Царский выбор

Анна. Но ведь нигде во всем мире такого нету – чтоб царских дочерей замуж не выдавать.

Ирина. Ты, царевна Анна, все прекрасно знаешь. Тысячу раз говорено. Из православных государей никого кроме нас не осталось. Все, кто есть, для нас еретики. (Усмехаясь) Мы для них – тоже.

Анна. А что, русские князья перевелись?

Ирина. Мы царского роду, и русские князья нам теперь не ровня.

Анна (со всей злостью). Да, они нам не ровня. Иные из них нас познатнее. Они от Рюрика, а мы от кого?

Сестры (вскакивая с мест). Замолчи, Анька! Слышишь, замолчи!

Анна выбегает в боковую дверь. Княгиня Вяземская бросается за ней.

Вяземская находит Анну в узкой комнатенке. Она сидит на сундуке, уткнувшись в угол. Княгиня садится рядом, обнимает ее, гладит.

Вяземская. Ну пойдем со мной, попросишь у сестер прощения, и все забудется.

Анна (выпрямляясь). Никуда я не пойду. Я всегда в этот час здесь бываю. (Обводит взглядом окошко, как какую-то драгоценность.) Вот у этого окна стою.

Вяземская. Чего ради, Аннушка?

Анна (вызывающе). А в этот час князь Прозоровский всегда от царя выходит и тут под окном на коня садится.

Вяземская. Который Прозоровский? Сергий, что ли, меньшой сын Симеон Васильевича?

Анна. Ну да. А я стою тут, и на него смотрю.

Вяземская. Аннушка, милая! Но ведь стыд какой, тебе, царской дочери, вот так открыто на молодого боярина глазеть.

Анна. Так он же меня не видит. Он сюда не смотрит, он на коня своего смотрит. (Бросается на шею Вяземской.) Крестная, милая, плохо мне, пропадаю я! Ни о чем другом думать не хочу. Весь день только этим живу – как стану здесь и как на него посмотрю. А потом до утра вспоминаю.

И ведь некому сказать, и терпеть нет мочи. Иной раз боюсь, что не вытерплю и закричу.

Вяземская. Закричи. Закричи, чтоб все услышали и Морозову донесли. А уж он сам домыслит и свидетелей найдет, что князь Прозоровский царевну околдовал и престол царский захватывать собирается. И отрубят ему голову. И тогда твое сердце успокоится.

Из горницы царевен доносится звон часов.

Анна. Ну все, не видать мне его сегодня.

Анна бросается к окну. Во дворе князь Прозоровский сидит на лошади и искоса поглядывает наверх. Заметив Анну, он улыбается, трогает поводья и уезжает.

Анна (шепотом). Крестная, он видел меня, он меня ждал.

Анфиса продолжает сидеть на своей лавке. Открывается дверь внизу, входит с прислужницами боярыня Годунова, царская мамка. Анфиса бросается ей навстречу.

Анфиса. Княгиня Вяземская у царевен.

Годунова. Давно?

Анфиса. Больше часу.

Годунова. О чем говорят, не знаешь?

Анфиса. Нет, матушка, побоялась войти.

Годунова. Хорошо сделала. (Не входя в свои покои, разворачивается, направляется к царевнам.)

Годунова по-хозяйски входит к царевнам. Татьяна и Ирина за вышиванием. Анна с Вяземской сидят рядом на диванчике, Вяземская держит руку царевны в своих.

Годунова (подходя к Вяземской). Век тебя не видела, Анна Васильевна. Вот и крестница, гляжу, тебе рада.

Вяземская. Да какая от меня, старухи, радость. Битый час болячками своими похвалялась. А тебе, матушка, вот что скажу. Хрен, на водке настоянный, от суставов чудо как хорош. И пить его, и втирать, и примочки делать.

Годунова (пожирая ее глазами). Надо попробовать. И меня суставчики вконец замучили.

5. Алексей один.

Расхаживает по комнате, смотрится в зеркало; потом бегом направляется в комнату своей няньки.

Нянька занята рукоделием. Входит Алексей.

Алексей (с порога). Федора!

Федора. Что, голубчик мой?

