Полная версия
Пропущенный вызов
Когда Лиза училась в университете, на курсе судебной психиатрии им приводили пример, как обычный человек, полковник в отставке, зашел в трамвай, убил там троих человек, а когда опомнился, долго не мог поверить, что сделал это.
Случайные попутчики, но в трамвай-то он сел не с целью убийства, а по каким-то своим невинным делам.
Если бы Миханоша убил Шишкина где-то на своем привычном маршруте, то все сложилось бы, но что заставило его специально ехать к дому тележурналиста? Или они соседи?
Оторвавшись от карт, Лиза нарисовала в открытом блокноте, который всегда клала рядом с ноутбуком, приступая к тексту, вопросительный знак.
Этот пасьянс сходился крайне редко, а сейчас вдруг получился с первого раза, Лиза пожалела, что израсходовала этот шанс, не загадав желания. Вздохнув, она взяла телефон и позвонила Пете Ильичеву. Чем впустую тратить мыслительную энергию, лучше получить ответ у первоисточника и жить спокойно.
Петя неожиданно обрадовался ее звонку и предложил встретиться, благо хорошая погода и время не слишком позднее.
Ильичев выглядел совсем юным в светлых брюках и футболке с готическим принтом, и Лиза пожалела, что сама вырядилась в шелковое платье, лучшее из летнего в своем гардеробе. Надо было тоже засунуть свою толстую попу в джинсы, а не драпировать ее благородными тканями.
Неподалеку от Лизиного дома располагался парк, дикая территория, слава богу подведомственная другому отделу. Но на границе его, где цивилизация и гуманность еще сохраняли силу, недавно открылось симпатичное летнее кафе. Пластиковые столики не внушали особого доверия, но приятные сумерки, аромат сирени и кромка залива вдалеке с лихвой компенсировали скудость обстановки.
Петя заказал бутылку сухого вина и сырную тарелку, и Лиза едва сдержала вздох разочарования. Она хотела поговорить с ним о деле, а не предаваться романтическим воспоминаниям.
Впрочем, после нескольких дежурных «а помнишь…» Ильичев с удовольствием сосредоточился на служебных делах.
Конечно, информация о фигурантах собрана еще далеко не вся, но общая картина уже понятна. Шишкин жил с женой в небольшом загородном доме, а сын-студент обитал в городской квартире, и еще одну квартиру семья сдавала. Эти деньги, плюс вырученные за продажу щенков вельш-корги, разведением которых Шишкин с женой занимались профессионально, составляли основной источник дохода семьи.
Лиза улыбнулась. Прикидываясь законченным пассионарием, в личной жизни Шишкин сохранял благоразумие, вкладывая свои доходы в то, что никогда не теряет в цене – в недвижимость.
Сын уже полгода учился в Германии по обмену, но Дмитрий Павлович все равно сохранил привычку каждый четверг ночевать в городской квартире, на пути в которую его и подстерегла смерть.
Петя заподозрил было любовную историю, но жена пояснила, что это было удобно для всех. Дмитрий Павлович поливал цветы, коих в городской квартире было огромное количество, скачивал сериалы на всю неделю, потому что за городом они располагали только мобильным Интернетом, принимал ванну, а жена тем временем делала генеральную уборку в доме, не раздражая мужа и не раздражаясь сама.
На всякий случай Петя проверил, не связан ли как-нибудь Миханоша с сыном Шишкина, все же они ровесники, двадцать лет, но если знакомство и существовало, то молодые люди его тщательно скрывали.
Впрочем, у сына не было никаких резонов желать смерти отца. Семья была дружная, любящая, даже странно, что такой скандальный журналист в быту оказался чрезвычайно мягким и неконфликтным человеком. Городская квартира и так была записана на сына, деньгами родители его тоже не обижали, так что тут перспективы никакой не просматривалось.
Все крестовые походы Шишкина остались далеко в прошлом, никаких разоблачений он не делал и опасности ни для кого не представлял.
Не для чего было городить такую сложную комбинацию. Настоящего психа не заставишь убивать по заказу, а уговорить молодого человека совершить убийство, дать себя поймать и прикинуться сумасшедшим… Вряд ли кто пойдет на такое, разве что ради очень больших денег. Но когда есть очень большие деньги, проблему можно решить и без насилия. Слава богу, взятки еще никто не отменял.
