Мальчишка-командир

– Занимался бы побольше, – вяло сказал Аркадий, понимая всю безвыходность ситуации.

– Когда з-заниматься? – вскинулся Костя. – П-прихожу из училища, обедаю – и з-за прилавок. Народ в лавку ходит р-редко. Но книжку открыть не смей! «Вдруг войдет покупатель, – говорит дядя, – и подумает, что в лавку давно никто не заходил».

– Ты же не круглые сутки в ней сидишь, – заметил Аркадий.

– А когда з-запру лавку, д-дядя кричит: «К-костя, самоварчик! К-костя, дровишки наколи! К-костя, у тебя с-свинки не кормлены!» А после ужина: «К-костя, к-керосинчик-то нынче дорогонек». И уроки учу, стоя на лавке при свете л-лампадки. А дядя к-корит: «Богохульствуешь! Лампадка – для освещения лика богоматери!»

Голиков озабоченно покачал головой. В одиночку с этими проблемами Косте было не справиться.

– Я б тебе помог с французским, – сказал Голиков, – но у меня такое произношение, что мама, когда читаю вслух урок, выбегает из комнаты. Обожди… Кисель, ты же у нас свободно болтаешь по-французски.

– Я тебе сказал, что поп гонит меня с квартиры, – ответил Киселев. – Если я за два дня не найду другую, придется ехать обратно в Лукоянов, а там негде учиться.

– Ас чего поп тебя гонит? – спросил Аркадий.

– Набрал квартирантов. Дерет бешеные деньги за еду, кормит все хуже. А у самого в сарае и мясо тухнет, и мука плесенью покрывается, и овощи гниют. Ну, я ему и сказал. А он ответил: «Вон с квартиры. А то еще и от церкви отлучу!»

– Ладно, найдешь другую, – успокоил Аркадий. – У Кости дела посерьезнее.

– Я уже искал, – упавшим голосом ответил Киселев. – С обедами никто не берет. Самим, говорят, есть нечего.

– Я бы, Коля, взял тебя к нам, но ты помрешь у нас с голоду, – сказал Аркадий. – Шесть ртов, а работает одна мама.

Голиков замолчал.

«Где Аркадий найдет квартиру с обедами, если он и сам голодает? – подумали товарищи. – И как он уговорит Ведьму, если в прошлом году ее не сумел уговорить сам попечитель учебного округа?»

Это была нашумевшая история. Ведьма поставила двойку Никишину, у которого по остальным предметам были отличные оценки. И парню пришлось уйти из училища. Отец его был кошмовалом.

Мальчики добрели до приземистого флигеля с резными наличниками, где жил Голиков. «Сейчас Аркашка уйдет, – подумали об одном и том же Коля и Костя, – и мы останемся со своими заботами».

– Обождите меня, – попросил Голиков и скрылся в доме.

Через минуту он вернулся. Ранца на нем уже не было. Глаза Аркадия повеселели, а на худых его щеках проступил легкий румянец.

– Ребята, я вот что придумал, – произнес он. – Надо вас поселить вместе у Костиных благодетелей. У тебя, Кисель, появится жилье. И ты поможешь Косте с французским. Да и постесняется дядя при тебе, Кисель, на нем допоздна каждый день ездить. Кость, ты чего думаешь?

Костя долго не мог произнести ни слова. С гримасой на лице он опускал голову, мотал ею, наконец, выдавил:

– Н – не з-знаю. Д-дядя ж-жмот больно. 3-захочет ли еще н-нахлебника?

– Но ты же даром на него работаешь! – возмутился Аркадий. – И сидельцем в лавке, и дворником, и скотником.

– Б-без него я н-не мог бы у-учиться!

– А без тебя ему нужно было бы нанять трех работников. Кормить их и платить жалованье. Рискнем? Коля, ты как?

– Я хоть самого дядю буду учить французскому.

– Я с д-дядей об этом г-говорить не могу. Он з-за обедом к-как зыркнет – я к-кладу кусок хлеба об-братно.

