Не те времена. Рассказы

Работа в этих электричках, дневных, несложна. Едут в основном пенсионеры и женщины – должно быть, домохозяйки. Едут в Москву по магазинам, за пресловутым дефицитом. Сознательности, конечно, у них мало, но и порядок по части карт, курения, мата нарушать не особо нарушают. Легкий рейс.

Правда, повздорил с контролерами, но это даже с удовольствием. Высадить пытались, ни в какую не признавали за ветераном право на бесплатный проезд, да не тут-то было. Высказал им Александр Иванович все, что думает, палкой постучал по полу, партийным контролем пригрозил – и толстый дядька (грузчиком бы ему работать) сказал такой же толстой напарнице:

– Пошли, ну его, черта хромого, душу вынет…

Так-то, подумал Александр Иванович. Так-то!

На Казанском вокзале он снова передохнул под расписанием. И все выглядывал, не пройдет ли обратным путем утренняя троица – благо милиционер теперь маячил в поле зрения. Но троица не появилась, и Александр Иванович поспешил на электричку до Шиферной. На заводах заканчивались рабочие смены, а для него наступала вечерняя страда.

Страда эта завершилась, так, по сути, и не начавшись. Где-то в районе платформы «Фрезер» Александр Иванович сделал обычное свое замечание группе рабочих – шумели, выражались, некоторые выглядели нетрезвыми, другие картежничали. Он начал было излюбленную свою фразу, что тут не игорный дом, а изба-читальня на колесах, но на него заорали в несколько дышащих перегаром глоток, поднялись с мест, надвинулись, схватили, поволокли в тамбур, полный поганого табачного дыма, вырвали из рук и куда-то отшвырнули палку, несколько раз ударили, а потом, когда электричка остановилась и раскрыла двери, выкинули из вагона.

Электричка ушла. Александр Иванович лежал на покрытой грязным снежным месивом платформе. Мимо шли люди, и никто не пытался помочь. Да он и сам не звал на помощь.

Кое-как встал. Обнаружил, что пропала и шапка-пирожок. И что весь грязный. Продолжать работу было невозможно, он сел в ближайшую электричку, доехал до своей станции и побрел домой.

В поселке было тихо. По вечернему времени уже стемнело. Нога болела, хотелось плакать, но плакать Александр Иванович не умел. Подойдя к дому, еще крепкому, хотя и слегка покосившемуся – не до собственных ведь нужд, когда такое творится! – он прокричал что-то гневное в направлении соседнего участка, с хозяевами которого враждовал уже лет двадцать, и наконец вошел к себе. Разделся, проверил, на месте ли запасная палка, согрел кипятку, попил чаю и лег спать.

А утром не проснулся. И потому на заседание Совета ветеранов не пришел, а в свою очередь потому ветераны решили Александра Ивановича проведать, ибо не бывало, чтобы он на эти заседания не приходил. И еще более в свою очередь потому похоронили Александра Ивановича более-менее пристойно – не протухшим.

А спустя несколько дней по электричкам Казанского направления пошли разговоры, что хромого черта, который всех задолбал, то ли убили, то ли он сам под поезд упал сдуру. Некоторые даже жалели, что пропал хромой черт – скучновато без него стало. Студенты – Витек и его приятели – они тоже жалели. Правда, не сильно и не всерьез, а вскоре забыли, как и все остальные.

Ну и, конечно, от товарища Леонида Ильича Брежнева поступил ответ. Вернее, от его помощника, фамилия которого, естественно, забылась. От имени Генерального секретаря помощник благодарил Александра Ивановича и заверял, что меры по его сигналу будут приняты. И что не стареющие душой ветераны – золотой фонд партии.

Трудно сказать что-либо определенное по поводу нестареющих душ. Но если душа Александра Ивановича где-то есть, то вряд ли она обрадовалась такому ответу. Отписка ведь.

День будет длинным

Не спалось.

