем своим существом, даже светлые волосы будто становились ещё светлее.
Лицо подруги было бледнее и скромнее. Темно-каштановые волосы зачёсаны на лоб и свёрнуты косами вокруг головы. Ярко очерченный профиль лица подчёркивали выразительные серые глаза, казавшиеся необыкновенно большими, особенно когда расширялись при свете, что их делало ещё и темнее. Не хватало им той электрической искорки как у Лидушки, глаза Ольги совсем не искрились, а лишь овевали мягким тёплым светом, и каждый заглянувший в них не мог не довериться мягкой, спокойной улыбке, игравшей на лице девушки. То было одно из тех лиц, в котором, как в зеркале, можно узреть движения души, выражение которого меняется с каждой сверкнувшей мыслью, при каждом новом восторге. Но даже когда та смеялась, на её лице оставался молчаливый отпечаток задумчивости, не способный раствориться даже в кипении беззаботного веселья и радости, будто мягко оттенённый скрытой горечью, затаившейся где-то в глубине души за приветливой улыбкой.
Обе девушки так увлеклись плетением венков, что не заметили, как кто=то подошёл к ним. Человек в сером костюме с сигарой во рту шагал размашистым шагом, задумчиво глядя на дорогу перед собой. Лет тридцати – сорока, высокий статный, с короткими чёрными волосами и бородкой, обрамлявшими его лицо.
Звук беседы отвлёк его от мыслей. Путник остановился на пути, рассматривая девушек, плетущих венки. В его глубоких, тёмных глазах и во всём лице отчётливо просматривалась страстная и глубокая натура, определенно склонная к меланхолии, глубокая тень на его лице в этот миг оживилась улыбкой, просветляя лицо. С минуту его взгляд, внимательно и испытующе скользил с одной девушки на другую, после чего путник выбросил сигару и коротко и вежливо поприветствовал:
– Доброе утро, барышни!
Девушки с удивлением осмотрелись.
– Небеса! Как Вы напугали, пан доктор! – воскликнула Лидушка, вставая и подавая доктору руку. Потом быстро обернулась и представила:
– Доктор Калина – барышня Ольга Мышликова, про которую мы рассказывали.
– Я уже знаком с барышней, – чуть уклончиво сказал доктор.
– Мы с Вами знакомы?
– Барышня уже и не помнит – это было так давно – а барышня Лидушка, с которой нас тогда ещё не знакомили, была совсем маленькой… Мы встречались в Праге на пароме…
Ольга тут же вгляделась в его лицо:.
– Точно, припоминаю! Тогда ещё был сильный ветер, который унёс Лидушкину бумажную куклу, и она бежала за ней по берегу реки… И в тот же миг появился молодой, вежливый пан студент, помнишь, Лидушка?
– Нет, не помню.
– А я хорошо помню девочку, кричащую от страха, что бежала за маленькой девочкой, – отвечал доктор.
– А Вы ко мне так быстро подскочили, почти обогнали, а потом поймали ту несчастную куклу! Точно. точно! Я Bас не узнала – из-за бороды, наверное.
– А я уже совсем забыла, и не помню ничего из того, что Вы рассказываете, доктор, хотя Вы и спасли жизнь моей кукле, – удивлённо воскликнула Лидушка и добавила, – Хотите помочи плести венки? Ещё остались цветы.
– Помогать не буду – просто посмотрю!
И доктор уселся на траве, а Ольга почувствовала на себе его пристальный взгляд.
– Как барышне нравится наш край?
– Не спрашивайте её этом – она восхищается каждой прогнившей соломенной крышей!
Ольга посмотрела на доктора и медленно произнесла:
– Вы не поверите, но я не знала что значит весна, не видела раньше, как цветут свекольные поля, как появляются из под снега цветы. Прямо как в сказке! Боже, как наверное, тут счастливы люди!
Доктор слегка улыбнулся:
– Полагаете барышня? А ведь и здесь у людей бед хватает, как в городе.
Ольга недоверчиво покачала головой и посмотрела вдаль на дорогу, по которой приближались два черных силуэта.
– Я знаю, что люди и здесь страдают, – продолжала она, – Но не живут, по крайней мере, в тесных домах на темных узких улицах, и дышат свободнее под ясным небом, радуясь всей этой красоте вокруг.
– Но они не видят всего этого Вашими глазами! Они уже забыли, что небо голубое. Когда нечего есть, не до аромата цветов – от него только хуже.
