Рехан. Цена предательства

– А с этими что теперь будем делать? – спросил у командира, стараясь, чтобы голос звучал ровно, и мотнул подбородком на неподвижные тела солдат.

Султан помолчал с минуту.

– Этого, – задумчиво ткнул носком ботинка в Виталин бок, – в деревню… Ахмета оставь с ним, пусть смотрит. Если начнет оживать – полечить, покормить, вымыть – и снова будет готов на продажу. Может, и выживет. А этого… – он с сомнением покачал головой, глядя на бесчувственное Пашкино тело, превращенное старательными боевиками в кровавый хлам, – не знаю, пусть дохнет. Если хочешь, прирежь его сам или отдай его афганцам или тем же арабам, пусть забавляются в свои ножички, – Султан усмехнулся.

– Хорошо, – Усман слушал, торопливо кивая.

Он давно хотел сказать, что оброненная как-то давно ради красивого словца фраза про то, что он не устанет резать головы несущих советскую власть не настолько хороша на сегодняшний день. Но сейчас опять было не до того. Сейчас он мечтал побыстрее очутиться в густых кустах зеленки, подальше от людей, достать уже заправленный ширевом шприц и после укола лежать там, ни о чем ни думая, долго-долго…

И тут, к его изумлению, тело, которое они считали трупом, шевельнулось и издало некий чавкающий звук. Кажется, это кровь под ним чавкнула. Или уже глюки пошли? Нет, не может этого быть…

Глюки были не у него одного. Султан от неожиданности вздрогнул и невольно отступил на шаг.

– Проклятый гяур, – перешел он на позабытый горский диалект, – шайтан тебя раздери! Как это?..

Пашка, лицо все в кровавой маске, начал подниматься. Встал на четвереньки, от боли зарычав, и посмотрел на обоих главарей, разлепляя слипшиеся от крови веки. Лицо исказила гримаса боли, отчего оно приняло совершенно дьявольский вид, и… засмеялся. Хрипло, со стоном, идущим из отбитых внутренностей, из обожженных легких, отхаркивая кроваво-черную слизь, смеялся, не отрывая злых мутных глаз от Султана, что уставился на него, не в силах отвести свой взгляд или приказать кому-нибудь заткнуть пасть этому…

Наконец его передернуло и он сказал нервно:

– Чертов солдат, – в некотором замешательстве посмотрел на Усмана, причем тот заметил, впервые, кажется, огоньки страха в черных глазах, – чертов солдат, угомоните его… Этого тоже туда, с этим, – опять пнул лежавшего без движения Виталю, – может, оклемается.

Сидевшие неподалеку арабы привстали, удивленно горланя что-то на своем и качая головами в тюрбанах. Султан резко развернулся и пошел прочь.

Усман погладил руку в бинте и улыбнулся, глядя на ожившего солдата. Ну надо же, наверное, русский бог благоволит к этому неверному. Он находит в себе силы смеяться перед лицом смерти. Сильный мальчишка. Если бы не оказался здесь, может, далеко бы пошел. А может, еще пойдет… Вспомнил, как он пытался броситься на помощь своему товарищу, когда он, Усман, резал тому глотку. Чем-то этот паренек напомнил Усману себя самого в молодости – таким же презрением к смерти, к боли, непримиримостью к врагам и способностью смеяться в лицо своим убийцам. Его самого… Пусть еще немного поживет.

Новый приступ ломки скрутил позвонки. Усман заторопился. Нельзя затягивать, потом будет еще хуже.

– Эй, что стоите?! – закричал подошедшим бойцам, – обоих в деревню, Ахмета с ними, пусть лечит, кормит, выхаживает. Живыми нужны оба. И все чтобы через полчаса готовы были – идем на запасной лагерь. Четверо вперед, на разведку – от тебя, Бохкорт, – при этом большой усатый боевик согласно кивнул Усману, – тяжелые вещи не брать, их потом привезут или сами вернемся. И хватит ишака под хвост толкать! – выругался он, – Султан и так злой, молитесь.

