Записки простодушного. Жизнь в Москве

Работа в Совете министров СССР

Жить на зарплату младшего научного сотрудника, да ещё и с семьёй, да ещё и выплачивая кредит за кооперативную квартиру, было трудновато. Редкой удачей была недолгая работа в Совмине СССР, в составе группы сотрудников Института иностранных языков под руководством Виктора Юльевича Розенцвейга. Я был привлечён к этой работе, когда уже создавалось впечатление, что она будет скоро прекращена (кончалось финансирование?). Алик Жолковский шутил: «Санников на ходу впрыгнул в поезд, который на всех парах шёл под откос».

В нашу задачу входило создание системы автоматической обработки документации. Поступает, например, запрос: «Где производятся детские коляски?» или в другой словесной форме: «Укажите заводы по производству детских колясок» и т. д. И машина должна выдать соответствующую информацию. Нам, лингвистам, эта работа была интересна. К тому же она неплохо оплачивалась. Помню, я, как кандидат наук, получал более высокую зарплату, и меня это немного смущало, потому что мой вклад в дело был не больше, чем вклад «неостепенённых» коллег. Естественно, что я свою кандидатскую прибавку отдавал на общие нужды.

Мы работали с документами в здании Совмина на ул. Горького. Часто обедали там в хорошей и недорогой столовой, а потом переходили в кафе, чтобы выпить крепкого кофе. Результаты работы оформлялись в виде квартальных отчётов. Их мы составляли по очереди. Помню, когда очередь дошла до Жолковского, он написал отчёт в виде акростиха: начальные буквы предложений составили стихотворную фразу:

Плати за эту липускорее и без скрипу.

Но, по чистой совести, это не была липа. Мы делали эту работу с увлечением. Хотя она не дошла (не по нашей вине) до практической реализации, её результаты могли быть использованы в информатике и прикладной лингвистике.

На деньги, полученные в Совмине, я смог купить отличные чешские стулья – взамен стоявшего у нас старья. Когда мы вселялись в новую кооперативную квартиру, у нас не было мебели, и сердобольная сотрудница института, секретарь партбюро, недорого уступила нам свою подержанную мебель. К сожалению, вместе с мебелью мы завезли в квартиру ещё и клопов. На эту тему есть хороший анекдот (из серии так называемых абстрактных анекдотов):

Хозяйка предупреждает гостя: – Не садитесь на этот диван. Там масса клопов. – Почему же вы его не выбросите? – Мы выбрасывали, но они приносят его обратно.

Письма трудящихся

Других дополнительных заработков было мало: иногда рефераты лингвистических работ, иногда ответы на письма трудящихся. За письмо – ответ трудящемуся – плата совершенно мизерная. Это скорее развлечение – до того эти письма были иногда смешны и забавны. Помню, в одном письме предлагалась такая этимология слова марципан: «Слово польское. Пани или паненка, получая из рук пана это кондитерское изделие, благодарили: Мерси, пан!» (В действительности – слово из итальянского marzapane, имеющего арабские корни). Но были и письма, которые заставляли задуматься о точном значении некоторых слов и понятий, например, о воинских чинах и званиях, а также о дворянских титулах в дореволюционной России и об их градации. Я знаю теперь, что барон ниже графа, что штабс-капитан не выше капитана (как я всегда думал), а ниже, что ротмистр – кавалерийский офицер, соответствующий чину капитана в пехоте и т. д.

Что читали и смотрели?

(Интересно ли это вам?)

Уже с пяти лет я был большой книгочей, а в Москве моя любовь к литературе разгорелась с новой силой. Я, провинциал, «открывал Америку», знакомился с творчеством замечательных поэтов – Мандельштама, Волошина, Цветаевой, Заболоцкого. Поразило одно из последних стихотворений измученного сталинскими лагерями, смертельно больного Заболоцкого – искрящуюся радостью жизни, весельем, юмором замечательную «Поэму весны»:

Пессимисту дала ты шлепка, Настежь окна в домах растворила, Подхватила в сенях старикаИ плясать по дороге пустила.…Это ты, сумасбродка-весна! Узнаю твои козни, плутовка!Уж давно мне из окон виднаИ улыбка твоя, и сноровка.    Скачет по полю жук-менестрель,     Реет бабочка, став на пуанты…

