Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель (сборник)

Она прижала ладони к глазам и потом вновь взглянула на триптих. Шедевр? Эль Греко? Нет, это абсурд. Откуда здесь взяться Эль Греко? Наверное, просто воображение разыгралось, она что-то путает, вот и все. Но сильное впечатление, оставленное картиной, не исчезало. Нет, все-таки она не ошибается: Эль Греко самый узнаваемый среди художников. И может ли копия или подделка вызвать то смешанное чувство восторга и сопереживания, которое мы ощущаем, созерцая подлинные шедевры? Снова и снова вглядываясь в триптих, Дженнифер опять начала сомневаться: конечно, глаз у нее еще не наметан, и она могла принять отличную копию за подлинник. Нет, все-таки это не копия! Да какая разница? Даже если это первосортная копия, а не подлинник, странно видеть ее в монастыре, который живет как будто бы на грани нищеты.

Она всмотрелась в темноватую живопись по краям полотен в слабой надежде обнаружить подпись, но ничего не нашла. Тогда, припомнив, что художники, бывало, подписывали свои полотна с обратной стороны, она осмотрела картину сзади. Рама была сплошной и скрывала холст. Пальцы Дженнифер разочарованно пробежали по краю рамы. И вдруг она что-то нащупала. То ли кусочек бумаги, то ли какая-то щепочка торчала из-под деревянной рамы. Просунув голову подальше и напрягая зрение, Дженнифер разглядела в полумраке обтрепанный уголок бумаги, спрятанной под рамой. Она осторожно оттянула ногтями краешек и с волнением вытащила листок.

Она не представляла себе, что это может быть; если бы она хоть ненадолго задумалась, то поняла бы, что листок не могли засунуть под раму три века назад. Дженнифер вернулась к ступеням алтаря, где было светлее, и расправила бумагу слегка дрожащими пальцами. Пожелтевший и пыльный листок немного порвался на сгибе, когда она расправляла его. Похоже, это было письмо, вернее, часть письма, написанного по-французски: «…C’est alors après avoir reçu l’assurance de notre ami mutuel que j’ai osé vous approcher…»

С нарастающим интересом Дженнифер начала читать сначала:

…Обращаюсь к Вам по рекомендации нашего общего знакомого. Я с облегчением услышал о Вашем согласии и полагаю вполне естественным в данных обстоятельствах, что Вы назначили столь высокую цену. Итак, решено: я приеду, как было условлено, вечером шестого сентября и заплачу Вам ранее оговоренную сумму – три миллиона франков.

Ваши указания по поводу упаковки я принял к сведению. При данных обстоятельствах в них нет особой необходимости.

Исаак Ленорман

Больше на листке ничего не было; современный стиль, абсолютно современное правописание и ничего не говорящая подпись. Дженнифер задумчиво нахмурилась: положить записку на место? Вряд ли здесь чей-то тайник, – похоже, бумагу просто засунули за раму в том месте, где она чуть отставала. Может быть, так, а может быть…

Из полумрака бокового нефа часовни послышался звук легких шагов, и Дженнифер невольно вздрогнула. Сразу отбросив все домыслы, она сунула листок в сумочку и спустилась по ступеням, досадуя, что безмолвная таинственность церкви опять наводит на нее страхи, которые она пыталась отогнать. Дженни заглянула в боковой придел и увидела там девочку в голубом сиротском платье, которая стояла, преклонив колени, на границе светового потока, освещавшего статую Девы Марии. Пока Дженнифер была в главном алтаре, одна из сирот тихонько вошла сюда, чтобы помолиться.

Она с любопытством разглядывала маленький боковой алтарь и опять отметила необычную вещь: небольшая изящная статуя была сделана из бронзы и слоновой кости, крошечные драгоценные камни сверкали на рукояти меча, пронзающего сердце Девы. Notre Dame de Douleur… Скорбящая Богоматерь – довольно странный выбор для церкви сиротского приюта. Дженнифер спешно повернула к выходу, упрекая себя за то, что потратила впустую столько времени. Но когда она проходила мимо, девушка перекрестилась и поднялась с колен. Это была Селеста.

Поблагодарив судьбу, которая свела ее с девушкой до встречи с доньей Франциской, Дженнифер остановилась в ожидании. Селеста на мгновение склонилась к подножию статуи и затем быстро пошла в сторону северных дверей.

Заметив, что ее поджидают, она замедлила шаги.

– Селеста, – мягко сказала Дженнифер, – я так надеялась увидеть тебя снова.