– Ладно, я сам поговорю, – заключил разговор Голиков.

Кудрявцев привел приятелей к двухэтажному облезлому дому с деревянными колоннами, к которому примыкала тесная, в два окошка лавка. В одном окне был выставлен хомут, в другом – чересседельники, потники, веревочные вожжи и иная сбруя. Из приоткрытых дверей пахло гниющей кожей и дегтем.

У крыльца Костя подал знак, чтобы товарищи понезаметней проскользнули в дом, – опасался, что дядя тут же посадит его караулить покупателей. Ребята вошли в полутемную прихожую, старательно вытерли о коврик ноги. Испуганная непривычным шумом, по лестнице стремительно спустилась немолодая женщина в накинутом на плечи платке – Костина тетя.

– Здравствуйте, Екатерина Васильевна, – сказал Аркадий, снимая фуражку. – Мы Костины товарищи…

Киселев тоже снял фуражку и поклонился.

– Милости прошу, мальчики, раздевайтесь, – растерянно ответила женщина: гости в этот дом заходили редко.

Ребята прошли в мрачную гостиную с толстыми плюшевыми портьерами на окнах. Плюшевой скатертью с кистями был накрыт и стол. В углу высился массивный, до потолка, буфет. По стенам висели портреты в рамах, где темнели осанистые лики знающих себе цену мужиков с расчесанными бородами и увесистыми медалями на шеях и раскормленных женщин в платьях со стоячими воротниками и золотыми медальонами. В этой галерее Аркадий разглядел снимок самой Екатерины Васильевны в скромной самшитовой рамке. С фотографии смотрела миловидная девушка с бесхитростным, полным ожидания лицом.

– Хороший снимок, – похвалил Аркадий.

– Узнали? – искренне удивилась Екатерина Васильевна. – Это в день окончания гимназии.

– Вы и сейчас очень похожи, – сказал Аркадий. Это была правда.

– Что вы, Аркаша, – залилась краской Екатерина Васильевна. – Я уже старуха. Какой вы, однако… Я вам лучше принесу компот.

И она торопливо ушла.

– А ты говорил, жмоты! – повернулся Аркадий к Косте.

– Т-так то ж т-тетка, она н-ничего.

Екатерина Васильевна возвратилась с подносом, на котором стояли три фаянсовых кружки с компотом и тарелка свежих, домашнего печения кренделей. Аркадий и Киселев переглянулись: таких кренделей они уже не пробовали давно.

– Мы по важному делу, – сказал Аркадий, допив компот и дожевав крендель.

– Слушаю вас. – Лицо женщины напряглось.

– Нас беспокоит, что Косте трудно дается французский. Его могут оставить на второй год.

– Да что вы! – испугалась Екатерина Васильевна. – И ничего нельзя исправить?

– Вообще-то можно, – ответил Аркадий, – но у Кости не остается времени на домашние задания.

– Вы правы, – смутилась Екатерина Васильевна, – я прослежу, чтобы муж его меньше загружал. Спасибо, мальчики, что пришли. А теперь прошу извинить, я спешу. – И она вышла из комнаты.

Минуты две приятели подавленно молчали.

– Я ч-честно предупреждал, – с трудом выдавил Костя.

Киселев опустил голову. Внезапный уход Екатерины Васильевны разбивал его последние надежды, Аркадий тоже был обескуражен провалом своей дипломатической миссии. Костя мог бы еще подождать. Через день Ведьма снова влепит ему двойку – и будет повод вернуться к разговору. Но Киселев ждать не мог. А без него рушился весь план. Впрочем, терять уже было нечего.

В прихожей послышались легкие шаги. Аркадий замер, собираясь с мыслями, и бросился к двери.

– Екатерина Васильевна, можно вас на минуту?

– Аркаша, я приглашена к обеду. И уже опаздываю. Приходите на той неделе: в среду или лучше в четверг.

