Ну вот и не поверь в счастливое число тринадцать. А знаете почему? Да потому, что в наших краях проклюнулось совершенно новое имя в дальневосточной литературе – Татьяна Троценко. Это я говорю с полным основанием, потому как легендарный рассказ «Мамба и Ёнка», преодолев все временные запреты об очередности, ворвался прямо «с колес» на страницы четвертого номера российского литературного журнала «Дальний Восток» в 2013 году.

Вы скажете, ну и что с того? Мы тоже не сразу поняли, с каким явлением мы имеем дело: мало ли авторов пишут в журнал. Потом обратили внимание на то, что сюжеты рукописей Татьяны Троценко своеобразны и, что главное, непредсказуемы, в них особая неповторимая интонация. Это сегодня уже можно говорить о её литературной индивидуальности, непохожести. Если вкратце – её творческий почерк в жанровой непредсказуемости, помноженной на позитивную, слегка ироничную интонацию. Более того, её стиль – постоянный поиск.

Поначалу мы решили, что Татьяна Троценко так и ограничится веселыми рассказами о женской доле вроде упомянутой «Мамбы и Ёнки» (так звали маму и дочку) и еще одним – «Дуня, или Открытая дверь». А не тут-то было, вдруг появилась история в жанре мистического реализма под названием «Недалеко от старого парка» о непростых взаимоотношениях двух… манекенов на витрине. Кстати, за два этих рассказа Татьяна Троценко в 2016 году стала лауреатом литературного творческого конкурса имени Петра Комарова.

Потом мы получили маленькую повесть со странным названием «Низовский, или Попытка биографии». Странно, подумали мы, чего это автора потянуло на рассказ о знаменитом киноактере. Читали мы, читали и вдруг поняли: так это же очень хлесткая сатира на модные глянцевые журналы.

А вот еще один рассказ «Семерка» начинается совсем обычно: «Мне очень жаль, – сказал он мне. И сердце сделало кувырок. – Нам придется расстаться».

Да нет, вы не о том подумали, сотруднице пришлось писать заявление на увольнение. Очень знакомая ситуация. А вот чем история поиска работы закончилась – предугадать нам было уже несложно, подсказали предыдущие произведения: все будет прекрасно и не без чудес.

Ну всё, решили мы, иссякла жанровая палитра нашего непредсказуемого автора. И опять ошиблись. И вот тому подтверждение. Ждет своего часа «Оркестр» – короткий бесхитростный то ли киносценарий, то ли одноактная пьеса о музыкальном коллективе. К этому материалу – короткая приписка: «Почитайте, пожалуйста, вот такой рассказ получился».

Вот тут нас и осенило: для нашего технически образованного автора, профессионально занимающегося очень земными проблемами, сочинительство – это возможность, говоря высоким стилем, воспарить над житейской суетой. А вот совсем безоблачно парить, как это ни странно, не позволяет опыт, который, как сказал поэт, «сын ошибок трудных». Вот и получается соединение возвышенного и земного.

У читателей может возникнуть обманчивое ощущение, что тексты Татьяна Троценко пишет очень легко. Они темповые, музыкальные, часто парадоксальные и при этом с наличием выверенных и точных деталей. Словно ей эти тексты кто-то нашептывает, они льются как бы сами по себе, без напряжений и сомнений. И это прозаику от читателя изысканный комплимент.

Есть у нашего автора еще одна счастливая способность – не только чувствовать слово, но и бережно с ним обращаться.

Нам, сотрудникам журнала, хочется верить в то, что у первой книги талантливого дальневосточного автора Татьяны Троценко будет счастливая судьба. Поверьте, вам предстоит знакомство с хорошей современной прозой, которая не только развлечет вас, но и даст заряд бодрости и оптимизма.

