Сборник рассказов

– Дальше далеко не пойдем, а чтобы не переходить улицу поверь мне на слово, что на том небольшом доме есть – а может быть уже была? – надпись «Медсанстрой». Тоже памятник послереволюционного строительства. А вон там, во дворе, гостиница «Урал» – гостиница партийных работников, засветившаяся в ряде мемуаров. А теперь обычная частная гостиница без особых звезд…

– Сюда, сюда. Это один из проходных дворов моего детства. И мы выйдем на другую улицу, хотя на самом деле – переулок. Раньше эти дворы были тихие-тихие, это теперь тут размножились машины и ракушки. И раньше не было ни единой машины у тротуара…

Они свернули в низкую арку, над головой на сводчатом потолке виднелись какие-то металлические пластины и крупные гайки, а шаги отдавались негромким эхом…

– Это очень старые бани. А через этот проход можно попасть в следующий переулок…

Он подсадил ее на высокую ступеньку, и они оказались во дворе, окруженном старинными зданиями, и со странным стеклянным фонарем на асфальте – стекло запотело и оттуда доносился какой-то шум.

– Это все от бани. А арка выходит на следующий переулок, тоже носящий название улицы – тут несколько достопримечательностей. Если отбросить те, что из моего детства, то останется мемориальная квартира великого художника, о которой я тебе уже говорил, да институт с мировым именем офтальмолога…

– Гельмгольца?

– Да. Его старинная усадебная частью выходит вон туда, на широкое Садовое кольцо… Я тебя уже замучил?

– Ты не мог бы появляться почаще и вываливать на меня за один раз поменьше информации?

– Если бы мы пошли с тобой направо, то пришли бы опять на Покровку. Но на углу нет старого здания кинотеатра – там тоже был небольшой зрительный зал был на втором этаже и там я впервые тискал девочку… Теперь там здание крупного современного кинотеатра. И с этим местом было связано многое в моей жизни… А кругом там – памятник на памятнике, и не только из моего детства… В приходской книге несуществующей теперь церкви есть запись о рождении моей мамы… Но мы пойдем налево.

– Слушай, я чего-то не понимаю, или… Что случилось?

– Не обращай внимания. Просто я очень давно не был в этих местах. А вон в том доме я тоже… тоже жил некоторое время…

– Садовая теперь тоже другая, забитая машинами… Но кое-что осталось. Обернись. Что видишь?

– Старый дом, подъезд… Как будто дом зажат с боков другими…

– Это дом в три окошечка Алексеева, которого больше знают как Станиславского… Там есть… был зрительный зал, в котором долгое время была столовая…

– Вон тот дом – дом МПС, построенный еще Дзержинским, дальше один из высотных домов – родственник Пизанской башни, а тут старинная усадьба, где разместился почтовый ящик, а по легенде когда-то жила Салтычиха…

– Станиславский, Дзержинский, Салтычиха… Слушай, у меня уже голова идет кругом!

– Почему бы и нет? Там, в переулке, который мы прошли, дворец Юсуповых, где долгое время размещалась Академия сельхознаук, а теперь ее уродуют реконструкцией… А это памятник советского конструктивизма – старый выход из метро. Красиво, правда?

– Очень! Я не обращала раньше внимания, когда выходила с этой станции, какая она красивая…

– Идем, идем… Улица Мясницкая, потом Кирова, потом снова Мясницкая – улица старая и еще не очень изуродованная. Но, пожалуй, я тебя пожалею и сокращу немного экскурсию… Но обойти здание постройки Корбюзье нельзя, здесь с самого начала прописался Госкомстат. Здание исходно ориентировано на другую сторону – фасад с другой стороны, теперь там проспект Сахарова. А первый этаж изуродовали давно – его просто не было, а были колонны, которые поддерживали все здание…

– Много старинных усадеб еще сохранилось, я уже и не помню, чьи они были и что там теперь… Но тут есть один маленький домик, который прославился своим постояльцем, хотя и временным… Вон, в конце того забора, перед зданием Корбюзье, видишь…

– И кто же это?