И с этими словами быстро пошел в сторону зеленки, убаюкивая раненую руку у груди, а второй нащупывая заправленный шприц в накладном кармане разгрузочного жилета. Там сейчас находилось лучшее в мире обезболивающее, шайтан его себе вколи.

***

В следующий раз Пашка очнулся лишь на несколько секунд. Сквозь пелену в глазах смог увидеть немногое. Вроде как он совершенно голый лежит в темном помещении, и тело его совсем чужое – все в кровоподтеках ужасающего вида, черное от побоев, местами вспухшее. И рядом толстая пожилая чеченка, поливающая теплой водой на ноги, содранные до костей кандалами.

Попытался привстать, ощущения начали возвращаться – страшная боль охватила все тело, и он застонал сквозь зубы. Чеченка взглянула на него, сердито прикрикнула, махнув пухлой чистой рукой. И от новой волны боли, захлестнувшей его, Пашка снова отключился.

Когда пришел в себя, первое, что увидел, так это Ахмета, сидящего у стены по местному обычаю на корточках. Тот без тени какой-либо мысли на бородатом лице ловко закидывал очищенные грецкие орехи себе в рот, непрерывно работая челюстями.

– Ну ты и жрать, – понаблюдав за Ахметом какое-то время, подал голос Пашка. Голос получился совсем слабым, таким, что он сам себя с трудом услышал.

– А?.. – встрепенулся бородач. Посланный в рот очередной орех пролетел мимо и застрял в густых зарослях лица, – что ты говоришь?

Быстро поднявшись, он подошел к кровати, на которой лежал Пашка.

– А, очнулся, ай, молодец! – Ахмет хлопнул себя по ляжкам и крикнул в соседнюю комнату, – Марийат!

Появившаяся на пороге та самая толстая тетка всплеснула руками и сердито залопотала на чеченском.

– Говорит, тебе молчать надо, не говорить ничего, – почему-то шепотом сказал Ахмет, опасливо кивая подбоченившейся матроне.

– Пить хочу, – попросил Пашка, облизнув пересохшие губы.

Ахмет сказал несколько слов хозяйке и та, кивнув согласно, величаво удалилась, колыхая формами.

– Тетя моя, – с гордостью сообщил Ахмет, – это, как там… триюродная.

– Троюродная, – поправил его Пашка.

– Ну да, – согласился боевик, – наверное. Она здесь лучший этот… не доктор, но кто лечит всех. К ней отовсюду приезжают, везут всех, она спасает. И вас быстро вылечит, – он с сомнением бросил взгляд на Пашкино тело.

Пашка слушал и оглядывал помещение, в котором находился. Небольшая, без окон, глухая комнатка, две простые низкие кровати, на соседней лежал Виталя. Застелены чистыми ткаными покрывалами, поверх больных – только простыни. В комнатке тепло, наверное, еще топят печку. Или ради них затопили. В углу стояли два больших сундука, совсем древних, если судить по их внешнему виду. Пашка о таких раньше только читал. Один из них был открыт, доверху заполненный тряпьем и одеждой, аккуратно сложенной правильными стопками.

Тут же Пашку одели – в сундуке нашлось солдатское белье – рубашка и кальсоны зимнего образца.

Марийат вновь появилась на пороге, неся в руках маленький кувшинчик. Ахмет взял его у тети и принялся поить солдата. Питье чем-то напоминало морс, теплый, кисловатый, со вкусом каких-то снадобий.

Напившись, Пашка отвалился на подушки.

– Хорошо, – довольно произнес, – спасибо.

Чеченка сердито что-то пробурчала и вышла.

В ожидании перевода Пашка посмотрел на Ахмета. Тот сморщил лоб и слегка покраснел:

– Э-э, пожалуйста, говорит, – выдавил из себя.