Тамара Савельева,редактор Российского литературного журнала«Дальний Восток»

Мамба и Ёнка

По вечернему городу мимо летних кафе, над которыми висел плотный запах пива, шла, ноздри на ветер, лохматая Мамба в фиолетовом до пят балахоне. Фигурой Мамба напоминала греческую букву лямбду (λ), прической имела конский хвост дикого волоса, полы ее одеяния поднимали смерчики пыли с неметеного тротуара. Шла она с работы домой в пятницу. Впереди ее ждала цыганская свобода до понедельника… и маленькая Ёнка, вон в том доме башней. Платформы ее копыт-босоножек топали, и – раз, раз-раз, дваа, почти готовые сорваться вприскочку. Сумка-торба хлопала по боку.

Лифт не работал, и, взлетая на двенадцатый этаж по пустой лестнице, Мамба дала себе волю скакать через ступеньку, и даже прыгать двумя ногами, придерживаясь за перила.

– Ёнка! Я пришла! – распахнула дверь до упора, хлястнув ее о стену.

– Пришла-пришла! Мама! – зависла на ней Ёнка, попискивая и повизгивая, потащила у Мамбы с плеча сумку. – Что-нибудь вкусненького купила?

– Не-а, – покрутила головой Мамба. – Мы сейчас с тобой по дороге все возьмем.

– На дачу?! – Ёнка широко, как можно широко раскрыла яркие глаза, засветив в них по огоньку.

– Ага, – Мамба потянула через голову бесконечный балахон.

Выпутавшись и повесив его на плечики – мести подолом пол, раз-два переоделась – и стала Мамбой полуспортивной, полудеревенской, в светло-серых брюках, футболке без рисунка с очень коротким рукавом и шляпе соломкой.

– Марш-марш собираться, – пропела она, перешагнув через Ёнкины сандалеты на кухню. И, слепляя себе бутерброд из хлеба и колбасы, слышала, как Ёнка носится по комнате, что-то мягко роняя и на что-то жестко натыкаясь. Перешагнув в обратную сторону через сандалеты, Мамба остановилась в дверях комнаты.

– Красавица, – выдохнула, проглотив кусок, не жуя. – Иди, заколки поправлю.

Остаток бутерброда переправила в Ёнкин требовательно раскрытый рот.

Ёнка замерла, подставив тугой пробор, из-под Мамбиных рук посматривала в зеркало. Красавица, ведь так и есть. Очки сверкали кружочками, хвостики торчали, розовая, чуть коротковатая юбочка топорщилась, гольфы немного сползли, подтянула.

Мамба повесила торбу обратно на плечо, и, через него обернувшись, сказала:

– До свидания, наш домик, не скучай.

– Не скучай, – подпела Ёнка, помахивая в воздухе пятерней и пригарцовывая на месте.

– Спасибо, не буду, – тихо пробасил запертый дом.

По лестнице вниз Ёнка скакала через ступеньку, и даже через две, двумя ногами вместе, придерживаясь за перила. Мамба спускалась солидно, не давая усмешке вырваться из плотно прижатых губ, прикрывая искорки в глазах черными дикими ресницами.

В набитом трамвае, жмурясь на солнце, дотрюхали до конечной и, заняв очередь в ворчливой бесконечной очереди на дачный автобус, побежали в соседний магазин. Там взяли хлеб и батон (притащила Ёнка), несколько упругих сарделек, бульонный желтый кубик, горсть конфет (взяла сладкоежка Мамба), вонючую спираль от комаров (нашла деловитая Ёнка) и, пожалуйста-пожалуйста, вот этот журнал.

– Ну давай, – махнула широко Мамба. – Возьмем.

Очередь на автобус заняли заново, так как их тут не стояло. И Ёнка, одной рукой держась за Мамбу, другой все открывала, прижимая к боку свой журнальчик с феями и принцессами, и немного виновато в него поглядывала.

Мамба, возвышаясь головой над искрящейся конфликтами очередью, тянула трепеща ноздрями ветерок. Уже не городской здесь. Поглядывала на желтый автобус, замерший чуть в отдалении, и крепко сжимала маленькую ладошку в руке.