– Сталин. Он некоторое время жил здесь в 1941 году, а рядом, под землей, около станции метро Кировская, располагался командный пункт Совета обороны. Большое здание рядом всегда было из разряда особых, секретных, а теперь, кажется, им владеет радиоэлектроника. По крайней мере окна на площадь со специальными стеклами…

– Нет, пойдем мы не туда, а к тебе, к Грибоедову. Это здание института машиноведения – тоже старинное, но его фасад вблизи не виден, а он очень интересен. Но обрати внимание на эту старинную усадьбу…

– Да, очень красивое здание… Там какая-то морская организация, якоря и пушки…

– Чья усадьба – не помню. Но тут помещался институт благородных девиц, где когда-то до революции училась моя бабушка… не родная, но для меня – бабушка…

– Не может быть! Она была дворянка?

– Она была поповна, дочь деревенского батюшки… Но, видимо, институт был таков, что ее приняли… А вот и твой Грибоедов, хотя осталось еще очень много достопримечательностей, но время неумолимо…

– И ты опять исчезнешь на неопределенный срок… Но все равно спасибо тебе! Теперь я смогу ходить по этим улицам и вспоминать… и тебя тоже…

– Где здесь производят брак?

– Что?..

– Где здесь браки делают? Привет!

– Ой, ты меня напугал! Привет! Ну, никак тебя не ждала! Откуда ты взялся?

– Убежать можешь?

– Как это убежать?

– На некоторое время. Ненадолго?

– Но это невозможно! Нас всего двое дежурят!

– Я так и думал, и поэтому написал эти несколько страничек… Привет!

– Куда ты? Останься, поговорим…

– Будь счастлива!

Я прошу прощения у читателя за некоторое смешения времен в тексте, но все остальное – истинная правда.

АРХИПОВНА

Мы часто туда ездили в командировку.

С утра самолет, потом трамвай и автобус.

Уже вечером – расстояние и часовые пояса – выходим на первом перекресте проспекта Ленина.

Идем направо. Недалеко чайхона – еще работает. Берем лагман – понятное кушанье даже для москвичей.

Потом заворачиваем за угол и двухэтажное здание гостиницы с уютной Архиповной.

Василиса Архиповна была хозяйкой нашей гостиницы, и лучшим подарком для Архиповны была буханка обыкновенного черного хлеба, которую мы ей привозили из Москвы.

Чуть дальше по улице – тупик, ворота и проходная предприятия, когда-то давшее жизнь городу. Мы оформляем пропуска – ходим по кабинетам, носим бумажки, получаем резолюции и к обеду получаем пропуска и проходим на территорию.

С проблемой пропусков была одна история – возможно, я к ней еще вернусь.

Дальше по территории идем к «своему» производству, к тому, куда мы приехали.

Начальник производства – этнический немец, из немцев Поволжья, руководитель знающий, опытный и авторитетный. Он не только давно руководит крупнейшим производством, но еще и читает лекции в Ташкенте в столичном ВУЗ’е.

Всю профессиональную деятельность свою мы убираем за скобки.

В обычный рабочий день мы уходим на обед после полудня и идем в чайхону.

Там уже готов плов в гигантском котле и жарят шашлыки.

Мы берем по тарелке плова – глубокая обеденная тарелка с горкой, а после плова еще две-три палочки шашлыка и запиваем парой пиалой чая.

После этого сил хватает сил только для того, чтобы доползти до кровати в гостинице – мертвый час. Конечно, не каждый день мы устраивали такой расслабон…

Что-то делали, что-то новое.

Приехали сотрудники в помощь для создания лаборатории для исследования образцов катализатора, и помещение для этой лаборатории выделили на краю территории.

Забор, даже заборчик, калитка.

А там старое русло реки с гигантскими валунами, много отдельных струи ледяной воды – все-таки истоки были из-под ледников Тянь-Шаня.