– Вы просто привыкли видеть страдания людей, так что уже не понимаете, что большинство из них счастливы – ведь есть же счастливые.
– Ох, очень мало!
– О, нет – я верю, их много!
До сих пор неразличимые очертания на дороге приблизидлись, и Ольга смогла разглядеть сгорбленную женщину, которую вёл ребёнок.
Все смолкли при взгляде на женщину. На ней была старая разодранная юбка и чёрная грязная орлеанская куртка, которая, по-видимому была сшита на человека большей комплекции и на путнице просто висела. Большая часть правой ноги была забинтована. Одной рукой та держалась за ребёнка, а другой опиралась на палку, выставляя её вперёд и крепко вдавливая в землю. Лицо сморщено, мутные глаза неподвижны. Она была слепой.
Когда люди приблизились, оборванная девчушка с пожелтевшим лицом и скромным, провалившимся тёмным взглядом остановились и прошептала несколько слов своей матери:
– Где я? Где мы? – вскрикнула та, протягивая перед собой руку, будто пытаясь за что-то схватиться.
– Было нечто болезненное, печальное в этой протянутой руке, в её невидящих глазах, что доктор встал и подошёл к женщине:
– Как дела, Холинова?
Едва слепая коснулась рукой его одежды, отпустила девочку, и та обеими руками обняла доктора.
– Её милостью, пан доктор! Позвольте отблагодарить, пан доктор, разрешите ей поцеловать Вашу руку! Пресвятая Мария Святогорская, это Она послала. Сегодня ночью видела Образ и сказала:
– Анча, сегодня будет нам счастье!
– Куда путь держите, милая? – спросил доктор смущённо. Слепая всё ещё держалась за его руку.
– Куда милосердный Бог направит. Я молюсь Ему каждое утро, читая один раз «Отче наш» и один раз Богородичную. Вот так с Божьей помощью…
– Как ваше здоровье? – прервал ее доктор.
– А, что, болезни – всё от Бога – нога вот подводит, никак не заживает – еле получила от добрых людей тот крейцер.
– Ступай домой, дорогая Холинова… Сегодня у меня в деревне много дел… Как-нибудь зайду… Ступай, ступай!
– Да отплатит Вам Отец Наш Небесный стократ за Вашу доброту ко мне, грешной!
Девушки подали слепой милостыню, и та непристанно рыдая благодарила их, продолжая голосить уже издали.
Ольга смотрела вслед на её темный, оборванный наряд скрывающийся в пестреющем цвете луга. И тут же на лоне дивной природы красу мира накрыла тень человеческих страданий…
И на минуту Ольге показалось, что эта тень упала на цветущий мир, и солнце уже не светило так ясно…
– И здесь страдания… – прошептала она.
– А я что говорил? – с мягким теплом и сожалением спросил Ольгу доктор. Та в волнении встретилась с его взглядом. Это не был прежний испытующий взгляд, то был пристальный, проницательный взгляд, совсем иной, с другой улыбкой – тёплый и душевный. И каким прекрасным показалось ей его лицо!
– Вы были так добры к этой несчастной, пан доктор, – страстно вымолвила она.
– Да ничего особенного. Хлопочу за неё, чтобы пристроить. Негоже с дитём по миру колесить в холода, ночевать в сарае из досок, в сбитой к наспех пристройке, поросшей мхом, к тому же рядом с козой местного пастуха.
– И это возможно! – негодовала Ольга.
– Что именно? Не понял…
– Ночевать человеку с козой…
– Эта коза всё же кормит, молоко даёт, и цены ей нет, потому что спасает жизнь слепой нищенке.
– Какой ужас!
– Да, ужас…
Ольга снова взглянула на доктора. Его лицо опять стало строгим.
Все умолкли.
Лидушка, сплетая венок, всё чаще посматривала на доктора. Тот и ей показался совсем иным, нежели в долгих беседах о политике с её отцом Тогда он бывал таким нудным, что становилось скучно слушать. А порой бывал весел, остроумен до сарказма, чуть не каждого готов был жестоко высмеять. Никогда раньше не обращала она внимания на его добрую, светлую улыбку.. Лидушка пристально рассматривала каждую черту его лица, пытаясь найти в нём что-то особенное, но нет, во взгляде что ли дело?
