Номинация «Поэзия». Короткий список премии «Лицей» 2019

Номинация «Поэзия»

Короткий список премии «Лицей» 2019

Авторы: Азаренков Антон, Баранова Евгения, Безносов Денис, Васякина Оксана, Герасимова Александра, Горон Евгений, Нацентов Василий, Правкина Ксения, Фет Эгвина, Шалашова Александра

© Антон Азаренков, 2020

© Евгения Баранова, 2020

© Денис Безносов, 2020

© Оксана Васякина, 2020

© Александра Герасимова, 2020

© Евгений Горон, 2020

© Василий Нацентов, 2020

© Ксения Правкина, 2020

© Эгвина Фет, 2020

© Александра Шалашова, 2020

ISBN 978-5-4496-8525-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Антон Азаренков

Отплытие

Там кабинет лечебных процедур,там царство стёклышек, иголок,как в запорошенном саду.Наталья-отоларингологвставляет в носовой проходнегибкий шланг, но я не струшу,за нею повторяя «пааа-рррааа-ход»(не слоге «ход» надавливает грушу,и в голове растет воздушный шарнепо-меща-юща-яся душа).А я на незаправленном снегуназло Наталье уши отморожуи шапку неудобную сниму:так лучше слышно осторожноепостукивание веток, мерный скриппромёрзших досок, свист в газопроводе…Ещё гудок на нашем пароходе.И чаек удаляющихся всхлип.

Небесные ласточки

О.М.

Здесь был дом.Ты проводишь меня на ощупьпо невидимым комнатам, расчерченным на песке.Вот хороший ориентир —два старинных древесных стражапо бокам от «Крыльца».Ты проводишь меня по памяти.Это «Кухня»(и слышно, какналивают стакан шипучий… и гул конфорок).Вот «Прихожая», «Детская», «Папа».Осторожно обходим «Папу».Здесь, кажется, «Телевизор»…Это в тесном кольце новостроек высокий заборпансиона «Небесные ласточки».Он стоит над тобой, как погода,как радужный дождь,прозрачный и неохватный.И у этой черты – знаки ёлочек, грустных кавычекпридомового «Сада».Промелькнёт вслепую маленькая пичуга.Вот качели,красивый ребёнок(это девочка),босоногое па в опрокинутость мокрого неба…Карауля на взлёте,каждый раз озорная собакапрыгает:хочет цапнуть за палец.Клац!Но «Ты» ускользаешь.Всегданавсегдаускользаешь.

«Энциклопедия детских страхов…»

Энциклопедия детских страхов:меня маленьким мама водила в секту.Я до сих пор помню этот запахдешёвой мебели. И все, ктособирался в обычной двушке за чудесамик вечеру обговорённой даты,это толстые женщины с заплаканными глазамии какие-то бородатые.Всё начиналось с магнитофонной проповеди,и, если мешал неугомонно кричащийребёнок, мне иногда давали попробоватьвина из старой церковной чаши.И уводили в другую комнату.Хозяйские дети очень любили,когда большие-и-незнакомыелюди давали нам в руки библии.Мы начинали и спотыкалисьна каждом слове. В уютном шумеза стенкой бубнили про апокалипсиси долго шуршали шубами.То ли от страха, то ли от гордостиона останавливалась на пролётеи говорила: «Когда соберёшься в гости,не рассказывай папе и той – другой – тёте».…Ночью душно даже с открытой форточкой.Из-под курток в прихожей торчат не вешалки, а рога.Часто-часто по сухой и шершавой жёрдочкеперебирает лапками попугай.

* * *

Какой тёплый вечер, мурза вечеров!

И тысячей разных соков

повисла тугая лоза его…

Сушёных едим осьминогов

мы вместе с отцом в придомовом саду

и пьём запотевшее пиво

(как будто предвидя, что в гости приду,

хорошего взял). Половина

восьмого, и он говорит,

жуя. Припозднившийся сводный

калитку скрипучую брат отворит,

холёный подросток Вова.

Мы трое в беседке, в стемневшем саду,

в тревожном приёмном покое.