– Но… но мадемуазель, я думала, вы уже ушли!

– Я могла уйти. Но все же я здесь, как видишь. Ответь мне, пожалуйста, на пару вопросов…

Явное беспокойство вновь вспыхнуло в больших глазах Селесты.

– Мне кажется, я не могу… – нервно начала она.

– Неужели это правда, Селеста, – перебила Дженнифер, – что мадам Ламартин не упоминала про своих английских родственников, даже когда ты спрашивала ее о них?

Глаза Селесты расширились.

– Так оно и было, мадемуазель! Конечно! Если бы она сказала…

– Понятно. Совершенно не представляю, почему она ничего не сказала. Судя по твоим словам, она была в здравом уме и твердой памяти. И раз уж она не вспомнила о нас, тому должны быть причины.

– Мадемуазель!..

Дженни продолжала, не обращая внимания:

– Предположим, она упоминала обо мне и просила вас с доньей Франциской известить меня, а вы пренебрегли ее просьбой. Или, допустим…

Но Селеста, покраснев от негодования, возмущенно прервала ее:

– Да что вы, она ни о чем не просила! Я уже говорила вам, мадемуазель, – ни о чем! То, в чем вы нас подозреваете, – большой грех! Это чудовищно!

– Нет, – спокойно сказала Дженнифер, – совсем не грех. Просто халатность. И этого достаточно, чтобы тебе не очень-то хотелось отвечать на мои вопросы. Чем ты так напугана, Селеста?

– Я? Напугана? Глупости, мадемуазель! – И действительно, теперь она выглядела скорее рассерженной, чем напуганной. – С чего мне бояться вас?

– Откуда мне знать? Сначала ты не боялась. Я заметила, что ты испугалась, только когда я спросила тебя о цветах.

Селеста опустила глаза и замкнулась в себе. Она молчала.

– Возможно, ты сообразила тогда, что допустила ошибку?

Селеста подняла на нее глаза:

– Ошибку? Не понимаю. Какую ошибку?

– Ладно, не важно. Но почему ты смутилась, когда я спросила о цветах?

Селеста вдруг улыбнулась:

– Совсем нет.

– Ну хорошо, – сказала Дженнифер. – Тогда расскажи, почему ты принесла на могилу горечавки. Мне кажется, я пойму, правда это или нет.

Селеста выглядела озадаченной.

– Да я ведь уже сказала. Я… я любила ее.

– Да, я поняла. Но почему именно горечавки?

– Они ей нравились.

– Она сама сказала тебе об этом?

Смятение, сквозившее во взгляде девушки, стало немного угасать. «Такое впечатление, – подумала Дженни, – что она ждала каких-то более трудных вопросов».

– Да.

– А как это было?

Селеста беспомощно развела руками:

– Мадемуазель, я не понимаю, чего вы хотите.

Дженнифер терпеливо продолжила:

– Как это было? Ты принесла ей цветы, и она просто поблагодарила тебя, сказав, что они милые? Или не так? Попытайся вспомнить, Селеста. Ведь она была моей кузиной, и мне дорог любой пустяк, о котором она говорила. Я тоже хотела бы принести ей завтра эти цветы…

Селеста не могла почувствовать, как глупо и сентиментально звучат эти слова, она была слишком юной и слишком привыкла к символическим знакам монастырской жизни. Поэтому, еще несколько смущенно, но уже мягче, она взглянула на Дженнифер и задумчиво свела брови. Дженнифер ждала, затаив дыхание от волнения.

– Нет, – сказала наконец девушка. – Все было не так. Я вспомнила, почему решила, что горечавки – ее любимые цветы. Это было вскоре после ее появления в монастыре. Я принесла большой букет цветов – разных, и поставила возле ее постели. Она лежала и смотрела на меня. Потом протянула руку, вот так медленно… – Вспоминая этот жест, Селеста отвела руку в сторону. – И коснулась горечавок. Она сказала: «Вот эти, синие, Селеста, как они называются?» – «Горечавки», – сказала я. А она говорит: «Какие красивые. Никогда не встречала такого оттенка. Поставь поближе, я хочу разглядеть их». И после этого я стала каждый день приносить их ей.

– Спасибо.

Дженнифер глубоко вздохнула, и Селеста, заметившая выражение ее лица, опять забеспокоилась:

– Все, мадемуазель?

– Да, все, – взволнованно сказала Дженнифер и попыталась улыбнуться. – И пожалуйста, прости, что я подумала, будто ты меня обманываешь.

