Последняя рукопись

Когда он уехал, Лин бросила все как есть и поднялась наверх, чтобы поскорее вытянуться в постели. Дверь комнаты Сары была приоткрыта. Она заглянула туда, в горле снова заворочался тяжелый ком. Ничего не тронуто. Те же постеры с портретами спортсменов, та же одежда на спинке кровати. Та же боль, не стихающая вот уже четыре года. В этом доме кровоточила открытая рана. Ничего удивительного, что психика Жюлиана не выдержала.

Лин вошла в супружескую спальню, занесла туда чемодан и улеглась, скрестив руки на груди и даже не сняв одежду. Какой кошмар! Она одна на этой огромной уединенной вилле, как один из ее персонажей, попавший в грозу. Одинокая, растерянная, потрясенная. Она вообразила себе романиста, которому доставило бы удовольствие манипулировать ею, лишить ее рассудка. Она буквально видела, как описывает в книге собственную историю, подобно Арпажону из ее «Последней рукописи», вкладывая в нее всю черную гнусность мира. Черный – всегда этот цвет. Черный цвет одежды, которую она носила подростком, черный цвет… она его любила и все-таки выла от него по ночам в далекие времена.

Внезапно Лин пронзило холодом, она резко села в кровати. Невидимая ледяная рука коснулась ее. Она действительно ощутила это прикосновение.

«Это у тебя в голове…»

Обхватив себя руками за плечи, чтобы согреться, Лин пошла в ванную принять душ. Она не могла бы сказать, что здесь чего-то не хватает, что кто-то заходил сюда и воспользовался их личными интимными вещами. Потом она все подробно осмотрит. Однако она ощутила некоторое неудобство: Жюлиан убрал ее кремы, мыло и шампуни в глубину шкафа. В буквальном смысле стер следы ее присутствия.

Существовала ли еще она для того, прежнего Жюлиана? Что теперь будет с новым Жюлианом, лишенным памяти? Осталась ли в этом горе возможность заново построить будущее для двоих? Есть ли у них еще один шанс?

В эту среду около восьми вечера она легла в их холодную постель, на сторону Жюлиана, прижав колени к животу, свернувшись в позе эмбриона в надежде успокоиться. Внимательно посмотрела на дверь, распахнутую в темноту коридора, встала, заперла ее на ключ и снова легла под одеяло.

Подушка пахла мускусом. Это был ласкающий запах мужа, навевающий воспоминание о его спокойной силе. Прежде чем пригасить свет в спальне – она описывала ужасы, но не хотела спать в полной темноте, только не сегодня, – Лин сняла часы и открыла ящик прикроватной тумбочки, чтобы убрать их. У нее екнуло сердце, когда она увидела там оружие.

Лин с первого взгляда узнала ствол, она уже натыкалась на него в своих поисках: девятимиллиметровый «зиг-зауэр парабеллум».

Ей было известно, что это оружие сыщиков: в ее книге таким пистолетом Жюдит убила Арпажона.

Лин взялась за рукоятку. Правильная пушка, она стреляла из такой в тренировочном центре. Серийный номер не сбит, значит это явно не игрушка, переходящая из рук в руки на черном рынке или проданная за бешеные бабки. Что делает здесь смертельное оружие? Где Жюлиан его раздобыл? Почему именно та модель, что в «Последней рукописи»?

Лин нажала на выталкиватель гильз, магазин скользнул вниз.

Почти полный. Почти.

Точно как в книге, в нем не хватало одной пули.

11

В четверг около полудня Вик не знал ни где лучше встать на тротуаре напротив лицея, ни как себя вести. Ему казалось, что все подростки разглядывают его, и поэтому он ходил взад-вперед, не отрывая от уха телефон. Он бесконечно прослушивал сообщения на автоответчике, чтобы как-то занять себя и исподтишка наблюдать за выходящими лицеистами. Вик вдруг осознал, что с начала учебного года, то есть с сентября, из-за того, что его жизнь превратилась в настоящий бардак, он ни разу не пришел за дочкой в школу. Эта мысль неприятно кольнула его.

Увидев Корали в компании одноклассниц, он сунул телефон в карман и помахал ей. Увлеченная болтовней с подружками, девочка его не заметила.

– Корали!

Она стремительно обернулась, бросила на него взгляд, такой же мрачный, как макияж вокруг ее глаз, и, перекинув сумку через плечо, торопливо зашагала прочь.

– Нам надо поговорить.

– О чем? Мне нечего тебе сказать.