– Будет поздно, – ответил Аркадий.

– Что поздно? Вы недоговариваете?

Екатерина Васильевна встревоженно вошла в гостиную. Она была в пальто с песцовым воротником и песцовой шапочке. От нее исходил тонкий запах духов.

– Я не успел сказать, что сам Костя с французским не справится. Даже если у него будет много свободного времени.

– Господи, – опустилась на стул Екатерина Васильевна. – Что же делать? Я когда-то знала и французский, и греческий, но уже ничего не помню. А учителя небось нынче дороги?

– Да… но простой репетитор ему не поможет.

– Это почему же? – удивилась женщина и сняла шапочку: ей стало жарко. – Вон у соседей сын балбес балбесом, наняли гимназиста, и он помог по арифметике.

– Ведьма, простите, мадам Языкова невзлюбила Костю. И она ему поставит тройку, только если он будет разговаривать по-французски, как парижанин. А для этого он целый день должен с кем-нибудь болтать по-французски – иначе ему придется вернуться обратно в деревню.

– Как вернуться? – Тетя была искренне взволнована. – Мы к нему очень привыкли. Своих детей нам Бог не послал. Мальчики, Коля, Аркаша, посоветуйте. И потом, где я найду такого учителя, чтобы он занимался целый день? Да и денег у нас таких нет.

– Мы и сами не знаем, чем помочь, – сокрушенно произнес Аркадий.

– Что обидно, – добавил Киселев, – способный Костя очень. Преподаватель математики не успевает записать на доске задачу, а Костя уже тянет руку: он ее решил… в уме.

– Да и дяде он помогает лучше любого бухгалтера, – обрадовалась Екатерина Васильевна. – Но вот французский…

– Коля, ведь ты у нас вроде хорошо говоришь по-французски? – будто вспомнил Аркадий.

– Но я не могу каждый день так далеко ходить, – включился в игру Коля.

– Зачем же вам ходить? Переезжайте, – предложила Екатерина Васильевна. – Вам у нас будет спокойно.

– Как ты насчет переезда? – хитро прищуря глаза, спросил Аркадий. – Что тебе у своего попа снимать комнату с обедами, что здесь. Люди тут приветливые, добрые, много с тебя не возьмут.

– Какое «много»! – вмешалась Екатерина Васильевна. – Мы вообще ничего не возьмем. Будете жить, Коля, как родной.

– Даже не знаю, – помялся Коля. – Квартирантов у попа много, вечером весело, играет гармошка…

– Но Косте-то надо помочь? – накинулся на него Голиков. – И потом, пожалей Екатерину Васильевну – где ей найти репетитора, чтобы ходил сюда каждый день и разговаривал с Костей только по-французски?

– Коля, я отведу вам отдельную комнату. А мы с дядей и мешать не будем, только если я зайду компоту принести.

– Ну что, Кисель? – спросил Аркадий, делая неприметный знак, что пора соглашаться.

– Хорошо! – ответил Киселев.

– Только одно меня беспокоит, – заволновалась вдруг Екатерина Васильевна, – едим мы не по-городскому: щи да каша, разве когда что спеку.

– Это ничего, – ответил за Колю Аркадий, – он у нас не избалованный.

…Прощаясь, Голиков хитро подмигнул повеселевшим товарищам.

Решительность

Наступили холода. Снег уже прочно лег на землю. По дорогам вместо телег ездили на санях.

В воскресенье Аркадий возвращался домой. Он нес от сапожника починенную обувь. Неожиданно ему встретились Коля с Костей. Они теперь всюду ходили только вместе. Несмотря на мороз, приятели были без шинелей. Киселев в курточке, а Костя в старом дядином пиджаке. Под мышкой каждый держал коньки-снегурки, которые легко привинчивались к ботинкам. Для этого к каблукам прибивали специальные железные подковки.

– Вы куда?! – изумился Аркадий.

