Рехан. Цена предательства

– Чего дергаемся, а?! – на сносном русском прикрикнул на солдат. Заслонил плечами весь проем, отчего в сарайчике стало темно. АКС в его руках выглядел хорошо вычищенной игрушкой.

В сарае стало совсем тихо, лишь большая навозная муха грузно пролетела в окно и тяжело шмякнулась о стену напротив, ловко сделав посадку. И секунду спустя послышался Пашкин мрачный голос:

– Дергаешься ты, а мы просто сидим. И хотим жрать.

От такого ответа детина опешил. Застыл на месте, переваривая наглость со стороны того, кто умолять должен о сохранении ему его никчемной жизни.

Теперь в сарае и поблизости, казалось вообще все вымерло. Заметалась в тесноте помещения муха, стукаясь о глиняные стены, не в силах выбраться из ловушки.

Потом, где-то далеко внизу, на невидимой отсюда стоянке, послышались первые голоса.

В ожидании замер Адриян, перестав наглаживать покалеченную ногу и напряженно уставившись в пол. Виталя сполз от окна на землю, тихонько звякнув кандалами, с изумлением и страхом переводя глаза с Пашки на чеченца.

Один Пашка, казалось, был полностью спокоен, хотя и это наигранное спокойствие было обманчиво. Из головы не выходил вчерашний день. Не уходили мертвые глаза Андрюхи, бьющееся в последних корчах тело… Хотелось умереть вслед за ним, не видеть этого бритого урода с автоматом, не слышать чужие голоса. И в то же время безумно хотелось жить, невыносимо, до боли хотелось ощущать запах прелой соломы, духоту нагревающихся стен, растирать катышки прошлогоднего навоза под ногами и чувствовать эту тошнотворную боль по телу. Кто, как не она, покажет так ясно то, что ты еще, в общем-то, жив…

Когда тишина стала угрожающе гнетущей, детина с автоматом неожиданно для всех расхохотался, обнажив ровные белые зубы, которые могли бы стать предметом черной зависти многих голливудских звезд. Громогласно сотрясая воздух, смеялся, похлопывая ладонью по ствольной коробке АКСа. Да и, честно признался себе Пашка, чеченец не был таким уж уродом, как хотелось бы думать. Скорее наоборот – правильные черты лица, здоровая кожа, ровно обласканная солнцем, крепкая, мощная фигура. Почему не дали Андрюхе померяться силами с таким… вот, в своем последнем бою? Ничем ведь не уступает… Почему впятером, всей этой толпой? Только по одному этому можно смело назвать их всех уродами. Полными и конченными… Что ж ты ржешь-то, жеребец, словно я тебе невесть что смешного сказал?..

На шум появилась еще одна фигура – низкорослый горбоносый боевик средних лет настороженно посматривал на веселящегося детину и на пленников, исподлобья наблюдающих за происходящим. Спросил что-то сиплым, невыразительным голосом. Детина ответил, ткнув пальцем в Пашку и продолжая смеяться. Горбоносый криво усмехнулся и покачал головой. Слегка отстранив детину, вошел в сарай, деловито осмотрел засовы на кандалах, попинал мощные цепи и вышел, промычав что-то себе под нос.

Уходя, бросил несколько слов напарнику. Тот кивнул, шагнул за порог и уселся на пеньке, установленном таким образом, что, сидя на нем, было видно все происходящее в сарае и все находящиеся в нем, как на ладони.

Продолжая время от времени посмеиваться, крикнул Пашке:

– А ты шутник, да, солдат? Смерти не боишься, да?

Пашка пожал плечами:

– Может, и шутник, может, и солдат. А ты что, такой смелый нохч и смерти боишься? – не удержался от того, чтобы не подковырнуть абрека.

– Нет, не боюсь, – потерев заслезившиеся от смеха глаза, ответил детина вполне беззлобно, – не боюсь, но и не хочу ее. А ты хочешь, солдат, ты ее просишь, да?

Пашка решил не отвечать на поставленный вопрос. Вместо этого сказал:

– Смех продлевает жизнь. Ты смейся, смейся. А жрать на самом деле хочется. Вы бы хоть хлеба кусок кинули, раз заперли в конуре, как собак.

– А собаки вы и есть, – сощурил черные глаза детина, – а собакам, как у нас говорят, и собачья смерть, – многозначительно закончил.

Ну-ну, подумалось Пашке, вслух же сказал:

– Не только у вас так говорят. А собак все равно кормят

– Значит, вы еще хуже собак, – сделал вывод детина.