– Зато мне есть.

Девушка поняла, что ей от него не отделаться, и, чувствуя, что на них смотрят и она рискует опозориться со своим всклокоченным папашей в какой-то допотопной куртке, которого никто никогда не видел, увела его на газон, к облетевшим деревьям и пустым скамейкам. Увидев свою оперившуюся и расправившую крылья дочку здесь, среди почти взрослых одноклассников, Вик осознал, до какой степени она уже не девчушка, которая росла у него на глазах. Он позвенел ключами от машины.

– Во сколько у тебя следующий урок? Я бы хотел, чтобы мы вместе где-нибудь перекусили.

– Времени нет, а даже если бы было, я бы не пошла.

– Ты знаешь, что сделала твоя мать? Что она сказанула?

Словно бы для того, чтобы создать еще один, более надежный, барьер между собой и отцом, она скрестила руки на вырисовывающейся под плотным пальто груди.

– Что ты ночуешь в жалком отеле, а врешь, что снимаешь квартиру. Это уже совсем не смешно, папа.

– Я не хотел, чтобы… В общем, я понимаю, вовсе не круто иметь отца, ночующего в отеле, и хотел избавить тебя от этого.

– Спасибо, ты очень внимателен. Но знаешь, до чего же отвратительно, что ты забыл о моем ежегодном отчетном концерте в классе танца. Я сама просила тебя не присутствовать на нем, я понимаю, что это выше твоих сил, мне только хотелось, чтобы ты меня туда отвез на своей тачке. Но мсье не оказалось перед домом именно в тот момент, когда это было для меня так важно!

– Я… Я знаю… Понимаешь, это свалившееся на меня расследование, разборки с твоей матерью… да много всякого… Но почему же ты мне не позвонила, черт побери! Я бы тут же примчался, я…

– Мама не хотела, чтобы я звонила тебе. Но ничего страшного, мы, как обычно, справились сами. Нет проблем.

– Детка, я все выходные думал о твоем выступлении, честное слово, это даже написано большими буквами на дверях моей комнаты.

– На дверях твоей комнаты? А ты не мог записать, ну, не знаю, например, в свой телефон?

– Там всего полно… А главное, я бы и не подумал туда заглянуть. Знаешь, как это работает? Эти штуковины, призванные заменить память, не для меня. Слушай, я правда хотел отвезти тебя и тоже пойти на твой концерт, клянусь, но вчера вечером я слишком поздно вернулся в квар… в отель. У нас с матерью сейчас все очень сложно. Да мы еще тебя впутали в свои отношения.

Он обратил внимание на зеленые рейки скамьи перед собой. Двенадцать параллельных реек, промежуток между ними пять сантиметров, ну, может, шесть. Интересно, та, что справа, такая же? А следующая? Он спохватился и посмотрел дочери в глаза:

– Мне бы не хотелось, чтобы ты рассказала об этом судье.

– Мама уже записала, что следует рассказать. У нее в блокноте это обведено красным. И уж она-то, конечно, не забудет.

Телефон Вика зазвонил в самый неподходящий момент. Он хотел отклонить вызов и замешкался, снимая перчатки. Аппарат выскользнул из рук и упал на землю. Корали тяжело вздохнула, как это делают подростки, видя неловкость взрослых.

– Тебе даже в голову не приходит заняться собой, пап, или хотя бы снять квартиру и жить в ней, это ведь не так сложно. В один прекрасный день ты забудешь покормить Мам-Ам, и она умрет от голода. Потому ее и нельзя оставить тебе. Ты, конечно, обладаешь феноменальной памятью, но, несмотря на это, вполне можешь забыть дышать. Мама устала, пап, ей больше не удается справляться со всем этим.

Сыщик, кряхтя, нагнулся, чтобы поднять телефон, а распрямившись, увидел спину удаляющейся Корали. Он сделал пару шагов за ней, но девушка уже переходила улицу. Он крикнул:

– Поужинаешь со мной на Рождество? Можем сходить, например, в китайский ресторан. Я знаю один, недалеко от отеля…

Его дочь обернулась и покачала головой. Сжав губы. Губы, которые, казалось, хотели сказать «да», но сдержались. Она быстро ушла прочь, накинув на голову капюшон. Вик не двинулся с места, хлопьями повалил снег, а он стоял на виду у родителей, которые из окон своих автомобилей могли наблюдать это жалкое зрелище – никчемного отца.

Он взглянул на вдребезги разбитый мобильник:

– Твою мать!