Алексей. А вот то! (Выдерживает паузу, глядя ей в глаза.) Женюсь я. У меня скоро свадьба. (Федора всхлипывает, утирает слезы.) Ну вот, я думал, ты обрадуешься, а ты ревешь.

Федора (становится на колени, целует ему руку). Прости, батюшка, прости, родной. Это я родителей твоих вспомнила. Уж такая радость, такая радость. – Так на ком женишься?

Алексей (поводя плечами). Кого выберу.

Федора (со страхом). Смотрины будут?

Алексей. По обычаю.

Федора (в сердцах). Ох уж этот обычай.

Алексей. Очень даже хороший обычай. (Скачет по комнате.) Пре-крас-ный! Чу-дес-ный! Ты ж сама мне сказки сказывала, как царевичи на край света отправлялись за ненаглядной красой. А я царь. Ко мне со всего света красавиц свезут. А я выберу самую лучшую, самую прекрасную. (Кружится по комнате, смеясь.)

Федора. Дите ты, дите. Разве жену, да еще царицу, глазами выбирают? Ее умом выбирать надо. (Стучит по лбу.) Господь твоих родителей прибрал, тебе Морозов и боярыня Годунова заместо них. На кого они укажут, ту и бери.

Алексей. Ну уж нет, жениться за меня никто не будет!

Федора. Зачем ты так – жениться за тебя! В таком деле важном совета спросить – и сто раз, и двести, все много не будет. Не приведи Господь ошибиться. (—) Ты вот сказки вспомнил! В сказках все легко. В сказках и царствовать легко – поди туда, не знамо куда, принеси то, не знамо что. И идут, и несут, – а на деле? Ты ведь еще толком царствовать не начинал, а скажи, легко ли это?

Алексей (со вздохом). Совсем не легко. Но почему-то всем хочется. Ну не всем, так многим.

Федора (в ужасе). Кому хочется? Извергам и супостатам?

Алексей. Да ладно, Федора, это я так сказал. Не твоего это ума дело.

Федора. Правильно, не моего. – А Борис Иваныч и о тебе, и о царстве твоем день и ночь помышляет, о себе самом и не думает. Уж сколько лет он вдовый, ему и жениться недосуг. Всё в трудах!..

Алексей. Я ему жениться не мешаю.

Федора. Ты себе не помешай. На одной красоте жениться нельзя. Надо вызнать, какого нрава, умна ли, и что за родня. Вот что важно. А вдруг они станут Борису перечить? Опять пойдут свары, давно их не было!

Алексей. Знаешь, нянька, мне, конечно, лет мало, но я царь, а не дурачок какой-нибудь. Морозов останется Морозовым, а новой родне тоже место найдется. (—) Если бы мне в приданое Киев давали или Волынь, было бы о чем говорить! (Говорит серьезно и даже грустно.) Если я не сам выберу, я же не смогу ее любить. Что ж я должен, только для блага народного жениться, а своего счастья мне не положено?

Федора. Голубчик мой, цветик мой лазоревый! Я же все это говорю, о тебе заботясь. Мне кроме твоего счастья ничего на свете не нужно. (Целует его руку.)

Алексей. Ты лучше помолись за меня, Федора, чтобы все получилось. И чтобы она меня полюбила, как я ее.

6. У Морозова.

Морозов за столом просматривает бумаги, отдает секретарю. Рядом Кузьма Кузьмич. Секретарь выходит, Кузьма подходит к окну.

Кузьма. Борис Иванович! К нам протопоп идет.

Морозов (не отрываясь от бумаг). Мне с ним надо поговорить.

Кузьма. Значит, почувствовал. Он прямо бежит.

Те же и протопоп.

Морозов. Вдвойне тебе рад, отче Стефан! Есть важное дело.

Стефан (отдышавшись). И у меня очень важное. – Ересь открылась. Страшная ересь, хуже жидовской.

Морозов разводит руками и иронически переглядывается с Кузьмой.

Морозов. Слушаю тебя со всем вниманием. Что за ересь?

Стефан. А вот послушай очевидца. (Подходит к двери.) Заходи!

Входит изгнанный слуга Прозоровских и бухается на колени перед Морозовым.

Морозов. Кто таков?

Ерошка. Ерошкой зовут. Ерофей Петров.