– Ничего, мадемуазель. А теперь, если позволите, я…

– Конечно. Ты должна встретиться с доньей Франциской, верно? – Дженнифер с трудом удалось совладать с дрожью в голосе. – Но, будь добра, покажи мне, пожалуйста, где комната матери настоятельницы.

– Я? Пожалуйста.

Селеста снова занервничала и, бросив на Дженнифер тревожный взгляд, поспешила к выходу из церкви.

Следуя за своей торопливой проводницей через вестибюль и потом по знакомой уже широкой лестнице, Дженни тщетно пыталась хоть немного привести в порядок свои сбивчивые мысли. То, что она сейчас услышала, определенно было правдой: концы начинали сходиться, даже если в новом виде история делалась еще более загадочной. Умершая, вероятно, и правда не имела родственников, и главное – она не была дальтоником.

И следовательно, это была не Джиллиан Ламартин.

«Но что же дальше? – радуясь и отчаиваясь одновременно, думала Дженнифер, пока Селеста вела ее по светлому коридору второго этажа. – Что же делать? Господи, где теперь искать разгадку?»

Второй раз за этот день она встретила ясный взгляд карих глаз святого Антония, взирающего на нее поверх свечей. Много свечей, много вопросов и просьб у молящихся…

«Возрадуйтесь, ибо я нашел утраченное…»

Она протянула руку и коснулась одного из венков бессмертника у подножия статуи святого, потом обернулась, заметив, что девушка остановилась и собирается постучать в ближайшую дверь.

– Нет! – резко сказала Дженнифер.

Рука Селесты замерла, не коснувшись двери. Дженнифер вспыхнула, ее глаза потемнели от досады.

– Я же просила показать комнату матери настоятельницы. А это не ее комната.

– Но я…

– Это ведь комната доньи Франциски, не так ли?

– Да, только я подумала…

– Тебя просили показать комнату матери настоятельницы. Так будь добра сделать это, – сказала Дженнифер.

В голосе и глазах ее появилась такая ледяная холодность, что миссис Силвер не узнала бы свою мягкую и спокойную дочь.

Селеста покорно опустила руку. Потупившись, она проскользнула мимо Дженнифер и повела ее дальше в конец коридора.

– Вот комната матери настоятельницы, мадемуазель.

– Спасибо.

Девушка остановилась сбоку, и Дженнифер постучала.

Послышалось приветливое: «Войдите».

Она вошла, почувствовав какую-то робость. Дверь комнаты закрылась за Дженнифер, и, подобно слабому эху, в дальнем конце коридора хлопнула еще одна дверь.

Глава 8

Блюз

В комнате настоятельницы Дженнифер встретил яркий солнечный свет. Свободным потоком проникал он сквозь незашторенное окно, теплой волной ударялся о кремовые стены и потолок и падал на светлый дощатый пол, где лежала грубая узкая дорожка, как бы подчеркивавшая то, что здесь тоже придерживаются спартанских правил. Два кресла с прямыми спинками, обычный деревянный стол, незатейливый аналой, – вряд ли подушечка когда-либо покрывала низкую подколенную скамеечку. Ничто не смягчало эту бьющую в глаза бедность, кроме декоративной тарелки на стене – барельеф на ней изображал Мадонну с младенцем. Вспомнив церковь, Дженнифер с интересом взглянула на тарелку, но была разочарована: грубая имитация, из самых дешевых, подделка под бирмингемскую глазурованную терракоту, купленная, вероятно, в Лурде.

– Проходите, – вновь прозвучал тихий голос.

На диванчике у окна, окутанная солнечными лучами, сидела очень пожилая монахиня. Она не повернула головы, но мягкой старческой рукой показала на одно из кресел. Дженнифер присела.

– Я – мисс Силвер, кузина мадам Ламартин. Я приехала повидать кузину, и мне сообщили, что она умерла несколько дней назад.

Теперь монахиня повернулась в ее сторону. Бьющий в глаза свет мешал Дженнифер, но все же она разглядела округлое бледное лицо, сплошь покрытое морщинками, точно ладошка после долгой стирки. Но не страсти наложили эти бесчисленные морщинки, а неумолимые годы. Однако лоб под черным чепцом был совершенно гладким, как будто она никогда не хмурила брови. Трудно понять, какое выражение таилось в выцветших глазах, но линия губ была мягко очерчена.