Пашка вздохнул:

– Дело твое, думай, как хочешь. Как нам звать хоть тебя? Начальником, что ли?..

– Э-э, какой я начальник, – загрустил чеченец, – был бы начальник, не сидел бы сейчас с вами. Ахмет меня зовут, – гордо поднял он подбородок, – мой отец так называл, я – старший сын.

– Поздравляю, – Пашка скривил лицо, дотронувшись до свербящего бока, – а младший где, тоже здесь где-то? – спросил полуутвердительно. От боли события вчерашнего дня всплыли с отчетливой ясностью. Пашка заскрежетал зубами.

На вопрос боевик ничего не ответил, нахмурился только, потемнев лицом. Посмотрел на Пашку и отвернулся.

– Ахмет!.. Эй, Ахмет, – окликнул Пашка загрустившего чеченца, – скажи лучше, почему нас сразу не убили?

Виталя с Адрияном одновременно подняли головы – этот вопрос волновал их не меньше.

Ахмет некоторое время молчал, раздумывая, отвечать ли пленным русским. Потом вяло пожал плечами:

– Не знаю. Султан хотел вас там порезать, и Абдалла хотел, чтобы вам все отрезали и в рот запихали, как надо. Усман их, это… отговорил, – нашел нужное слово Ахмет, – меня не было, но Абу говорил, что казнить вас будут, на видео снимать, или еще что, тренироваться, что ли, – многие слова Ахмет выговаривал очень смешно. Например, слово «видео» он произносил, как «видио», с ударением на последней букве. Впрочем, Пашке и остальным прикованным было совершенно не до смеха.

Между тем чеченец продолжал:

– А я так думаю, продадут вас просто, как всех продают. Работать будете, кушать дадут. Хорошо будете работать – может, и отпустят потом.

Сказал, словно успокаивая.

Однако и такая перспектива Пашку не устраивала, хотя сидящие рядом парни немного оживились.

– А где ты был вчера, Ахмет? – решил спросить Пашка, – я не помню тебя.

– Не было меня, – чеченец почему-то отвел глаза в сторону, – не было, – и добавил совсем тихо, но Пашка все же расслышал, – и слава Аллаху – не люблю я этого… всего, – и еще что-то проворчал по-своему, чего Пашка уж никак не смог понять при всем своем желании.

Вполне возможно, что абрек был бы не прочь от скуки еще почесать языком и рассказал бы немало полезного, но тут пришел тот самый горбоносый карлик. Гнусаво пропел напарнику, наверное, что-то типа того, что «пост сдан – пост принят», и занял его место у входа.

Ахмет, встав и потянувшись всем своим пышущим здоровьем телом, довольно крякнул и ушел, бросив зачем-то взгляд на Пашку. Словно хотел сказать что-то, но передумал. Да и что он может сказать, черт нерусский, очередную гадость про убить-зарезать? Наслушались уж, хватит. Может, еще и карлик разговорится, прорвет от безделья?

– Здорово, – язвительное настроение не покидало Пашку, – смена караула?

Горбоносый злобно оскалил зубы и зашипел. Нет, этого в разговоры с пленными явно не затянешь. Похоже, что и русского он не знал.

– Монстр горбатый, – вполголоса произнес Пашка.

– Паха, тише ты, – не выдержал Виталя, – не дразни ты его на хрен.

То ли Пашкина реплика вывела из себя карлика, то ли разговоры между пленными не поощрялись, но, подобрав с земли увесистый булыжник прессованной глины, он с явным удовольствием запустил им в Пашку.

Камень пролетел рядом с головой, с глухим стуком врезался в стену и рассыпался на куски, обдав острыми сухими крошками. И опять горбоносый зашипел, но на этот раз Пашка промолчал, последовав совету Витали.

Тоскливо потянулось время в ожидании чего-то, еще неизвестно чего. Все сидели по своим местам, стараясь без лишней надобности не шевелиться – и чтобы ушибленные места не бередить, и не злить горбоносого. Виталя уже не осмеливался подняться к окошку, после того, как при первом же движении охранник многозначительно направил на него автомат, демонстративно щелкнув предохранителем. Адриян безостановочно гладил ногу, страдальчески сдвинув густые брови.