Морозов. Чем занимаешься?

Ерошка. Служил в усадьбе князя Прозоровского.

Морозов делает недовольную гримасу.

Кузьма. Служил. А теперь, значит, не служишь?

Ерошка мотает головой. Кузьма хмыкает.

Морозов. Так что за ересь? Где ты ее отыскал?

Ерошка. Сейчас скажу. У князя Прозоровского управляющим Трофим Игнатьевич.

Морозов (кивая). Ну-ну.

Ерошка. Живет он в той же усадьбе, в отдельном доме. В доме том подвал. А в подвале окошки вровень с землей, вот там они и молятся по-своему, еретики эти. Встанут в кружок на колени, руки над головой поднимут – и молятся. А я на землю лег и в окошко подсмотрел.

Морозов (в полном недоумении). У них там что, церковь в подвале?

Стефан (приходя на помощь Ерошке). Сейчас я тебе разъясню, Борис Иванович. Совершается общая молитва вне церкви, без икон, без крестного знамения (доносчик кивает на все это), втайне от властей.

Морозов (в ужасе). И князь тоже в их молитвах участвует?

Ерошка. Нет-нет, князя я с ними никогда не видел. В подвале в этом. Но однажды он заходил и беседовал с одним. Такой с большущей бородой, которого они больше всех почитают.

Морозов. И за что же они его почитают?

Ерошка. Да он, как будто бы, невесть сколько лет живет и не помирает. И пройти может где угодно. Хоть по воде, хоть сквозь стену.

Кузьма (в полном изумлении). Неужто сам Михайло Иванов?

Ерошка. Да, Михайлой Ивановичем его зовут.

Стефан. Ты что, слышал о нем, Кузьма Кузьмич?

Кузьма. Об этом Михайле, отче Стефан, слышали еще в царствование Василия Иоанновича. Да редко кто верил в него, чаще все это баснями считали. (К Ерошке) Так ты его видел живьем?

Тот испуганно кивает.

Морозов. Так сколько же ему лет?

Протопоп тот же вопрос повторяет беззвучно.

Кузьма (весело). Вот сами и считайте, я на его крестинах не был.

Морозов. А остальные что? Тоже по воде ходят? Откуда они берутся и куда деваются?

Ерошка (в замешательстве). Ну… я… Иной раз кто-нибудь так у Трофима и стоит, а другие еще где-то стоят… Сойдутся, а потом расходятся…

Кузьма. А что ж ты за ними не проследил?

Ерошка (в еще большем замешательстве). Да я хотел… Да это все равно без толку. Они, как выходят за ворота, так будто растворяются. Я сам слышал, как один хвалился, что может невидимым пройти, а другие посмеивались и говорили, что очень даже можно, если очень нужно.

Кузьма прохаживается по комнате, выразительно переглядываясь с Морозовым.

Кузьма. Ну хорошо, а сейчас кто-нибудь из них стоит у Трофима? (Ерошка отрицательно мотает головой.) А давно они на молитву свою еретическую сходились? (Ерошка молчит.) Что не отвечаешь? Давно, значит. А теперь их и вовсе нет, разлетелись пташки. Так почему же ты, когда надо, не донес? Чего ждал? Ждал, пока Трофим Игнатьич тебя за воровство выгонит?

Ерошка ударяет головой об пол.

Кузьма (выглядывая за дверь). Кликни сюда Лавруху! Пусть он возьмет этого и выведет его через Боровицкие ворота.

Кузьма выпроваживает Ерошку.

Стефан. Кузьма Кузьмич, что ж ты не спросил, где его потом искать? Он ведь еще понадобится.

Кузьма. Нет, отче Стефан, он уже больше не понадобится. (Протопоп хмурится. Кузьма продолжает двусмысленно.) Мы и так уже все, что надо, знаем про все эти дела и про честного Трофима Игнатьевича.

Морозов сидит крайне недовольный, барабанит пальцами по столу.

Кузьма. То-то меня всегда от этого Трофима воротило. Уж до того честный. – Вот ведь как получается, честность, оказывается, опасная вещь. В честном человеке должного смирения не бывает. Честный, он всегда гордец. (Лицемерно вздыхает.) А уж если он в делах веры возомнит себя умней других, то – пиши пропало.