Пашка усмехнулся, ничего не сказав. В комнате был такой теплый сухой воздух, что его щеки порозовели. Как ни странно, но чувствовал он себя уже, в общем-то, неплохо. Внутри разливалось живительное здоровье. И это почти домашнее блаженство после всех передряг показалось Пашке по-настоящему неземным. Ничего уже не хотелось, только лежать вот так и слушать, как в теле работают три солнечных шара…

Ах, да! Три шара – в голове, груди и в животе – вот от чего так хорошо. И, кажется, если бы не они, то вряд ли удалось выжить в этот раз. Правую ладонь вдруг тихонько засвербило и она сделалась заметно горячей. Посмотрев, заметил, что она слегка осветилась изнутри.

Бросил взгляд на охранника. Тот стоял, раздумывая о чем-то своем, при этом уперевшись взглядом в стену. Пашка по какому-то внутреннему наитию протянул руку к лежащему на соседней кровати Витале. И не успел дотронуться, как светящийся клубочек резво вошел тому в область груди, и ощущение горячей ладони тут же пропало. Виталя во сне облегченно, почти счастливо вздохнул.

Ахмет повернулся к нему, заметив движение:

– Не трогай, пусть спит. И ты тоже спи. Завтра, или послезавтра уже братья придут, будем идти, – Ахмет махнул рукой в сторону стены, – далеко, в горы. Надо спать, сил набирать. Марийат вас вылечила, потом, может, кушать захотите.

– А бежать и не думай, – добавил, помедлив, – бесполезно, я охраняю. Побежишь – буду стрелять тебя, а я не хочу, – сказал и нахмурился.

Пашка решил пропустить последние слова мимо ушей.

– Сколько мы здесь валяемся? – спросил он.

Ахмет начал загибать пальцы:

– Ночь, день, ночь, и вот еще день сегодня.

– Ясно, – сказал Пашка, – нормально…

Глаза сами собой начали закрываться, и как он не напрягался, чтобы заставить мозг работать, опять заснул.

Через несколько часов, по его ощущениям, проснулся. В комнате никого не было, кроме Витали. Кашлянул – тихо. Виталя во сне стал заметно лучше выглядеть – синяки пожелтели, он ровно дышал, щеки обрели хороший розоватый оттенок. Да и сам Пашка чувствовал себя намного лучше. Поразительно, но лечение тетушки Марийат очень быстро поставило его ноги. Или шары…

Какие, к черту, шары, одернул сам себя. Навыдумывал себе, параноик.

Надо валить отсюда. Осмотреться сначала…

Осторожно встал. Тело болело в некоторых местах, но вполне терпимо. Бесшумно открыл деревянную дверь…

И прямо на него глядел Ахмет, сидя на стуле за простым, накрытым белой скатертью, столом, и с автоматом на коленях. От неожиданности Пашка чуть не матюгнулся.

– В туалет хочу, – наконец сказал он Ахмету. Благо, что это тоже было весьма немаловажной правдой.

Тот молча встал, указал бородой, в какую сторону идти, сам пошел сзади, на ходу легко коснувшись Пашкиной спины стволом автомата.

И пока Пашка справлял в уличном сортире свои дела, все время ощущал внимательное присутствие Ахмета и его АКСа. Таким же образом вернулись в дом.

Пашка отчаялся. Напасть на здорового, вооруженного Ахмета было безумием. И во всем теле царила слабость, огромная невероятная слабость. Побег срывался. В голове все закружилось и Пашка снова лег на кровать. Виталя все так же дрых.

Неожиданно для себя снова уснул. Когда проснулся в очередной раз, его накормили, отчего он почувствовал себя на седьмом небе. Ахмет сказал, что Виталя тоже просыпался, и тоже чувствует себя нормально. Потом снова заснул, прислушиваясь к своему блаженству сытости и отдыха.

Разбудили его на этот раз шум и голоса в доме. Комната за дверями наполнилась народом и, судя по голосам, их там набилось немало.