Слава богу, аппарат работал, сенсорный экран пока реагировал. Вик прослушал сообщение Вадима, а подходя к машине, уже знал количество реек на других скамейках. Теперь каждый раз, оказываясь возле лицея, он будет вспоминать это число, каждое слово разговора с дочерью в парке, снег, поваливший в двенадцать двадцать две, и отчетный концерт Корали, о котором он из-за своего редкостного идиотизма напрочь забыл.

12

Через полчаса пара В + В воссоединилась у дверей лаборатории патологической анатомии и цитологии человека, находящейся недалеко от променадного парка города Ош. Их срочно хотел видеть уполномоченный заместителем генерального прокурора патологоанатом Жюльен Ферриньо. Сейчас он в задумчивости стоял возле стола из нержавеющей стали, на котором лежали кисти рук со снятой скальпелем с кончиков пальцев кожей.

– Мы по-прежнему не знаем, чьи это руки?

– Нет. Результаты анализов ДНК придут не раньше чем через два-три дня. Лаборатория завалена пробами по делу Шамруса. Вечно эти дурацкие истории приоритетов, как будто два убийства менее важно. В данный момент мы не имеем достаточных оснований на поиски в картотеке пропавших без вести. Что же касается SALVAC[9], она не отсылает нас ни к одному совершенному в последние годы преступлению. В настоящее время обе наши жертвы остаются безымянными.

Халат Ферриньо был застегнут на все пуговицы, до самого верха, а восковой оттенок лица в точности повторял цвет резиновых перчаток, которые обтягивали его руки, словно вторая кожа.

– А вот я много чего могу сообщить вам.

Он взял ножовку и вложил ее в руки Вика.

– По предварительным результатам я могу заключить, что конечности обеих ваших жертв – владелицы этих кистей и той, у которой кисти отсутствуют, – отрезаны пилой именно такого типа, с чередующимися активными и пассивными зубьями. Это видно по бороздкам на костях. Мною также обнаружены следы голубого антикоррозийного покрытия. Я собрал несколько оставленных ножовкой металлических частиц и выдам их вам для анализа, если вы видите в этом пользу.

Вик осмотрел пилу. Обычный инструмент, какой можно купить в любом магазине стройтоваров. Убийца действовал кустарным способом. Медик поднял левую кисть.

– У меня есть хорошая новость и плохая. С какой начать?

Вадим оказался проворнее:

– С хорошей.

– Ладно. Похоже, я нашел детали, которые помогут в вашем расследовании.

Он положил кисть под лупу с шарнирной стрелой.

– Итак, на тыльной стороне ладони мы имеем большой уродливый шрам, старая восстановительная хирургия, это мало что нам дает. Но… – он перевернул кисть, – видите надрезы на ладони? Они недавние.

Вик нахмурился. Рубцы были сгруппированы и равномерно расположены.

– Похоже, они сделаны сознательно и образуют определенный узор.

Ферриньо кивнул:

– Вы правы. И на другой ладони то же самое. Такие же узоры. Никакой случайности. Хозяйка рук сама нанесла себе эти раны, как будто для того, чтобы что-то сообщить.

– Или же это сделал убийца.

Ферриньо улыбнулся:

– Из меня вышел бы очень плохой сыщик. Но это еще не все. Идите-ка сюда.

Он подвел полицейских к микроскопу. Под увеличительными стеклами между двумя стеклянными пластинками были зажаты фрагменты кожи. Патологоанатом осветил экран, и на нем появился папиллярный узор.

– Я по кусочкам проанализировал, увеличил и пронумеровал рисунки последних фаланг, как если бы теркой снимал с пальцев тончайшие пленки кожи толщиной в несколько микрон. Вот, например, различные слои дерматоглифа большого пальца правой руки. Папиллярные линии совершенно нормальные, идентичные в каждом слое.

Он нажал на клавишу компьютера.

– Теперь указательный палец.

Вика передернуло. На некоторых срезах папиллярные линии отсутствовали, словно их уничтожили.

– Невооруженным глазом это почти незаметно, но слои клеток, образующих поверхность эпидермиса, оказались разной толщины. Я проверил на всех пальцах: подобные характеристики относятся только к последним фалангам указательных пальцев обеих рук.

– Как если бы она повредила себе подушечки указательных пальцев, потому что обо что-то их терла? Но обо что? О дерево? О наждачную бумагу?