Поразили трагическая судьба и стихи Николая Гумилёва, поэта-конквистадора, поэта-рыцаря, поэта-воина, как его называли, – воина не только в стихах, но и в жизни. Участник I мировой войны, доброволец лейб-гвардии Уланского полка, кавалер двух солдатских Георгиевских крестов, потом прапорщик 5-го Гусарского Александрийского полка. Направленный летом 1916-го на излечение в Царское Село, активно участвует в жизни литературного Петрограда: пишет стихи, пьесу «Гондла», проводит творческие вечера в «Союзе поэтов», в феврале 1921-го избран руководителем петроградского отделения Всероссийского союза поэтов. С 1918 г. до гибели входит в состав редколлегии издательства «Всемирная литература». 3 августа 1921-го Гумилёв был арестован большевиками за номинальную конспиративную деятельность. Ряд писателей (говорят, и Горький) пытались его спасти. Безуспешно, 35-летний Гумилёв был расстрелян.

Стихи Гумилёва сразу покорили меня – нравились «мужественный романтизм», введённый им в русскую поэзию и взятый потом на вооружение советскими поэтами, напряжённый лиризм других стихов, например стихотворения «Жираф». Никто, по-моему, не смог в русской поэзии выразить с такой пронзительной силой боль трагической неспособности дать счастье близкому человеку:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взглядИ руки особенно тонки, колени обняв.Послушай: далёко, далёко, на озере Чад         Изысканный бродит жираф.<…>Вдали он подобен цветным парусам корабля,         И бег его плавен, как радостный птичий полёт.Я знаю, что много чудесного видит Земля,Когда на закате он прячется в мраморный грот.Я знаю весёлые сказки таинственных странПро чёрную деву, про страсть молодого вождя,Но ты слишком долго вдыхала тяжёлый туман,Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.И как я тебе расскажу про тропический сад,Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад         Изысканный бродит жираф.

И рядом – шутливые стихи:

Вот девушка с газельими глазамиВыходит замуж за американца…Зачем Колумб Америку открыл?

Ждала меня встреча с замечательной прозой Платонова, Романова, с пьесами Булгакова, Бернарда Шоу.

С жадным вниманием мы приглядывались к современной литературе. В 1962–1963 гг. выходят «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор» Александра Солженицына. Какое глубокое знание деревенской жизни и тюремного быта! Мы вслед за автором проживаем шаг за шагом один день жизни лагерника – с побудки до вечерней поверки. И какая точность и яркость языка!

И ещё одна черта «Ивана Денисовича», отличающая его от замечательных, но невыносимо страшных, ошеломляющих «Колымских рассказов» Варлама Шаламова и роднящая с «Капитанской дочкой» Пушкина. «Не дай Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» – говорит Пушкин. И уж, конечно, не дай Бог видеть сталинские тюрьмы и лагеря. Но Солженицын, как Пушкин, показывает нам эту грязь, этот ужас – с таким тактом, с таким чувством гармонии, что это не производит гнетущего впечатления.

Помню, племянница Булгакова Лена Земская дала нам (на одну ночь!) почитать в машинописи роман Булгакова «Мастер и Маргарита». С каким удовольствием мы с женой Светланой читали роман и думали: «Как жаль, что это никогда не будет напечатано!». И какая была радость, когда в 1966–1967 гг. появилась публикация этого романа в журнале «Москва»!

И – свежая струя с окраин: Василь Быков, Чингиз Айтматов, Фазиль Искандер. И «деревенщики» – Виктор Астафьев, Валентин Распутин. И Василий Белов с его «Канунами». Там нет ещё коллективизации, но это – лишь затишье перед бурей: деревенская Русь обречена…

Большой потерей для нашей литературы была гибель (утонул в Байкале в 1972-м) 35-летнего талантливейшего драматурга Александра Вампилова, автора пьес «Дом окнами в поле», «Утиная охота», «Старший сын» и др.

С нетерпением ждали мы выхода очередного номера «Нового мира» – лучшего журнала того времени. Там был напечатан роман Георгия Владимова «Три минуты молчания» и другие яркие произведения. Интересны были и материалы отдела критики, например, большая и очень глубокая статья Владимира Лакшина о «Мастере и Маргарите» Булгакова.

Среди трескучей соцреалистической халтуры возникали и другие яркие звезды: Юрий Казаков, Юрий Панкратов с его простыми и такими трогательными стихами:

Ты теперь не там живёшьИ не так живёшь.Ты меня не так поймёшь, Так и не поймёшь.