Пашка, решив не искушать более судьбу, осторожно прилег на бок, привалившись здоровым плечом к стенке. Положив правую руку ладонью на ребра, замер, прикрыв глаза и прислушиваясь к боли. По телу растекалась противная, тошнотворная слабость. Время от времени приоткрывал глаза или один глаз, осматриваясь вокруг. Но в пространстве ничего не менялось. Все в тех же вяло-напряженных позах находились Виталя с Адрияном, и все так же сидел на пеньке карлик, не спуская глаз с солдат и даже, кажется, не моргая.

Утро набирало обороты – солнце поднялось заметно выше, в сарайчике становилось все более душно. Глиняные стены быстро нагревались, спиной Пашка ощущал тепло, но это уже не было то приятное чувство. На лбу и висках выступила испарина. Оторвал руку от ребер, чтобы расстегнуть китель. Горбоносый наблюдал, не отрывая от него колючих злобных глазок. «Козлина какой», – с ненавистью подумал Пашка и вновь прикрыл глаза.

Откуда-то снизу все так же перекликались ленивые голоса. Слышны были привычные звуки металлического щелканья – чистили оружие. Стучали ложки по котелкам. Легким дуновением ветерка, поднявшего изнывающую от жары пыль в сарае, донесло аппетитный запах чего-то мясного. Пашка сглотнул слюну.

Затем все затихло, а некоторое время спустя по окрестностям полился чистый, читающий нараспев голос, время от времени подхватываемый гулом нескольких десятков других голосов.

«Молятся, черти», – равнодушно подумал Пашка. Попытался вслушаться в слова, но, кроме повторяющейся фразы «Аллах Акбар», больше ничего разобрать не смог. И раньше Пашке доводилось слышать, как молятся мусульмане, передвигаясь по центральным и задним улицам местных городов и аулов. Слушал переливчатую песнь муэдзина, находясь в расположении воинских частей и постов, где доводилось стоять. Поначалу это воспринималось, как нечто новое, отличное от того, чем жили русские парни до войны. Экзотика… Потом зачастую вызывало враждебность, нетерпимость – когда грань между мирными и воюющими расплывалась в усталой психике. А потом – просто приелось. Просто стало обыденным, привычным фоном повседневной солдатской жизни.

«Молятся, черти»… Создания своего Бога, еще вчера режущие людей кинжалами и глумящиеся над телами своих противников, сегодня они с утра держат окровавленные ладони в почтительном намазе, смиренно прося Аллаха даровать им… Чего?.. Здоровья, наверное, долгой жизни, счастья детям своим и близким, достатка, безоблачной жизни в раю… и побольше вырезать таких, как Андрюха, Пашка, Толик…

Плечо затекло. Осторожно приподнявшись, перевернул тело таким образом, чтобы опираться о стену другим, но смена позы оказалась слишком болезненной. В голове зашумело, и пришлось поспешно возвращаться в прежнее положение.

Открыв глаза, в очередной раз осмотрелся. Парни смирно сидели на своих местах, слушая гул голосов внизу. Скосил глаза на горбоносого. Тот тоже читал молитву, произнося слова одними губами. По опыту Пашка знал, что верующие боевики слабы при общей молитве, а если увлекутся и уйдут в транс, то и полностью беззащитны. Хоть и положено рядом оружие, но, улетая, они не замечают ничего вокруг. Можно брать голыми руками.

Пашка усмехнулся. Когда-то, в общем не так уж давно, он усмехнулся похоже, так, как сейчас, при воспоминании об этом. Только обстановка была другая, другие люди были рядом. И сам Пашка был другой. Однажды на операции в зеленке они наткнулись на троих глубоко ушедших в молитву боевиков. Ротный тогда, горящими от удачи глазами, показал своим бойцам: брать голыми руками, без лишнего шума. И собравшись перед прыжком, Пашка услышал шепот верующего православного Грега: «Молятся ведь. Нехорошо как…»

Правда, посты на такие случаи они все-таки выставляют. Вот и горбоносый, не поддаваясь желанию закрыть глаза и с наслаждением вознестись мыслями к Аллаху, насторожился, заметив Пашкино ворочанье. Продолжая беззвучно шевелить толстыми губами, едва заметно двинул ствол АКМа в его сторону, не отрывая пристального взгляда.

«Какого хрена, я же все равно прикован», – устало отвел глаза Пашка и, словно показывая свою мысль, пошевелил огромной неподатливой цепью. Убедившись в очередной раз в ее основательности, снова прикрыл веки.

Чужие, нараспев читаемые слова странно умиротворяли. Враждебная уху молитва успокаивала, или возможно, общее состояние передалось ему. Хотел озлиться на самого себя, но от слабости просто не получилось. Ощутил легкую дремоту, глаза больше открывать не хотелось. Расслабился, решив, что удастся вздремнуть. Или хотя бы заглушить боль и голод, который, несмотря на все пережитое, давал знать о себе резью в желудке.