– Это вызвало бы более серьезные повреждения, эпидермис был бы нарушен более глубоко и неравномерно. Здесь же все тонко. Аккуратно. Связь с какой-то профессией, которая задействует именно эти два пальца? Возможно, она имела дело со швейным ремеслом, с тканями, что-то вроде этого. Надеюсь, мои замечания смогут вас как-то сориентировать.

Вадим отмахнулся, как бы говоря: «Всего-то?»

– Конечно, лучше, чем ничего, однако я не назвал бы это хорошей новостью. Стоит ли интересоваться плохой?

Ферриньо со щелчком снял перчатки.

– Минуточку. Я получил из токсикологической лаборатории ответ, касающийся обеих жертв. Кровь той, у которой проломлен череп, ничем не примечательна, кроме дефицита железа, минеральных солей и тому подобных показателей, обычно сопутствующих длительному лишению свободы, в отчете вы увидите все данные. А вот… насчет хозяйки этих рук, тут совсем другое дело. Анализы показали наличие большого количества карведилола.

Вик понимающе кивнул:

– Бета-блокатор, снижающий кровяное давление и сердечный ритм.

– Да. Следует знать, что этот препарат гонит кровь от конечностей. У принимающих его пациентов руки и ноги часто бывают холодными. Обнаружены также следы буфломедила – вазодилатора, тоже предназначенного для снижения артериального давления.

– То есть жертва, возможно, проходила курс лечения?

– Только не в таких дозировках. Кроме того, анализ кератина ногтей не показывает старых следов этих медикаментов. Но это еще не все: мы также выявили морфин в очень высокой концентрации. Не стану вдаваться в подробности, но это болеутоляющее третьего уровня, позволяющее облегчать очень сильные, иными словами, невыносимые боли.

– Как после ампутации…

– Да. Но только, если мы обнаружили наличие морфина в кистях рук, это означает, что он присутствовал в теле жертвы до ампутации.

Вадим не был уверен, что понял.

– Но не хотите же вы сказать, что она была жива, когда он отрезал ей кисти?

– Как раз именно это я и говорю. У меня даже сложилось впечатление, что ваш клиент сделал все, чтобы притупить боль и уменьшить кровотечение. Иными словами, можно предположить, что сейчас, когда мы с вами беседуем, владелица рук еще жива.

13

Вадим сидел на скамейке в парке Оша, под стоящими вереницей тополями, спутанные ветви которых, казалось, отмахивались от снежных хлопьев. Горы уже несколько недель назад накинули на себя белую мантию и теперь не снимут ее до апреля. Зябкие они, горы, не любят холод. Сыщик вытащил из пачки сигарету и зажал в полных губах.

– Вот ведь скотство: стоит решить бросить курить, непременно снова начнешь из-за чего-нибудь. Я-то думал, что праздничные дни будут спокойными, благоприятными для принятия хороших решений. Как бы не так!

Вик стоял перед ним, глубоко засунув руки в карманы. На его плечах и волосах лежал тончайший слой снега. Обычно в этом саду кипела жизнь, но сейчас он был пустынным. Только вдалеке какой-то тип гулял с собакой. Вик подумал, что всегда, в любую погоду и в любое время суток найдется человек, выгуливающий в парке собаку.

– Слыхал, Вик, что сказал Ферриньо? Если во время ампутации кровотечение было взято под контроль, то при применении правильных медикаментов и регулярных перевязках она могла выжить. Но без соответствующего ухода она в конце концов умрет от заражения крови и в любом случае будет страшно мучиться. Когда эти руки обнаружили в багажнике?

– В понедельник. В двадцать два часа… девять минут.

– Мать твою, да мне плевать на минуты! Главное, что прошло уже как минимум три дня! Три дня, как…

Он глубоко затянулся.

– С чем мы имеем дело, Вик? С какой еще пакостью этого отморозка? Я хочу сказать, наши коллеги взялись за Энди Джинсона два года назад, а он, дерьмо такое, заставляет их вкалывать до кровавого пота, даже сидя за решеткой. А теперь вот еще и мы подцепили Живодера, полоумного, который ему ни в чем не уступает…

Энди Джинсон… Путешественник… Вик по-прежнему пристально следил за тем делом, его странным образом что-то постоянно сталкивало с убийцей. Примерно полтора года назад, когда он ездил в Лион на четырехдневные курсы по борьбе с терроризмом, его тамошние коллеги все еще барахтались в деле Джинсона. И Вику представилась возможность увидеть фотографии прядей волос разных жертв Путешественника. В последний день курсов он попросил допустить его к вещдокам, чтобы подсчитать количество волос в каждой пряди. Зачем? Он и сам не знал, а потому ответил: «Хочется посчитать». Над ним откровенно посмеялись и посоветовали убираться восвояси.