– На Тёшу, – с легким вызовом ответил Костя. Он последнее время стал менее робок и уже не так заикался.

– Не рано ли? – спросил Голиков.

– Мы нарочно ходили на речку, – успокоил Киселев. – Костя у берега на льду даже прыгал. Держит.

– Тогда обождите меня, – обрадовался Аркадий.

Он бегом отнес домой чемоданчик, надел под ученическую гимнастерку теплую фуфайку, схватил коньки и вернулся к ребятам. Те обрадовались – не только потому, что с ним было веселей, но и потому, что втроем менее опасно. Между арзамасскими мальчишками и сорванцами из соседних сел Выездное и Пушкарка существовала давняя вражда. Нередко деревенские, подкараулив, вылетали на лед крикливой, беспощадной толпой, сбивали городских мальчишек с ног, отвинчивали коньки, срывали перчатки и убегали. Городские чувствовали полную беспомощность перед многочисленной и хорошо организованной ватагой.

Приятели спустились по крутому склону к реке, надели коньки и, держась ближе к берегу, для пробы сделали короткие пробежки. Лед был чистым и ровным. Держал он крепко. Лишь на середине реки, где было гораздо глубже, лед чуть-чуть прогибался. Но это мальчикам даже понравилось. И они, хорошо разогнавшись, несколько раз пронеслись по этому опасному месту, испытывая робость и радость от сознания того, что не на шутку рискуют. По счастью, все обошлось.

Накатавшись, друзья собрались домой. Аркадий, отвинтив коньки, стал взбираться наверх. А Коля с Костей захотели проехать часть пути по реке. Костя держался ближе к берегу, а Коля, осмелев, выехал почти на середину Тёши. Внезапно ему показалось, что лед качнулся. Он испугался, повернул к берегу, услышал негромкий треск и заметил, что скользит под легкий уклон к темной полосе, из которой выступила вода. Киселев попытался объехать трещину, но не успел. Ноги и туловище внезапно ожгла вода. Колю накрыло с головой и повлекло сразу вниз и под лед.

Ко дну тащили ботинки с коньками и напитавшаяся водою куртка. А под лед затягивало течение. Киселев хорошо плавал. Проваливаясь, он глотнул воздуха, забил руками и вынырнул на поверхность. Отфыркиваясь, Коля ухватился за край полыньи. Это позволило ему перевести дыхание. Однако, лишь только он подтянулся, чтобы выбраться на лед, снова раздался треск. И Коля плюхнулся обратно. Держась одной рукой за кромку, он снял куртку и попытался отвинтить коньки. Но руки уже теряли чувствительность, и ключ выскользнул из пальцев.

Тут Киселев услышал крик: «Выбирайся на берег!» Кричал Кудрявцев. Увидя, что стряслось с Колей, он прежде всего кинулся к обледеневшим мосткам, на которых женщины летом стирали белье. А когда вскарабкался на них и почувствовал себя в безопасности, испугался, что и он мог провалиться, и окончательно пал духом, не зная, чем помочь другу. Кудрявцев продолжал кричать: «Выбирайся на берег!», точно Киселеву доставляло радость купаться во всей одежде в студеной воде.

Бессмысленные крики раздражали Киселева, но тепла и сил в нем оставалось с каждой секундой все меньше. Инстинктивно оберегая каждую каплю этого тепла, он молча поплыл к другому краю уже немалой полыньи. Однако и здесь, едва Коля попытался вылезти из воды, лед превратился в крошево. Силы оставили его.

Заметив, что Коля перестал барахтаться и плохо гнущейся рукой чуть держится за кромку, Кудрявцев в отчаянии закричал:

– Аркашка, на помощь!

По счастью, Голиков не успел далеко уйти. Услышав надрывный крик, он подумал: кто-то дурачится. «Ухари» и «подлипалы», если считали себя в безопасности, доставляли иногда себе радость его подразнить. Но тут переменился ветер, и уже отчетливо донеслось: «…на помощь!»

