Силиконовая надежда

Выехав на гравийную дорогу, ведущую к трассе, Матвей включил музыку. Его переполняло воодушевление, какого он давно не чувствовал. Уже завтра он вновь окажется в операционной, на том самом месте, где и должен быть, – за операционным столом со скальпелем в руке. И даже не важно, кто будет его первым пациентом – капризная дамочка с «посмотрите, доктор, как вы не видите, мой нос абсолютно кривой» или пострадавший в огне пожарный, которого он видел в коридоре клиники. Это совершенно не важно, потому что Матвей сможет наконец делать то, что он умеет и делает отлично.

Желание стать врачом пришло к Матвею случайно. Его мечтой с самого детства было небо, он хотел пилотировать воздушные суда и всерьез готовился к поступлению в училище, выпускавшее летчиков гражданской авиации. И все бы ничего, если бы не дурацкая травма, полученная так глупо, что даже рассказывать об этом Матвею всегда было стыдновато. Мальчишеский форс, желание порисоваться перед понравившейся девочкой – и безрассудный прыжок с обрыва в реку на даче. Прыжок – удар – резкая боль – темнота. Если бы не рыбачивший неподалеку с лодки пенсионер, Матвей мог просто утонуть. Он потерял сознание, крепко ударившись о воду, и пошел на дно, но вовремя сориентировавшийся мужчина быстро сообразил, что к чему, подплыл ближе и нырнул следом, вытащил находившегося без сознания Матвея в лодку и сделал искусственное дыхание.

Придя в себя, Матвей сперва испугался – что скажет на это мама, а потом вдруг почувствовал, как звенит в голове.

– Ну-ка, следи за пальцем, – услышал он как сквозь вату, и перед лицом возник палец, медленно передвигавшийся слева направо. – Та-ак… понятно, – продолжал мужской голос. – Лежи спокойно, вот-вот «Скорая помощь» приедет, побежали друзья твои в поселок, вызовут.

Матвей закрыл глаза. Левая сторона головы была словно бы плотно укутана чем-то звуконепроницаемым, тогда как справа все было вроде как всегда. «Хоть бы никто к нам домой не забежал, – думал Матвей, представляя, как расстроится мама, узнав о том, что с ним случилось. – Лучше бы я сам смог ей объяснить».

Но Ирина Кирилловна успела на берег раньше «Скорой». Ее лицо было бледным, губы тряслись, а на глазах блестели слезы:

– Матвей! Матвей, родной, что случилось? – опустившись на колени возле него, заговорила она дрожащим голосом, боясь прикоснуться к сыну.

– Не волнуйся, – с трудом выговорил Матвей, пытаясь поймать руку матери, чтобы она почувствовала – он жив, с ним все в порядке. – Я уже… все хорошо…

– Похоже, у вашего сына сотрясение мозга, – сказал сидевший рядом с Матвеем мужчина. – Мне кажется, еще и с левым ухом непорядок, но это уже при обследовании более точно скажут. Но кости целы, других травм нет, так что все обойдется.

Ирина Кирилловна подняла на мужчину полные слез глаза:

– Спасибо вам… даже не знаю, что было бы…

– Пустяки. Я врач, это мой долг. А ты, парень, сделай вывод для себя – не всякая Джульетта достойна отчаянных поступков. Твоя вот, к примеру, где сейчас? Правильно, убежала.

Матвей почувствовал, как краснеет. Действительно, Настя могла бы остаться, когда остальные побежали в поселок. Ведь именно из-за нее он решился на этот глупый, в общем-то, спор – прыгнет или не прыгнет. Ну, вот прыгнул, выиграл – только что именно? Левое ухо совершенно ничего не слышит, левый глаз как будто затянуло пленкой, которая делает изображения нечеткими и расплывающимися. А Настя спокойно ушла.

– Как вас зовут? – спросил Матвей, пытаясь повернуться к мужчине, но тот положил ему на лоб прохладную руку:

– Лежи спокойно. Зовут меня Игорь Андреевич, я в прошлом врач-хирург, работал в госпитале.

– Ого… военный врач?

– Да.

– Круто…

– А вот и «Скорая», – словно не расслышав восхищенного возгласа, произнес Игорь Андреевич. На краю обрыва действительно появились две женщины в белых халатах и с чемоданчиком.