Автобус подвалил, очередь поднажала, и Мамбу, несмотря на внушительную комплекцию, потащило водоворотом. Ёнку вообще не было видно, но Мамба изо всех сил держала ее, и удержала. В автобус их внесло на совсем неплохое место: на заднюю площадку, подальше от входящих и выходящих, и даже очень удачно прижало к окошку. Так что они провели неплохие полчаса, разглядывая и комментируя домики вдоль дороги, собранные на манер скворечников неумелыми учениками на уроке труда.

***

Подходя к своему участку, Мамба и Ёнка уперлись в застывший посреди узкого проезда расхристанный «Жигуль» соседа Василь Василича. Соседа все звали Василичем, а Ёнка звала Силичем, уверяя, что звучит одинаково. У «Жигуля» были распахнуты все дверцы, и капот, и багажник. Выглядел он жалко. И обойти это бедствие возможности не было. Раскрытые дверцы упирались в дачные оградки. Сам Силич был тут же, он поочередно нырял в каждую из открытых частей своего автомобиля, оставляя на виду только неизменные шлепки из обрезанных сандалет. Выныривал он каждый раз все более растерянный и красный.

– Василич, что у вас случилось? – прокричала Мамба из-за багажника.

Силич вынырнул:

– А чёть его знает! – он дернул плечами, перекосив портрет томной девицы на длинной, почти до колен белой футболке. – Заглох, и все. Зарраза! Десять метров не доехал. – Силич махнул рукой в сторону высоченных добротных ворот с козырьком. Ворота тоже стояли нараспашку:

– С утра с ним бьюсь, маттть… – прошипел он, понижая голос, памятуя о том, что беседует с дамами.

Мамба спустила с плеча торбу:

– Давайте посмотрю.

– Тыы? – недоверчиво и безнадежно протянул Силич, прикрывая все же заднюю дверцу и пропуская Мамбу, за ней пробралась Ёнка. – И Серега, и Дмитрич уже смотрели, бесполезно.

Мамба загородила могучей фигурой капот, склонилась над переплетением трубок, что-то трогала там, напевая. Обернулась. Поискала глазами, увидела разложенные на тряпочке блестящие инструменты, пошевелила над ними пальцами, выискивая, взяла одну железку и удвинулась обратно. Слышались только скрип и постукивания, Силич силился заглянуть через плечо или сбоку, но просвета не было. Ёнка, сделав шаг к забору, объела просочившуюся сквозь штакетник какую-то хитрую сортовую соседскую малину. Потом тихонько погладила машину по крылу. Силич задумчиво смотрел на нее. Мамба вдруг выкинула руку назад, щелкнула пальцами, глухо из-за капота сказала:

– Газани!

Силич послушно, оскользаясь шлепками по траве, рванул в кабину, от спешки неловко дернул ключ, «Жигуль» взвыл и захлебнулся. Силич крутнул спокойней, «Жигуль» после короткого тры-ты-ты-ты чихнул серым дымком и заработал ровно и надежно. Мамба распрямилась улыбаясь, Ёнка засмеялась перемазанным ртом.

– Ах, соседушка, ах, умница! Дай я тебя расцелую! – Силич чертом вылетел из машины, растопырив руки. Мамба, захохотав, увернулась.– Откуда такие умения?

– Да так, – коротко сказала Мамба, вытирая руки тряпицей.

– Ааа, – уважительно кивнул Силич. – А что было-то?

– Неисправность, – уклончиво отвечала Мамба. – Ерунда, больше не будет.

