Очевидец

А двенадцатого числа, назавтра, мы поехали за Мишкой в морг. Привезли его в гробу и поставили в квартире у тестя. Тут же была его мать, Вера Ивановна, жившая теперь на севере города. Сели, горюя об утрате и вспоминая, как ходили когда-то в детский сад, потом в школу, как позже служили в армии.

Потом пришел Петька Обухов. Судьба его пощадила, и человек, не скрывая, радовался. Меня могло тоже задеть, но я старался молчать об этом.

К вечеру мы разошлись, оставив родню одних коротать время. Людмила тоже осталась дома. Она наотрез отказалась ехать в больницу, хотя роды грозили случиться с минуты на минуту. Две фельдшерицы разного возраста постоянно находились в квартире.

Назавтра, едва рассвело, гроб с телом переправили в милицейский полк, установили в вестибюле, а часу в одиннадцатом началась процедура прощания: начальник УВД генерал-майор Лукин направил сюда офицеров, собравшихся из разных концов области. Люди в форме хмурились в сторону гроба. Нелепость происшедшего поражала каждого. Побывав трижды на Северном Кавказе, Козюлин Мишка получил пулю у себя на родине – из газового пистолета, переделанного под боевой.

– Обыскивать надо, – бубнил чей-то голос у меня за спиной. – Говорю, надо обыскивать, прежде чем сажать…

Видел бы этот нудило, как мы сажали Пашу Конькова в машину! Но мужик не видел, и оттого считал себя умнее всех.

В первом часу похоронная процессия двинулась на городское кладбище, к аллее Славы. Людмила на похороны не поехала, поскольку медики в голос упрашивали не ехать ради ребенка.

Поминальный обед состоялся в столовой городка правоохранителей. Народу было много. Мы с Обуховым выпили, по пути домой купили еще бутылку и зашли ко мне. Нас оставалось двое, и мы собирались держаться друг друга.

В голове временами гремел оркестр, доносились удары мерзлой земли о крышку гроба.

Глава 4

А на следующий день мне позвонил дядя Вова Орлов и сообщил новость, что Люда родила мальчика, что с новорожденным всё в порядке, и что молодая мама чувствует себя хорошо.

Я позвонил Пете Обухову, передал новость. Следовало отметить это обстоятельство – навестить роженицу, вручить ей подарки, поздравить и утешить. Однако Петя почему-то отделался общими фразами. Впрочем, сообщил, что в милиции об этом уже известно, что с личного состава собрали сумму денег, и что руководство тоже думает ехать в больницу и вручать подарки.

Я положил трубку. Потом снова поднял, позвонил Орловым и попросил, чтобы они меня взяли с собой, когда соберутся навещать дочь.

– В роддоме сейчас карантин из-за гриппа, – сказала тетка Елена. – Увидитесь позже…

На пятый день я всё же стоял у входа в роддом. В строгом костюме и цветами в руках. Рядом со мной мялся Петя Обухов. На нем тоже был гражданский костюм. Остальные, кто в форме, кто в штатском, стояли по углам. У выхода стояла новая коляска, купленная на собранные деньги, а на улице поджидали два автомобиля, выделенные командиром полка. Сам командир с заместителем были тут же.

Коридорная дверь отворилась, оттуда вышла дама с ребенком на руках. Рядом с ней шагала Людмила. Петя Обухов кинулся к ней, опережая меня.

Однако Людмила прошла мимо него, остановилась напротив меня. Протянула руку и тихо поздоровалась. Потом приняла цветы и велела забрать ребенка у тетки в халате.

– Поздравляю вас, папаша, – по привычке сказала та. Потом спохватилась и стала поправлять положение, но слова прозвучали, и возникла минутная неловкость.

Людмила не заплакала, лишь грустно улыбнулась. И я понял, что целью жизни для нее теперь станет ребенок.

Мы сели в машину и поехали к ее родителям. Ребенок по-прежнему был у меня на руках, а коляска ехала в багажнике служебной командирской «Волги».

У подъезда толпился народ. Всем хотелось узнать, как выглядит женщина, схоронившая мужа и тут же родившая ребенка. А может, я ошибался, и люди собрались у подъезда из чистого сострадания и любви. Милицейский криминалист снимал нас на видеокамеру – цветы, счастливую мать и объемистый сверток в моих руках.