Матвея отвезли в районный центр, а через неделю отправили долечиваться в городскую больницу. Игорь Андреевич трижды приезжал навестить его, беседовал с лечащим врачом и объяснял Ирине Кирилловне то, чего она не понимала. А с Матвеем подолгу разговаривал о медицине. Мальчик интересовался всем – и тем, как устроен мозг, и как организм различает тепло и холод, и почему при подъеме температуры краснеет лицо, и еще много других вопросов он задавал Игорю Андреевичу, неизменно получая на них доходчивые и интересные ответы. И именно тогда, проводя остаток каникул на больничной койке, Матвей Мажаров понял – он совершенно не хочет быть летчиком. Он станет хирургом.

Аделина

– Аделина Эдуардовна, дорогуша, ты можешь уделить внимание единственной подруге? – Голос Оксаны в телефонной трубке звучал как-то глуховато, словно она перед этим плакала, хоть старалась говорить с иронией и небрежностью.

«Нет, ну, только не это и только не сегодня!» – взмолилась я мысленно.

Обычно подруга звонила мне на работу, если в ее жизни назревала очередная любовная драма. Оксанка была дамой широких взглядов и своему Всеволоду, или Севе, как мы его называли, изменяла легко и с удовольствием, благо его частые отлучки позволяли делать это. Но Оксана никогда ничего от него не скрывала и даже знакомила иногда с достойными, по ее мнению, ухажерами. Те свободно приходили в их дом, пили вместе с Севкой вино за ужином, играли в карты и даже ходили на его лекции, которые он частенько читал в публичной библиотеке. Когда я слышала рассказы об этом, мне казалось, что я попала в какой-то плохой сериал, сценарии к которым, кстати, писала Оксанка. Правда, денег это не приносило – это была скорее благотворительная деятельность в память об отношениях с одним неудачливым режиссером, который все мечтал, но никак не мог стать великим. Жил он теперь в столице, а к Оксанке наведывался по старой памяти, чтобы порыдать в жилетку, получить моральную поддержку, женскую ласку и тепло и, окрепнув немного психически, снова ехать в Москву и пытаться снять монументальный фильм, который войдет в анналы кинематографа.

Я никак не могла понять – что вообще можно делать рядом с мужчиной, который постоянно ноет, рыдает и жалуется тебе на жизнь, требуя поддержки. Зачем он вообще нужен, если ты для него всего лишь удобный костыль, опора? У Оксаны уже был такой – Сева. К чему заводить любовника, который ничем не отличается от супруга? Да и к чему вообще его заводить?

Но Оксана всегда была в поиске – у нее обязательно имелось два-три резервных кавалера, которыми она жонглировала, как опытный циркач мячиками, и один основной – «любимый человек». Режиссер, кстати, так и оставался много лет в ранге резервных, и лишь изредка Оксана, разозлившись на основного, могла переспать с ним по старой памяти.

Во всех ее отношениях все и всегда развивалось по шаблону. Оксана долго водила кавалера за нос, заставляя поухаживать за собой и не ложась с ним в постель на втором-третьем свидании – тут у нее, надо признать, была собственная позиция, которой она жестко придерживалась.

– Мне необходимо, чтобы мужчина в меня влюбился, – говорила она, встречая очередного «любимого человека». – Чтобы он прямо вот втрескался, чтобы хотел меня, чтобы окружал заботой.

Таких, конечно, в наше время находилось немного. Современные ухажеры, как правило, быстро исчезают в туманной дымке, если на втором и – тем более – третьем свидании дама отказывается от поездки «в номера». Но все-таки находились и любители долгих платонических ухаживаний.

Правда, со временем Оксанка обрушивала на кавалера весь спектр своих проблем, которые он должен был непременно решать, – и это были ее болезни, существующие и мнимые. Оксана обожала ходить к врачам, делала это регулярно и вовсе не потому, что это было так уж необходимо. Как по мне, так единственным ее настоящим недугом была расшатанная психика и, как следствие, обыкновенная распущенность. Во всем – в еде, в эмоциях, в сексе. Особенно, конечно, в эмоциях. Она так гиперболизировала какие-то незначительные ситуации и так много врала, что начинала сама верить в то, что рассказывала. Все попытки «припереть» ее неточностями и несостыковками оканчивались одинаково – слезами, обвинениями в черствости и нечуткости, и я в конце концов просто махнула рукой и перестала принимать ее рассказы близко к сердцу. Равно как и перестала давать ей телефоны своих коллег.