– Я слышала о вашем приезде, мадемуазель. Мне искренне жаль, что вас поджидало такое известие. Это грустная история: друзья всегда грустят, когда один из них умирает в столь молодом возрасте. – Она улыбнулась. – Нелегко, понимаю, принять смерть как начало, а не конец.

– Да.

– Ты уже видела могилу кузины, дитя?

– Да, матушка, – ответила Дженнифер и умолкла.

Ее невольно взволновала успокаивающая доброжелательность старушки, она не знала, с чего начать разговор. Подозрения и тревоги стали вдруг такими далекими… Мудрость и доброта жили в этой непритязательной и милой комнате.

Ошибочно истолковав ее молчание, приоресса заговорила сама, кротко, но без сентиментальности, и если бы Дженнифер действительно считала себя понесшей тяжкую утрату, то и тон, и смысл сказанного ее успокоили бы, но при теперешних обстоятельствах они только еще больше затрудняли начало разговора.

Наконец она почувствовала, что нашла достаточно нейтральную тему.

– Сегодня я разговаривала с доньей Франциской и сестрой Луизой, – сказала она. – Я узнала, что у кузины были с собой документы, и…

– Все правильно, – с готовностью подтвердила мать настоятельница, – ты, конечно, можешь забрать документы. Ей удалось как-то не потерять их, видимо, потому, что ремешок сумочки обмотался вокруг запястья. Донья Франциска взяла на себя заботу о багаже, который привезли позже из машины, но бумаги у меня. – Она поднялась, выдвинула ящик стоящего рядом комода, на мгновение склонилась над ним и вынула плоскую кожаную сумочку, которую протянула Дженнифер. – Это все, что у нее было с собой, дитя мое. Возьми. Теперь это принадлежит тебе.

– Благодарю вас, – сказала Дженнифер, взяв сумочку; ее пальцы беспокойно теребили застежку. – Вы не против, если я открою ее, матушка?

– Ну что ты! Делай что хочешь.

И приоресса, вернувшись на свой диванчик у окна, склонилась над четками, предоставив гостью самой себе и дав ей некую иллюзию уединения. Дженнифер торопливо заглянула в сумочку и, вытащив содержимое, разложила все на коленях. Расческа, пудра, зеркальце, ланкомовская помада, ключи, пачка билетов, пухлый кошелек и довольно объемистый конверт, тоже с деньгами. Дженнифер пересчитала их – сотня тысяч франков или что-то около того. Она задумчиво нахмурилась над купюрами. Да, Джиллиан вполне могла закрыть счет в банке и забрать все сбережения, она ведь была почти уверена, что останется здесь навсегда.

Она рассмотрела конверт. На нем был штамп Бордоского банка, адрес, написанный по-французски ровным почерком: «Madame Lamartine, 135R de la Pompe, Bordaux»[14]. И еще на нескольких документах был тот же адрес.

Больше в сумочке ничего не оказалось.

Дженнифер начала медленно запихивать все обратно. Приоресса, оставив в покое четки, обернулась к ней и мягко сказала:

– Дитя мое, что еще тревожит тебя? Ты расстроена только смертью своей кузины? Или есть что-то еще? Если хочешь, поделись со мной.

Дженнифер подняла голову и слегка прищурилась: послеполуденное солнце еще не умерило свое яркое сияние.

– Да, я бы хотела…

– Так расскажи, в чем дело.

– Матушка… – Она глубоко вздохнула. – То, что я собираюсь сказать, должно быть, покажется вам крайне странным, но, я надеюсь, вы простите меня и выслушаете.

– Я слушаю.

И Дженнифер заговорила. Но не о своих подозрениях по поводу того, что донья Франциска и Селеста, возможно, знают больше, чем говорят, а о том, почему ей так трудно поверить, что женщина, похороненная на маленьком кладбище, была ее кузиной; о том непонятном обстоятельстве, что даже в бреду она, очевидно, ни разу не перешла на английский, ни разу не упомянула об Англии и своей семье.

– Но вы, – сказала Дженнифер в заключение, – вы сами навещали ее, конечно. Она была в сознании, когда вы виделись с ней? Неужели она так ничего и не сказала?

– При мне – ничего. Когда мне рассказали, что ты приехала, я была поражена и очень расстроилась, что тебя поджидало такое известие… – Она немного помолчала, словно в раздумье, потом спокойно сказала: – И жаль, что ты не пришла прямо ко мне. Но… – Она задумалась и не закончила начатую фразу. – Должна сказать, что за твоей кузиной ухаживала в основном донья Франциска. Конечно, я была огорчена и одновременно удивлена, поскольку твоя кузина ничего не говорила о родственниках. Единственное, на что я надеюсь, что ты простишь нам невольный грех, который мы совершили.