Константин Ильич устал ворочаться с боку на бок. Старые кости ныли, как ни ляг – все неудобно.

Сейчас он лежал на спине – так было еще куда ни шло – и смотрел на потолок, тускло подсвеченный бликом уличного фонаря. Глаза привыкли к темноте, которая и темнотой-то только притворялась. Когда-то, в юности, он свободно читал в таком полумраке. Вот и дочитался, подумалось Константину Ильичу, вот и подсадил зрение-то. Сразу мелькнула другая мысль – что не надо злоупотреблять снотворными, а то, неровен час, зависимость заработаешь.

Впрочем, это все было так – смутно, мимоходом, касаясь только края сознания. Настоящие мысли бродили отдельно от Константина Ильича, причем черт знает где и черт знает почему именно там. То раннее детство, то зрелость, то молодость, без хронологического порядка. Вернее, пожалуй, они были все одновременно.

…Самое первое сохранившееся воспоминание: он просыпается ночью в почти темной комнате. Дверь закрыта неплотно, в комнату пробивается вертикальная полоса неяркого света. Слышны отдаленные голоса, звучит мамин смех. А здесь, на диване, между кроватью Костика и дверью, лежит кто-то, завернувшись с головой в одеяло, и приглушенно храпит. Кисловато пахнет носками. Должно быть, отец. Только вдруг это не он, а какой-нибудь страшный дядька? Костику страшно, он хочет к маме и бабушке с дедушкой, но надо пройти мимо этого завернутого…

…А вот другое: Горбатый мостик около Белого дома. Девятнадцатое августа. Константину Ильичу за пятьдесят, вокруг, кажется, одна молодежь. Он участвует в сооружении баррикады. Нагибается, чтобы приподнять здоровенную железяку, напрягается, и – словно электрический разряд по позвоночнику, от поясницы до шеи. Константин Ильич охает, пробует разогнуться и охает еще громче. Молодые ребята – студенты, наверное – чуть ли не на руках относят его в сторонку и усаживают на какие-то ящики. «Посиди, отец, – говорит небритый парень, – мы справимся».

…Первые в его жизни похороны: умер дед. Косте пятнадцать лет, он любил деда, но почему-то странно спокоен. Слез нет. Он стоит у подъезда и смотрит, как выносят гроб. Декабрь, холодно, ветрено. Кто-то сует ему в руки венок. И Костю вдруг, что называется, пробивает: дыхание перехвачено, в глазах все расплывается.

…Другие похороны. Это – не так давно. Николо-Архангельский крематорий, ритуальный зал, Константин Ильич стоит возле постамента, на котором – гроб с телом Риты. Всегда думал, что уйдет раньше жены… Сгорела за два месяца…

Стоп! Константин Ильич прогнал это воспоминание. Было холодно, несмотря на теплое белье. Он встал и, шаркая, направился в туалет. Потом зашел в кухню, достал из холодильника пакет молока, налил почти полный стакан, разогрел в микроволновке, добавил пол-ложечки меда. Не торопясь выпил и пошел обратно. По дороге заглянул в комнату Пашки. Пусто. Ах да, он же ушел вечером, сказал, что в «Жесть». А уже под полночь позвонил, предупредил, что заночует в общаге. Пашка хороший внук. И Маринка хорошая дочь. Константин Ильич ощутил, что соскучился по ней, но следовало терпеть. Маринке вроде хорошо там, в Брюсселе, с этим ее бельгийцем, не то что было с Пашкиным папашей. И на работе ей нужно закрепиться. Вот окончит внук свою академию, уедет к матери… Маринка и отца хочет забрать, но обузой становиться Константину Ильичу не улыбается. Пока он еще какую-то пользу приносит – за Пашкой присматривает. Хотя кто за кем присматривает, не очень ясно… Да, завтра еще в сберкассу идти, за квартиру платить. Не меньше пары часов в очереди… Тоже польза от него…

Константин Ильич снова лег. После молока с медом, может быть, удастся поспать, хоть часа четыре. Мысли снова пустились в самостоятельное плаванье.