Миханоша сейчас в психиатрической больнице, а там быстро разберутся, сумасшедший он или симулянт, у двадцатилетнего парня нет шансов обвести целый отряд профессоров.
Впрочем, после того как оперативники опросили родителей и знакомых убийцы, оставалось только удивляться, почему парень раньше не попал в поле зрения врачей.
Юра Миханоша рос в благополучной семье, папа бизнесмен средней руки, мама – домохозяйка. Ребенка приобщали к культуре, водили в кружки, но все, как говорится, не в коня корм. Мальчик рос нелюдимым, трудно сходился с другими детьми и плохо учился в школе, хотя иногда показывал прекрасную память и интеллект. Например, он увлекался Древним Египтом, и когда проходили по истории этот раздел, Юра отвечал только на отлично, сделал несколько рисунков для класса, доклад и реферат, который учительница даже отослала на какой-то конкурс. Но когда тема закончилась, Юра снова скатился на троечки. Так же и в математике. При полном пренебрежении к этой науке он вдруг быстро и остроумно решал сложнейшую задачу. В старших классах у него появилось безразличие к своему внешнему виду, он перестал мыться, стригся со скандалом, и если бы мать не следила за его одеждой, месяцами ее не менял бы.
Юра полюбил писать сочинения, длинные, многословные, мысль вертелась в них, как щенок, который не может поймать собственный хвост. Зато почерк был каллиграфический.
Педагоги насторожились, завели с родителями разговор о том, что ребенка надо показать специалисту, но в ответ ожидаемо получили отповедь, мол, сын не виноват, что тупые и косные учителя не могут найти подход к неординарному мальчику.
Некоторые надежды возлагались педагогическим коллективом на ГИА, что Миханоша его завалит и дальше пойдет получать образование куда-нибудь в другое место, но родители буквально в зубах перетащили Юру через это препятствие, и школу он окончил, и ЕГЭ сдал сравнительно прилично.
А дальше решил поступать в Литературный институт и вот уже три года штурмовал эту неприступную твердыню. Не работал, от армии родители отмазали по несуществующей язве.
– Какая ирония, – грустно улыбнулась Лиза, пригубив вина. На вкус оно оказалось довольно мерзким. – Люди потратили деньги на вымышленное заболевание, отказываясь признать, что у ребенка существует настоящая болезнь.
– Угу! Вот и получили! – сказал Петя равнодушно. – А ты что так взволновалась-то?
– Да как… Все же виноватой себя чувствую. Проглядела шизофреника. Хоть бы на несколько дней раньше спохватилась…
– Ну ты даешь! Некоторые вон на двадцать лет опоздали, и не парятся. Мамаша так до сих пор уверена, что это заговор ментовский вокруг ее ненаглядного ребенка.
– А отец что?
– В шоке полном. До него вроде правда начинает доходить.
– В твоих устах вся эта история выглядит вполне тривиально, – Лиза задумчиво провела пальцем по ободку своего бокала, – обычный эксцесс психически больного. Но кой черт занес его на эти галеры? По идее, жертвой должен был стать случайный человек, но на территории Миханоши, или, наоборот, какая-нибудь знаменитость. Но Шишкина знаменитостью давно не назовешь, а убили его в таком месте, где парню нечего было делать.
– Ой, мало ли! – Петя беспечно засмеялся. – Вот увидишь, когда он придет в себя и доктора разрешат с ним беседовать, Миханоша расскажет, что ездил в гости, или в магазин, где только и была редкая книга, или еще куда-нибудь. Шел себе по делам, а тут бац! и накрыло! Чем загадочнее все выглядит, тем проще оказывается на самом деле.
– Это да, но у нас недавно был похожий случай. Я детали не знаю, но тоже парень в припадке умопомешательства убил приличного человека, хотя пути их не должны были пересечься никоим образом.
– И что?
– Подробностей не знаю, не я дело вела. Но все равно странно.
– Я тебя умоляю! А маньяк не странно? А собственного ребенка выкинуть из окна не странно?
Лиза улыбнулась. Действительно, она всегда относилась к работе довольно прохладно, без интереса, а тут вдруг какие-то зыбкие совпадения и несостыковки вызвали ее любопытство.