– Да, конечно. К тому же я не думаю, что это был грех. Я уверена, что эта женщина ничего не говорила о родственниках просто потому, что у нее их не было, – эта женщина не была моей кузиной.

– Мадемуазель…

– Минуточку, – взмолилась Дженнифер, – послушайте, матушка. Во всей этой истории, вне всякого сомнения, есть на редкость странные вещи.

И она рассказала приорессе о горечавках, синих цветах, которые умершая различала и любила, и о том, что Джиллиан никогда в жизни не видела синего цвета.

Мать настоятельница сидела спокойно и слушала.

– Теперь вы понимаете, – закончила Дженнифер, – почему я так уверена, что той ночью к вам пришел кто угодно, только не Джиллиан. И если это верно, то куда же исчезла кузина?

В комнате наступила тишина.

– Что ж, – сказала наконец старая монахиня. – Понятно. Все это поистине странно. Более того, трудно представить, как могла произойти такая серьезная ошибка.

– Действительно трудно. Но теперь вы понимаете, почему я не в состоянии уехать и оставить все как есть?

– Да, это вполне естественно. Но все же, если ты права и твоя кузина жива, почему она не известила тебя? Или нас? Ты говоришь, она знала о твоем приезде сюда?

– Да, знала. Но с ней могло что-то случиться, и именно это тревожит меня.

– Но что могло случиться? Если умершая девушка была не мадам Ламартин, почему она не призналась в этом? И наконец, почему у нее были документы твоей кузины?

– Не представляю, но…

– И машина, с которой произошла авария той ночью, тоже принадлежала твоей кузине.

Дженнифер молчала.

– Если твои подозрения справедливы, – спокойно продолжала размышлять приоресса, – мы должны подумать не только о том, где сейчас мадам Ламартин, но и том, кто была умершая.

Они помолчали некоторое время.

– История с цветами, – сказала наконец монахиня, – именно это окончательно убедило тебя, да?

– Наверное. Да, именно это.

– И по этому признаку ты могла бы узнать свою кузину?

– Только в данном случае – наоборот. То есть если умершая не была дальтоником, то она не могла быть Джиллиан. И это можно сказать почти с полной уверенностью. Случаи дальтонизма у женщин и так достаточно редки, а сине-желтый тип – крайняя редкость.

Вдруг Дженнифер прервала себя и взмахнула рукой.

– Какая же я глупая! Толкую о каких-то второстепенных вещах и ни разу не попыталась узнать главное. Когда я говорила с Селестой, то была слишком увлечена своей мыслью. А ведь надо было начинать с другого!

– Что ты имеешь в виду? – тихо спросила монахиня.

– Как она выглядела! – торжествующе воскликнула Дженнифер. – Как выглядела умершая девушка?

Пожилая женщина спокойно молчала. Легкая улыбка тронула ее губы.

– К сожалению, дитя мое, я не могу помочь тебе. Я ее не видела. Никто, кроме доньи Франциски и Селесты, ее не видел.

Дженнифер недоуменно взглянула на нее:

– Никто не видел? Но я поняла, что вы ее навещали.

– Да.

– Тогда я не понимаю…

– Видишь ли, дитя мое, – сказала настоятельница, – я слепа и давно ничего не вижу.

Она сидела спиной к играющим солнечным бликам и улыбалась чуть печальной улыбкой.

– О, матушка… простите меня, – запинаясь, сказала Дженнифер.

– За что прощать? – Старая монахиня улыбнулась. – Порой мне кажется, что окружающие воспринимают мою слепоту острее, чем я сама. – Сказав это, она выпрямилась, в голосе ее появились бодрые, властные нотки. – Мне кажется, дитя мое, самое малое, что мы можем сделать, это предложить тебе наше гостеприимство. Я лично уверена, что все твои предположения слишком эксцентричны и маловероятны… Извини великодушно, но я убеждена, что твоя кузина умерла. Когда мы в более спокойной обстановке обсудим все факты, то, несомненно, найдем для них простое объяснение.

Дженнифер молчала. Она зажала руки в коленях и, задумавшись, едва ли слышала последние слова монахини. Что, если действительно пожить в монастыре? Это же отличная возможность: можно наблюдать, расспрашивать, проверять на ничего не подозревающих обитателях все утверждения доньи Франциски… На лучшее едва ли можно было надеяться.