Но станет чужое родным, когдав тяжёлом небесном разводепрольётся по всем нам одна звезда.– Саша, Антоша, Володя…

«Антошка, Антошка…»

Антошка, Антошка…Будет твоя душакак жареная картошка.Вынут червивый клубень,отмоют и приготовятс пряным чесноком,базиликом душистым.Носят тебя, Антошка,по воздуху за подтяжки —от дома и до работы,от работы до гроба.Сучишь замлелыми ножкамиво сне, а думаешь – по земле.Ох, Антошка, Антоний,Тоша, Антонция, Тонче,Антон Александрович, Тоха —кто ты для них ещё?.. —спи в тёплой персти и прахе,спи до последнего вздоха,спи и не думай,что ты прощён.Па-рам-пам-пам.

Палочка от детского барабана

такое в прощёное не простятэто хуже чем котятэто хуже чем в мелкой лужетакое сделаю ну ТАКОЕох как же у меня трясутся рукия вам тут отвечаю блин всё испорчуа то мир говорите у вас тут правильныйсмотрите тут советские водевилии прочие мультикиговорите халё-ё-ёсий мой и тяка-тякавзрослыеблагополучныеправославныепоначитаются толстых книжекпонавыпускают своих брошюрокнапонапозаканчивают филфакови все такие с переподвыподвертомвот доем свой последнийистекающий тёплым жиромблинчики порву ваш пластмассовый барабанчика в прощёноеа в прощёноепотечет молоко сгущённое

Колыбельная русского кладбища

Ходил, качался в сосновой гуще,ходил заросший.Мерещились сумраки стерегущие…О, гороухща!На старом кладбище, у опушки,лежит брательник,и над евойной крышкой растёт-колышетсяможжевельник.Пришёл и, глядя слезоточаще,достал чекушку.Не спит весною, в сосновой чащечастит кукушка.«Ну, здравствуй, Сенечка», – говорит.Присел, покушал.«И мамка скоро уж», – говорит.Шумит опушка.Трещат стволы на опушке той,трещат, качаясь.Стоят кресты вдоль опушки той,не кончаясь.Ищи, свищи – всё большой страныглухие дебри;шевелит ветер сухой травыпустые стебли.Иди, гляди в горизонт. С трудомиди, шатаясьи в том сиянии голубомр а с т в о р я я с ьГнёздово

«Этой рябью на чёрной воде…»

Этой рябью на чёрной воде…И ноябрьским гулом.Сапогом, поскользнувшимся в борозде,заброшенным лугом.У сквозного забора, в какой-нибудь слободе,под какой-нибудь Вязьмой.Навсегда, навсегда, навсегда-везде.Налипающей грязью —на колёса, копыта и сапоги —чёрной, скользкой.Этим замершим воздухом западни,этой погодой польской.От кольцевого шоссепотусторонним гулом.Под дождем с характерным пшегаснущим поцелуем.И строкою Целана. Ein Dröhnen: es ist…И щавелевым лугом детским,что теперь в полуснеге лежит, нечист,и очнуться не с кем.Этой рябью… и взвесью… и белой мглой.Черно-белым военным снимком.Это же не затменье, а свет контровой!Кто-то, кажется, с нимбом…

Паше Ковардакову

Коммуналку в каком-нибудь Заднепровье,где унижен быт, высосанный из пальца,и в зерцало пеняет само здоровье:повеситься, чтобы выспаться.Пир ночной перманентного Колхозона.Постучится мент – никаких гарантий.На коврах, обоях в разгар сезонаподрагивает орнамент.Где любовь… Только что с любовью?Проползают бабы, замызган Ясперс.Ночью храп и скрежет зубовный,перекур между сном и явью.И орёшь в просвет: «Ерихона б! Землетрясенья!» —в стихаре одеял… Но жестоко утро.Вот и местные фарисеине веруют, ибо и так разруха.

Спальный

НИКИТА МЫ ТЕБЯ УБЬЁМкраснеет надпись на подъезде.То не в подпитии бабьё —то неизбежное возмездье.То мене, текел, упарсинпоследней ночи вавилонасреди черёмух и российгорит в преддверьи перелома.Никита, мы тебя убьём.Храпят усталые хрущобы,и переваривать живьёмгоразды ихние утробы.Из страшной огненной пещина высоту наглядно солнцаего хотя бы утащи,угомони, когда проснётся.