Зачем она пытается вскрыть глобальный заговор сумасшедших, когда всем известно, что сумасшедшие потому и сумасшедшие, что неспособны ни с кем договориться? У них у каждого своя правда, и шизофреник всегда действует один.
Объединение в группы – это косвенный признак нормальности.
– Слушай, Лиза, а ты, может, замолвишь за меня словечко перед Зиганшиным? – вдруг сказал Петя, искательно заглядывая ей в глаза. – У вас как раз вакансия освободилась, так я бы перешел.
– Да? Ты хотел бы работать под его руководством?
Петя потупился:
– Конечно, Зиганшин это даже не оборотень, это вампир в погонах, но дело свое он знает. И мужики говорили, что у него все отлажено, весь бизнес в районе под контролем, поэтому у вас и преступность низкая.
– Боюсь, моя рекомендация тебе только повредит. Он терпеть меня не может, думает, что я за его спиной свои дела проворачиваю…
– Странно, что ты до сих пор жива, если он так думает.
– Короче, Петя, если я тему подниму, считай, тебе в наш отдел путь заказан.
Они еще немножко посидели, но разговор увял, Лиза видела, что Ильичев мучительно выискивает предлог закончить встречу, поэтому демонстративно посмотрела на часы и воскликнула, что давно пора домой.
Иногда меня мучает бессонница. Что ж, ничего удивительного в этом нет. Наоборот, я считаю, что слишком хорошо сплю для своего образа жизни.
В такие ночи я смотрю старые фильмы, те, которые вышли до моего знакомства с Верой, когда я был юн, уверен в себе, целеустремлен и надежда еще не покинула меня. Вспоминаю, как мы с родителями собирались в кухне возле черно-белого телевизора и смотрели, не отрываясь, очередную серию «Гонок по вертикали», «Шерлока Холмса» или французского фильма «Графиня де Монсоро».
И я был уверен, что все увлекательные приключения, которые происходят с героями, произойдут и со мной, в предстоящей мне бесконечной интересной жизни…
Наверное, если бы я впервые увидел эти фильмы сейчас, им не удалось бы пробить панцирь, наросший с годами на моей душе, я только посмеялся бы над вымученным сюжетом, над наивными установками героев, но сейчас всплывают детские впечатления, и сквозь их дымку фильмы снова кажутся мне прекрасными.
В одном из таких, как теперь говорят, мини-сериалов шла речь о скрипках Страдивари, и я подумал, откуда у человека взялся этот дар? Не имея под рукой никаких достижений научно-технического прогресса, делать такие скрипки, звучание которых до сих пор покоряет мир?
Или Микеланджело, например. Как он высек своего Давида из цельного куска мрамора, если у него не было даже электричества? Меня бы лично парализовала мысль, что один неверный удар резцом – и вся работа насмарку…
Что это? Откуда берется и куда уходит? Сейчас человечество в известной мере спротезировало гениев с помощью компьютеров и самых разнообразных приборов, никому не нужен, например, лозоход или врач, обладающий чутьем диагноста, когда на каждом шагу МРТ.
И тому же Микеланджело было бы гораздо проще работать, имей он болгарку и шлиф-машинку. Мог бы создать гораздо больше скульптур. Хотя… Если сосчитать его творения и сравнить с производительностью современных скульпторов, получится, что прогресс не очень-то им помог.
Но я о другом. О том, что все люди разные, и у каждого свои таланты. Когда дело касается достижений интеллекта, мы с уважением склоняем головы перед гением, понимая, что придумать теорию относительности или «Евгения Онегина» под силу далеко не каждому.
Но одаренность в материальной или эмоциональной сфере воспринимается нами скептически, мы считаем, что мастерства можно достичь упорным трудом при хорошем наставнике, а всякие там экстрасенсорные штучки вообще считаем шарлатанством.
Учись, слушай советы, усердно трудись и добьешься успеха! Возразить тут особо нечего, но откройте маленькую трагедию «Моцарт и Сальери» и приложите к любой специальности!
Человек, едва окончивший школу, пишущий с ошибками, вдруг создает роман, которым зачитывается весь мир, а выпускник Литинститута, интеллигент и сноб, имеющий в своем распоряжении не только все секреты ремесла, но и выкладки маркетологов о том, что нужно читателю в данный момент, пишет никому не интересные мертворожденные произведения.