А сегодня ему еще снился сон… Пашка даже открыл глаза. Снился замечательный сон, пока он валялся без сознания. Какой же это сон – возмутилось что-то внутри. Да сон, сон, убеждал себя Пашка. Несмотря на то, что я помню его весь, от начала и до конца, во всех подробностях. И даже то, что сон был необычный. Цветной…

В голове опять зашумело, поплыли круги перед глазами, и он поспешил их вновь закрыть. Однако, что творит бессознательное в голове, особенно при сотрясениях. Сон, только лишь сон… несмотря на всю взаправдашность происходившего. Поле, лес, воздух, и эта девушка… Мысли унесли его в далекое прошлое, жизнь по ту сторону. Игрушечную, или наоборот, настоящую. Кто скажет?..

***

– Видел, Иванка к тебе липнет? – Ромаха, одноклассник и лучший друг Пашки, ухмыльнулся каким-то особенным образом.

– Да, с ума сошла девка, – отмахнулся Пашка, – Светка увидит, глаза ей выцарапает.

– Эт-то точно, – заржал Роман, – Светка огонь-деваха. Но ты ведь, – он слегка понизил голос, – мог бы с Иванкой и так, втихаря заморочиться. Разок там…

– Да ну, – отмахнулся Пашка, – мне оно надо? Мелкая, одевается, как цыганка, все с платками своими, ну ее. Не мое… наверное. Сам заморачивайся, если хочешь. Светка взбесится, три шкуры рвать будет. Да и вообще… не дело, голову малолетке дурить.

Тут Пашка лукавил. Если перед самим собой, если честно, то Иванка ему в глубине души нравилась. Вроде ничего такого, но… было в ней что-то. Притягивало взгляд…

Ромка досадливо поморщился:

– Не-а, на меня она и не смотрит. Она все время возле тебя вьется. На репетициях так и липнет к тебе, все вокруг ошивается. Девки наши точно ее Светке застучат, ох и жара будет… – потер он руки, словно предвкушая удовольствие. Хитро посмотрел на друга, – да и кто-то, я засек, вполне благосклонно к этому относится, все улыбочки свои клеит. Малолеточке-то…

Пашка с Романом учились в последнем, выпускном классе. Близились экзамены. А к традиционному концерту, запланированному к последнему звонку, готовились заранее, оставаясь после уроков всеми старшими классами. Иногда даже пропускали тренировки по боксу. Всеми владело особенное, весеннее настроение, благодушное и немного щемящее – как-никак десять лет вместе. На репетициях царила доброжелательная атмосфера, ощущалась близость с ребятами, с которыми столько лет провели бок о бок.

Удивительно, почти каждый день из года в год видел их – и ничего, а тут как другими глазами на них смотришь, словно прояснилось что-то. И думаешь – а вдруг не увидишь больше Пашкиного тезку-очкарика, которого в свое время защищал от нападок ровесников? Те любили пошпынять смешного лопоухого мальчишку. А как же они без него теперь, без Пашки – неужели и не вспомнят, замкнутся в колесе собственной жизни? И Ленка Добрякова ни разу не задумается над тем, как могло бы у них сложиться, если бы Пашка в свое время не был бы столь стеснителен и все же решился предложить ей свою дружбу… А не просто два раза проводил домой со школьной дискотеки, пожав ее маленькую теплую ручку своей слегка повлажневшей отчего-то ладонью?..

М-да, от Пашкиной застенчивости к этому времени мало что осталось. На городских дискотеках его уже знали, как завсегдатая-тусовщика и всегда ждали, как незаменимого бойца в любой драке, хоть с чужаками, хоть со своими. Нравы в глубинке суровые. И то, что у тебя внутри, нормальному пацану необходимо порой отстаивать хлестким словом да крутыми кулаками. Иначе заклюют…

Или можно дома сидеть, другие интересы подыскивать.