При этом почувствовала что-то обидное для себя: «Он всё время смотрит на Ольгу. А на меня внимания не обращает. А я тоже хочу такого взгляда – да, такого же!»
И закончив плести венок, весело заключила:
– Но вот и готово! Посмотрите, доктор, красивый?
– Очень красивый! Особенно незабудка, среди белых цветов!
– У меня ещё несколько цветов осталось. Что с ними делать? Поделим их? Ты, Ольга, звонкая, тебе колокольчики, а Вам, доктор, вот сюда эти прекрасные маргаритки!
– Ромашки! – поправила Ольга, и подумала, зачем девушка дарит ему цветы?
– Полюбуйтесь на учительницу! – радостно ответила Лидушка, – Кто назовёт ромашку? Вот маргаритки, по сути похожи, и тоже могут добрым людям погадать. Вот Вы, доктор, гадаете на кого-то по ромашкам: «Любит – не любит!» Только честно?
Ольга с удивлением смотрела на Лидушку. «Как та заговорила с ним! – подумала она. – Что за смелость и откуда взялась? И как по-новому она смотрит на доктора!»
– А не всё равно, на кого я гадаю? – отвечал тот.
– Тогда вот Вам цветок на шляпу!
Доктор подал шляпу. чтобы прикрепить цветы.
Лидушка рассматривала его тёмные волосы и бледный лоб, и её личико озарилось шаловливой улыбкой. Она ловко вскочила на дерево и принялась трясти его ветви.
Десятки белых лепестков посыпались на голову доктора белым снегом.
Тот быстро оглянулся и отыскал взглядом за стволом высунувшуюся светловолосую головку девушки – румяную, смеющуюся всем существом, отражавшимся в блеске искрящихся глаз, улыбке и ямочках на щёчках.
– Не поймаете, доктор, ни за что не поймаете! – бойко дразнилась она из-за тёмного ствола, и доктор не удержался от смеха – её губки так и просили поцелуя!
– Эти весенние цветы быстро опадут, – отвечал он, отряхая цветы с головы.
Ольга невольно рассмеялась с ними, но смех застыл на ее губах. Что-то здесь не так. Что-то её испугало.
Взяла оба венка и спросила у Лидушки:
– Куда отнесём?
– Наверх, в часовню. Я всегда ношу туда венки по дороге домой. Пошли! А Вы куда, пан доктор?
Пойду в Лготек, к больному!
– Как скоро ждать Вас у нас в Дубково?
Тот, молча, поклонился и ничего не ответил.
– Не забывайте нас, доктор, заходите к нам чаще! – крикнула ему вслед Лидушка.
Доктор указал девушкам на тропинку к склону холма.
Тропинка была узкой. Сначала медленно поднималась, а потом резко оборачивалась голым, крутым склоном. Обе девушки молчали. Ольга тихонько шагала за Лидушкой, опустив глаза к земле.
Её мысли блуждали далеко в прошлом.
Мыслями она всё ещё витала над пристанью в Праге и, напрягая память, старалась возобновить в ней картины давно минувшего, которые теперь так остро дали о себе знать.
«Надо же, запомнил! – подумалось ей, – Неужели с первого взгляда вспомнил моё лицо? Да, да, я помню его. Но как он изменился, как стал серьёзнее и мужественнее! Я тогда даже и не думала, что снова встречу того студента. А ещё я тогда сердилась на того молодого воздыхателя, что преследовал меня на каждом шагу. Так был противен. Неужели он тогда влюбился в меня? Похоже на то.
А я? Влюблялась ли я?»
Тут одно воспоминание заставило её улыбнуться.
Ей вспомнилось, как почти весь год она была влюблена в профессора Н. и в ночь перед экзаменом разузнала, что он обручён. И когда на другой день тот задавал ей вопросы, она долго не могла сосредоточиться, всё смотрела на его лицо, слушала его голос, а мысли были лишь об одном, что тот не свободен.
По его предмету она получила «удовлетворительно», хотя знала его неплохо, и это было единственное воспоминание о девичьей влюблённости.
Всё уже перегорело. Да и было ли больно? Совсем нет. Уже двадцать шесть лет!. Почему именно сегодня нахлынули мысли об этом?
Но упрямая мысль: «Как же прекрасно быть любимой!» не отступала.
Лидушка обернулась:
– Чему улыбаешься, Ольга? – весело спросила она
– Да так, просто радостно!
Под ногами что-то хрустнуло. Девушки остановились передохнуть.