Один учитель начальных классов наводит на детей ужас, так что на его уроках пикнуть никто не смеет, а другому остается только наблюдать, как ученики галдят и кидаются шариками из бумаги.
Две женщины примерно с одинаковой внешностью, но вокруг одной вечно вьются мужчины, а другая все равно что пустое место для сильного пола.
Продолжать можно бесконечно, и хоть мы все материалисты и отрицаем существование высших сил, жизнь на каждом шагу показывает нам, что кое-какие вещи мы не можем ни понять, ни преодолеть.
Мы с Верой как-то говорили об этом, тогда было модно вспоминать, что в каждом человеке зарыт Моцарт, и Вера задумалась, какой дар достался ей.
Я думал, что дар нашей любви, умение думать вместе и чувствовать друг друга на расстоянии, но она сказала – нет. Любовь – это любовь, а дар у нее – точно определять, сколько нужно начинки. И действительно, она никогда не ошибалась в количестве фарша для перцев, крема для пирожных, огурцов для банок и прочее и прочее. Всегда четко сходилось, хотя Вера никогда ничего не взвешивала и не высчитывала.
И она никогда не могла объяснить ни себе самой, ни другим хозяйкам, как это у нее выходит.
Вот в чем опасность дара. Ты можешь им пользоваться, но не способен понять его и передать другим. А когда люди не могут забрать у тебя то, что им хотелось бы иметь, это очень их раздражает.
И у меня тоже был свой дар… Впрочем, он никуда не делся, напротив, я потерял в жизни все, кроме него. Но об этом напишу потом.
Выходные Лиза провела на редкость бестолково. В новом романе не прибавилось ни одного слова, и вообще она была способна думать только о том, позвонит Руслан еще хоть раз или нет.
Телефон молчал, не радуя ее даже мимолетной надеждой в виде рекламной эсэмэски.
Лишь в воскресенье она немного отвлеклась, убирая квартиру и готовя праздничный обед к приезду родителей, но в итоге мысли, что она такая хорошая хозяйка, а никому это не нужно, расстроили Лизу еще больше.
Одно только радовало – на работе было все тихо. Ни трудных дел, ни косяков, за которые ее могло бы отругать начальство. Можно спокойно предаваться отчаянию, не отвлекаясь на всякие глупости.
Лиза неторопливо, не особенно вникая в суть, печатала обвинительное заключение, как вдруг в кабинет к ней зашел Зиганшин и без разрешения, с шумом выдвинув стул, уселся напротив нее.
Многообещающее начало, вяло подумала Лиза и убрала руки с клавиатуры.
– Елизавета Алексеевна, вы вообще убитая в голову? – спросил Зиганшин тихо.
– Я так понимаю, это риторический вопрос.
– Не хами! Я пытался с тобой по-хорошему, но ты слушать не хочешь. Через какое место до тебя дойдет, что нельзя чужим операм информацию сливать?
– Не поняла?
Возмущение вышло ненатуральным, Лиза прекрасно все поняла. С некоторым опозданием она вспомнила, что Петя Ильичев в университете снискал репутацию парня «душа нараспашку», причем распашка эта касалась больше чужих секретов, чем его собственных.
– Я никакой тайны следствия не нарушила, – буркнула она.
– Да? А на кой черт ты ему рассказала про нашего психа?
– Совпадение просто.
– А если не просто? Если Петенька нароет что-нибудь? И что тогда будет? Он молодец, а мы, как обычно, все прощелкали?
Лиза вздохнула. В сколько-нибудь заслуживающих внимания голливудских боевиках когда происходила завязка сюжета, следующие пятнадцать минут экранного времени посвящались выяснению вопроса «кто тут главный». Зиганшин, видимо, уважал американский кинематограф и строго следил за тем, чтобы быть главным во всем и везде.
Ей, наоборот, казалось, что главное – найти преступника и справедливо осудить, а кому достанутся лавры, уже второй вопрос. Может быть, она так считала потому, что ей самой лавры никогда не доставались…
– Ты как обезьяна с гранатой, – сказал Зиганшин грустно, – но я постараюсь тебя обезвредить.
Он посмотрел на нее с таким холодным презрением, что Лиза поежилась.
Наверное, надо было объяснить Мстиславу Юрьевичу, почему она встретилась с Петей и что не рассказала ничего такого, что бы Ильичев сам не мог прочесть в сводке, но ей стало противно унижаться.