…Лето. Ялта. Пляж Дома творчества «Актер». Он, молодой, сильный, подплывает к берегу, где его ждет Маринка. Голышом, только на голове полотняная кепочка, белая в красную полоску. «Папа, не пей воду, соленая!» – сколько ей тогда было, три? Или четыре?

…Борт Боинга, салон экономкласса. Он, Рита, маленький – пяти еще нет – Пашка. Возвращаются из Шарм-Эль-Шейха. Маринка отправила Пашку с ними, а сама улаживает развод. Хорошо отдохнули, только вот перелет мучительный. Рейс задержался, на регистрацию позвали в час ночи, Константин Ильич нес уснувшего внука на руках, так и в самолет внес. Теперь Пашкина голова на коленях у Риты, а ноги – у Константина. Описался… Хорошо, пакет полиэтиленовый подложили… Константин делает глоток «Джек Дэниэлс». Эх, как курить-то хочется!

Мысли, воспоминания, образы становились менее четкими, удалялись, расплывались и, наконец, совсем растаяли. Константин Ильич заснул.

…Проснулся рано. Он теперь всегда просыпался рано. Обычная процедура: туалет, ванная. Есть не хотелось. Заглянул к Пашке. Того еще не было. Могу себе представить, что они там в общаге делают, подумал Константин Ильич.

Похоже, выключить компьютер внук вечером забыл. Константин Ильич подошел к столу, подвигал мышью. Так и есть – включен. И форум Пашкин любимый открыт.

Он присел, произвел несколько простых манипуляций. Появилась строка: «Правильно, Гавняный Кракадил! Духовность важнее работы беспесды!»

Константин Ильич подумал и ввел текст: «пасрал шоб було».

День будет длинным…

Изобретатель

Дррры-ы-нннь! Дррры-ы-нннь! Дррры-ы-нннь!..

Андрею снилось очень неприятное и притом совершенно дурацкое: как будто нескончаемо звонит будильник, его надо выключить, а если не выключишь, то не проснешься как минимум до Страшного Суда, но выключить нет никакой возможности.

Дррры-ы-нннь! Дррры-ы-нннь! Дррры-ы-нннь!..

Андрей открыл глаза. Тьма в комнате нарушалась только бликом света, ползающим туда-сюда по потолку. Звонил телефон.

Жена невнятно простонала:

– Господи… ты… трубку… в конце концов…

Андрей нашарил на тумбочке трубку, на ощупь нажал кнопку приема и сипло произнес:

– Алло!

После секундной паузы, заполненной электронными, но вместе с тем и явственно живыми шумами, трубка громко сказала низким тягучим голосом:

– Андрюшенька!

– Ё-моё, – пробормотал Андрей.

– Что? Плохо слышно, Андрюшенька! Говори громче!

Жена промычала что-то жалобно-возмущенное.

– Дядя Миша? Откуда? Сейчас, сейчас, подождите…

Андрей вылез из-под одеяла, встал и, прижимая трубку к уху, босиком побежал на кухню.

Сна как не бывало.

– Дядя Миша, я вас отлично слышу! Вы что, в Москве?

– Почему в Москве? – удивился дядя Миша. – Я у себя, на Брайтоне. Я что, отвлек тебя, Андрюшенька? Извини…

Андрей вытащил сигарету из лежавшей на подоконнике пачки, щелкнул зажигалкой, затянулся, приоткрыл окно и сказал:

– Да нет, не то, чтобы отвлекли… Какая, однако, слышимость… Ну… короче, спал я…

Он посмотрел на настенные часы и добавил:

– Четвертый час ночи…

– Ах, Боже мой! – огорчился дядя Миша. – О разнице во времени совершенно забыл! Прости, Андрюшенька, спи дальше, я тебе утром перезвоню.

– Да чего уж, – сказал Андрей, – я уже проснулся. Что случилось, дядя Миша?