– Послушай, Ольга, – начала Лидушка, – Интересно, почему папа вчера сказал, что доктора компрометируют, у него я побоялась спросить. Но хотелось бы понять.
И ступая дальше, прибавила:
– Я же не так глупа, и в прошлом году слышала о многом, но пан священник вчера сказал: «Она и правда сильно сдала!» О ком это ещё, как не о пани Ждарской?
– Какой пани Ждарской?
– Около полутора лет назад приехала сюда чужеземка из Карловиц, никто этой пани не знал, кроме доктора. Старая горничная. Поговаривают, будто доктор частенько к ней наведывался.
– Была вдовой?
– Нет… Говорили, будто ушла от мужа. Была очень больна…
– Совсем?
– Умерла прошлой осенью…
– Ах! Как же так? – Ольга остановилась подавленая.
– О чём ты?
– Ни о чём – просто пришло в голову…
– Чего мне не стоит знать?
– Лицо доктора мне показалось печальным…
– Показалось? Может быть. В конце концов, не всё ли равно?
Они продолжили идти по тропинке. Вот уже почти дошли до вершины холма, в нескольких шагах от часовни.
Отсюда простирался широкий вид вдаль.
Над всеми постройками возвышался Карловиц, но и за ним ещё можно было разглядеть самые дальние горизонты: волнующиеся поля, сутуловатые степи, цветение зелёной весны, ещё обнажавшей тёмные стволы пышных лесов.
Взгляд Ольги, миновав прекрасные образы, остановился на дороге, будто цепляясь за деревеньку, мелькавшую за деревьями.
Лидушка, поймав её взгляд, пояснила:
– Это Лготки. Там можно доктора встретить, он как раз в эту деревню направился. Посмотри на церковь у леса – мы ездим туда по воскресеньям, И Карловиц отсюда виден во всей своей красе. Довольно большой город, там и школа крупная. А вон, рядом – видишь домик с заострённой, высокой крышей? Там доктор живёт.
Она ещё быстро называла ближайшие деревни, а потом поспешно повернулась к часовне, полукруглой кирпичной, со слабо заметной потрёпанной ветром штукатуркой на фасаде. Внутри часовня была выложена каменной плиткой, выбелена и украшена, в отдельной нише стоял большой крашеный чёрный деревянный крест.
Основание Распятия было невероятно громадным, Голова Спасителя была наклонена, но Лик вырезан довольно неумело, хотя искренне выражал боль и страдание.
Над Крестом висел небольшой светильник а у Ног Христа лежал сухой венок.
– Вот сюда, Ольга, – показала Лидушка, прилаживая свой венок, – Последние осенние цветы. А теперь обновим первыми весенними! Какой венок будет следующей осенью?
Осень! Ольга странным образом уже и забыла про это слово. Да и что думать сейчас об осени, когда ещё только весна!
Она чувствовала её своим учащённым сердцебиением, ясной, беспричинной радостью, завладевшей всем её существом, девушка будто сливалась с ароматом цветов в своих руках. Склонившись к ним, она преклонила колени и положила свой венок рядом с Лидушкиным.
– Первые весенние цветы, – шепнула она.
Прошла первая неделя с тех пор как Ольга гостила в Дубково, неделя звеневшая для неё праздниками, полными новых богатых впечатлений.
Каждое утро, открыв глаза, она ощущала себя светло и ясно, то ли от странной деревенской тиши, то ли возможности вдыхать полной грудью свежие ароматы вокруг, постоянно задаваясь вопросом: «Неужели всё это не во сне?»
И постоянно ловила себя на мысли: «Видела бы это мама!..»
Ольге была в новинку привольная жизнь без суеты и спешки, несвязанная никакими обязанностями, где просто своим чередом день за днём наполнялись покоем и счастьем.
Пан советник читал газеты, ездил по делам на заседания в Карловиц, беседовал с управляющим и выезжал на поля; пани Махова с утра до вечера хлопотала по дому.
Пан советник Хавлик женился довольно поздно. Не прошло и полтора года как его счастье оборвалось – о внезапно ушедшей молодости напоминала лишь живая память красавицы-жены – осиротевшее новорожденное чадо.
Он всегда помнил об отказе от полного счастья, а добрая пани Махова согласилась остаться в доме присматривать за сироткой.
Бездетная вдова горячо любила покойную мать Лидушки, сестру своего покойного мужа.