– Ты подумай над вопросами, которые тебя интересуют, а начать поиски надо, конечно, прямо отсюда. Если ты поселишься у нас…

– Вы так добры. Но если я приму ваше предложение, не будет ли мое пребывание слишком большой обузой для монастыря?

– Это самое малое, что мы можем сделать. Грех лежит на монастыре. Хотя и по неведению, но все же мы виноваты, что печальное известие обрушилось на тебя так неожиданно. Позволь нам искупить грех.

– Вам нечего искупать. – Дженни улыбнулась. – Но я с удовольствием принимаю ваше предложение. Благодарю вас.

– Вот и хорошо, тогда вечером приходи к нам.

– Прямо сегодня, матушка?

– Чем скорее твоя душа успокоится, тем лучше. Но если ты думаешь, что в отеле могут возникнуть сложности…

– Нет-нет, вряд ли. Я предупредила хозяина, что могу уехать в любой момент… Понимаете, кузина надеялась, что я смогу пожить здесь вместе с нею.

– Итак, мы ждем тебя к вечеру, если успеешь собраться. Если нет, завтра. Мы рады тебе в любое время, дитя. Даже если твои поиски приведут все к той же печальной истине, что твоя кузина мертва. Я уверена, наша тихая обитель в какой-то степени тебя утешит.

Дженнифер почувствовала, что в этой спокойной тишине ее подозрения постепенно тают.

– Спасибо, – просто сказала она. – Я с радостью приду. Здесь такие чудесные места, и мне кажется, что если где и можно найти успокоение, то именно здесь.

– Ты почувствовала это? Я очень рада.

Лицо настоятельницы просветлело.

– Только что я побывала в вашем храме, – сказала Дженнифер. – Алтарь просто великолепный. Я бы даже сказала, полной неожиданностью было увидеть его в такой скромной и уединенной обители.

– Да, да, у нас все достаточно скромно. Но простота зданий гармонично сочетается с этими высокогорными долинами. Барочная пышность и великолепие были бы неуместны в долине Гроз. Здесь хороши крепкие и простые белые стены. А нашим окнам не нужны витражи, потому что в них смотрят горы.

– Но ваши картины, светильники и резьба…

– Обо всем этом, – спокойно ответила мать настоятельница, – я ничего не могу сказать. Как ты уже, наверное, поняла, несколько лет назад я с большим облегчением передала все хозяйственные заботы в крепкие руки доньи Франциски. С некоторых пор убранством церкви занимается в основном она. Я знаю, что там появилось много нового: картины, ковры, новые подсвечники… В прошлом году она наняла в Бордо рабочего, и он сделал для нас алтарную преграду. В былые годы я придерживалась простоты в убранстве, но сейчас заметила, что некоторым, вернее, большинству наших сестер легче нести свой крест, любуясь красотой статуй и светильников. Поэтому, хотя мы и не можем позволить себе тратить значительные суммы на все эти вещи, я разрешила донье Франциске делать все, что ей заблагорассудится, к удовольствию и радости молодых сестер. И конечно, – она улыбнулась мудрой тихой улыбкой, – детей.

Дженнифер вспомнила святых и ангелов, парящих на крыльях над алтарем, вспомнила великолепную алтарную преграду, которой вряд ли касалась рука «какого-то рабочего из Бордо», вспомнила золотые подсвечники флорентийской чеканки, мерцающие «на радость детям»… Похоже, не одна тайна поджидает ее в монастыре Богоматери Гроз. Если сопоставить золотые светильники и святых Эль Греко… Дженнифер сразу припомнилось письмо, что она обнаружила за триптихом. Сейчас его содержание показалось ей гораздо более важным, особенно в связи с упоминанием о «трех миллионах франков». Нервная дрожь пробежала по ее телу, и словно игла кольнула в сердце.

– Понимаю вас, – сказала Дженни и огорчилась оттого, что голос ее снова дрогнул. – Там очень красиво. Неужели все это – заслуга доньи Франциски?

За ее спиной послышался тихий голос испанки:

– Я нужна вам, мать настоятельница?

– Да, конечно… – Приоресса не удивилась: острое чутье, дарованное слепым, должно быть, уже подсказало ей о присутствии третьей персоны. – Я рада, что ты заглянула. Есть один момент, который хорошо бы по возможности прояснить прямо сейчас. Ты ведь уже знакома с мадемуазель Силвер?