Ильичев, конечно, скотина, хотел получить у нее протекцию, а когда Лиза отказалась, решил действовать на свой страх и риск. Подумал, если я сдам ретивого следователя, Зиганшин увидит мою лояльность и возьмет меня к себе. Что ж, теперь ей не поздоровится, но и Петя места не увидит, Мстислав Юрьевич не любит предателей.
Ладно, нечего печалиться о бывшем сокурснике, надо думать о собственной судьбе. Зиганшин – умная сволочь, и найти на нее компромат ему труда не составит. В каждом деле есть мелкие недоработки, недочеты, которые при желании можно раздуть до огромных размеров. Потом он просто может поручить какому-нибудь оперу тупо подставить следователя Федорову, и опер согласится, ну, кроме, может быть, Васи Шаларя. А может быть, и Вася пойдет на это, в конце концов, что такое дружба против гарантированного дохода от коррупционных схем?
Лиза оглянуться не успеет, как схлопочет такие неприятности, что останется или уволиться, или, в лучшем случае, перевестись в какой-нибудь отдел с дурной славой.
Сейчас у нее нет особых перспектив, но работа близко от дома, район приличный, коллектив стабильный, вполне нормальное место досидеть до пенсии.
Не хочется по прихоти Зиганшина попасть в такую дыру, куда добираться два часа и каждую секунду кто-то получает в морду.
Лиза почувствовала, как на глазах накипают слезы, так ей стало себя жаль. Всю жизнь она барахтается одна, пытается удержаться на воде, уже не мечтая куда-то выплыть, и не знает, что это такое – уцепиться за протянутую руку.
Никто и никогда ей не помогал, начиная с собственных родителей. Если она бежала к ним со своими бедами и проблемами, единственное, что слышала: «Ты сама виновата» – в разных вариациях. Мама с папой долго и нудно обсуждали ситуацию, указывали, где Лиза допустила ошибку, какие именно негативные свойства характера побудили ее поступить плохо и как хорошая девочка с легкостью могла бы избежать несчастья. Но никогда, ни при каких обстоятельствах они ничего не делали.
Со временем Лиза перестала делиться с родителями, наоборот, если у нее возникали неприятности, первой заботой было сделать так, чтобы мама с папой о них не узнали. Иначе дело усугублялось проповедью, разбором ее морального облика и умствованиями «а вот если бы ты это, то они бы то, и ничего бы не случилось».
Лиза чувствовала себя защищенной только в тот год, который была с Гришей. Она знала, что идет рука об руку с сильным человеком, и вдвоем они смогут пережить любой удар.
Но судьба оказалась еще сильнее, и теперь Лиза болтается одна на самой обочине жизни. Ни должности, ни покровителей, ни заступников. Любой имеет право ткнуть ее носом куда угодно, и она не сможет даже найти утешение в семейном кругу.
Ох, если бы она могла сказать начкриму: «Эй, Зиганшин, я выхожу замуж! Вот вам мои дела, хотите расследуйте, хотите – в задницу засуньте, а у меня теперь другие интересы в жизни!»
Лиза потянулась к телефону. Как бы то ни было, но она имеет право еще на одну попытку!
– Руслан, это я, – сказала она глупо, будто он не видел, кто звонит.
В трубке помолчали, потом сказали:
– Здравствуй, Лиза.
Ей показалось, что Руслан произнес это с большим усилием, и она промолчала в ответ.
– Зачем ты звонишь? – наконец спросил он, и сердце Лизы сжалось в безнадежной тоске.
– Ну просто…
– Лиза, мы же взрослые люди, давай не будем мучить друг друга выяснениями отношений.
– Я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке.
– Со мной все в порядке, и если ты хочешь обязательно услышать от меня, что это все, то хорошо, Лиза. Это все.
Хотелось лечь лицом к стене, свернувшись калачиком, и лежать неподвижно, не расплескивая боль.