Ведение домашнего хозяйства в большом селе было для энергичной пани главной забавой; гораздо труднее далось воспитание девочки, которой та приходилась тётей.
Её деятельное беспокойство росло тем больше, чем старше становилась Лидушка. Со всеми своими заботами она обращалась к племяннице, частенько сетуя: «К чему мои старания, если папенька всё по-своему скажет!» И девчонка знает, что всё будет так, как ей заблагорассудиться!»
Когда Лидушку отдали в школу в Праге, тётушка принялась присматривать за тем, чему её учит Ольга, и о том, что не удалось исправить по мягкости отца и строгости тёти, тактично умалчивалось.
В начале своего расцвета девушка с присущей ей живостью обильно ведала лишь старшей подруге обо всех своих девичьих снах и мечтаниях.
Но разница в возрасте и характере стала скоро сказываться на дружбе девушек. Дружба эта скорее сменилась неким подобием отношений матери и дочери, в которых более сильная оказывала поддержку более слабой.
Чем больше пан советник наблюдал за дружбой девушек и их влиянием на Лидушку, тем больше уважал и любил Ольгу. К немалой радости и пани Махова воодушевилась принять дорогую гостью. Пан сам показывал Ольге хозяйство и окрестности, часто в сопровождении брата Ондржея.
– Какой-то мой брат недотёпа, барышня! Даже не знает, как к дамам подступиться. В старину и то таких не бывало.
Пан Ондржей всегда краснел, чувствуя свою вину и раскаиваясь, и обернувшись к Ольге безо всякого перехода принимался говорить с ней о недавно вышедших изданиях английской и французской литературы.
Странный человек, этот пан Ондржей, думалось иногда Ольге. Даже в отношении с другими. Казалось, при всём своём радушии к семье, он часто закрывался от неё за словом, улыбкой, а то и насмешкой.
Он жил будто не здесь, рядом со всеми, а в мире своих мыслей, своём особом мире, никому более неведомом.
Часто задумываясь, тот отвлекался и не участвовал в общих разговорах, потом вдруг после молчания-будто вспоминал, об обязанности поддержания разговора и без всякого предисловия вплетал в беседу свою ремарку, что вызывало недоумение, а то и недоверие собеседников, так что мало кто доверял его заумным присказкам.
Пожалуй, только Ольга внимательно выслушивала его замечания, так что тот часто оборачивался к ней в беседе.
Во второй половине дня дамы собирались в саду за рукоделием, иногда пан священник приезжал поиграть с паном советником в шахматы, а иногда к ним заезжал кто-либо из Карловиц или окрестностей.
Пышно цвела сирень, не отставали от неё и каштаны, а птицы заливались весёлым щебетанием в зарослях дубковского сада.
Однажды вот так после полудня, задержавшись с тётей и Лидушкой в саду, Ольга обратила взор к дороге позади сада и громко вскрикнула:
– Боже, дети идут из школы, совсем как мои ученики сейчас в Праге, а я тут прохлаждаюсь!
– Эка невидаль! – проворчала пани тётя, – Значит, надо, чтоб прохладилась! Учись у пана Ондржея, как прохлаждаться!
Пану Ондржею можно, он всё-таки профессор, – ответила Ольга извиняясь.
– Профессор, который не хочет читать лекции..
– Он ежедневно изучает книги.
– Как же, изучает? – усмехнулась тётя.
– И что-то пишет…
– Посмотрим, что он там напишет, – все ненадолго смолкли.
Пани тётя вязала, а Лидушка усердно трудилась над пяльцами.
После паузы Ольга спросила:
– Почему пан Ондржей до сих пор не женился?
– Не женился? А что у этого человека вообще на уме? Никто не знает.
– Но, тётушка, мне кажется, у вас с паном Ондржеем мог зайти разговор об этом, – улыбнулась Ольга.
– Даже в голову не приходило! – отрезала тётя
В этот момент пан Ондржей проходил мимо и остановился в нерешительности, боясь побеспокоить дам.
Пани Махова шаловливо посмотрела на него с едва заметной улыбкой на губах, не предвещавшей ничего хорошего.
– А мы тут как раз о Вас говорили, пан Ондржей…
– Тётушка! – умоляюще зашептала Ольга;. Но тётя лишь отмахнулась.