«Когда с неба вопросительно промычит сирена…»

Когда с неба вопросительно промычит сирена,нужно будет отвечать за слова,многочисленные слова —отвечать не словами.Когда медленноспуститсяна развёрнутом звёздном куполеблистательный парашютист,устыдимся своих розоватых складок,но всё равноне издадим ни звука.И даже тогда,когда будут привязывать к нам —к этой, к этой, и к той, и к тому —воздушные шарики,увлекающие в безвоздушную тьмунаших любимых,не поднимем глаза:бойкот.Пусть берут, что хотят.Пусть кидают нам сверху бомбусердобольного солнца с гвоздём внутри.Пусть старается этот экзюпери,мы не слышим пронзительный гул самолёта.Нас не связывает высота.Этот, этот, и тот, и та —мы неслышимнеслышимнеслышим,винтавашего мы не слышим!И тише,тише там.Тсс…

Скольжение

И кто нас в итоге поймёт и полечит?

ни строгие музы в струящихся платьях,

ни музы попроще.

О, не кружевницы, что тише воды,

а нали́вницы случайной браги

брожения ночи.

И даже не эти. Такие есть раны,

такие дыры… —

что льётся из крана, из полного рога

и падает в жадном водовороте,

в вакуумном ча́вке.

И мы почему-то туда утекаем,

где нас, почемучек, – простят ли, утешат?

и крикнет надсадно в тоннель на прощанье

смущённая уточка.

Кардиограмма

в разрезе инжирсолнце, потерянное в АлжиреАльбером Маркеразрежённыйальбомный листи люди тают в пейзажекак портовые дымки́как слякоть пространства вдоль набережнойрекивремёнкогда уже не родилсярадио ретро, радио ностальжикардиовертерне выровнялритм– сбитым дыханиемс вами по-прежнему говоритветер

«Пейзаж по-прежнему спокоен и ленив…»

Пейзаж по-прежнему спокоен и ленив.Плетутся дворники, сплошь беженцы с Донбасса,в костры свои последние подбрасыватьпросроченный новокаин.День-призрак: сон не сон: феназепам.Звонят Покров. Прилипли мухи к стёклам —четыре ноты на стекле: до-ре-ми-фана фоне сна. Зудёж кровоподтёка.Запомнил всё, проникся, наглотался.Спасибо, что остался.14.10.2015, рославльская ЦРБ

«Лунная ночь в квартирке…»

Лунная ночь в квартирке:холодная тень треноги,картинки на всех булавках,столбики на страницах…Зрение меньше веры.Луч из слегка приоткрытой дверистановится толщиною с волосс головы отвернувшейся Ариадны,с золотой поясок Мадонны.Нет, ничего не видел —за глаза хватило намёка(разводы на зеркалах и стёклах,свет на щеке у Ани).Хорошо из меня поэтасерьёзного не получилось.Всё что ни делается – всё к лучшему,как говорят христиане.

Евгения Баранова

«Переводи меня на свет…»

Переводи меня на свет,на снег и воду.Так паучок слюною летплетёт свободу.Так улыбаются киты,когда их будят.Так персонажами Толстыхвыходят в люди.Переводи меня на слух.Из школы в школу.Так водят маленьких старухза корвалолом.Так замирает над гудкомавтоответчик.Переводи меня тайкомна человечий.

«Несоответствия зимы…»

Несоответствия зимы,её пронзительная прелесть,в пересечении прямыхпод снегоборческую ересь,в натёртом дочиста окне,в непротивлении грязице,в ботинок хриплой болтовнес неопалимой голубицей,в коротких встречах, в огоньках,в морозной памяти подъезда,в снежинках, снятых с языка,не успевающих исчезнуть,в таком немыслимом, простом,в таком забытом, изначальном,как будто перепутал дом,а там встречают.

«Когда происходило всякое…»

Когда происходило всякоеи тучи с городом дрались,больной по лестнице Иаковато вверх подпрыгивал, то вниз.То разгонялся мимо ампулы,то ставил йодистый узорна грудь прожаренную камбалы,на вермишелевый забор.Бледнел до творога зернистого,гонял таблеточную кровь.И сердце ухало неистово,как раздраженная свекровь.Просил прощения у капельниц,бахилам вежливо кивал.И думал – как-нибудь наладится.И ничего не забывал.