Разумеется, в этот день мы порядочно посидели у Орловых. Обмыли ножки новорожденному, помянули его отца. Всё заодно, потому что сроки совпадали. Девять дней… Уже девять, как не стало Михаила…

– Приходите на сорок дней, – приглашала тетка Елена.

Присутствующие соглашались, а Мишкина мать постоянно плакала и крестилась, глядя на икону Спасителя. Младшая ее дочь, впрочем, почему-то отсутствовала. Этот вертлявый подросток порядком когда-то мне насолил.

– А где ваша Надя? – спросил я у Веры Ивановны.

– Так она же учится далеко – в другом городе… – отвечала та, моргая мокрыми веками.

Глава 5

К концу февраля уголовное дело против Паши-Биатлониста приостановили ввиду назначенных экспертиз, и меня больше никто не беспокоил. Все это время я использовал на благо собственного просвещения. Меня, как будущего адвоката, интересовало не только то, как правосудие было устроено в прошлом, но и то, как люди в то время ладили между собой. И чем больше я углублялся в этом направлении, тем больше удивлялся. Оказывается, и тогда были свои герои в области права, и случались не просто стычки, но и острые столкновения – в том числе, скажем, между министром юстиции и вице-директором департамента.

К тому времени усилилась революционная пропаганда в виде «хождения в народ», среди народа распространилась антимонархическая, антипомещичья литература.

– Драть их надо! – кричали в великосветских салонах, отдаваясь сладким мечтаниям о розге…

Так пролетели у меня почти что два месяца, однако к концу апреля все экспертизы по делу были закончены, и следствие вновь приступило к допросам. Паша Коньков, именуемый в народе как Биатлонист, изо всех сил старался уйти от ответственности, прячась за юридические препоны. Несмотря на его старания, вместо привычной почвы под ним теперь была горячая сковорода, пахло жареным: следователь Вялов не забывал о своих полномочиях, стараясь закончить дело в срок.

Три адвоката, призванных защищать подлеца, тоже вовсю старались. Усердия эти порой заключались в том, что кто-то из защитников не являлся на следственное действие, и Вялову приходилось откладывать мероприятие на очередную дату.

И всё же следственная повозка двигалась. А в РУВД даже успели к этому времени соорудить помещение для анонимных допросов. И как только в стену «зеркальной комнаты» завернули последний шуруп, Вялов в тот же день вызвал меня на очную ставку.

Оставив дипломную работу, я собрался и двинул в сторону РУВД, совершенно не представляя, как войду в помещение. В милиции знали обо мне, как об одном из важных свидетелей, так что уверенности у меня не было никакой, что будет соблюдена полная анонимность.

Биатлонист Паша был негодяем. И мне изо всех сил хотелось посмотреть в его рожу, когда суд провозгласит убийственный приговор. В эффективность правовой системы тогда я сильно верил.

На мне были массивные солнечные очки, и я их не снял, когда вошел в кабинет к Вялову. Но тот узнал меня и сказал, что это я правильно сделал, прикинувшись слепым.

Естественно, эти слова удивили меня. Вялов поднялся из-за стола, подошел к шкафу и вынул изнутри тонкую трость с медным набалдашником.

– Пользуйся, – сказал он. – В сочетании с твоими очками – стопроцентный прикид. А ну, щелкни палочкой, будто идешь по мостовой. Пусть все видят в тебе калеку. Это у них останется в мозгах навсегда. Потом вернешься ко мне и выйдешь опять нормальным.

Предложение было дурацким, но я согласился. Мы вышли из кабинета, спустились вниз и едва не в обнимку прошли площадью к штабу РУВД: «зеркальная комната» располагалась именно там – в специально оборудованном помещении.

Следователь завел меня в небольшую комнату, усадил перед стеной с экраном и вкратце объяснил, чем я должен здесь заниматься, сидя за столом. Передо мной находился микрофон, видеокамера и еще какая-то аппаратура.

– Твой голос будет изменен, – пояснил следователь. – Я сделаю запись на видео, чтобы предъявить суду, так что уж ты постарайся. И не делай самостоятельных телодвижений – сиди, пока я тебя отсюда не заберу. Запомни, о тебе знаю только я.

– И еще Пеньков.

– Кто? Ах да, прокурор тоже знает, хотя это не имеет никакого значения.

За стеной послышалось шевеление.

– Уже привели? – удивился я.