Спустя два дня ему позвонили, чтобы поздравить: кто-то все-таки занялся подсчетом волос, и в каждой пряди их оказалось пятьсот двенадцать. Тогда лионские коллеги задали вопрос Джинсону: почему пятьсот двенадцать? Убийца не ответил, но пожелал встретиться с сыщиком, который оказался способен подобрать ключ к тому, что он назвал «кодовым замком от входной двери в его мир».

Тогда Вик получил свободный доступ к досье Джинсона, ко всем протоколам, к целому набору отчетов: вскрытия, отчеты экспертов, психиатрическая экспертиза – с целью глубже проникнуть в тайны личности убийцы. У Энди Джинсона, человека очень умного, было сложное детство: жестокий отец, издевательства в школе из-за его уродливой внешности, годы, проведенные в интернате для трудных подростков, где дети росли во враждебном окружении и вдали от родных гор. Став взрослым, он так и не смог получить стабильную работу.

Беседа состоялась в помещении лионской бригады уголовного розыска. Сыщики надеялись, что Вику удастся расколоть Джинсона и тот назовет местонахождение последних тел. Напрасно. Убийца не сказал ничего, кроме того, что и так уже было известно следствию. Под конец разговора он попросил бумагу и карандаш и написал: «Каспаров – Топалов, 1999». После чего вернулся в свою камеру, напоследок бросив одно-единственное слово: «Misdirection». Или искусство отвлекать внимание.

Как и его коллеги, Вик тоже голову сломал над одной из самых знаменитых шахматных партий, Каспаров – Топалов, на сорок четвертом ходу выигранной знаменитым русским чемпионом Гарри Каспаровым. Эту партию назвали «Бессмертной». Но до сих пор никто не понял смысла загадки Путешественника. Если сегодня все-таки решить ее, заставит ли это Энди Джинсона указать наконец местонахождение Сары Морган?

Вик покачал головой. А Вадим все говорил:

– …Слишком много за такое короткое время. Как ты думаешь, может, этого требует мир, в котором мы живем? Может, происходит что-то вроде нарастания или ускорения жестокости?

Вик подумал об оскорблении, нанесенном ему женой в отеле, о разводе, о ссоре с Корали возле лицея, обо всех этих политиках, телеведущих и журналистах, сражающихся друг с другом при помощи подставных лиц или путем убийственных сообщений в социальных сетях. А еще о том, что Рождество он проведет в одиночестве, уткнувшись носом в папки с уголовными делами вместо блюда с индейкой.

– Просто мир, в котором мы живем, слишком торопится. А жестокость всего лишь подстраивается, пытается попасть в ритм.

– Почему он сохраняет ей жизнь? И почему другой он пробил череп? Той, другой, Путешественник тоже отрубил кисти рук, но она к тому времени, судя по словам Ферриньо, уже была мертва. Никак не могу просечь логику.

– Но она, безусловно, есть. Наш клиент придерживается определенной линии. На заправке, когда у него угнали тачку с трупом, он даже не испугался. Надо просто постараться влезть к нему в башку.

– Влезть к нему в башку… Ну-ну… Когда у тебя получится, пришлешь адресок…

Вик принялся ходить взад-вперед, уставившись в собственную ладонь. Он вспоминал крошечные ранки на ладонях. Они выглядели такими упорядоченными. Намеренно нанесенные отметки, не цифры и не буквы. Какой-то код?

– Мы должны сосредоточиться на том, что имеем. Две кисти рук… Как ты думаешь, что бы могло так аккуратно изменить поверхность папиллярных узоров на кончиках правого и левого указательного пальца?

– Понятия не имею, может, то, что она щелкала по клавиатуре, как все мы?

– Только указательными пальцами?

– Или тыкала пальцами в самолеты на экране радара, или же совала их в банки с пастой для снятия слепков. Вик, мать твою, да откуда я знаю! Что эта дешевая бредятина может нам дать? Лучше поможем ребятам узнать, откуда взялся этот сраный «форд».

– Мимолет и Дюпюи, кстати, как раз сейчас шерстят все записи автозаправки. Пока не видно, чтобы «форд» хоть раз там останавливался.

– И что? Надо, например, обойти все дома в окрестностях заправки. Шевелить задницей, а не таскаться, как за подаянием, из лаборатории в лабораторию.