Пашка вскочил на кровати, лихорадочно соображая, что же делать. Сердце, вырванное из спячки, бешено колотилось. Виталя беспокойно заворочался, просыпаясь. Решив, что деваться все равно некуда, Пашка решил успокоиться и просто сел, стараясь дышать равномерно. Раз их до сих пор не шлепнули и, более того, отхаживают и кормят, значит, шансы на освобождение пока имеются. Рано или поздно такой случай представится, и вот тогда-то Пашка не упустит его. Ни за что не упустит.

Вот только голова не болела бы так. И слабость поскорее бы уж прошла.

Дверь распахнулась от сильного толчка. На пороге стоял рыжебородый. Увидев отмытого и заметно отошедшего от побоев Пашку, только удивленно покачал головой.

– Ну надо же! – сказал он, – как огурчик. Невероятно!

Внешне Пашка был абсолютно спокоен, хотя при виде Усмана с дружелюбной улыбкой на лице в сочетании с наркоманскими потухшими зрачками его передернуло.

– Ты приготовил для них одежду? – обратился помощник командира к Ахмету на чеченском.

– Да, Усман. Но только обычной одежды для них не нашлось, вся домашняя одежда светлая, и в ночи их будет видно. Тем более, – Ахмет помялся, – я не хотел, чтобы они ходили в одежде моих родных.

– Ну, хорошо, – с легким раздражением выслушал речь охранника Усман, – так что у них за одежда?

– Камуфляжи, из нашего запасника. Я выбирал похуже, – словно оправдываясь, сказал Ахмет.

– Там вся форма новая, – заметил рыжебородый.

Ахмет только опустил голову, засопев.

– Ты правильно сделал, – толкнул его в грудь кулаком Усман, – маскировка должна соблюдаться при любых условиях. Белые пятна мне в отряде не нужны. Подбери им ботинки, шерстяные носки и… наручники с цепочкой. Ты слишком хорошо о них позаботился, – то ли осуждая, то ли хваля, заметил Усман, – они похожи на хорошеньких домашних овечек. Боюсь, что Султану это не понравится. Но он поймет, – подбодрил он вконец расстроенного Ахмета, – ведь так нужно было. В конце концов – это был его приказ.

Ахмет кивнул, исподлобья глядя на рыжебородого.

– Как тебе это удалось? – без особого интереса спросил Усман.

– Тетушка Марийат все делала, я сам брезговал, так, помогал только, – с готовностью отозвался чеченец, – другое дело – женщина.

– Хорошо, – оборвал его Усман, – готовь их к выходу, накорми. Они идти смогут?..

– Смогут, – заверил Ахмет.

– В полночь выходим, – с этими словами Усман вышел из комнаты, на ходу приветливо здороваясь с хозяйкой, тетушкой Марийат.

Через несколько минут перед Пашкой и окончательно очнувшимся Виталей, растерянно моргающим по сторонам, лежали стопкой два пахнущих новым камуфляжа германского образца и две пары берц. Вот и сбылась мечта идиота, подумал Пашка, поменял обувку.

Виталя, тоже чувствуя себя неуверенно в одном нижнем белье, поспешил одеться, по солдатской привычке начиная со штанов и обуви.

Хозяйка принесла два еще горячих лаваша, немного мяса и чистой воды в кувшинчике и парни, забыв на пару минут о тревоге, шагнувшей в комнату вместе с Усманом, смели все с аппетитом. За все это время они не перекинулись ни словом, и только после того, как Марийат унесла большую плоскую тарелку без оставленных на ней крошек, Виталя спросил мрачно уставившегося в одну точку товарища:

– Что мы здесь делаем?

– Глупее вопроса не мог придумать? – отозвался Пашка, – не знаю. Наверное, привели в божеский вид перед продажей. Ты же не забыл, что без пяти минут раб? – насмешливо скосил глаза на Виталю.

– Вот козлы, – тот только страдальчески поморщился, – слушай, я толком не помню ничего. Били, помню… А потом все как-то урывками.