С девчонками Пашка знался уже близко, более того, в пассии свои записал Светку, на два года его самого старше, статную и разбитную деваху, впрочем, не утратившую своего юного девичьего очарования. А может, это она записала его в свои?.. Не поймешь. Светка гордилась своим избранником и ревновала его к любой юбке. Пашка не мешал ей делать это, зная, что нравится девчонкам. Неглупый светловолосый парень с внимательным, из-под ровных темноватых бровей сине-голубым взглядом. Не высокий, но крепкая, ладная фигура не позволяла этого замечать. В каждом движении сквозило здоровье и жизненная сила. Слегка поджатые губы и ровно очерченный подбородок выдавал в Пашке упрямца, а светлый ежик коротко стриженых волос довершал это впечатление. А когда Пашка улыбался, то перед людьми возникал совершенно безобидный открытый парень, и немногие могли устоять перед этой обезоруживающей улыбкой, прощая ему все прошлые и будущие ошибки. А кто из нас без ошибок? он подозревал. что именно из-за этой улыбки он пользовался некоторым успехом. А из-за чего еще? Так-то в нем ничего особенного не было, так он считал.

На репетициях также готовили свои номера ученики классом младше. Они являлись преемниками класса старшего и таким образом провожали их. На репетициях было прикольно, и все готовились слаженно и с удовольствием. Тем более что после торжественной части и концерта ожидалась грандиозная дискотека, а кто не ждет такого массового развлечения?

В том классе годом младше училась Иванка. Небольшого росточка, миниатюрная стройная девочка с синими глазами. Носик с легкой, едва заметной горбинкой, гладкая кожа, правильные черты лица. Странные и иногда немыслимые прически на голове, да и вообще Иванка почему-то слыла странной девушкой даже среди своих одноклассниц. И особой симпатией в общем-то не пользовалась. Не то, чтобы ее не любили – никто Иванку не игнорировал и не чурался. Но, когда девчонки разбегались по стайкам или ходили гордые парами со своими верными подругами, всегда получалось так, что Иванка оставалась одна.

Даже здесь, на репетициях, дожидаясь выхода своего номера – она вместе с одноклассницами что-то там делала – Иванка или поправляла очередную замысловатую прическу, прилаживая в кресле напротив маленькое зеркальце, либо просто сидела в одном из одиноких кресел задних пустующих рядов.

Пашку почему-то привлекала эта маленькая, вечно одинокая печальная фигурка. Может, оттого, что не похожа на других, может, оттого, что непонятно, о чем думает и что чувствует эта девушка с умным, в общем-то, взглядом. Интересно, каково это – вечно без подруг, без друзей, без полноценного общения? А может, у нее есть кто? Вот чем она занимается дома? Гуляет с кем? А может, она просто красивая…

Однажды, войдя в зал, он замедлил шаг и на мгновение задумался. Иванка сидела на своем привычном месте в самом последнем ряду. Что-то делать в ближайшее время не приходилось. Остановился и бухнулся в кресло рядом. Оно жалобно скрипнуло под ним, а Иванка на своем подскочила.

– Привет, – деловито поздоровался Пашка.

– Ты напугал меня! – придерживая на плечах каких-то пестрых расцветок платок и испуганно переводя дыхание, произнесла Иванка.

Пашка отметил некоторую наигранность и криво улыбнулся.

– Я хотел посмотреть, насколько ты пуглива, – успокаивающе похлопал по ручке кресла, – чего делаешь, скучаешь?

– Да нет, – Иванка опустила глаза, – жду нашего выхода.

Пашка и сам давно видел, что Иванка к нему не совсем равнодушна. Это часто проявлялось – и когда ее щеки розовели под его внимательным взглядом, и как в его присутствии она старалась быстро и незаметно поправить прическу. Когда проходил мимо и зачем-то оглядывался, то ловил на себе ее взгляд.

Более того, отмечено было, что она ходила на все соревнования по боксу, в которых участвовал Пашка. Может, это и объяснялось простой любовью к спорту, но и факты здесь не главное – Пашка чувствовал… И не знал толком, как на все это ему смотреть. Возможно, если бы Иванка была бы к нему холоднее, он и сам бы первый увлекся ею. А пока ему и льстило такое внимание, и в то же время слегка раздражало.

– А, ну-ну, – сказал Пашка, вытягивая крепкие ноги под кресло, стоящее впереди.

– А ты когда на сцену? – в свою очередь поинтересовалась Иванка. Она так и сидела – с прямой спиной, в пол-оборота к Пашке, держа свой платок за концы у груди.

– Да еще не скоро, – нехотя ответил Пашка. Он уже начал жалеть, что подошел. Что-то мешало вести легкую, ни к чему не обязывающую беседу, с кучей дежурных шуток, от которых обычно весело заливались девчонки. Иванка слишком ищуще заглядывала в его глаза, смущалась, когда он смотрел на нее в упор и разговаривая, сохраняла серьезность своих синих глаз. Ее глаза таили какую-то странную, непонятную глубину, от которой становилось неуютно. Обычно девчонки в ее возрасте достаточно понятные, поверхностные…

Разговор становился все более натянутым и вскоре совсем заглох.