Мамба с Ёнкой подхватили сумку-торбу за две ручки и завернули в свою расхлябанную подвязанную веревочкой калитку. Силич загнал машину на двор. «Жигуль» довольно урчал, Силич захлопывал все дверцы и тоже довольно урчал через штакетник:

– Эх, девчата, ну выручили! Ну спасибо! Что хотите, берите, не жалко. Думал – помру уже возле этого «Жигуля». Мы главное с Кирилычем на рыбалку в ночь собрались. А тут такое. Да-а, чудеса! Ну соседушка! Вы тут заходите, берите, что хотите. Вот, яблочки, малинку хоть всю собирайте.

– Хорошо, хорошо, – отвечала Мамба уже не слушая. Она нашарила немного заржавевший ключ на притолоке и отпирала домик-завалюшку. Ёнка стояла рядом на одной ноге, поджав другую цаплей, о чем-то размышляя:

– Дядя! Силич! А на машине тоже можно покататься?

– Можно-можно, детка, и на машинке, и велосипед внуков вот у меня стоит, катайся, – с разгону щедрился Силич, открывая ворота автомобильного сарая.

– Ёнка, ну хватит уже, – глуховато позвала Мамба из домика. Домик скрипел под ее тяжелыми шагами. – Где наши банки?

– Банки? Ща, мам, они ж под столом стоят! За водой? Ура!

Ёнка помахала «Жигулю» последний раз и побежала за Мамбой. «Жигуль», заползая задом в сарай, все провожал ее взглядом круглых удивленных глаз и помахивал усиком антенны.

***

За водой на колодец любили ходить и Мамба, и Ёнка. Мамба несла пятилитровую банку, Ёнка полуторалитровую бутылку, которую решительно отказывалась положить в пакет и потом всю дорогу то перекладывала ее из руки в руку, то прижимала к себе, но тут же с писком отстранялась. Вода была лед, с глубины. За водой шли по краю дачного поселка по тропинке. С одной стороны сначала вплотную шел лесок, в котором вечно кто-то шуршал страшновато в сереющих, подкрадывающихся еще, сумерках. Потом вдруг возникал заросший глухой прудик-котлован с замшелыми мостками, на которые Мамба категорически не пускала Ёнку: упадешь! Но один раз все же пустила. Крепко держа за руку, стояла на берегу, и Ёнка двинулась по деревяшкам в путешествие на расстояние вытянутой руки. И щурилась, и вытягивала шею. А там в воде видела такое, что Мамбе не расскажет, все равно не поверит. Мамба смеясь пожала плечами:

– Ты видела…

– Откуда ты знаешь? – Ёнка остановилась.

– В очках твоих видно, – улыбнулась Мамба, пощекотав Ёнке травинкой нос, и зашагала дальше.

Ёнка отстала, сняла очки, недоверчиво заглянула. Потерла пальцем свое еле различимое круглоглазое белобрысое отражение, закосилась опасливо на прудик и бегом пустилась догонять Мамбу.

За прудом стояла на развилке просто огромная липа. Она росла наклонно, очень наклонно, могучая и древняя. Ее кора перевивалась буграми мышц, а крона заслоняла листвой все небо над тропинкой и дачу, углом прилепившуюся к ней. Летом в медосбор липа вся гудела пчелами, роняла цвет, а пахла так сладко и душно, что Мамба с Ёнкой застывали на месте и пропитывались запахом насквозь. И потом Ёнка изредка нюхала свою ладошку и жмурилась:

– Ммм, пахнет. Мама, понюхай, – совала ее Мамбе под нос.

И Мамба чмокала эту вечно чумазую лапку:

– Очень вкусно!

На эту липу можно было легко забраться, только немного подрасти. И Ёнка сегодня с удовольствием заметила, что до развилки долезть уже сможет. Но не сегодня, конечно, завтра с утра. И оттуда не спускаться весь день. Да что там, можно так и жить на дереве, в развилке легко поместился бы их домик.

А Мамба опять обогнала Ёнку и, ожидая ее, постукивала себя по ноге пустой банкой. За спиной у нее кривился обветшалый забор, сквозь него пробивалась полынь. Этот участок расползся в стороне от всех на косогоре и порос невысокими сорными корявыми деревьями. Далеко за забором среди деревьев покосился одноглазый домик. Тут всегда была тишь, даже птиц не слышно.