Поднял глаза на Пашку и тихо засмеялся.

– Ты чего? – не понял Пашка.

– Ну и отоварили тебя, – выдавил из себя Виталя, продолжая смеяться тихим истерическим смехом, – у тебя же вся рожа раскурочена, мама родная не узнает. Я проснулся, гляжу – урод какой-то рядом лежит, перепугался.

Пашка усмехнулся:

– Ты на себя-то в зеркало глядел? Думаешь, выглядишь лучше?

– Нет… Нет тут зеркала, – сдавленно заливался Виталя.

Не удержавшись, Пашка тоже засмеялся. Отсмеявшись, почувствовал, как напряжение понемногу отпускает зажатое тело, замолчал вновь. Нездоровое это веселье.

В соседней большой комнате, до того лишь скромно позвякивающей посудой и переговаривающейся негромкими голосами, задвигалось. Застучали отодвигаемые стулья, знакомо забряцало оружие. Слышно было, как боевики поочередно благодарят гостеприимную хозяйку и как она отвечает, называя каждого по имени.

И снова распахнулась дверь. Ахмет, уже одетый по походному, показал взглядом – выходите. Стоящий рядом Усман опять покачал головой.

– Ай, как новые. И смеются здесь сидят, молодцы, – произнес он с улыбкой, и Пашка так и не понял, говорит он то, что думает, или же просто издевается. Склонившись больше ко второму, встал с удобного чистого топчана, который сейчас так не хотелось покидать. Слабость навалилась еще больше. Заныли незажившие раны, болью отозвалось все тело. И все-таки Пашка чувствовал себя отдохнувшим. Поразительно, но он никогда еще не восстанавливался так быстро.

Во двор вышли под надзором Ахмета и приставленных к ним двух страшноватого вида боевиков лет тридцати, что подпихивали пленных стволами в спины. На улице царила непроглядная темень, столь привычная для горных районов. На руках щелкнули браслеты, рядом раздался такой же щелчок. Повисла пристегнутая к браслетам цепочка. Приковали друг к другу, догадался Пашка, хрен куда убежишь с этим балластом. Вот жизнь… У своих ходил в наручниках, у чертей хожу в наручниках. А по концовке грохнут. И улыбнулся. В темноте выражения лица все равно не разглядеть. Вдохнул полной грудью, наслаждаясь чистым, ароматным ночным воздухом.

Где-то неподалеку раздался каркающий голос Султана. Ему ответил рыжебородый, отозвавшись практически сразу. Пашка почему-то решил, что говорят о них.

– Старый ишак, – ругал кого-то командир, – я ему говорю – у них ни царапинки, сильные, как годовалый мул, любую работу делать могут. А он все свое, нет, говорит, мне уже сказали, что вы их почти убили. Зачем, говорит этот шакал, мне эти трупы, они и ложки поднять не смогут после вас. Спихнуть мне их хочешь, чтобы у меня умирали, еще и денег возьмешь? Даже взглянуть не захотел, – мотал он в негодовании бородой, – я его чуть там не прибил. Надо было зарезать осла.

– Нельзя, Султан, – наставительным тоном произнес Усман, – ты ведь знаешь, он – уважаемый человек.

– Кишки ему выпустить надо было, – Султан остывал медленно, – теперь возись с этими… Я им ад устрою, сразу не убью, нет. Будут мучиться. Усман, что молчишь, брат? – спросил, положив руку рыжебородому на плечо. Темнота, немного помолчав, ответила ровным голосом:

– Там видно будет. Идти пора, Султан, дорогой. Все уже готовы.

– Да, пойдем, пожалуй, – Султан закинул автомат на плечо и принялся натягивать на руки перчатки с обрезанными пальцами, – пойдем на гору, на нашу Аккадию*. Отсидимся там, оправимся от этих ударов. В последнее время нам досталось. Обложили, шакалы, наступают… Посидим в родных горах, отдохнем, потренируемся, молодежь поучим, – словно кого-то успокаивая, говорил Султан, – все, с Аллахом, двинулись, – каркнул он погромче.