Аркадий кинулся к реке. С обрыва увидел: кто-то барахтается в воде, а по мосткам мечется долговязая фигура. Он понял: тонет Киселев. И, рискуя разбиться, бросился по крутому склону вниз.

Подвернулась нога, Аркадий шлепнулся и съехал на спине, затем, прихрамывая, но не ощущая боли, припустил вдоль берега, крича:

– Кисель, держись!

Когда Голиков достиг мостков и взглянул в сторону полыньи, он увидел, что из воды торчит совершенно седая голова. Волосы Киселева покрыл иней, но Аркадий подумал, что Колька поседел от страха. А Киселев, не моргая и шумно дыша, неотрывно смотрел на него, понимая, что это последняя надежда.

Аркадий почувствовал, что все решают мгновения.

– Кисель, я тебя вытащу! – крикнул Голиков, швыряя коньки и отбрасывая шапку.

Колиных сил едва хватило, чтобы кивнуть.

Аркадий быстро осмотрелся, не валяется ли поблизости доска или бревно, и не обнаружил даже щепки. А чтобы отбить доску от мостков, нужен был топор.

– Кисель, иду к тебе! – снова крикнул Голиков и сошел с берега.

Наст под его ногами мягко качнулся, будто огромный плот. Аркадий лег и пополз. Когда же ему показалось, что он подобрался достаточно близко, он кинул Киселеву конец ремня. Пряжка не достала до края полыньи. Аркадий прополз еще немного и снова кинул ремень. Киселев попытался поймать его на лету, не успел, медная бляха ударила его по кисти, но Коля не вскрикнул, не отдернул руку – он не почувствовал боли – и схватился за пряжку. Аркадий потянул за пояс. Киселев навалился грудью на лед, продвинулся на четверть метра и остановился: больше не было сил.

– Кисель, шевельни ногами, – попросил Аркадий. – Всплыви еще немного, а я тебя подтяну.

Киселев кивнул и действительно чуть всплыл, и Голиков опять подтянул его к себе, но кромка обломилась, и Коля со стоном плюхнулся обратно в воду. В глазах его были слезы, безумное желание жить и полная безнадежность.

– Кисель, не отпускай только ремень. Я тебя сейчас вытащу, – повторил Голиков. – Отгони обломок. Так. Подплывай к краю. Молодец! Вдохни побольше воздуха. Ложись грудью на лед. Хорошо! Теперь не шевелись, а я привстану.

Киселев хотел сказать, что не нужно этого делать, что лучше бы попробовать как-то по-другому, но холодом ему свело рот.

Лишь только Аркадий привстал на колени, присыпанный снегом наст мягко разошелся. Голиков, взмахнув от неожиданности руками, ушел под воду, и половинки льда сомкнулись над его макушкой.

Киселев выпустил ненужный теперь ему ремень и машинально ухватился за кромку полыньи. Он уже не чувствовал своего замерзающего тела и вяло, будто засыпая, подумал о том, что из-за него утонул Аркашка и помощи им обоим ждать неоткуда. Но тут вода перед Киселевым забурлила. Сначала на поверхности появились красные от холода руки, а потом и голова Аркадия. Выплюнув воду и обтерев ладонью лицо, Аркадий весело закричал:

– 3-здесь мелко! П-под ногами д-дно… Я стою! – и захлопал руками над головой. Вода была ему по горло.

Голиков сделал два шага навстречу, схватил Колю за рукав, потащил к берегу, поддевая плечом лед. И они выбрались на сушу. Аркадий стал срывать с Николая одежду и растирать его тело ладонью, хотя вода с него самого стекала ручьями. Вокруг них виновато суетился Костя. Голиков с Киселевым ни словом его не упрекнули, но и помощи его не приняли.

Обо всем этом автору книги рассказал полковник в отставке, участник трех войн, удостоенный за отвагу и мужество многих боевых наград, Николай Николаевич Киселев.