– Ёнка, а помнишь, мы с тобой думали, что тут баба-яга живет?

Ёнка, споткнувшись, сбила шаг:

– Аха, тут не видно никого никогда днем и скрипит что-то, а по ночам свет горит.

– А ты-то откуда знаешь, маленькая болтуша! – поддразнила Мамба Ёнку, сверкая хитрым глазом..

– Ты что?! Мне Алинкина знакомая девчонка рассказывала! – негодуя на неверие, зазвенел голос у Ёнки. – То есть она – Линке, а Линка – мне. Да ты ж сама говорила…

– Тихо-тихо, смотри, сказочница моя, – Мамба придержала ее за плечо, отодвинулась от забора, и Ёнка увидела сквозь редкие деревья на крыльце домишки девушку. Обычную симпатичную девушку босиком и в светлом платье. Та потягивала какой-то провод, спускавшийся с крыши, телевизионный, наверное. Под ногами у нее путался рыжий щенок.

– Уууу, – разочарованно вытянула губы Ёнка. Останавливаться и разглядывать было неприлично, но так хотелось, но и боязно все же. И Ёнка закачалась на месте, не в силах сделать шаг. Мамба расхохоталась и слегка подтолкнула Ёнку вперед по тропинке:

– Идем-идем, не тормози. Мы так до ночи не доберемся.

Девушка и щенок обернулись им вслед. Девушка, скорчив смешливую гримаску, подмигнула щенку, мол, видал. Опять, уже сердитее, подергала провод и вдруг, невесомо зависнув в воздухе, взлетела на крышу, там что-то отцепила, в доме загрохотал телевизор. Щенок повернулся и зашел в дом. И оттуда кто-то басом сказал:

– Порядок!

А Мамба и Ёнка уже подходили к колодцу. Остался позади огород кума Тыквы, до краев заросший перекрученными плетьми с пузатыми фонарями тыкв, и участок Старого Рыбака с цветниками из старых деревянных лодок, и дача Безумного Скворца, где посреди голого участка торчал высоченный шест со скворечником наверху, так загнувшийся от непосильной тяжести, что леток смотрел вниз.

Вот и колодец на углу, настоящий сруб с дышащей стылой влагой глубиной, с изогнутой отполированной ладонями ручкой, крутила которую только Ёнка. Мамба присматривала начеку, чтоб Ёнка не забылась, не отпустила мгновенно раскручивающуюся рукоять. Возле колодца всегда стояли один-два человека, а то и машина, загруженная пустыми бачками. Пережидая, Мамба и Ёнка полюбовались на скачущих от колодца вдоль улицы изумрудных глянцевых лягушат.

– А что будет, если все-таки поцеловать, – задумчиво вопрошала Ёнка, наматывая на палец тугой короткий хвостик.

– А попробуй, вдруг да принц, – кивнула Мамба. – Я вас быстренько поженю и буду к вам в замок на каникулы приезжать. На Новый год. Когда в замке будут завывать сквозняки и призраки.

Но Ёнку такая перспектива немного напугала. Она прижалась к Мамбиному теплому боку.

– Не, мам, давай попозже. Я с тобой хочу.

– Хорошо, – Мамба обвила Ёнку рукой в ярких кольцах и дунула ей в макушку.

Высокий парень в расстегнутой рубашке, посмотрев на великолепную Мамбу, обходительно уступил им очередь и помог перелить воду из бренчащего цепью ведра в их посудины. Он еще посмотрел им вдогонку, может, он и был принц, поцелованный да невыбранный, но Мамба с Ёнкой спешили готовить ужин. Солнце, скатываясь, уже щекотало спину сопки. Все предметы начали приобретать чуть зыбковатые очертания, звуки чуть ярче разносились вокруг.