– Аллах велик, – раздались голоса наемников, и несколько десятков человек, негромко бряцая оружием, двинулись прочь со двора.

В спину Пашке с Виталей уткнулись автоматы, грубо толкая в сторону уходящих. С трудом нащупывая дорогу под ногами, то и дело оступаясь и натыкаясь на камни, пошли вперед. Почти сразу едва различимые контуры домов перестали расплываться в темноте. Вышли из аула. И, по всей видимости, направились вниз к реке. Земля под ногами стала мягче. Осторожно переставляя ноги, порой приходилось чуть ли не садиться, когда склон становился особенно крутым.

Наручники и дергающий цепь Виталя, то и дело оступающийся, очень мешали ходьбе. Сталь впивалась в только начавшие заживать запястья и Пашка, стиснув зубы, тихонько матерился про себя.

Внизу послышался звук бегущей воды и вокруг слегка посветлело. Боевики шли уверенно, было видно, что эта дорога им хорошо знакома. Под ногами появилось много камней, встречались булыжники таких размеров, что Пашка поневоле радовался новым берцам. Если бы их пустили по этой дороге в менее прочной обуви, то с ногами можно было попрощаться – уже в начале пути они были бы разбиты. Они и так еще только покрылись заживляющей корочкой, и сильно болели даже под повязкой, что умело наложила им перед дорогой тетушка Марийат. Кости ныли, и щипало по живому, колясь шерстяными носками.

Показалась сама река. Горная мелководная речушка грозно бурлила, будто пыталась показать, что утопит любого, кто посмеет войти в ее неглубокие воды, и разобьет о камни того, кто, не попусти Аллах, решит перейти ее вброд. Здесь пошли уже быстрее. Изредка бандиты перебрасывались словами, в основном шли молча. Дорога стала намного лучше, Пашка уже начал различать колею, проложенную проезжающими здесь раз в полгода машинами, и пошел по одной из них. Группа шла размашисто и целенаправленно, и Пашка, ослабевший от ран и побоев, порой начинал задыхаться. Витале дорога давалась еще хуже – он тяжело и прерывисто дышал, то и дело оступался, и находящемуся на другом конце цепи Пашке приходилось время от времени упираться ему в спину, подталкивая вперед.

Так легче, с поддержкой. Пашка знал это на собственной шкуре. Монотонная многочасовая ходьба уносила мысли назад, на многие сотни километров от этого места, в не такое уж далекое, в общем-то, прошлое.

*Аккадия – дикая поверхность, захолустье (пер. с чеченского)

***

– Эй, дрищи, что-то давно никого из вас не переводили. В гансы никто не желает? – скривил и без того страшную рожу Старшина.

– Никак нет!!! – рявкнул вытянувшийся в струнку учебный взвод, стоящий чуть ли не на цыпочках по команде «смирно», и снова застыл.

Под бронежилетом ощутимо хлюпало, по носу стекала вероломная капелька пота, щекоча кожу. Измученное «физухой» тело молило об отдыхе, ломило спину, дрожали ноги, но все это было таким глупым и ненужным в сравнении с тем, что происходило сейчас.

– Здесь их пятнадцать человек… Это много, – Старшина повернулся к стоящему рядом инструктору учебного взвода, проводящего сейчас занятия, – я что-то не очень верю, что они все здесь Терминаторы. Один сегодня точно вылетит. А остальные звезды получат за то, что не помогли товарищу удержаться. Так что готовьтесь к вечеру, ушлепки, «кач» буду проводить лично. А сейчас, – он снова повернулся к Инструктору, – задрочить личный состав, и чтобы как минимум один сдох и сам, сам попросился уйти! Мы здесь никого не держим, валите в гансы, там прозябайте.