– Мы этим и занимаемся, шевелим задницей… Размышляем…

– Лучше бы мы размышляли на месте, отоварили бы этого придурка как следует. Я не такой, как ты. У меня мозги не похожи на морскую губку. Понимаешь, мне бы надо размять ноги.

Вик потер указательные пальцы один о другой.

– Она что-то растирала. Что-то, что не цепляется за кожу. Патологоанатом говорил о тканях. Это… повторение движения, стирающего поверхность папиллярного узора… Только кончики двух пальцев…

Профессии мелькали у него в голове, как если бы он быстро перелистывал страницы энциклопедии. Вадим встал со скамейки, раздавил каблуком едва прикуренную сигарету и, отряхнув куртку, направился к выходу из парка.

– Давай поразмыслим об этом потом, о’кей?

Обернувшись, он увидел, что Вик буквально замер на месте. Его коллега, не двигаясь, смотрел на идущего в их сторону человека с собакой. Морель слишком хорошо знал своего напарника, чтобы понять, что у того в голове завертелись шестеренки, что нейронный механизм, возможно, готовился выплюнуть решение, которое способен найти только этот мозг. Напарник у него не сыщик, а сущая беда: испытывает почтение к судопроизводству и бумажной волоките, стреляет из пистолета, как полный идиот. Зато умеет разговаривать с людьми, вдобавок у него случаются необъяснимые прозрения, которые уже не раз очень помогали расследованию, а его самого частенько избавляли от отстранения от дела. Как тогда, когда ему пришло в голову посчитать волосы в каждой пряди.

Тяжело ступая, Морель уставился на него:

– Ну и? Что за профессия?

Вик жестом попросил его подождать. Потом повернул телефон экраном к напарнику:

– Эти старые порезы на ладонях имеют отношение к азбуке Брайля. Там написано: «СЖАЛЬТЕСЬ».

– Азбука Брайля? Кроме шуток?

– Азбуку Брайля читают кончиками указательных пальцев обеих рук. Именно это повторяющееся движение по выпуклым точкам постепенно стирает папиллярный узор.

Сыщики многозначительно переглянулись.

– Она слепая.

14

– Мне кажется, я знаю, кто это.

Вик бросился к стоящему перед ним компьютеру Вадима. Полицейские вот уже десять лет работали в одном кабинете уголовного отдела гренобльского филиала, входящего, как и аналогичные подразделения Шамбери, Аннеси, Валанса и Сент-Этьена, в состав межрегионального управления судебной полиции Лиона. Комнатушка так себе: четыре завешанные постерами и фотографиями и давно уже не слишком белые стены; летом здесь бывало чересчур жарко, а зимой холодновато, но сыщики считали ее своим логовом, в котором они чувствовали себя хорошо. Морель развернул к напарнику экран:

– Аполлина Рина, восемнадцать лет, пропала полтора месяца назад. Единственный тревожный случай исчезновения слепой за последние десять лет. Вполне вероятно, что это именно она.

Ошеломленный своим открытием, Морель откинулся в кресле. Данные указывали на то, что молодая женщина пропала из дома своих родителей в Сен-Жерве-ле-Бен, городе, расположенном в доброй сотне километров от Гренобля.

– Дело ведут наши коллеги из Аннеси.

Вик подошел к окну, за которым кружились редкие хлопья снега. От одной жертвы остались только кисти рук, а ведь у нее было имя, лицо, улыбка. У Аполлины были светлые кудрявые волосы и мягкие губы. Хорошенькая девушка с тонкими чертами лица. Сыщик взглянул на часы: начало четвертого.

– Ладно, я погнал в Аннеси, позвони, расскажи про руки и предупреди, что я еду. И доложи обо всем шефу, пусть свяжется с ними, чтобы можно было побыстрее обменяться делами. Вполне вероятно, на кону жизнь этой девушки.

Морель едва успел кивнуть, как его напарник уже прихватил фотографии. Обычно Вику нравились такие дни, когда расследование набирало обороты, находились новые зацепки, а время летело, как падающая звезда. Но сейчас все было иначе. Он удалялся от Корали и приближался к дьяволу, к уроду, который держал взаперти, пытал и изувечил как минимум двух девушек: слепую Аполлину и ту, у которой было содрано лицо и вырваны глаза. Тут явно прослеживалась связь со зрением. Навязчивая идея убийцы? А что, если он до такой степени опасался, что его будут разглядывать, оценивать, что лишил свою жертву глаз и уничтожил ее лицо?