– Если бы не решительность Аркадия, – заметил Николай Николаевич, – моя бы жизнь закончилась в то утро на дне Тёши.

Галкинская академия

1. Доброта

Кончалась зима, и все свободное время Аркадий проводил на прудах: он достраивал с приятелями флот. Главный его «сверхдредноут» из половинки старых дубовых ворот стоял на берегу. Требовалось поставить на нем мачту, сделать уключину для рулевого весла и прибить крепкие перила, чтобы во время «морского» боя не плюхаться в воду от малейшего толчка.

На все это нужны были гвозди, доски, скобы, веревки, жесть. Аркадий продал немалую часть своих сокровищ: перочинный ножик с несколькими лезвиями, позеленевшую бронзовую медаль «За взятие Очакова», несколько выпусков сыщицкой литературы, ножны от офицерского кортика с еще сохранившейся позолотой, – но денег все равно не хватило. И он заложил за два серебряных рубля свои коньки. Теперь надо было раздобыть два рубля, чтобы не пропали снегурки.

Просить у мамы Аркадий не мог. Три дня назад, когда он вымолил у нее очередной полтинник, будто бы на кино, мама предупредила: «С деньгами, сын, плохо. И до будущего месяца я тебе ничего больше дать не смогу».

В самом дурном расположении духа Аркадий явился с прудов домой. Переоделся в сухое, поставил на приступочку русской печки сапоги, чтобы они просохли до утра, поел теплой картошки, выпил два стакана чая с сушеной малиной вместо сахара, рассеянно выслушал жалобы сестер. Обычно он вникал, кто чью взял куклу или почему кошка долго не могла попасть в квартиру, а в это время пищали голодные котята. Но сейчас ему самому хотелось посоветоваться, только было не с кем.

– Сестришечки, – сказал он Кате и Оле, – я дослушаю вас завтра. Хорошо? А то мне нужно делать уроки.

Девочки обиженно разбрелись по углам. Аркадий, убрав посуду, разложил на столе книги и тетради. Ко всем бедам он еще сильно запустил уроки. Не хватало только, чтобы маму вызвали в школу.

Сегодня Аркадий рассчитывал приналечь на историю и математику, по которым его давно не вызывали, и заметил в дневнике, в графе «Словесность», маленькими буквами сделанную запись: «Сдать сочинение». Если бы Аркадия сейчас ударили пустым ведром по голове, это бы его ошеломило гораздо меньше.

«Как же я забыл?»

С Галкой у Аркадия сложились непростые отношения. Встречая Голикова, Николай Николаевич вместо привычно короткого и быстрого кивка медленно и уважительно кланялся, внимательно и заинтересованно вглядываясь в лицо мальчика. Такой же взгляд Аркадий ловил и на уроках словесности. И терялся. Ему казалось, что Галка его жалеет. А жалости он не терпел. И потом, во внимательном взгляде учителя крылось постоянное напоминание о сокрушительном провале. А память о том дне Аркадий от себя гнал. И вот нелепейшая история – не написал сочинение «Старый друг – лучше новых двух»

…Галка задал его десять дней назад.

– Прошу не оставлять сочинение на последний вечер, – сказал Николай Николаевич. – Наш мозг обладает замечательной особенностью: он любит возвращаться к проделанной работе и улучшать ее. Сошлюсь на Николая Васильевича Гоголя. Он писал первый вариант повести и прятал рукопись в дальний ящик стола. Через какое-то время извлекал черновик, перечитывал, находил, что у него плохо (это у Гоголя – плохо!), – Галка засмеялся громким, каркающим смехом, – переписывал все от первой до последней строчки и откладывал опять. И так восемь-девять раз!

– Что же, и нам переписывать девять раз? – насмешливо спросил Григорий Мелибеев, сын известного в городе врача.