И неожиданно, как это с ним обычно бывало, рассвирепел и с высоты своего двухметрового роста заорал на весь плац:

– Что, щенки, жизнь сладкая?! Переводиться никто не желает?! Спецназовцами себя почувствовали?! В кибу все!!!

– Хе!!! – пятнадцать человек в один момент приняли стойку на расставленных и слегка согнутых в коленях ногах.

– Не синхронно, уроды! – оскалился в ярости Старшина, – отставить! – и тут же, – в кибу!!!

– Хе!!!!! – на этот раз переход в стойку и выдох получился на загляденье.

Во всяком случае, Старшину устроило. Громила пошел по строю, нанося каждому убийственный удар кулаком в грудь.

И несмотря на одетые тяжелые бронежилеты, маленькие хитрости вроде подавания грудных пластин плечами вперед, чтобы смягчить удар, никто не удерживался в стойке и, как минимум, отступал на шаг, и, как максимум, оседал, сваленный мощным ударом на асфальт.

– Встать! – орал Старшина. Дождавшись, когда боец примет прежнее положение, а долго Старшина никогда не ждал, с наслаждением пробивал его еще раз и переходил к следующему.

За Старшиной шли Инструктор и двое сержантов учебного взвода, также пробивая своих солдат. Некоторое время на плацу слышались только звуки гулких ударов, резких выдохов и сдавленного шипения от боли.

Быстро подошла очередь последнего, Пашки. Среди высокорослых и здоровенных парней своего призыва Пашка казался чуть ли не малышом и стоял по ранжиру в самом конце строя.

– Пашков, дохлятина! – злобно осклабился Старшина. Пашка внутри похолодел, – ты-то у меня точно вылетишь. Набрали в группу детский сад, поубиваю, гондоны! – и сильнейший боковой врезался в Пашкину грудь.

На миг показалось, что листы титанового бронежилета вмялись под костяшками пудового кулака, недовольно брякнув. В грудину вдарила кувалда и в глазах потемнело. Успев на удар резко выдохнуть весь воздух из легких, как учили, Пашка отошел на два шага, чуть не упав на предательски подогнувшихся ногах. Устоял, принял прежнюю стойку.

– Рейнджера из себя корчишь? – насмешливо усмехнулся Старшина набитой кожей дубленого лица, – в кибу! Держи второй…

Все знали, почему Старшина, да и не он один, пробивает духов исключительно в бронежилетах. Без этой защиты последствия удара могли быть исключительно плачевными. В новый удар он вложил свою душу, вломив кулачище в грудную клетку солдата, на две головы ниже его самого.

Второй удар прошел тяжелее. В глазах темнота не отпускала долгих несколько секунд, грудную клетку заломило болью и, как Пашка ни старался устоять, его откинуло на несколько шагов назад и опустило на одно колено. Коснулся рукой чисто выметенного асфальта, второй ощупывая через бронежилет грудь. Мотнул упрямо головой в «сфере», разбрызгивая по сторонам крупные капли пота и, оттолкнувшись от земли, встал, вернулся к строю и принял стойку.

С высоты своего роста Старшина уже не кривил толстые губы:

– Я выбью из тебя весь твой гребаный характер, – почти спокойно произнес он. Неожиданно легко поднял в воздух огромное тело и с разворота послал ногу назад, в Пашку.

Ушира вошла классически, пяткой точно в грудь. Пашку подняло кверху, он ощутил, что неудержимо летит назад, раскинув руки. Вокруг зацепиться было не за что и, пролетев спиной метра три, Пашка хрястнулся спиной на асфальт и еще какое-то расстояние проехал на бронежилете, как черепаха в панцире, раздирая плотную огнеупорную ткань о шершавую поверхность. Старшина, нанеся сокрушительный удар, непринужденно принял прежнее положение из прыжка и довольно засмеялся, наблюдая, как неловко пытается подняться на ноги Пашков, с кряхтением переваливаясь на бок и держась за грудь.