Его, в общем, не слишком удивил ночной звонок. Дядя Миша, правда, уехал уже семь лет назад и до сих пор ни разу не звонил. Но от такого нелепого человек можно было ожидать чего угодно и когда угодно.

– Это очень важно, Андрюшенька, – дядя Миша понизил голос. – Мне нужна твоя помощь. Я разработал… как бы тебе объяснить… ну, одну теорию, и даже уже начал кое-какие эксперименты. Но боюсь, что в теории что-то может оказаться не совсем. У тебя есть факс?

– Есть, – автоматически ответил Андрей, – на работе. А при чем тут факс? И какая теория?

– Ты все-таки еще не до конца проснулся, – грустно сказал дядя Миша. – Я пришлю тебе мою теорию по факсу, а ты проверишь – она по твоей специальности – и скажешь мне, может, там ошибки есть. Хотя эксперименты обнадеживают…

– Да что за теория-то, дядя Миша?

– А вот это не могу тебе сказать по телефону. Я подозреваю, что меня тут пасут. Не знаю, то ли ЦРУ, то ли ФБР. Одним словом, спецслужбы. Тут их много. Лучше по факсу. Продиктуй номер, пожалуйста, я сейчас отправлю. Тут немного, две страницы.

«Попал я, – подумал Андрей. – Очередная бредятина. Никак старик не уймется». Он стряхнул пепел за окно и попытался вывернуться:

– Дядя Миша! Я уже сто лет этим не занимаюсь! Я все забыл! Я газированной водой торгую! Вы бы к Леониду Сергеевичу лучше обратились!

– Нет, Андрюшенька, – убежденно ответил дядя Миша, – ты был у нас одним из лучших специалистов, ты не мог ничего забыть. Я знаю, это не забывается. Бывших – не бывает! А Лёне я звонил. Он сказал, что плохо себя чувствует. Ну, диктуй номер.

«Не слезет», – понял Андрей. Да, собственно, когда это дядя Миша с кого-нибудь слезал?

– Ладно, – неохотно сказал он, – шлите. Только не обещаю, что быстро отвечу, дел больно много.

Он продиктовал номер факса и зачем-то спросил:

– А где вы экспериментируете?

Как будто это имело какое-то значение…

– Дома, – совсем уже тихо ответил дядя Миша. И повторил: – Результаты обнадеживают. До свиданья, Андрюшенька.

Стоя у окна и докуривая, Андрей подумал: хорошо, конечно, что дядя Миша в его возрасте этаким бодрячком держится. Теории выдумывает, эксперименты ставит (Господи, что за бред?) Да он всегда был такой. Добрый, наивный, всегда чем-нибудь увлеченный – и какой-то… не от мира сего… ну, недоделанный, одним словом.

ЦРУ с ФБР ему мерещатся… Звонит по ночам…

Дядя Миша вообще-то был высочайшей квалификации инженер-электрик. Однако всю жизнь его тянуло изобрести что-нибудь по чужой специальности. Именно по чужой, потому что в своей – слишком хорошо разбирался.

И – изобретал. Жена его, Наталья Петровна, работавшая в патентном отделе, помогала оформлять заявки. А дядя Миша простодушно изводил всех вокруг, и добивался-таки положительных отзывов, и несколько авторских свидетельств, всему вопреки, сумел получить.

Ни одно его изобретение, разумеется, не было внедрено, но дядю Мишу это не смущало. Более того, подав очередную заявку, он, как правило, занимал у друзей, знакомых, соседей деньги под будущие отчисления от экономического эффекта. Потом отдавал с получки…

Андрей докурил и отправился в спальню.

– Кто звонил? – ясным голосом спросила жена. – С ума посходили…

– Зеленчук, – ответил он. – Дядя Миша. Время перепутал, представляешь? Спи…

Жена зевнула и повернулась на другой бок. А к Андрею сон что-то не шел.