– Ладно, солнце, – хлопнул решительно по ручке кресла и встал, – я пойду. Замолчал на мгновение и добавил, – ты смотри, если чего, подходи.

– Хорошо, – слегка покраснев, улыбнулась Иванка.

Пашка замешкался, выпрастываясь из ряда кресел. Уходить, честно говоря, не хотелось, но и оставаться уже не было возможности. Какая у нее все-таки приятная улыбка. И зубки, беленькие такие… Улыбалась бы чаще, глядишь, не сидела бы одна. Наверняка…

Он и думать не мог, что девчонка воспримет его слова так буквально. Теперь она все время находилась где-нибудь поблизости, подходя к нему в любой мало-мальски удобный момент. Не то чтобы она навязывалась, торчала постоянно рядом и преданно заглядывала ему в глаза. Нет, Иванка ему не мешала. Ее не было, когда он с кем-нибудь разговаривал или находился в компании. Уходила совсем, если он бросал на нее против своей воли недовольный взгляд, и тогда ее не было видно день или даже два. И все же внимание девушки одновременно и радовало его и тяготило. Время от времени он разговаривал с ней о всяких пустяках, но, завидев понимающие ухмылки пацанов, хмурился и спешил закончить разговор. Получалось так, что вроде бы он сам предложил ей свою дружбу, а общаться, как с друзьями, уделять сколько-то времени оказывалось невозможным. Дурацкая ситуация… Девушка вроде бы все понимала, но отказываться от его персоны, несмотря на Пашкино свинское поведение, просто не хотела. И Светка опять же…

Девчонки и одноклассницы посмеивались, глядя на Пашкину мину в Иванкином присутствии, а парни открыто подначивали кореша.

– Смотри, она хочет тебя, – лыбились присущей этому возрасту идиотской улыбкой, – сделай ты ей маленькое счастье… Не желаешь ее видеть – отошли куда дальше, и делов-то.

Пашка на подобные высказывания отшучивался или просто молчал.

Но как-то, когда после репетиции Иванка предложила проводить его, Пашку, до дома, он возмутился. Вот-вот должна была подойти Светка, настроение было ни к черту, и несколько пропущенных тренировок вносили разлад в отлаженную жизнь. А тут еще эта…

– Ты в своем уме!? – отчитывал он стоящую перед ним девчонку, – не кажется ли тебе, что обычно все происходит по-другому, что обычно пацаны девчонок провожают, а не наоборот?

Иванка слушала, грустно хлопая длинными, не очень умело накрашенными ресницами. Или тушь просто плохая, паленая. Где в городке хорошую косметику достанешь?

– У меня ведь девушка есть. Как будто ты не знаешь, – продолжал разоряться Пашка, – как ты думаешь, как она отнесется к тому… если увидит меня с тобой?

Поникшая фигурка грустно пожала плечами:

– Мне все равно, – произнесла, – думаю, она все поймет.

– Она все поймет?!! – Пашка накалялся, – тебе все равно? Но мне-то – нет! Мне не все равно!

– Паш… – жалобно протянула Иванка, и его запал разом угас.

– Чего? – Пашка устало посматривал по сторонам, покачивая головой.

– Паш, я просто погулять хотела. Ты же не пойдешь сам со мною, я знаю. Тем более я далеко живу. Так я думала хоть пройтись с тобой, проводить.

– Да черт знает что такое! – Пашка взорвался, – погулять она хотела! Короче, иди и гуляй, как хотела, только, пожалуйста, без меня.

С этими словами он развернулся и пошел быстрым размашистым шагом, не оборачиваясь, чтобы не увидеть этого жалобного детского выражения на ее лице. Он не хотел ее обижать, но другого пути отвязаться от нее не было. Наверное…

Спиной почувствовал, что девчонка заплакала, и прибавил шагу, плюнув в сердцах на землю. Сама виновата. Дура…

С того момента прошло уже больше недели. Иванку возле Пашки все это время никто не видел.

– Только мелкой этой мне и не хватало, – сказал он Ромке, – Светка меня и ее сживет со свету. Да и не хочу я ее, ну нафиг.

– Зря, – опять затянул Ромаха, – мелкая она мелкая, а сиськи, видел – во! – показал он руками.