Хуже приходилось ее любовникам. Рано или поздно мужчина уставал от всего этого, набирался духа, высказывал Оксане все, что накопилось, и уходил от нее. Но не тут-то было. Всякий раз, когда любовник предпринимал эту попытку избавиться от нее и обрести наконец покой и свободу, Оксана ложилась в стационар или шла к частному врачу-психотерапевту, практиковавшему рядом с ее домом. Потом делала все, чтобы избранник узнал об этом, – выкладывала жалостные посты в соцсетях, сопровождая это фотографиями рецептов, горы банок на тумбе у кровати или собственных вен, заклеенных пластырем, словом, прикладывала максимум усилий, чтобы вызвать у него нервную дрожь и опасение. Он возвращался на некоторое время, боясь, как бы эмоционально нестабильная Оксана не наделала глупостей, которые непременно лягут черной отметиной на его совесть. Однако каждое последующее возвращение было короче предыдущего, потому что с каждым разом Оксана становилась все более капризной и требовательной, заявляя все больше прав на его свободное и даже рабочее время. Ну, кому понравится, когда твоя женщина старается проводить с тобой абсолютно каждую секунду даже в тот момент, когда ты на работе? К нынешнему избраннику Сергею, преподавателю архитектурной академии, Оксана приходила на занятия, садилась на задний ряд и в перерыве старалась завладеть его вниманием безраздельно, не позволяя даже сигарету выкурить в одиночестве. Она постоянно требовала сообщений, звонков, внимания – так и говорила: «Мне необходимо много внимания, у меня детская травма, и только безраздельное внимание любящего мужчины может хоть немного облегчить мое состояние». Оксана искренне считала, что все кругом ей что-то должны, она же при этом не обязана даже поблагодарить за что-то. Она – маленькая обиженная девочка, и теперь все человечество должно компенсировать ей то, чего ей недодали в жизни. Я, как ни силилась, так и не могла понять, чего именно, – я тоже росла без отца, хоть и с более позднего возраста.

Глядя на эти шаманские пляски, я всякий раз удивлялась: неужели ей самой не противно унижаться перед человеком, которому она абсолютно уже не нужна и, более того, стала просто обузой? Сергей рядом с Оксаной всегда выглядел недовольным, раздраженным и каким-то злобным, мне казалось, что я физически ощущаю эту злобу. Но все мои попытки образумить подругу, разумеется, не имели никакого успеха, скорее, приносили мне кучу обвинений в зависти, нетактичности, грубости и бессердечии.

– Ты никого вообще любить не можешь! – кричала Оксана, сжав кулаки и зажмурив глаза, чтобы, видимо, даже не смотреть на меня. – А я его люблю! Мне без него плохо! Я умру, если он меня бросит!

И все бы это могло показаться нормальным, если бы подобный диалог не повторялся у нас с периодичностью раз в год-полтора. Ровно столько мог продержаться рядом с моей подругой очередной «любимый на всю жизнь» мужчина. Я порой думала, что она к каждому из этих мужчин испытывает примерно одно и то же, просто потому, что так надо. Надо, чтобы рядом был мужчина, – и хоть умри, но держи его всеми мыслимыми и немыслимыми способами, ибо быть одной – это неправильно. Все должны быть в парах.

Мне никогда это не было понятно. Все мое свободное время занимала работа, и всяческие попытки мужчин пригласить меня на свидание разбивались как раз об это – мою клинику. Вот уже два года за мной безуспешно пытался ухаживать главный хирург города, и ему даже удалось несколько раз заманить меня под разными предлогами в ресторан и даже на балет. Но я совершенно ничего не чувствовала рядом с ним – мне не становилось ни спокойнее, ни безопаснее, ни веселее – никак. Я ловила себя на мысли о том, что теряю драгоценное время, которое могла бы посвятить, например, переводу найденной в интернете статьи знаменитого американского хирурга о пластике лица после обширных ожогов. Когда я рассказывала об этом Оксане, она только таращила глаза – на большее ее обколотое разными препаратами лицо было не способно – и возмущалась:

– Драгун, у тебя мозги есть? Вот-вот стукнет сорок, а у тебя ни котенка, ни ребенка.

– Можно подумать, у тебя все это есть!

– Я хотя бы замужем.

– Большое достижение, – фыркала я, в душе, как всегда, жалея бедного Севку, голову которого украшали такие ветвистые рога, что им бы любой лось позавидовал.