Стефан (недовольно). Так что ж ты делать собираешься?

Кузьма (лукаво). Ждать. Терпение есть вера святых.

Стефан готов завопить. Вмешивается Морозов.

Морозов. Отче Стефан, послушай меня. Ты ведь меня при выходе застал, я к тебе шел (подмигивает), подарочек тебе приготовил. Но не это главное. О деле собирался говорить, великой государственной важности. И тебя оно напрямую касается.

Сын твой духовный, о народном благе пещась, задумал жениться.

Стефан (крестясь торжественно). Слава тебе Господи. Я уже не раз об этом думал, все поговорить собирался… с тобой, Борис Иванович.

Морозов. Уж такое это дело, что от него зависит будущность всей земли Русской (выразительно) и всех и вся. Пока оно не совершится, никакой сумятицы допускать нельзя. – Да еще где! В доме князей Прозоровских. Ну, понятное дело, князь Симеон тут ни при чем. Подумаешь, пришел разок посмотреть на диковинного старца.

Кузьма. Который черт знает что врет, мол, что полтораста лет прожил, а то и все двести.

Морозов. А этот Трофим, он же князю родней родного. Он ему и правая рука, и левая. Ему люди завидуют, что у него такой управляющий.

Кузьма. До того честный, аж тошно делается.

Стефан (бурчит). Преподобный Иосиф Волоцкий ересь жидовскую огнем и мечом истреблял.

Кузьма. Эк сравнил. Жидовская ересь в Кремле сидела, во всех соборах и аж в терем царский проникла. А эта где? В подвале у какого-то Трофима.

Морозов. Еще и разобраться надо, было там что-нибудь, или этот вор все напридумал.

Кузьма. Ну, это мы выясним. Мы их без присмотра не оставим. И честный Трофим от ответа не уйдет, ты уж не сомневайся, отче Стефан, только терпения наберись.

Морозов (машет на него рукой. К Стефану).

И потом, тебе же хорошо ведомо, что молодой Прозоровский очень к царю близок. И как ведь разумно себя держит. Во всех забавах царских участвует, а в советчики никогда не лезет, не то, что иные. Стоит ли из пустяков государя огорчать, тем более сейчас, когда у него мысли совсем не о том!

Стефан. В общем, приказываете ждать, пока они открыто пойдут свою ересь проповедовать на площадях да на папертях.

Кузьма и Морозов смеются.

Кузьма. Долго ждать придется, Стефан Вонифатьевич. Этот Михайло за двести лет не собрался, глядишь, еще двести прособирается.

Морозов (резко). Хватит об этом… (Обнимает Стефана за плечи.) Пойдем, отче Стефан, отужинаем и поговорим совсем о другом. О наших раскрасавицах московских и особливо о твоих духовных дочерях.

Стефан (уходя, Кузьме). Кузьма Кузьмич, ты ведь доносителю давешнему даже не сказал, чтоб он язык за зубами держал.

Кузьма. Вот об этом уж не беспокойся. Никто от него ни слова не услышит.

Стефан (нервно). Ты что, ты что делать с ним собираешься?

Кузьма. Я? Ровным счетом ничего.

Вечер. Ерошка бредет по темной улице. Его настигают двое и убивают ножом.

7. Царь у себя.

Прохаживается по комнате. Садится. Встает. Звонит в колокольчик.

Алексей. Назар!

Входит Назар Чистой.

Алексей. Сегодня больше с боярами сидеть не буду. Я к сестрам пойду.

Царь идет дворцовыми переходами в женский терем. В передней царевен все вскакивают, кланяются.

Царь входит в горницу, переглядывается с Ириной, та немедленно делает знак всем, кроме царевен, выйти.

Ирина. Царюшка наш пожаловал. (Целует его.)

Сестры наперебой приветствуют его. Анна – с вымученной улыбкой.

Алексей. Я вас собираюсь удивить. А вот чем – ни за что не угадаете.

Татьяна. Да, не угадаем… Уж больно у тебя хитрый вид, царь-батюшка.

Алексей (грозя пальцем). У царя-батюшки хитрого вида не бывает. У него всегда мудрый вид, даже если он глупость говорит.

Сестры с готовностью смеются.