Дом на набережной

Время уходит.Время.Время всегда уходит.Девочками на пляжепросит не провожать.Путается в тельняшке тканевый пароходик.Падает на лужайку чистый чужой пиджак.Дети кремлёвских спален слушают пианино.Радионяня Сталин ловит остывший дым.Время летит над всеми набережной недлинной.Время летит над нами Чкаловым молодым.Фабрика-комсомолка не выключает примус.Главная рыба рыщет, маленькая клюёт.Скоро шальную шею у головы отнимут.Синий платочек треплет радуга-самолёт.

«Над жизнью плачет индивид…»

Над жизнью плачет индивид,а дом его клюёт,жестяным носиком стучит,бурчит водопровод.Куда-куда ты уходил?Куда-куда пришёл?А человек ревёт, дебил,ему нехорошо.Прости, он дому говорит,я шел, куда нельзя.Я наблюдал метеорит,выпиливал ферзя.Я вырубал газетный лес,я не жалел подошв.Я добирался, я воскрес,зачем меня клюёшь?Затем что слаб, затем что впрок,затем что жизнь легка,что тишиной изъеден бокчто твой, что пиджака.

«Запомни, сын…»

Запомни, сын,льняные крыльяне подчиняются уму,они хрустят небесной пыльюот никого до никому.Они скользят по снежной кашке,глядят на транспорт свысока.Да что там выкройка – рубашка,халат, футболка, облака.Да что там падать – так, катиться,журить прохожих за испуг.На белом теле лебедицывыискивать чернильный пух.

Славе Ставецкому

И ты б заискивал, и ты быне мог расправиться с собой,когда б графитовая глыбавдруг оказалась голубой,когда б сквозь тело вечер хлынул,неудержимый, как пчела,и ты б отыскивал глубины,учился странного желать.И обнаружив нож опрятныйи ванну, полную воды,и ты б давился вероятнойпредотвратимостью беды.Потом курил бы на балконе,следил за падалками звёзд.Да, ты бы понял, ты бы понял,что пережить мне удалось.

«Поезд дальше не поедет…»

Поезд дальше не поедет.Просьба выйти из вагона.Чай, не маленькая. Чаю!с медом, с мятой, с молоком.Черепна моя коробка.Тяжела моя попона.Кто там щёлкает грозою?Кто хрустит дождевиком?Кто мелькает в сиплых тучах,притворившись гражданиномс нижней лестничной площадки?Или, скажешь, не похож?Поезд дальше не поедет.Забирай своё, рванина.И вот этого Ивана,И Степановну – под дождь.И пошли они отрядом,кто с пакетами, кто с внуком,кто с тележкой продуктовой,кто с ровесником вдвоём.И остались только пятна.И осталась сетка с луком.И остался тихий поездпод невидимым дождём.

«Слова текут, как очередь в музей…»

Слова текут, как очередь в музей.Возьми билет, на статуи глазей.Нащупай шаг, привыкни, пристыдись.Не жалуйся смотрителю на жисть.По леднику ступай, по леднику.Посверкивая ножичком в боку.Поигрывая в салочки с людьми.Слова растут – ты с ложечки корми.Молчанием, болезнью, суетой,бескормицей и комнатой пустой.И завистью без толку/без вины.Слова не для тебя тебе даны.

«Туда, где кормят гречкой…»

Туда, где кормят гречкой,где жёрдочка тонка,стирает человечкатяжелая река.И линиями ножек,и кляксой головыон хочет быть продолжентакими же, как вы.Он хочет быть повсюду.Упрятаться, живой,за бабкину посуду,за шкафчик угловой.Работать на контрасте.Плясать издалека.Но не теряет ластикволшебная рука.