– Это понятые, – пояснил Вялов. – Сначала мы проведем опознание, а потом, когда понятые уйдут, проведем очную ставку. При опознании будут сидеть трое человек, таких же по возрасту, в одинаковой одежде. И даже цвет волос у них будет одинаковый.

Он говорил банальные истины. Однако со мной это было впервые, и меня слегка потряхивало от напряжения.

– Не мандражируй, Коленька, – похлопал меня по плечу Вялов. – Пусть его самого колотит, а мы на него вместе посмотрим.

Он вышел из комнаты и вскоре образовался по ту сторону экрана. Вдоль стены стоял ряд стульев – на них сидели трое мужиков лет под тридцать, среди которых я узнал Пашу. Из него словно бы выпустили воздух, а на лицо наделю маску послушного гражданина. Верьте мне, люди! Верьте, присяжные заседатели! Перед вами жертва несправедливости.

Вялов сел за стол, уставленный аппаратурой. Справа от него находился еще один зеркальный экран, за которым, вероятно, находились понятые, потому что в комнате, где сидел обвиняемый, их не было. Зато тут же сидели, вертя головами, трое защитников – они сидели задом ко мне.

– Сегодня мы проведем опознание обвиняемого, – объявил Вялов и стал знакомить участников следственного действия с их правами и обязанностями. Потом предупредил меня об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и дачу заведомо ложных показаний – его голос звучал из динамика.

Я ответил, глядя в камеру, что от дачи показаний не отказываюсь и расскажу всё так, как видел собственными глазами.

– У нас ходатайство, – дернулась передо мной одна из голов. – Мы желаем видеть свидетеля, задавать ему напрямую вопросы – так поступают во всем цивилизованном мире…

– Действительно, – поддержал второй. – У нас принцип состязательности, и мы не можем защищать обвиняемого при таких обстоятельствах, поскольку не видим свидетельских глаз – может, он врет.

– Лапшу вешает… – добавил чей-то невидимый голос.

– Вот именно.

Защита напрашивалась на комплемент, но я промолчал.

– Еще ходатайства имеются? – спросил Вялов. – Нет? Тогда запишем ваше ходатайство в протокол.

Он придвинул к себе клавиатуру компьютера, наклонился и стал щелкать по клавишам. Потом распрямил спину и объявил, что ходатайство, как не имеющее под собой основания, отклоняется.

– Но как же, – произнесла одна из голов.

Но следователь был неумолим:

– Закон делает приоритетной защиту потерпевших и свидетелей, так что пора бы знать. А теперь приступим к опознанию.

Вялов посмотрел в мою сторону и продолжил:

– Вопрос очевидцу происшествия. Знаете ли вы лиц, сидящих перед вами? Если знаете, то при каких обстоятельствах познакомились?

– Из троих я знаю только одного, сидящего посредине. Его фамилия – Коньков Павел, по кличке Биатлонист. О нем я узнал одиннадцатого февраля.

– По каким приметам вы его узнали? – продолжал следователь.

– Этого борова трудно не узнать, – произнес я, внутренне содрогаясь. – У него на харе написано, что он животное.

Один из лысых обернулся, бегая глазами по зеркальному экрану, но ничего не увидел. И стал орать, что он протестует. Остальные его поддержали.

– Петр Иванович, Петр! – поднял обе ладони Вялов, называя меня вымышленным именем. – Мы же договорились! Понятно: вы сами едва не стали жертвой, но всё же – скажите! По каким приметам вы его узнаёте?

– По носу. Такие носы бывают у спортсменов, а также у людей кавказской национальности, хотя, говорят, такой национальности не существует.

– Можете пояснить?

– Такими носами хорошо дышать при беге на дальние дистанции.

– А! Понятно. И еще по каким приметам?!

– По строению черепа, – вновь не выдержал я. – Подобным рылом хорошо зарываться в землю либо в снег.

Двое статистов, что сидели по бокам от Паши, весело ухмылялись.

– Он это был! – выкрикнул я. – И зовут его Паша Коньков! Больше мне нечего вам сказать!..

– Вот и хорошо, свидетель, так и запишем, – согласился следователь и вновь принялся щелкать кнопками.

– Естественно, он изменился с тех пор, похудел, – продолжил я, – Но это он…

Теперь это был уже не кабан. И даже не поросенок. И это радовало. Паша переживал за собственную шкуру. И оттого исхудал до крайности.