– Даже не начинай! – предупреждающе говорила Оксанка. – Севка – это святое, это моя вторая половина. Но я его не люблю.

– Тогда какого черта ты с ним живешь?

– А с кем мне жить? Севка обеспечивает тот уровень жизни, который меня в принципе устраивает – ну, по сравнению с тем, например, что мог бы Сергей обеспечить. Куда я уйду? В съемную квартиру? Или к его маме, за которой скоро вообще уход потребуется? Вот еще… У меня и своя мама есть. А Сева – он добрый, он чуткий, он меня любит.

Заканчивался разговор всегда одинаково – я называла Оксанку лицемерной дрянью, которая топчет хорошего мужика, но при этом сама стремится быть растоптанной тем, кому совершенно не нужна, Оксанка орала в ответ, что я фригидная дура и так и останусь старой девой – пора начинать заводить кошек, и мы расставались на неопределенный срок, а именно до следующей Оксанкиной душевной драмы.

Сегодня, видимо, у нее опять что-то случилось, раз она позвонила и спросила, свободна ли я.

– Тебе зачем? – закуривая, поинтересовалась я.

– Посмотри мое лицо.

– А что с ним не так?

– Мне кажется, левая половина какая-то асимметричная.

– Давно уколы делала?

– Деля, при чем тут уколы? Мне кажется, что лицо перекошено! – всхлипнула Оксанка.

– Ладно, приезжай к семи, у меня пациент после операции, до ночи тут задержусь. Пропуск будет на воротах, да они тебя и так знают.

Оксана приезжала ко мне в клинику довольно часто, но я никогда не давала ей возможности стать моей пациенткой и врачам своим запретила. Оксана была из тех, кому дай волю – и через три года вообще не узнаешь. Раньше она обижалась, но потом смирилась и приезжала просто так, не надеясь на процедуры или даже на простую консультацию. Сегодня же я почему-то решила сделать исключение – что-то в голосе подруги мне не понравилось.

За всей рабочей суетой я ухитрилась забыть о полученной накануне странной записке. Собственно, я и не удивилась ее появлению в моем ящике – таких было множество за последние три года. Множество – иногда с указанием сумм, иногда – просто с номерами телефонов или кредитных карт. Но ни разу мне не пришло в голову пойти с этими записками в полицию. Я отлично знала, чем закончится поход, и дело будет даже не в том, что полицейские поднимут меня на смех, нет. Дело было в Николеньке.

Оксана приехала с опозданием ровно в полчаса. Я никогда не понимала, как она это делает. Если мы договаривались встретиться в определенное время, я всегда точно знала – у меня есть лишних полчаса, если не хочу торчать на улице, как влюбленный школьник. И ведь при этом собираться Оксана начинала примерно за два часа до выхода, но всякий раз ей не хватало именно вот этих тридцати минут, на которые она и опаздывала.

Остановившись на пороге кабинета, Оксана нагнулась и поправила сползшие бахилы:

– Господи, какая грязища на улице… Где это видано – дождь в апреле?

– Что, так и не кончился? – Я подошла к окну и раздвинула плашки жалюзи.

Действительно, весь успевший выпасть снег смыло сегодняшним внезапным ливнем, а температура из минусовой превратилась в плюсовую. Никогда не знаешь, как одеться, потому что к вечеру все гарантированно изменится.

– Да, хлещет как из ведра, – вешая в шкаф пальто, отозвалась подруга. – Дель… посмотри мое лицо, а? – жалобно попросила она, подходя ко мне. – Я знаю, ты принципиально этого не делаешь, но я так испугалась…

Я со вздохом убрала пальцы с жалюзи, и плашки с шумом вернулись на место.

– Что случилось?

– Я проснулась утром, и мне показалось, что левая половина лица ничего не чувствует.

– Может, просто отлежала? Так бывает после сна.

Я повернула подругу лицом к свету и внимательно вгляделась в ее лицо. Действительно, мне вдруг показалось, что с левой стороны носогубная складка стала резче, а уголок рта – выше.

– Так, ну-ка, идем в процедурный кабинет, я лампу возьму.

Оксана шла за мной, и я слышала, как шумно она дышит.

– Реветь только не вздумай, пока еще ничего не понятно, – предупредила я, открывая дверь в процедурку. – Садись к столу.