Он попытался проверить себя, доказав в уме теорему Фруда – Финстервальдера. Простенькая совсем теоремка, когда-то он мог доказать ее даже не просыпаясь… Сейчас ничего не получалось. Вместо уравнений энергии и импульса в голову лезли таможенные тарифы, курс евро к доллару и тому подобная чушь.

Андрей снова подумал о дяде Мише. Инфантилизм, конечно, фантастический… Если бы не Наталья Петровна, помер бы с голоду, это к бабке не ходить.

Вспомнилось, как дядя Миша вдруг увлекся дачей. Собственно, это была не дача, а домик-развалюха на чудовищно захламленном участке, один из последних сохранившихся рядом с их заводским поселком. Москва расширялась, Москва наступала на этот бывшее дачное место, и дядя Миша купил обреченный участок с полуразвалившейся дощатой халупой. И был страшно доволен, особенно тем, что купил за бесценок, хотя на самом деле продавец, конечно, нагрел его по полной программе.

Как бы то ни было, дядя Миша принялся приводить участок в порядок, и первым делом ему потребовалась тележка для вывоза мусора. Дядя Миша не любил проторенных путей. И потому сам сделал чертежи, отнес их в цех и договорился с работягами. Через неделю шедевр конструкторской мысли был готов. Хорошая получилась тележка! Капитальная, прочная, удобная, с бортиками. Четырехколесная… Одно только дядя Миша забыл предусмотреть в чертежах – чтобы передняя ось поворачивалась. В результате тележка ездила только по прямой. А чтобы повернуть, следовало тащить ее юзом. Дядя Миша попытался доработать транспортное средство своими руками, но добился только того, что тележка стала ездить уже не по прямой, а по широкой дуге.

На этом дачная эпопея кончилась – дяде Мише пришла в голову очередная научная идея…

И вот удивительно, думал Андрей, при такой своей, будем называть вещи своими именами… ну, только негрубо… при такой своей, скажем так, недоделанности дядя Миша был всеобщим любимцем. Конечно, над ним шутили, но всегда по-доброму, его нелепые выдумки никого не раздражали, как не раздражала вечная невыбритость, и лихорадочный блеск в глазах, и пальто, застегнутое наперекосяк, и даже постоянно проветриваемая ширинка. Относились к нему, как к ребенку, доброму такому ребенку, нежадному, неуклюжему, забавному, милому…

И в Штаты-то дядя Миша попал тоже по-дурацки. В середине девяностых он понял, что на постсоветском пространстве уже не будет востребован, а вот в Америке или, на худой конец, в Израиле – дело другое. Проявил необычайную настойчивость, сумел доказать наличие еврейского следа в своей родословной, получил все разрешения, прожил пару лет под Тель-Авивом, после чего, как говорили, разочаровался и отбыл за океан.

Андрей вспомнил, как буквально накануне отъезда дядя Миша позвонил ему и попросил срочно зайти. Наталья Петровна колобком носилась по квартире, упаковывая чемоданы и сумки, проверяя билеты и документы, а дядя Миша, небритый, встрепанный, с совершенно безумными глазами, в грязной майке, лихорадочно писал что-то крупным корявым почерком. Он посмотрел на Андрея, как бы не узнавая его, кивнул, дописал еще несколько строк и протянул исписанный формулами лист Андрею. «Посмотри на досуге, Андрюшенька. А доберемся до места – я тебе позвоню, посоветуешь что-нибудь. Я только Лёне доверяю и тебе». Само собой, это была новая теория; само собой, абсолютно безграмотная… Впрочем, дядя Миша, по-видимому, вскоре о ней забыл.

Стало быть, и в Штатах продолжает изобретать… Бедолага… И Наталья Петровна с ним продолжает мучиться – в чужой-то стране… в их возрасте… без языка… Хотя… в общем, только это его и держит… ни детей, ни внуков, никого… А для нее он, в свою очередь, вроде ребенка… ее как раз он держит… – смутно думал Андрей, засыпая.