Херсон

Солят рыбу. В воздухе прогретомтонкая сияет чешуя.Ловит, ловит паутина ветоксолнечную простынь за края.Мне четыре. Я не знаю способ,как без боя косточку извлечь.Катятся цветные абрикосы.Катятся по небу абрикосы,успевая пятнами обжечь.Год стоит на редкость урожайный.Трут малину, выбирают мёд.Мне четыре. Я узнала тайну.В том окошке бабушка живёт.Робкая старушка золотая.«Съешь три ложки, а потом ложись».Посмотри-ка, вот она моргает.Посмотри-ка, вот она бежит.Неужели вы её не знали?Кто тогда нам выключает свет?Кто нашёл потерянный сандалик?Трёхколёсный дал велосипед?С Тошиком возиться без опаскикто позволил?…Вечер далеко.Жизнь сошла коричневою краскойпо осколкам дедовых очков.

«Заливал певцу штабному…»

Заливал певцу штабномубеглый инвалид:«Человек один другомуне принадлежит».В этой музычке кондовойсредство от потерь.Человек подобен совам.Заполярный зверь.Только крылья промелькнули,только вымок взгляд…Но совсем не верить, Юля,иногда so hard.Так ли больно? по-другому?больно – вообще?Человек – труба без дома.Ящик без вещей.

«Не смей-не смей, не говори…»

Не смей-не смей, не говори,покуда красотаползёт от Рима до Твери,от круга до креста.Щербатый дождь башку расшибо каменный живот.Здесь всё вода, кумыс-кувшин,здесь всё водопровод.Вода поёт, вода прочтёт,вода тебя простит.Живая хмарь, живой расчёт,живой надежды щит.И рыба – рыбе, и звезда,и жгут насквозь лучи.А ты молчи, пока вода.Пока живёшь, молчи.

«Он произносит, и происходит шум…»

Она произносит: лес

Сергей Шестаков

Он произносит, и происходит шум.Цапелька-искра роется в облаках.Капли туристов перетекают в ГУМ.Лобного платья вспыхивает рукав.Он произносит, и наступает жар.Влажными пальцами не оставляя след,сны собирает – или приносит в дарчабер, лаванду, клевер и бересклет.Он произносит, и вызревает день.Это ведь просто – дни пришивать ко дням.Выгладить реку, пересадить сирень,клипсы акаций в мелкий ручей ронять.Он понимает, мало в тебе огня.Ходишь вдоль клетки, разыскиваешь ключи.Вдруг выдыхаешь: «Отче, помилуй мя»,но никакого звука не различить.

«Что будет, если я тебе скажу…»

Что будет, если я тебе скажу,мол, катится сентябрь по этажу,в капрон скрывая ласточки лодыжек?Тепло уходит, мало ли нам бед,зато приходит маленький сосед,раскутывает маленькие лыжи.Консьержка заменяет сухостойна астры, в их строении простомприсутствует желание пробиться.А я, скорее, бархатец. В дождия погибаю с легкостью в груди,подобно миллионам чернобривцев.Отставить меланхолию зовутдень города, день выборов, салют.Оставим их для грусти разрешённой.Что будет, если я тебе солгу,мол, солнце не останется в долгуи вытеплит ложбинку для влюблённых?

Колобок

Унеси меня, лиса.Ты не видишь, что ли,замыкает полюсаот ресничной соли.Заблудился, занемогмаменькин разведчик.Преврати меня в замокна воротах речи.Где приставок тополя,где глаголов корень,где купается земляв громе колоколен,всякий светел, всяк спасён,всякий безупречен.Унеси меня, лисён.Мне спасаться нечем.

«Когда был маленьким…»

Когда был маленьким,то всё казалось длинным.Фонарь, линейка, мусоропровод.Теперь всё коротко: летит июль пчелиный,колючий март царапает живот.Сиди себя тихохонько да слушай,как пух пылинки городу сдаёт.Когда был маленьким,хотелось лампу-грушу.Теперь не хочется,теперь не до неё.Ни вафельку, ни жареного хлеба,ни белого мороженого литр.Когда был маленьким.А разве я им не был?А разве я с ошибкой не делил?Ни контурная карта Ленинграда,ни Майн, ни Рид, ни Витя Коробковне помогают выжившим пиратам,хозяевам цветных грузовиков.

«– Что за холмик на картоне?..»