Никакой колючей проволоки, никакой охраны…

Механик, приехавший с нами, научил местных правильной работе без дураков.

Сюда, подальше от войны, перевозили оборудование их европейской части страны – я нашел это в музее предприятия, сюда после войны везли оборудование по репарациям и решали все проблемы стыковки нестыкующегося старого отечественного оборудования с немецким…

Заказывали запасные элементы установок за рубежом – австрийцы пытались нас обмануть. Все было изготовлено очень аккуратно, все сварные швы зачищены, но…

Элемент конструкции с зачищенными швами оставили на улице около цеха, и стало видно, что некоторые зачищенные до блеска сварные швы стали ржаветь как обычная углеродистая сталь. Обманули? Да, некоторые элементы были изготовлены из простой стали вместо нержавеющей.

В нашей гостинице селились командировочные из других организаций из Москвы и Зеленограда – почему-то редко нам встречались приезжие из других мест.

На противоположной стороне улицы стоял серый кубик – филиал нашей московской организации, и начхоз филиала почему-то «полюбил» нас.

На выходные нам давали автобус, и мы всей гостиницей – молодежь – выезжали на природу.

А природа – это были отроги Тянь-Шаня.

Проезжали дивные луга, сплошь покрытые тюльпанами – причем все поле было одного цвета с редкими точками другого цвета. А другое поле все было другого цвета.

Местные говорили – чемодан тюльпанов и на рынке в Москве заработаешь на автомобиль.

Мы уходили мимо домов отдыха и пионерлагерей – выше, находили ровную площадку. Девчонки из Зеленограда загорали, ребята пытались поймать в ручье форель – а она здесь водилась.

Вечером усталые, обгоревшие и голодные мы возвращались в гостиницу…

Проблема утреннего завтрака часто решалась простым образом – совсем недалеко находился базар – нормальный азиатский базар. Пройдя по рядам с фруктами можно было напробоваться до отвала, но был более вкусный вариант.

Слева от входа находилась небольшая палаточка, где изготавливали чебуреки.

Их изготавливали на глазах стоящих перед палаткой – раскатывалось тесто, его растягивали, подкидывая над головой и вращая полотно, потом формировали чебуреки укладывая мясо и бросали их в кипящее масло.

И из кипящего масла горячий чебурек был изумительно вкусен и съесть больше двух не удавалось даже завзятым обжорам. После этого можно было и на работу.

Одна из наших подружек шла притопывая, и пожилой узбек сказал:

«Середка сытая, кончики заиграли!»

Командировочных в те года хватало и на тарелку плова с шашлыком, и на ужин в гостинице с бутылкой местного вина.

В нашей короткой улице в левом тупике находились ворота (и проходная) другого крупнейшего машиностроительного предприятия, тоже всесоюзного значения, а напротив нашей гостиницы в невзрачном одноэтажном домике находился Госбанк.

Рядом вдоль проспекта Ленина тянулся красивый парк, и мы гуляли там, а вечером там бывали танцы.

А с другой стороны за плотным дувалом находился городок из вилл для руководства, выстроенных очень давно, еще когда здесь занимались проблемой тяжелой воды.

А потом отсюда в Москву приехал будущий Министр химической промышленности союза Кастандова.

А Архиповна…

Архиповна по-родительски заботилась о нас, молодняке в гостинице…

И историй таких было немало, но…

Лучше я вспомню пару историй из производственной жизни…

Трагическое воспоминание.

Наличие утечки газа решили устранить подтягиванием гайки.

Привело это к возникновению огненного факела, после чего отключили систему.

Обгоревшие ремонтники шли своим ходом на газоспасательную станцию в остатках одежды.

Но погибли они не от ожогов. Они погибли от отравления ртутью.

Дело в том, что расход в газовых потоках высокого давления измеряли диафрагмами и фиксировали приборами под названием «газовые весы» (кто не знает – поищите в Интернете).