Оксана угнездилась на табурет у столика с инструментами, а я, придвинув стул, надела на лоб лампу-рефлектор. В принципе, она уже была мне не нужна – асимметрия лица была видна невооруженным глазом, я просто хотела убедиться.

– Ты давно колола что-то в лицо? – ощупывая кожу, спросила я.

– Неделю назад.

– Где?

– Где всегда. А что? – насторожилась Оксана.

– Ничего. Название препарата знаешь?

– Да что я, спрашиваю, что ли?

– А ты нормальная вообще? Ты не знаешь, какое количество некачественных препаратов крутится на рынке косметологии? И потом – ты знаешь, какая квалификация у врачей в этой шарашкиной конторе? То, что у них какие-то сертификаты по стенкам наклеены, вообще ничего не значит. Ты проверяла, есть ли там хоть у кого-то медицинское образование, а?

– Ну, понятно – у нас же в городе единственная клиника – твоя! – взвилась Оксанка. – Да вот только мне в ней никаких услуг не оказывают!

– Ну, сейчас-то ты здесь сидишь, – спокойно отозвалась я, снимая со лба лампу. – И завтра тоже сюда приедешь, покажу тебя неврологу, как раз у него консультации назначены, здесь будет.

– Неврологу? Зачем?

– Надо исключить все варианты, в том числе и неврологические.

– Деля, не пугай меня, – взмолилась Оксана. – Это серьезно?

– Это может быть серьезно. Я потому и говорю – завтра сюда приедет невролог для консультаций, и я тебя ему покажу.

– Сколько эта консультация стоить будет?

– Тебе бесплатно.

– Нет, я так не хочу. Мой психотерапевт говорит: «Лечиться даром – это даром лечиться».

– Твоему психотерапевту не мешало бы перечитать клятву Гиппократа. Я же сказала – бесплатно. Ты сейчас куда?

– Домой. Такси надо вызывать.

– Зачем? Я на машине. Посидишь у меня в кабинете пока, я пойду мальчика проверю, и поедем.

Дорога до города занимала обычно около сорока минут и в будние дни часто бывала забита большегрузными машинами. На этом участке располагался довольно большой отель, в котором останавливались дальнобойщики, потому даже ночью можно было увидеть припаркованные на обочине фуры, так как места на парковке хватало не всем. Сегодня же было удивительно пусто, словно всех смыло так и не прекратившимся дождем. К ночи подморозило, и дорога превратилась в каток, я вцепилась в руль и старалась вообще не отвлекаться ни на что, чтобы, не дай бог, не потерять управление. Зимнюю резину я уже успела снять, рассчитывая, что гололеда больше не предвидится. Но природа, как известно, любит иногда вот так пошутить. Машину то и дело заносило, пришлось сбросить скорость до минимума.

– Ну и погода, – пробормотала Оксана, вцепившись в ремень безопасности.

– Будем ехать долго, – сказала я, глянув на спидометр. – Не могу позволить себе разбиться, у меня завтра сложная операция.

– И всегда о себе.

– Прости, забыла – мои проблемы обсуждать нельзя, у меня же их нет, не то что у тебя, правда?

Оксана умолкла, а я вдруг подумала о том, что дома, возможно, меня опять ждет какая-нибудь неприятность. Знать бы еще, какая именно и откуда.

– Ты о чем? – спросила Оксана.

– В смысле?

– Что значит – какая и откуда?

– Неприятности у меня, – коротко ответила я, но подруга вдруг проявила интерес:

– Деля! В чем дело, а?

– Оксан, ты ничем не поможешь, а лишние люди в такой ситуации могут только помешать.

– В какой ситуации? – напирала она. – Деля, послушай. Может, я не самый чуткий человек, но ты моя подруга, я не хочу, чтобы ты замыкалась и решала что-то в одиночку. Рассказывай.

И я сдалась. Мне действительно было тяжело носить это в себе много лет, и я понимала, что одна точно не справлюсь. Правда, чем мне может помочь Оксана, у которой ни связей, ни денег? Только сочувствием и, может, моральной поддержкой, но и это уже кое-что.

Выслушав мой рассказ, подруга помолчала, прикидывая что-то в голове, а потом сказала:

– Деля, у нас с Севой есть немного денег, мы их тебе дадим.

– Спасибо, дорогая моя, мне очень приятно, что ты готова помочь. Но ты даже не представляешь, какая это сумма, – вздохнула я.