А как мы радовались, смеялись, повторяли как поговорки юмористические сценки из современной жизни: «Помнишь, у Райкина…», «Как это у Райкина?..», не подозревая, что Аркадий Райкин – замечательный чтец, а текст – остроумный, злободневный, смелый (иногда на грани допустимого в СССР) – принадлежит талантливому сатирику Михаилу Жванецкому, о котором Алла Пугачёва остроумно сказала: «Какой же он сатирик? Он сатир, сатирище!». Помню, мне удалось во время командировки в Ленинград выклянчить у администратора театра билет на вечер Райкина. Ни в напечатанной программке вечера, ни в самих выступлениях Райкина ни разу не была упомянута фамилия автора текстов – Жванецкого!.. И конечно, всё это если не с подачи, то наверняка при попустительстве Аркадия Райкина. В «Советском энциклопедическом словаре» (М., 1990) Аркадий Райкин, Герой Соц. Труда, лауреат Ленинской премии, объявляется «создателем остросатирических и лирических портретов», а Михаилу Жванецкому, действительному создателю этих образов, не нашлось места ни в этой энциклопедии, ни в «Литературном энциклопедическом словаре» (М., 1987). Справедливость частично восторжествовала: в «Российском энциклопедическом словаре» (М., 2001) Райкину отводится более скромная роль – «мастер мгновенного перевоплощения», и помещена небольшая статья о Жванецком.

Интересно было окунуться в мир иностранной литературы – и современной (Генрих Бёлль, Ханс Фа́ллада, Эрнест Хемингуэй), и древней (японские пятисложные та́нка и трёхсложные хо́кку (мастером хокку был в XVII в. Мацуо Басё):

О, кленовые листья!Крылья вы обжигаетеПролетающим птицам.

или:

Я шла и шлаК голубой луне, А она всё далёко.

Читая эти стихи, я вспомнил, что в детстве я тоже удивлялся: бегу, бегу мимо луны (спереди справа она, совсем близко!) и никак не могу её миновать.

Открытием был для меня испанский поэт Гарсиа Лорка, расстрелянный испанскими фашистами 19 августа 1936 г. Когда-то он написал пророческие стихи:

Ах, как матери моей мне жалко, сына ей уж не увидеть.

И другие:

Когда я умру, оставьте дверь на балкон открытой.Мальчик ест апельсины.(С балкона его я вижу.)Жнец срезает колосья.(С балкона его я слышу.)Когда я умру, оставьте дверь на балкон открытой.(Пер. Роберта Похлебкина).

В творчестве Лорки очень сильны цыганские мотивы:

      Начинается плач гитары.Разбиваетсячаша утра.      Начинается плач гитары.      (…)О, гитара, бедная жертвапяти проворных кинжалов!

– это Гарсиа Лорка в переводе Марины Цветаевой.

Эти стихи переведены также Владимиром Вуличем:

Начинается плачгитары.Тихо разбилисьРассвета бокалы.      Начинается плачгитары.

– этот перевод мне нравится больше цветаевского.

Стихи Лорки перекликаются со стихами Аполлона Григорьева «Цыганская венгерка»:

      Две гитары зазвенев,       Жалобно заныли.       С детства памятный мотив,       Старый друг мой, ты ли?Басан, басан, басана́ Басана́та, басана́та, Ты другому отданаБез возврата, без возврата…

Листая страницы журнала «Иностранная литература», мы погружались в экзотический мир японской (Кабо Абэ, Акутагава) и латиноамериканской литературы – аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес, Маркесы – трое (!): перуанец Хосе, пуэрториканец Рене, колумбиец Габриэль Гарсиа – автор замечательного романа «Сто лет одиночества».

С большим интересом читали повести бразильского писателя Жоржи Ама́ду («Дона Флора и два её мужа» и другие). Особенно понравилась мне написанная с мягким юмором повесть «Старые моряки», перекликающаяся с романом Альфонса Доде «Тартарен из Тараскона». Советские литературоведы из всех западных (и наших) писателей делали «обличителей буржуазного строя». А герой Жоржи Ама́ду Васко Москозо – просто безобидный выдумщик, поэт в душе, вообразивший себя капитаном. И вдруг ему действительно пришлось командовать судном «Ита»! Всё шло хорошо, поскольку он «доверил» командование старшему помощнику. Однако по прибытии в конечный порт распоряжаться полагалось самомý капитану. На все вопросы («На сколько швартовов зачаливать судно?», «Сколько бросать якорей?», «Сколько тросов?») он отвечал: «Все!». Погода стояла отличная, и все потешались над судном, туго спелёнутым, как младенец, и над его незадачливым капитаном. И вдруг налетела сильнейшая буря. Многие суда затонули или были унесены в открытое море. А «Ита» уцелела, и все восхищались прозорливым капитаном.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.