Покончив с опознанием, Вялов приступил было к очной ставке, но адвокаты заупрямились. Им требовался перерыв – покурить, сбегать в туалет, а также поговорить с подзащитным.

– Хорошо, – согласился следователь. – Конвой!

Дверь отворилась, в помещение вошли трое парней в милицейской форме. На Пашу надели наручники, вывели в соседнюю комнату…

Очная ставка наконец началась. Паша гундосил про то, как его, безвинного человека, милиция привезла в ближайший лес.

– На этом месте подробнее, – требовал Вялов. – Привезли, значит, в лес… В какой, если не секрет? И что было дальше?

– Стали унижать мое мужское достоинство, – сочинял Паша. – Что я как бы гомик. Типа, до сих пор не женат…

– Вот оно что, – ухмылялся Вялов. – Гномик…

– Гомик, – поправил Паша. – В том смысле, что голубой.

– Понимаю. Продолжайте…

И Паша продолжил. По его показаниям выходило, что потом его опустили в снегу на четыре конечности и заставили нюхать дорогу.

Следователь качал головой.

– Для чего дорогу-то? – серьезно спрашивал он.

– Вместо овчарки, – пояснил Коньков.

– Этот момент понятен, хотя раньше вы говорили немного иначе. Вас поставили к стенке и хотели расстрелять за неповиновение.

– Это уж как бы позже, потому что сначала с меня просили бабок – я ведь предприниматель. У меня коттедж, и всем кажется, что на таких, как я, можно нажиться…

С грехом пополам Паша обрисовал картину «посещения леса» и приступил к описанию преступления. Тут у него вообще гладко вышло. Тем более что ничего придумывать не приходилось. Поняв, что вырваться из милицейских уз ему не удастся, Паша открыл стрельбу. Выходило, что перед этим ему грозили гестаповские застенки – с пыточной камерой, средневековой дыбой и другими инструментами членовредительства, включая «испанский сапог», а также тиски, надеваемые на голову.

После Пашиных показаний мне предложили задать ему вопрос. И я спросил у фантаста, где находится тот лес, в который его возили на «поправку» здоровья.

– Кажись, это было за Майской горой. – Паша напряг лицо. – Точно. Именно там, потому что мы ехали через переезд, и я его запомнил. Потом повернули вверх – мимо моего коттеджа.

– А куда именно? Налево или направо? – спросил следователь.

– Налево.

– Но там же строения.

– Если оттуда ехать, то будет налево, – крутил Биатлонист.

– И сколько вы там находились? – снова спросил я.

– Около часа, – уверенно ответил Паша.

Это походило на дурной спектакль. Главный герой и его режиссеры никуда не годились. Мои показания были иными, включая момент стрельбы. И это совпадало по времени.

Как бы то ни было, адвокаты битый час мусолили тему поездки в лес, с серьезным видом задавая поочередно то мне, то Конькову одни и те же вопросы. Это походило на выкручивание рук. Вялов терпел до тех пор, пока один из них вдруг не заявил, что подзащитного, вероятно, в лесу изнасиловали, пустив по кругу.

– Очная ставка закончена, господа, – холодно произнес Вялов. И добавил: – Обвиняемый лично ничего об этом не говорит. Закончим на этом. Ходатайства?

Ходатайств не было.

– Вопросы?

Защитники опять промолчали.

Покончив с оформлением протокола, следователь вызвал конвой, и Пашу опять увели.

Дождавшись, когда все выйдут из помещения. Следователь собрал свои вещи, сложил в портфель и выключил аппаратуру. Потом подошел к «зеркалу» и подмигнул мне.

– Как ты там? – спросил он.

– Пока жив.

Вялов отворил дверь. Взял меня под руку и повел длинным и пустым коридором к выходу из здания. В противоположном конце коридора, у двери, ведущей к камерам для задержанных, в мою сторону с любопытством смотрели сразу несколько человек, включая Пашу Биатлониста и троих защитников. Конвой почему-то не торопился заводить арестованного в камеру. Вот вам и псевдоним с анонимностью. Я ровно держал голову и старательно стучал тростью о бетонный пол.

Площадью мы никого не встретили. Поднялись в кабинет Вялова. Здесь я сдал свой «шанцевый» инструмент – трость.

– Очки советую снять, – сказал Вялов. – Слишком они у тебя заметные, но в следующий раз всё же не забудь их прихватить.