– Как угодно. Гоголь был гений. В трудолюбии тоже. Просто я советую: сегодня, к примеру, составьте только план. Завтра на свежую голову план свой поправьте и набросайте, не заботясь об отделке, черновик. Дайте черновику денька два полежать, перечитайте, сделайте новые поправки и вставочки и начинайте переписывать набело. А чтобы у вас было достаточно времени, я вам на эти дни ничего не задаю.

В ответ раздалось восторженное «ура!».

Когда Галка ушел из класса, мальчишки восхищенно говорили, что ни один преподаватель не отменил бы домашние задания на десять дней.

– Братва! Чур, не подводить Галку, – вскочив на стул, заявил Борька Доброхотов. Он в классе пользовался немалым влиянием. – Писать, как Гоголь! Иначе – во! – И показал кулак!

Вспомнив все это, Аркадий заметался в узком пространстве между буфетом, диваном и обеденным столом.

«Галка подумает, что я нарочно, – сокрушался он. – Конечно, я могу честно сказать, что забыл, и он ответит: «Принесите завтра», но он ведь с нами как со взрослыми…»

Аркадий посмотрел на часы, которые тикали на стене. Витиеватые резные стрелки показывали на фарфоровом циферблате без четверти восемь. Бежать в библиотеку (его недавно записала мама – туда полагалось вносить изрядный залог) было поздно. Да если бы даже библиотека и была открыта? Какие книги просить и когда их читать? Посоветоваться с мамой? Но мама набрала ночных дежурств (за них платили вдвойне), была переутомлена, и ее лучше было не беспокоить. И мальчик в который раз пожалел, что нет отца…

Если даже Петр Исидорович долго находился в отъезде и только вошел в дом, а сын сразу кидался к нему, чтобы сию же минуту поговорить, отец отвечал:

– Хорошо, через четверть часа.

И Аркаша ждал, пока отец помоется в тазике на кухне, переменит рубашку и наденет старенький пиджак, а тетя Даша нальет ему в стакан в серебряном подстаканнике дочерна заваренного чая: если Петр Исидорович приезжал усталый, то сразу не обедал. Он разламывал баранку, делал первый, осторожный, чтоб не обжечься, глоток. И хотя лицо его было серым от долгой дороги и утомительной, не радующей работы, отец все равно улыбался и говорил:

– Ну, пороховая твоя душа, что там произошло – выкладывай!

Аркадий, счастливый тем, что можно все рассказать, торопился:

– Я прочитал «Жакерию»…

– Кто ее написал?

– Я теперь запоминаю писателей – Проспер Мериме. Он из Франции. Но главное, папа, мне опять пришлось подраться.

– Каждый раз одно и то же.

– Не одно. Я не виноват. Я вышел просто погулять. А Гринька с Андрюшкой начали закапывать в песок живого котенка. Он мяукал и не хотел. Я закричал: «Что вы делаете! Вас бы так!» Они сказали мне нехорошее слово. Я стал котенка у них отбирать. Они не давали. Я все же отобрал и принес домой. А теперь они говорят, что это их любимый котенок и я его украл.

– Не беспокойся. Я поговорю. А сейчас возьми книжку, сядь рядышком со мной и почитай ее, а я часок вздремну.

Пока Аркадий ходил за книгой, Петр Исидорович успевал прилечь на диван и заснуть. Мальчик сначала просто сидел и смотрел, как он спит, потому что успевал соскучиться. Постепенно Аркадию делалось спокойно. Он знал: теперь все опять встанет на место…

«Мой лучший друг – папа, – писал Аркадий в новой чистой тетради. – Я знаю, другие мальчики, если напроказят или случится неприятность, стараются свою вину и ошибки скрыть. Я от папы не скрывал ничего. И как бы я ни был виноват, папа никогда не ругал меня, а только говорил: «Худо, Аркаша, худо!» – и это было для меня самым большим наказанием».

…Когда Наталья Аркадьевна возвратилась утром с дежурства, она застала Аркадия спящим за столом. Перед ним мерцал фитилек керосиновой лампы, в которой выгорел весь керосин.