И думать, что когда-нибудь все закончится, она сможет уснуть или умереть, словом, исчезнуть, спрятаться сама от себя… Или напиться до смерти с той же целью. Или пойти в церковь и плакать там, понимая, что вместо молитв у тебя выходят только претензии к Богу и упреки, почему он так плохо о тебе заботится. Правда, существует школа мысли, утверждающая, что чем больше Бог тебя любит, тем больше испытаний посылает, чтобы ты окрепла духом и вообще становилась лучше. «Наверное, для Бога это правильный подход, но между людьми такой любви быть не должно, – подумала Лиза, – и, кстати, я лучше не становлюсь, наоборот, только хуже. Сердце мое черствеет, ожесточается. Может быть, в этом весь смысл, когда Бог увидит, как я переполняюсь благодарностью к нему за то, что он отсекает мне все возможности личного счастья, он от меня отвяжется, скажет, на тебе, Лиза, заслужила, и подсунет какого-нибудь затертого неудачника с манией величия типа Гоши в исполнении артиста Баталова».
В общем, существовали разные способы немножко утихомирить душевную боль, но у Лизы были вызваны люди, лежали два обвинительных заключения, и до конца рабочего дня она не могла предаться отчаянию.
Еле-еле удалось взять себя в руки и не запороть допрос, а потом Лиза решила лучше злиться на Зиганшина, чем оплакивать рухнувшие надежды.
Представив в уме сладостную сцену, как Мстислава Юрьевича разжалуют в участковые, и начальник полиции города крутит перед его носом пудовым кулаком, сложенным в фигу, Лиза вдруг подумала, что не так уж начкрим и виноват. Глупость сделала она, что проболталась Пете, подлость – он, что слил ее Зиганшину, а последний как раз отреагировал вполне нормально.
И она еще может отыграть ситуацию. Спросить у Чернышева про его дело, сравнить с информацией, которую ей выболтал Петька, и, может быть, найдется что-то общее.
Она поделится своими идеями с начкримом, а тот дальше пусть как хочет. Отношения с Зиганшиным от этого не улучшатся, но Ильичев обломается.
Чернышев, крепкий парень с вечно сияющей физиономией и глупым, как у коня, смехом, охотно согласился попить с ней кофе и обсудить дело Кривицкого.
Он даже распечатал документы по этому делу, оставшиеся в компьютере, и, с аппетитом отмеряя зубами добрую половину Лизиной булочки, совершенно не беспокоился о такой ерунде, как тайна следствия.
– Я думал, дело в город заберут, все же терпила не последний человек на свете был, но у парня на допросе кукушка слетела, и расследовать стало нечего, – весело сказал Чернышев, – бумаги я все оформил, а дальше пусть психиатры стараются.
– Ты фабулу расскажи, пожалуйста, – Лиза налила в чайник новую порцию воды и приготовилась слушать.
Дело Кривицкого до неприличия напоминало дело Шишкина. Выходя из дома, несчастный проректор вдруг ни с того ни с сего подвергся нападению молодого человека, нанесшего ему несколько ударов в голову топориком для отбивания мяса, какими пользуются многие домашние хозяйки. Дело происходило утром, при большом скоплении народа, но, как это всегда бывает, прошло несколько секунд, прежде чем люди сориентировались, и самые смелые (Лизу не удивило, что это оказались женщины) оттащили убийцу от жертвы. Этих нескольких секунд хватило для нанесения смертельных ударов.
В отличие от Миханоши, который сдался без малейшего сопротивления, этот молодой человек с красивой фамилией Скролибовский вырывался и кричал, будто ему обещали, что он успеет убежать. Но тетки оказались неумолимыми и физически сильными, продержали его до приезда ППС.
Дежурный следователь Чернышев выехал на место, радостно потирая ручки в предвкушении громкого дела, которое, возможно, окажется исходной точкой для головокружительной карьеры, и твердо вознамерился расколоть Скролибовского на заказчика до того, как дело заберут в город.
Сначала парень вроде бы согласился всех сдать, потому что ему обещали безопасный отход с места преступления, а не вышло.
Но только Чернышев потянулся к клавиатуре записывать показания, как Скролибовский заявил, что убить его надоумил посланник, потому что Кривицкий выпустил в мир зло. Зло распространилось очень сильно и скоро поглотит всех, потому что его никто не видит. Но если убить источник зла, то люди прозреют.
Попытавшись получить координаты посланника или хотя бы его приметы, Чернышев услышал только рассуждения на тему: тело небесное – тело земное и прочую заумь, которую прекрасно определяет термин «метафизическая интоксикация».
Больше следователь не узнал ничего существенного, кроме разве того, что люди не видят зла, а он, Скролибовский, видит, поэтому и облечен великой миссией.