Дело это, анонимность свидетеля, для Вялова было новое, так как закон о защите свидетелей еще только обкатывался, так что Вялову по ходу дела приходилось подстраиваться под его требования.

Глава 6

Я возвращался домой, когда в кармане вдруг запел сотовый телефон. Несмотря на привычную мелодию, звук его казался зловещим. Дело в том, что мало кто знал мой номер. День был необычный: я чувствовал себе как выжатый лимон.

Голос в трубке отдавал металлом и требовал изменить показания. Подобные голоса бывают у бригадиров, ментов и придурков.

– Кто со мной говорит, я что-то не въеду? – прикидывался я.

Вопрос мой не был услышан. Голос утверждал, что если я не изменю показания, то на моей поганой жизни можно поставить жирный крест.

– Какие еще показания! – воскликнул я.

Голос кашлянул и продолжил внушать, что мне следует сказать хотя бы о том, что по пути в РУВД милицейский патруль брал Пашу на испуг, обещая отвезти в лес. Словно Паша-Биатлонист мог чего-то испугаться.

– Вы не представляете, о чем говорите! – крикнул я, так что девушка, идущая навстречу, шарахнулась к обочине. – Меня самого потом же посадят!

– Это ничего, – пел голос. – За подобные дела дают мало, зато в кармане у тебя появятся бабки. Ущучил? Скажешь, стояли по пути… Минут пять. Ментам не поверят. Тебе – другое дело.

– А если я откажусь? – набрался я смелости.

– Будешь ходить вперед пятками…

– Послушай, а не пойти бы тебе к дедушке! Или к бабушке!

Голос в ответ что-то мямлил.

– И больше мне не звони, – говорил я, развивая идею. – Сидит под колпаком и еще квакает. Кого ты пугаешь, ставрида маринованная. Не звони мне больше никогда…

– Не туда рулишь, – удерживал меня голос.

– Видал я таких жуков…

Я нажал кнопку отбоя. Кому-то хотелось получить от меня ложные показания, оставаясь в тени. Впрочем, неизвестному абоненту не доставало красноречия, чтобы уговорить меня на этот подвиг. Я продолжил свой путь, твердо веря, что мой друг Миша Козюлин, а также остальные четверо раненых, которых я толком не знал, не заслуживали, чтобы о них вытирали ноги.

Телефон оставался у меня в руке. Не останавливаясь, я тут же набрал номер Пети Обухова. А когда услышал голос, то обо всем ему рассказал – вплоть до того, как вел себя на допросе убийца.

– Прикинь, – возмущался я. – стоило выйти на улицу, как мне тут же звонят и требуют изменить показания. Откуда у них номер моего телефона?!

Петька громко чавкал в трубку, и я не сдержался:

– Перестань жрать, ментовская морда!

Подобное обращение было обычным во время нашей армейской службы во внутренних войсках.

– Надо подумать, – ответил Петька.

– Нет, Обухов, ты мне ответь. Ты ехал с нами тогда, и только случайность спасла тебя от смерти! Откуда утечка информации?!

– Из прокуратуры, – ответил тот уверенным голосом.

– Точно?!

– А ты как считаешь? – вывернулся он. – Я, например, даже не знал, что у тебя сегодня очная ставка. Даже если бы захотел, не смог бы тебя выдать.

Петькины доводы звучали логично. Конечно, не смог бы. Да и сам он проходит по делу свидетелем. Однако ему не звонят, потому что он мент, а взялись за меня.

– Тебя же здесь многие знают, – продолжил он. – И потерпевшие, и свидетели.

– Ты там посмотри. Иногда взгляд выдает человека…

Обухов обещал посмотреть. Мало того, он заверил, что если только на меня опять наедут, то я должен буду ему позвонить, и неизвестный абонент тут же накроется медным тазом.

Слова друга детства легли как бальзам на издерганную душу, и я отключил телефон.

Добравшись до дома, я похлебал супа, съел отбивную котлету и сел за письменный стол. Однако дипломная работа не шла в голову. Паша Коньков был не просто Биатлонист. Это был явный приверженец силовых методов решения проблем, иначе не стал бы стрелять. Подобным поведением, впрочем, не славился ни один из местных бандитов. Паша, выходит, перепрыгнул всех остальных…

Действительно, думал я назавтра, рассказать обо мне мог кто угодно, так что доверять надо лишь Пете Обухову. Проболтаться могли как в милиции, так и в прокуратуре, включая прокурора Пенькова. Показали ему пачку зеленых – у того и слюни вожжой. Ведь он, по сути, оправдывал Биатлониста.