– Кое-кто интересовался, почему ты до сих пор не женился? – пан Ондржей смутившись, помолчал с минуту, оглядев собеседниц, и ответил с лёгкой улыбкой:
– Пока не было такой мысли!
– Слышала? Мысли не было! – сердито взорвалась пани тётя. При этом смерила Ольгу взглядом так, что ты смутилась, потом рассмеялась, – Ну, не беспокойтесь об этом, пан Ондржей, я пошутила. И Лидушка, и барышня Ольга были бы рады подружиться с Вами.
– Почту за честь! – отозвался пан Ондржей, несколько вызывающе, чем прежде глядя на пани тётю.
– А Вы не забыли, пан Ондржей о своём обещании нам? – быстро нашлась Ольга, – Вы обещали показать нам в лесу детёныша косули?
– Конечно, не забыл.
– И когда это будет?
– Сегодня вполне возможно. На поляне их пять ли шесть. Если всё ещё хотите, можно сходить посмотреть.
– Прямо сейчас?
– Точно так!
И уже через минуту Ольга с Лидушкой в сопровождении пана Ондржея покинули сад.
– Пан Ондржей беседует с девушками, – заметил пан советник, присев за столик под клёном подле пани Маховой и разворачивая свою газету.
– Пошли с ним лес. Девушки хотят посмотреть косуль, – отвечала пани Махова.
– И он согласился? Ну, это прогресс!
И отложив газету, пан советник повернулся к пани Маховой:
– Должен Вам признаться, пани, что эта барышня Ольга хороша, и даже очень!
– Ну и что с того? А то я не знаю! Вся в мою покойную сестру, – раздражённо отмахнулась пани Махова.
– Не сердитесь, пани тётушка, – оборвал её отповедь пан советник, – Но признаюсь, поначалу думал, что вот приедет учительница из города, раскапризничается на все лады, а человека надо женить. Но эта девушка и вправду кроткая. Безо всяких указаний всё мирно решилось. Всегда приветлива, со всеми общий язык найдёт, да и собой недурна…
При этих словах лицо пани Маховой вытянулось:
– Но у этой девушки своя забота, – вздохнула она, – Со своим учительством, так и надо кого-то чему-то научить. Разве это занятие для молодой особы? Вся в книгах и чужих детях. А потом что?
– Но всё можно изменить, пани тётя, она прекрасно повзрослела, похорошела, может и жених найдётся? – и пан советник чуть задиристо взглянул на тётушку, будто ища что-то в её чистом облике, но та отмалчивалась, и он продолжал, – Чего только на свете не бывает! И у медведей в наших лесах сердца пылают. Может и наш старый медведь ещё и….
Пани тётя взглянула на пана советника и засмеялась:
– Полагаете, пан советник? Этот… Вряд ли.
– Да, с этим вряд ли! – согласился пан советник и пробормотал про себя, – Но я всегда говорил, коли его хоть один женский взгляд его заприметит, от него не убудет. Не всё же быть книжным червём! – и он снова погрузился в газету.
Потом снова поднял голову, когда вернулась Лидушка с букетом лесных цветов.
– Ну, как – видели косулю?
– Да где уж там! Дядя всю дорогу философствовал, о том, что было – от сотворения мира до наших дней..
– Ну, ну, так уж и всю…
– По-моему, да. По мне так, целая проповедь. Так всех косулей в лесу перепугать можно! А птицы так красиво пели! Я ему так и сказала: «Дядя, ты своей философией портишь людям прекрасный весенний вечер!»
– Ладно!. А что барышня Ольга?
– Она его защищала, – сказала, что интересно. Но я не думаю, что взаправду. Знаешь, папенька, – прибавила она с веселым смехом, – Если надумаю выходить замуж, первым делом узнаю у жениха, не изучал ли он философию, и если да, то откажу ему, потому что мне и дяди- философа хватит!
Пан советник рассмеялся и погладил Лидушку по голове.
Ольга между тем возвратилась с прогулки в свою комнату, любуясь широтой вечернего неба. До ужина оставалось достаточно времени, и она, набросив лёгкую накидку, выскользнула через заднюю калитку к полю. Повернув на дорожку вдоль склона, мимо часовни, она задержалась на пару шагов по пути к берёзовой роще. Дрожащие кроны берёзок загадочно шелестели, временами им вторил тихий птичий щебет, а из долины и со стороны села слабо доносились оклики крестьян и скрежет плугов, возвещавших конец работ в поле.