– Ну и что. Будет уже меньше.

Я молчала, глядя на дорогу. Оксана даже представить себе не могла масштаба бедствия. Чтобы покрыть долг, мне придется продать квартиру, машину, обе почки и, может, часть печени. И этого все равно не хватит.

Остаток дороги мы преодолели в молчании. Уже собираясь выходить из машины, Оксана вдруг повернулась ко мне, обняла и сказала:

– Паркуй машину, идем к нам. Не надо тебе домой сейчас. Давай, Деля, я серьезно.

И я вдруг поняла, что она права – я не могу сейчас поехать к себе, войти в пустую квартиру, сжимая в руке очередной конверт, и остаться там наедине со своим ужасом и безысходностью. А в небольшой квартирке Оксаны я смогу уснуть на диване в гостиной, провалиться в сон и забыть хоть на время о неприятностях. И даже разговор в кухне с Севой поможет мне куда лучше, чем снотворное и успокоительное.

– Мне на работу завтра, даже переодеться не во что, – вяло сказала я, но Оксана, почуяв слабину, усилила натиск:

– Ничего, белье постираешь, ночную рубашку дам, косметики у меня вагон, сама знаешь. Все, Деля, едем на парковку.

И я сдалась окончательно.

Анна

Клиника стала моим домом. Это не фигура речи, это в буквальном смысле. К себе, в крошечную комнатушку на окраине, я уезжала только ночевать, потому что делать это в клинике было запрещено – работники пищеблока не дежурят, они приходят утром и уходят в пять часов вечера. Но я всегда находила предлог, чтобы задержаться – то корректировала меню, то проверяла заказы продуктов, то устраивала инвентаризацию или просто переставляла посуду и кастрюли. Я никому не хотела признаваться в том, что мне страшно возвращаться в пустую комнату, где я вынуждена буду остаться наедине с собой и своими мыслями.

Мое на первый взгляд уютное жилище вовсе не было гнездышком, в которое хочется вернуться вечером. При всей внешней благополучности это место внушало мне страх. И никакой ремонт, никакая мебель и милые картинки на стенах не могли избавить меня от этого ощущения. Я боялась собственной комнаты, как будто каждый приход туда вновь ввергал меня в тот ад, из которого я с таким трудом вырывалась долгие пять лет. Пять лет жизни, положенные на то, чтобы подняться со дна наверх, глотнуть свежего воздуха и начать вновь плавать, а не тонуть.

Аделина, когда я однажды призналась ей в этом, только усмехнулась:

– А никто не говорил, что тебе будет легко. У каждого свой персональный ад, Анюта, и с этим нужно учиться справляться. Если сможешь – все будет хорошо, нужно только время.

– Сколько? Сколько должно пройти времени, чтобы я сумела справиться?

– Ну, кто же знает? Это было бы слишком просто.

– А ты? У тебя есть свой персональный ад?

Аделина прищурила свои прозрачные глаза и сухо бросила:

– Я же сказала – он есть у каждого. И давай закроем эту тему.

Меня всегда удивляло в ней вот это – умение сказать нужную вещь и тут же замкнуться, опустить бронированную штору, не оставив ни единой щели, чтобы никому не удалось проникнуть туда, внутрь. За те пять лет, что мы знакомы, я так и не смогла понять, что собой представляет Аделина Драгун. Нет, я знаю, что она блестящий хирург, талантливый руководитель и умелый организатор, но что она за человек… Аделина могла прийти на помощь и тут же замкнуться в себе от любого проявления благодарности. Коллеги ее уважали, но, как мне кажется, побаивались и не особенно любили. Но не признавать ее таланта не могли, потому что ее работа – наглядная. Если я пересолю, к примеру, суп, это будет заметно, но не смертельно. А если у Аделины дрогнет рука – кто знает, как потом изменится человеческая жизнь. Моя вот изменилась в лучшую сторону. Я не боюсь смотреть на себя в зеркало – это, пожалуй, то немногое, чего я больше не боюсь благодаря ей.

Так что я твердо знаю – руки Аделины способны вернуть человеку веру в себя и дать ему новую жизнь. Как мне.

– Анна Александровна, это вы тут шебуршите? – Я даже подпрыгнула, уронив от неожиданности на пол миску, которую как раз переставляла на нижнюю полку. Металлическая посудина с грохотом покатилась под стеллаж.