…Утром Андрей не вспоминал о ночном звонке, но, когда приехал в офис, секретарша Марина сказала:

– Андрей Александрович, тут ночью факс кто-то прислал – я сначала выбросить хотела, вроде не нам, на детский рисунок похоже, а потом посмотрела – как бы к вам лично обращаются… Вот, посмотрите.

На двух листочках была неловко изображена некая схема и написан ряд формул. Сверху красовался заголовок: «Теория обратной конусности». А внизу – приписка незнакомой рукой: «Андрюша, посмотри, пожалуйста, и, когда Миша тебе позвонит, похвали, а то он совсем дошел. Н.П.»

Андрей взял листочки и направился к себе. Смотреть было особенно не на что – ошибка бросалась в глаза. Во второй строчке, и за ней – естественным образом до самого конца.

Андрей для полной уверенности подставил в выведенную дядей Мишей итоговую формулу предельное значение параметра и получил КПД выше ста процентов.

Мда… И что с этим делать, подумал он? Жалко старика…

Между прочим, несмотря на полубессонную ночь, соображалось хорошо – видимо, крепчайший кофе и выброс адреналина от езды в пробках прочистили ему мозги. Но не мешало бы еще кофе выпить.

– Марин! – крикнул он. – Нарисуй кофейку!

Прихлебывая из толстостенной кружки, Андрей набрал номер.

– Здравствуйте, Леонид Сергеевич, – сказал он. – Это Андрей. Как вы?

– Здравствуй, Андрюша, – ответил Леонид Сергеевич. – Да ничего. Давление скачет, а так ничего.

– Мне тут Зеленчук звонил, – сказал Андрей. – Ночью. И факс прислал с выкладками.

– А, – засмеялся Леонид Сергеевич, – мне он тоже звонил, только все-таки днем. Я отказался, наверняка ведь сыпнотифозное что-нибудь. Да ведь?

– Не то слово. Я вот не знаю, что теперь делать, посоветоваться хочу. Там на факсе приписка от Натальи Петровны – просит не огорчать… А ошибка прямо сразу – уравнение энергии написал в векторной форме… И КПД к бесконечности стремится…

– Эх, – протянул Леонид Сергеевич, – все неймется Мише… Не знаю, Андрюша, я потому и отказался. А в принципе, как там у Филатова – лучше горькая, но правда, чем приятная, но лесть. Ты ему соврешь, похвалишь, восхитишься – а дальше что? Хотя и жалко его, и Наташу жалко. Не знаю…

– Ладно, – сказал Андрей, – я сам подумаю. Спасибо вам, и не болейте.

Он отключился, собрался было задуматься, но не пришлось – позвонили ему, уже по делу, и понесся рабочий день.

И пронесся. И другой за ним.

На третий день дядя Миша позвонил, на этот раз в разумное вечернее время.

– Андрюшенька, – сказал он, – ты посмотрел мою теорию?

– Посмотрел, дядя Миша, – ответил Андрей. – Есть кое-какие замечания. Хотя… хотя, конечно, интересно… перспективно…

Ему стало неловко от собственной лжи.

– Ты, Андрюшенька, – сказал дядя Миша, – по телефону ничего не говори. Я побаиваюсь. Лучше по факсу. Пиши скорее свои замечания и шли. Запиши номер.

Андрей мгновенно почувствовал возможность для маневра.

– Дядя Миша, – осторожно спросил он, – а почему вы так уверены в надежности общения по факсу?

– Ох… – выдохнул дядя Миша и надолго замолчал.

– Вот я старый дурак! – продолжил он после паузы. – А ты – сразу чувствуется молодая голова! Умница! Ладно, давай лучше так – весной Наташа собирается с Москву, сестру проведать. Я ее отправлю пораньше, сразу после Нового года. Она тебе позвонит, а ты напиши замечания и отдай ей. А что ты меня порадовал, что интересно и перспективно, это спасибо тебе.