***

Назад вернулись быстро. С полными банками шли напрямую по поселку, не сворачивая на окраину. По дороге навстречу им прошлепал сухими пятками Силич с удочками.

– Ни пуха, ни пера!

Силич приветственно качнул удилищами.

Пять минут, и Ёнка, вырвавшись вперед, худеньким тельцем бахнула задребезжавшую калитку:

– Я первая финишировала! Как всегда! Я-я-я!!! Я тебя обогнала!

– Н-да, приходится признать, – горестно тряхнула черным хвостом Мамба. – Тебе как победителю достается приз. Вот это вот пустое, местами голубое ведерко. Правда… – Мамба заглянула внутрь, – …немножко с дырочкой. Но ничего, под картошку сойдет.

– Ага, а ты костер разводи! – и Ёнка ураганчиком залетела в сарай, подхватила еще корзинку и маленькую тяпку-царапку и рванула в огород собирать дикоросы, как у них это называлось. Помидоры, огурцы и прочая мелочь росла у них как-то сама по себе, привольно на свободе среди травы. Мамба и Ёнка ходили в свой огород как по грибы и каждый раз, раздвигая траву, удивлялись: надо ж что выросло.

Мамба, захватив из дома спички и плоскую закопченную кастрюльку, занялась очагом. За домом лежала упавшая много лет назад матерая береза. Рядом на вытоптанной полянке слеплена печка из положенных коридорчиком восьми кирпичей, накрытых сверху металлической решеткой. Под хорошее настроение Мамба с Ёнкой отпиливали от дерева толстые кругляши. Мамба колола кругляши на дрова. Ёнка складывала их стопками и накрывала поднатужась листом рубероида. Дрова были что надо, легкие, душистые. Один кругляш оставили под стол.

Мамба вооружилась легким туристским топориком и принялась откалывать от полешков лучинки. Настрогав достаточно, распрямилась:

– Ёнка! Быстрей тащи картошку, остальное – потом!

Отщипнула с березового бока прозрачные завитушки коры, сложила все по порядку в очажок, придавив увесистыми полешками. Полешки не вмещались в печку, торчали с двух сторон кирпичного коридора.

Ёнка прилетела запыхавшись:

– Вот-вот! Картошечка! – вывалила из ведерка на траву клубни. – Дай я попробую зажечь. Вот увидишь, с одной спички щас!

– Ну-ка, ну-ка посмотрим! – заинтересовалась Мамба, протягивая Ёнке помятый коробок.

Исчиркав полкоробка, Ёнка заметно сникла, зачем-то потыкала пальцем в дрова и, в конце концов, неохотно признала:

– Не получится, ты неправильно дрова сложила.

– Поняла, сейчас исправлюсь, – согласилась Мамба, приняла от Ёнки нагретый в руках коробок. – Беги за помидорами, укропа, петрушки не забудь.

И уже вслед прокричала:

– Луку с верхней грядки нащипай!

– Ага-а! – донеслось издали.

Мамба, усмехнувшись, чиркнула спичкой, поднесла к тонкой кудряшке коры, огонек мгновенно закрутил ее дочерна и перескочил на сухой кончик лучины. Через полминуты печурка гудела до края ровным огнем. Мамба чистила гладкие клубни картошки, быстро, не глядя на нож, любуясь елочкой-красавицей, пушистой наседкой растопырившейся на краю полянки. Под этой елочкой Ёнка, вся уколючась, иногда находила подарки. Ёнкиного Деда Мороза не смущало царившее вокруг лето. А один раз там видели приблудного ежа. Мамба сложила в кастрюлю располовиненные картофелины, нарезала крупно сардельки, плюхнула сверху воды из банки. Приняла у подоспевшей Ёнки помидоры, смотри-ка, какой здоровенный вырос, ополоснула их тут же на траву. Порезала в кастрюлю и помидоры, порвала сильными пальцами зелень, посыпала туда же. И поставила кастрюлю на решетку. Закипело очень быстро, в забулькавший густой супец Мамба подбросила золотистый кубик и ушла за ложками. Ёнка шевелила палкой костер, вздымая лохматые клубы пепла.