– Что за холмик на картоне?нарисован как?– Это леший пни хоронитв юбках сосняка.Как схоронит, на полянувынырнут свои —дятлы, иволги, жуланы,сойки, соловьи.Как запляшут для потехи,как возьмут в полёт…Плащ полуденницы ветхийогоньком мелькнёт.Выйдет в косах, выйдет в белых,поцелует в лоб.И останется от телакожаный сугроб.

***

Вот так и проплыву тебя во сне,

как вздох над нет, как статую на дне,

как вытертую в табеле отметку.

Звенит крылом комарик-звездочёт,

густая кровь сквозь сумерки течёт

и капает с небес на табуретку.

Мы никогда не будем – «я проспал!» —

терять такси на аэровокзал

и по-французски спрашивать прохожих.

Мы никогда не будем спать вдвоём.

Глядит лицо на новый водоём,

на хлопок, на синтетику, на кожу.

Не завтракать расплавленной лапшой,

не спрашивать кота, куда он шёл,

не радоваться музыке знакомой…

Тебе не слышно, слышно только мне,

как комары целуются в окне,

как жалуется муж на насекомых.

«Где же всё, что мы любили…»

Где же всё, что мы любили.Где же всё?Земляника в горьком мыле,шарф с лосём.(лОсем, лОсем, так училив третьем Б).Кто остался – А. в могиле —на трубе?Буквы долго руки мыли,ка-я-лись.Не пересеклись прямые —пресеклись.Заливало солнце кашу,жгло сорняк.А теперь команда наша —ты да я.Не кузнечик ждёт за печкой —мертвецы.Что рассказывал о вечномЛао-цзы?Кто там, кто на фотоснимкев Рождество?Зайки, клоуны, снежинки. —Никого.

«Как искренне вдыхает человек…»

Как искренне вдыхает человекпар тонкорунных, временных акаций,когда, тридцатилетен, робок, пег,идёт к прудам водою надышаться.Когда осознаёт, что он разбитлебяжьим небом, говором синичьим,и всё, что он неслышимо хранит,вторично, одинаково, вторично.Вот он дрожал, вот обнимаем был,вот тёр лопатки синим полотенцем.Всё ждал, и ждал, и жаждал что есть силкакого-то нездешнего сюжетца.Какого-то прохладного огня,какого-то необщего рисунка.Но не нашёл и вышел, полупьянот августа, с собакой на прогулку.Пойдёт ли он за чипсами в «Фасоль»?возьмёт ли овощей (морковь, горошек)?Он чувствует, что вымышлен и зол,но ничего почувствовать не может.Как искренне не жалко никого.Купить ли замороженную клюкву?Идёт домой простое существо,бестрепетно привязанное к буквам.

Мурава

Дано мне тело, что мне делать с,когда вокруг поэты собралисьи спорят в любознательности гадкой.Я существую дольше, чем живу.Осталось наблюдать сквозь мураву,как время прорастает сквозь лопатки.Зачем балет с игрою на губе,когда предмет не равен сам себе,но равен отражению кирпичик.Зови меня по имени, я – хоркапризных братьев, вымерших сестёр,жаль, страх не избавляет от привычек.Как маленький порок у соловья,как мышцы от движения болят,как раскалённым дням циклона темя,дано мне тело. Разве что взамен.Уходит в воду трезвый Диоген.И ничего не остаётся, Женя.

Денис Безносов

каждое утро

исходят там высокие бетонные трубысгустившимся на холоде расплесканным дымомуткнув лицо в округлое нависшее сверхувцепившись ртом в упругие по-над кровлей тканиподножья их корнями вниз в асфальт укрытытяжелые там здания согбенно дышатзадрав язык колебля дым бесшумные знакииз воздуха над городом распухшие виднотам есть внизу укромные подъезды проходыпромозглые окраины дороги есть и те ктоживут недопробудившись или те кто большене могут пробуждение свое наяву видетьскрываются безротые в задумчивых толпахвдоль них плывут дремотные хрипя механизмытуда идти приходится каждый день а послеобратный путь сюда искать потом под вечер