Газовые весы – замкнутый бублик, внутрь которого залита жидкость, а данном случае это была ртуть. Факел расплавил газовые весы и испарил ртуть, а пары ртути пропитали одежду (остатки одежды) обгоревших.

Спасти их не удалось.

В этом случае были нарушены два кардинальных правила техники безопасности.

Первое – подтягивать гайки при пропуске газа (жидкости) под давлением нельзя.

Второе – все слесарные инструменты для работы в пожароопасных и взрывоопасных помещениях должны быть безискровыми. Без искры не было бы факела.

А теперь повеселее.

Проблема национальных кадров в те годы стояла достаточно остро и на руководящие должности ставили настоящих специалистов, профессионалов – русских, украинцев, татар, немцев…

Тут, по какому-то случаю на должность начальника отдела кадров назначили молодого человека коренной национальности.

Я очень удивился – последнюю подпись для получения пропуска должен был поставить начальник отдела кадров. Я вошел в кабинет и оторопел – при виде меня из-за стола встал молодой начальник и поздоровался со мной.

Это вместо старого тучного украинца с хитрыми глазами!

Начальник был очень вежлив и даже подобострастно любезен – с чего бы это перед молодым москвичом.

Очень скоро мне пришлось снова приехать сюда с начальником, и черт меня дернул поспорить с ним.

Я пообещал, что пропуск на предприятие мы получим с одной подписи.

На что мы поспорили – не помню.

Мы вошли в кабинет нового начальника, и он тотчас встал и поздоровался.

Мой начальник отошел от ступора только на территории по пути к нашему знакомому-немцу.

Начальника отдела кадров быстро заменили, и хозяин кабинета перестал вставать при виде посетителя.

И еще под конец почти анекдотический случай.

В одном из технологических процессов использовали в качестве катализатора сетку из драгоценных металлов (дороже золота), и вдруг рулон такой сетки со склада исчез.

Поиски долго не давали результата, пока за дело не взялся местный умелец (такие имеются практически везде).

И он нашел похищенную сетку – этой сеткой оказался огорожен садовый участок одного из мелких местных работников. Она ему понравилась! Не темнеет, не ржавеет, и еще красиво. Выгнали с работы, а могли бы расстрелять – стратегический материал.

Я давно там не бывал в командировке.

Говорят, гостиницу перенесли, расширили.

И вряд ли там есть наша любимая Архиповна.

А проблема национальных кадров – проблема длительная и устойчивая.

Мне не приходилось бывать в гостях у местных жителей, но мне рассказывали, что вполне европейски образованный хозяин удалял жену из комнаты с гостями.

А на установке, созданной нами для проверки идеи болгарского профессора, начальником был местный товарищ, но мы его видели раза два в месяц, когда он приезжал за зарплатой и привозил нам виноград из своего сада – крупный и вкусный.

Я бывал в командировках на других предприятиях этой союзной республики, и картина менялась мало. Местными были работники столовой, профилактория, а на секретном производстве вообще не было местных кадров – были в большом количестве татары и русские. И немцы Поволжья.

Кстати, в «образцовом» новом городе посреди песков большое количество татар затем вызвало нешуточные волнения, когда коренное население сочло себя обойденным и обиженным и начало качать права…

СОРОК ВТОРОЙ КИЛОМЕТР

«Сорок второй километр» – точнее «Платформа сорок второй километр» – подмосковная станция, где электрички движутся как в Англии по левой стороне.

Я должен помнить эту обычную дачную станцию еще до войны, но я помню ее в годы победы. И позже…

Одна островная платформа, переход от платформы по дощатой дорожке через пути, рядом с платформой расположены дачи членов дачного кооператива «Научные работники».

Железная дорога Москва – Рязань очень старая.

Участок Москва – Коломна был утвержден в 1860 году для связи Москвы с хлебными житницами Поволжья: в Коломну зерно везли по воде.

Строили англичане, отсюда и левостороннее движение, и оно сохраняется таким до сих пор – оказывается, переделка всей путевой автоматики и сигнализации слишком дорогостоящий и длительный процесс.