– Дядя Миша, – спросил Андрей, – а с чего вы вообще взяли, что за вами кто-то следит?

Дядя Миша засмеялся.

– Я ведь тертый калач, – сказал он. – И потом: я ведь обращался кое-куда со своей теорией. Конечно, бюрократы везде, хуже, чем у нас. Отфутболили меня. В Израиле, кстати, то же самое, но там хоть по-русски кое-кто понимает, а тут – ни бельмеса, а я с английским… не очень. Но информация-то просочилась! А теория-то – стратегического значения! Ты-то понимаешь… Ну, а тут – косые взгляды, негры какие-то вьются, евреи, черт их разберет… Ладно, всё, всё, Наташа приедет – все расскажет. До свиданья, Андрюшенька, мне надо работать.

…Факс с «теорией обратной конусности» некоторое время повалялся у Андрея на столе, даже немного выцвел, потом перекочевал в ящик. Прошло несколько месяцев, Наталья Петровна не появлялась. В общем-то, это было хорошо, потому что Андрей совершенно не представлял, как писать эти чертовы замечания. Впрочем, он вспоминал о дяде Мише нечасто.

Через пару лет Андрей случайно заехал в их старый заводской поселок, и первой, кого он встретил, оказалась Наталья Петровна.

– Здравствуйте! – сказал он. – А я и не знал, что вы здесь. Вы давно приехали?

– Здравствуй, Андрюша, – равнодушно ответила она. – Год уж как вернулась.

– Как вернулись? Совсем?

– А что мне там одной делать? – сказала Наталья Петровна.

– Одной?.. А?.. Дядя Миша?..

– А он же умер. Через полтора месяца два года будет. Так за работой и умер, скоропостижно.

Она поджала губы и добавила:

– Отмучился.

Наталья Петровна повернулась к Андрею спиной и, старчески переваливаясь, поковыляла прочь.

Господи, подумал Андрей, это, выходит, я виноват? Надо было плюнуть на все, написать хвалебный отзыв, придумать для виду пару-тройку замечаний липовых, послать ему по факсу… Он, может, до сих пор скрипел бы… Или правда – отмучился?

Полный порядок

Весь день шел снег, и к вечеру машину основательно завалило.

Бедная, подумал Сергей, доставая из багажника щетку на длинной ручке. Бедная машина, круглый год под открытым небом, в любую погоду. Только изредка под крышей – когда на мойку заедешь или на сервис.

Кстати, и на сервис уже пора, да вот с деньгами плохо… То есть, поправил он себя, с деньгами-то было бы как раз хорошо. Вот без денег – плохо.

Ох, плохо. Кризис… Вроде – ничего особенного не происходит, в девяносто восьмом куда круче было, а поди ж ты, до чего сейчас все депрессивно. Уже полтора месяца на счет ничего не поступает, все на кризис этот ссылаются, а жить-то надо. За то заплати, за это, за пятое, за десятое, и сотрудники, пусть и немного их, зарплату просят, и банки в положение входить даже не подумают, какая там отсрочка…

Накрывается бизнес. Совсем.

Да и на себя, в конце концов, тоже надо. Не много, а надо. Вот хотя бы на сервис плановый съездить. Накопления… Жалко их трогать, а, точнее говоря, страшновато. Вот сдохнет бизнес окончательно – и что делать? Наниматься куда-нибудь? Оно и нехудо бы – устал за много лет от ответственности, от ощущения, что находишься, каждый божий день, на последней линии обороны, без прикрытия, потому что нет за спиной никого. А с другой стороны – отвык за те же много лет от состояния человека подневольного. С девяти до восемнадцати… Бррр.

А посмотреть правде в глаза – так и кому ты нужен, в твоем-то возрасте? Вон, молодых сокращают…

Остается – переселяться на дачу, а квартиру сдавать. Долларов за пятьсот в месяц. И прозябать, что называется, остаток дней. Кашку гречневую кушать да чай пить, используя один пакетик раза по три-четыре.