эсквилин в разрезе

спрямлённые тропынекогда поперёк продетые изгибом пренебрегаяочередным продлениясвоеобычия породпочвенных ради теперь выхолощеныно упорядочены не вызывать в памяти дабы свидетельстваинакообитавших на заселённойныне территориине пробуждать утраченных значений нопредъявлять понятноевместо руин извлечённых частично запрятанных в склонпрослойками туфапочвенный изнутри послушными расчерчен профиль от палойперегнивать останкамипредполагающей листвывыпуклый мягкий под ним выпраставшийсядерн под прогалинами где переход к зыбкому глубже где смешаныкоричневато чёрный с мучнисто белымярус помещаетсямелкозернист к поверхности отмерший слойза другим подъемлетсяплодонося через толщу породы втоптавшись в неёза стенами преждемногие свезены покоились в разбухшем грунте сюда жекто второпях опознан былтех с безымянными внутриверхнего слоя затем пригородамии поселениями плотно покрыв там помещали дальнейшиепрепроводя останки к колодцам ямыроя где ни попадяпрочих туда из города слагая неуказав надгробиемгде кто лежит не приметив иные на склоне местаморщины рельефасхмурены по краям поверхности заросшей садом чащобойпиний травы расчерканыисполосованы промежнитками вьются стволов выстроенныев гущу закопанные тропы теперь около прежних некрополейрасполагались чьи-то среди жилищазарослей кустарникаизвестняка и нынешней возникшей внетишины спокойствиясгладив ландшафт порождая постройки дорожки дворыпотом появилисьлинии вертикалям вторящи стремящим кверху затылкиопорожнить влекомыепереворочанную глубьплоскости встали дома спрятавшиесямежду развалинами прежних вокруг пустошей возле фундаментови полуглыб где вспряла над смыслом памятьзагодя конструкциюпредположив несущую того что естьпервоочерёдноеперед другим по порядку под кожу вживляясь емупродолженным вместоточного промежутком времени насытив землю скрепляетпласты руин с остаткаминевосполняемый процесслепки вершимый поверх судорогамизвука оставленного кем-то внутри сдавленный вертит окружностиперемещает ткани затем сличаяпрежние строенияс тем что теперь поставлено на каждый склонскорлупы надтреснувшейсладив вокзал привокзальную площадь скульптуры людей

повторение эдипа

в плотные вмешавшись волокнашелухи толщина которойс возрастом увеличиласьвнутренность исследуя сферыострием расщепляя сеткутесную эпителияскользкую минуя сетчаткув стекловидный и влажный сгустокзрительный надрывая нервввинчена ударом наотмашьот застежки игла в глазницужертвуя наблюдениемдолжного и дальше смиренноисполняет сюжет а последействие повторяется

иное ходит то стоит

здесь поодаль либо затмивши зыбкийна подставке гладкий экран в каком быспрятать лица но поместили в рамускопище масокзритель каждый ходит стоит и дышитхмуро возле входа скуля и скалязубы тихо ждёт размышляя вот имдверь отпирают

хранилище

стен унылых вдоль завозят в помещениегде повсюду на больничных койках лёжа тесредь немых быв симметрично сшитых накрепкодни длить тщетно предпочетших распознав нутроформ пространств и мер пространства русл поверхностьюпоглощённых влаги сеять обходя вокругвсхлип свой снулый в тьме теряться с ней не свыкнувшиськто под простыни в укромных чащах свален внутрьоказался по итогам а уйти не смогстен шершавых вдоль ведомы прежде будучипо кроватям гнёт законов тяготенияи распада ежечасно на груди несянакрывая веки марлей хрип лежат сглотнувнеспособны на ступни встать распрямиться ниопереться весом хрупким о конечностииз отверстых челюстей глух меж губ стиснут гулпротяжённый от прохода вдоль бетонных стенк койкам в волглых окоёмах к подоконникамк стёклам мутным что граничат с коридором гдетусклы лампы с потолка вниз жёлтый сыплют светизо дня в день новых груды в помещениегде промозгл стон привезённых запах с силой сжатвсеобъемлющ и с изнанки вкус слюны впиталвнутрь завозят по проходам еле тянут грузна носилках обо швы плит об порог стучапрочих после кто ввезён был оставался здесьприсмирен ждал прилепивши к потолку свой взглядперевозят молча дальше массу их учтяа снаружи в коридорах и за ними внестен не слышно тех кто ходит кто считает их