И уже в 1898 году дорога обслуживала пассажиров на станциях Сортировочная, Перово, Шереметьево (теперь Плющево), Вешняки, Косино, Подосинки (ныне Ухтомская), Люберцы, Томилино, Малаховка, Удельная, Быково, Ильинская, Раменское.

Карта современной территории около станции «42-км».

Станция «42-й километр» появился значительно позже – в 30-е годы тут сформировалось ДНТ научных работников (видимо Добровольное научное товарищество – кооператив того времени), и одним из членов этого товарищества был профессор Григорий Николаевич Каменский, учитель моей мамы.

Я был знаком с Григорием Николаевичем, был знаком с его дочкой Аней, и бывал на их даче в 70-годы прошлого века.

Но скорее всего ДНТ научных работников не являлось единственной причиной появления «Платформы 42-й километр» – на другой стороне железной дороги формировался как от тогда назывался ДСК «Авиажилстрой», где находились дачи авиаконструкторов Н.Н.Поликарпова и С.В.Ильюшина, начальников ЦАГИ Н.М.Харламова и М.Н.Шульженко. Кооператив был большим и имел три территории – недалеко от железной дороги на улицах Авиационная, Парашютная, Ленина; чуть в стороне на улицах Островского, Пограничной и др., и на другой стороне Раменского шоссе – на улицах Ворошилова, Большой (теперь все переименовано). Рядом формировался ДСК «Академик», переименованный позднее в ДСК им. Ломоносова.

Теперь перечень станций расширился: Москва-Казанская, Электрозаводская, Сортировочная, Новая, Фрезер, Перово, Плющево, Вешняки, Выхино Косино, Ухтомская, Люберцы, Панки, Томилино, Красково, Малаховка, Удельная, Быково, Ильинская, Отдых, Кратово, 42-й километр, Фабричная, Раменское…

Вообще общий раздел моих воспоминаний «ДАЧИ» правильнее было бы начать именно с «42-го километра», хотя бы просто потому, что мои детские воспоминания начинаются с этих дач.

Эти воспоминания связаны с трагическим обстоятельством, из-за которого я и заболел астмой.

Но «ДАЧИ» начинаются не со станции «42-й километр», а как оказалось (из дневника мамы) мы некоторое время жили недалеко от Раменского, в другой деревне.

Там-то я и видел запуск планеров, которые запомнил и затем потрясал своими рассказами маму и бабушку. Хотя именно там и тогда кто-то зафигачил мне в лоб бильярдным шаром, от чего у меня довольно долго ощущалась шишка.

Это уже потом был «42-й километр», где мы проживали до войны, до отъезда в эвакуацию, и это я уже помню более или менее четко.

Сперва мы жили в доме Елизаветы Акимовны – просторном одноэтажном доме с большими городскими окнами. Воспоминания, связанные с этим домом, отрывочные.

Зимой выгребали нечистоты из встроенного в дом туалета, и меня пугали – теперь там чисто, нельзя туда «ходить» и «пачкать», смеялись надо мной.

Сюда в гости к нам приходила девочка Зоя Хомутова – она жила в крайнем доме на нашей улице, дальше была уже железная дорога. Меня тоже водили в гости к Хомутовым, но Зоя была старше меня, и мне с ней было не особенно интересно.

У Хомутовых был дядя Коля, которого мы называли Колесиса – у него был мотоцикл с коляской. С этим мотоциклом он и ушел на войну, а вернулся с трофейным штабным фургончиком, не новым, с продавленными диванами в кузове, с вытаскивающимся из щитка рычагом тормоза.

Мне так и не довелось поездить с ним ни на мотоцикле, ни на фургончике.

На огороде у Елизаветы Акимовны рос укроп, который мне очень нравился, но рвать его мне не разрешали. И я приспособился, и когда меня упрекали, что я продолжаю воровать укроп с грядки, я отвечал – я не рву укроп, и я честно ем его губами.