Суп ели только снятый с огня, прямо из кастрюли. Обжигаться дачным супом входило в ритуал. Вылавливали ложками варево с кусочками сарделек с завернувшейся кожицей, разваренной свежей картошкой, тянули обожженными губами, Ёнка еще хлюпала и причмокивала. Также нужно было хлеб и батон ломать руками, так вкусней.

– Мама, я сейчас еще хлеб пожарю! – Ёнка оставила Мамбу дочерпывать со дна вкусную гущу и побежала нанизывать ломти на шампур и совать в огонь, где они сразу обугливались с одного бока.

– Ммм, пальчики оближешь! Попробуй!

Мамба вежливо приняла обгоревший кусок и пошла жарить сама.

***

Темнело. Тихонько напомнил о себе влажный ветерок. Стало холодней. Слабо светились угли костра. Мамба сполоснула котелок и повесила на ветку сушиться.

– Ёнка, спать будем в домике или на чердаке?

Ёнка приткнулась на чурбачке, вытянув ноги, и что-то еще дожевывала:

– Не знаю, мам. Мы когда спим в доме, мне все время кажется, что кто-то ходит на чердаке, а когда спим на чердаке – что кто-то в домике ходит.

– Ерунда какая, – неодобрительно сказала Мамба, которой тоже все время так казалось.

Далеко за соседскими дачами пело радио, неразборчиво слышались голоса, смех, приносило иногда дымок шашлыка.

Ёнка наконец дожевала:

– Ма-ама, а пошли к Силичу сходим, яблочка хочу, – особым просительным голосом начала Ёнка, вытягивая губы трубочкой. – Ну он же разреши-ил. У него вку-усные.

Мамба оглянулась на соседский забор. Серела за ним громадина дома, не освещенная ни одним огнем.

– Ну дава-ай, ма-ам, пока не темно, а то не видно будет совсем.

– Ну давай, – решилась Мамба. – Только быстро, и сразу спать.

– Ага-ага, – заплясала Ёнка на одной ножке.

– Подожди меня, кофты возьму, а то холодает.

Накинув петлю на свою калитку, сделали два шага по улице и очутились перед высокими воротами Силича, в углу была прорезана калиточка. Маленький аккуратный ключ лежал на столбике ворот. Все у них в поселке закрывалось, как говорится, от честных людей. Воровать никто не воровал, соседи подобрались хорошие, да и казачья охрана работала надежно.

Калитка мягко качнулась, и Мамба с Ёнкой, перешагнув балку ворот, ступили на мощеный плиткой широкий двор. Со двора был заход в гараж и на стекленную веранду дома. В дальнем конце двора калитка в огород, в углу беседка, наглухо зашитая виноградом. Возле такая же как у них, сидела елочка-малютка. Только росла она на специально отведенной клумбе, окруженная свитой неброских колюченьких цветов, подчеркивающих ее юную красу.

– Ух ты, неплохо, – одобрила Ёнка. Она сразу же полезла на ступени веранды. – Мама, представь: я здесь хозяйка, это мой домик, ту-ру-ру!

– Ёнка, марш за яблоком, а то сейчас уйдем.

– Да, иду-иду, ты только постой, посмотри на меня, а то я боюсь, темно.

– Смотрю, беги, – Мамба встала возле дверцы в огород и внимательно смотрела, как Ёнка припустила по деревянным прямым дорожкам к ровным рядам деревьев в конце участка.

Ёнка притащила два яблока в руке, еще у нее топырились оба кармана.

– На, мам, кусай.

– Пошли, Ёнка.

– Ма-ам, ну давай тут посидим на крыле-ечке. А вдруг я не нае-емся.

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5