Я набрал номер квартиры Орлова, но чей-то мужской голос ответил, что звонить мне надлежит по другому телефону и продиктовал номер. Перезвонив, я услышал знакомый голос, стал рассказывать о звонке незнакомого абонента и тут понял, что застал Орлова врасплох.

– О подобных случаях, случаях… – тянул он нить разговора. – Мне лишь в кино, в кино приходилось видеть… Чтобы вот так, вот так позвонить и требовать – так что извини. Чтобы взять и начать шантажировать…

– Как мне поступить? – спрашивал я наугад.

– Ну да, это касается моей дочери, и я должен тебе подсказать. Но, если честно, не знаю, Коля. – Он замолчал и потом вдруг оживился: – Звони прокурору. Они же обязаны обеспечить безопасность. Почитай закон, закон, чтобы знать конкретно. Ты понимаешь, о чем я? Чтобы знать права. Прямо сейчас садись и читай, чтобы от корки до корки знать. Там же прямо написано.

– У меня экзамены на носу, а потом защита диплома.

– Так ты, выходит, заканчиваешь? – удивился дядя Вова. – Поздравляю, поздравляю. Заканчиваешь…

Он был словно на автопилоте – и на землю не падал, но и лететь толком не мог. Так себе, парил над землей вместо бабочки.

– Как внук? Как Люся? – спросил я, чувствуя неловкость положения.

В моем голосе, вероятно, слышалась нервозность.

– Людмила? Внук? Гуляю с ними. Частенько… Теперь же тепло стало. И Люде с ним хорошо. Она словно бы горе свое забыла, потому что у нее же теперь забота, ребенок. Оттягивает сын от забот. А то бы, ты знаешь, даже не могу сказать, как она пережила бы.

– Понятно…

– Звони, – сказал Орлов. И тем оборвал наш разговор.

Я попрощался и отключил трубку.

Только я это сделал, как в ту же секунду раздался звонок, и я вновь услышал голос Пети Обухова. У него за прошедшие сутки никаких изменений не наступило – не женился, зарплату ему не прибавили, и новое звание не присвоили.

– Так, может, это? – спросил Обухов. – Встретимся вечерком у девятнадцатой школы? Там кафешка образовалась. Посидим, вспомним…

Я ответил согласием. Складной нож с выкидным лезвием лежал теперь постоянно в кармане – только бы не попасть врасплох.

У меня отлегло от сердца, и я принялся за работу. Целый день я корпел над дипломной работой, к вечеру вышел на улицу и направился в сторону улицы Волжской. Вдоль нее, серединой, здесь проходила старая липовая аллея. Войдя в аллею, я двинул в сторону школы.

Деревья только что распустились, и думалось тут легко.

Глава 7

Свернув с улицы Волжской, я оказался на просторном школьном дворе, поросшем тополями, кленами и липами. От бывшей школы для слаборазвитых детей осталось лишь здание, отданное в аренду под склады для коммерсантов. С северной стороны здесь оказалось летнее кафе, обнесенное стальным заборчиком. Вокруг кафе разрослись акации.

Петьки Обухова в кафе еще не было – там вообще никого не было. Шашлычник еще только разводил мангал. Две официантки и бармен слонялись по залу, обирая по углам паутину и протирая столы.

Потом народ стал потихоньку собираться, запахло шашлыками, а Петьки Обухова всё не было.

Петька-Петух на завалинке протух! Я был готов порвать негодяя на части. Он сорвал меня из дома, а сам не пришел. И когда я уже уходил тем же путем в сторону улицы Волжской, то услышал позади себя свист. А услышав, обернулся, хотя с детства помнил, что оборачиваться на чужой свист – плохая привычка.

Обухов стоял возле кафе, расставив ноги, и махал мне рукой, так что пришлось возвращаться.

Петька, не дожидаясь меня, плюхнулся на пластиковый стул, к нему подошла официантка в зеленом сарафане.

Петька был в форме, и это меня удивило. Явился в «доспехах», чтобы на него пялились со всех сторон.

Я поздоровался с ним за руку и сел напротив.