Алексей. Я, однако, о важном деле говорить пришел. Думал я, думал и решил, что слишком долго у нас на Руси государя своего за малое дитя почитают. Он все погремушками играет, а решают за него бояре. Так что решил я люди своя порадовать и напомнить, что я уже взрослый.

Ирина. Только голову никому не руби.

Алексей (улыбаясь). Нет, это пока никому не грозит. – Я жениться решил.

Сестры. Ах, братец! Ах, Алешенька! Ах ты наш батюшка!

Татьяна. А на ком, государь-батюшка?

Алексей (пожимая плечами). Выберу по обычаю.

Ирина. Что ж, по обычаю, так по обычаю.

Алексей. Понятно, что у других государей не так заведено, но что мы тут можем поделать?

Ирина (грустно, покачивая головой). Ничего не можем.

Алексей. Зато сам, кого захочу, того и выберу. Тут тоже своя выгода есть.

Татьяна. Дело уж очень важное, государь. Тут не грех лишний раз посоветоваться. И с Борис Ивановичем, и с другими.

Алексей. Посоветуюсь, посоветуюсь. Только выбирать буду все равно сам.

Ирина (как бы между прочим). А указ уже подписал, Алешенька?

Алексей. Завтра подпишу, а может уже и сегодня. (Подзывает сестер к себе поближе, заговорщицки) Я тут придумал кое-что, а вы мне в этом поможете. Только обещайте, что до последнего дня никому ни звука.

Сестры. Ну конечно, конечно обещаем.

Алексей. Я всех девиц смотреть не хочу. Ну их, еще в глазах зарябит. Пусть они соберутся, а я назначу судей из бояр, чтоб отобрали шесть-семь самых лучших. А уж потом сделаем так. Вы этих выбранных зовете к себе, понятное дело, еще и боярынь всяких, для порядку, а я переоденусь музыкантом и вместе с другими туда затешусь. И времени будет больше рассмотреть, и вы с ними поговорить успеете, разобраться, чтоб дурой полной не оказалась. А, Ирина Михайловна, хорошо я придумал?

Ирина. Да, мой ангел. Уж мы-то для тебя постараемся. Твое счастье – это наше счастье. Уж мы ради него ничего не пожалеем.

Анна (взволнованно). Ты просто чудо хорошо как придумал, Алешенька. Конечно, ты сам должен выбирать. И только ту, что по сердцу тебе придется. И уж конечно, самую красивую.

Татьяна. Вот и начнешь сам государить.

Алексей. Да уж, давно пора.

Сестры без Алексея.

Анна. Иринушка! Танюшенька! А ведь он и вправду сам начнет царствовать! А этот Морозов, что на нем, свет клином сошелся? Да кто он такой? Ирина, почему ты молчишь?

Ирина (прижимая ее голову к своему плечу, смотрит поверх). Все будет хорошо. Все у нас будет хорошо, все наладится.

Анна. Ты что, не веришь?

Ирина. Спать иди, Анна Михайловна, спать пора. Нам завтра к ранней обедне, выспаться не успеешь. (Крестит ее и целует.) Иди, Христос с тобой.

Анна уходит, чуть не прыгая на ходу.

Ирина. Обрадовалась, дуреха. Морозова скинула, замуж вышла, народ накормила пряником медовым… (Вздыхает.) Ну не будет Бориса. Другие найдутся, еще похуже! – Да нет, куда он денется? Небось, уже и невесту припас для Алеши.

Татьяна. Да может, он вообще еще ничего не знает?

Ирина. Ох и умна же ты! Он же сказал, что уже сегодня указ подпишет! Значит, он уже пишется. Неужели в обход Морозова? – Да это все его затея.

Татьяна. Вообще-то у Бориса ни сестры, ни дочери. Мы же всё их родство знаем – там нет невест, одни малолетки.

Ирина. Ничего, Морозов из камней сих сотворит нужную невесту (крестится на икону), прости меня, Господи!

Татьяна. Но ведь Алеша не дурачок какой-нибудь. Он твердо решил, что выбирать будет сам. Как ему смогут навязать?

Ирина (тихо). Наш отец тоже сам выбирал.

Татьяна. Что наш отец, Ирина? Ну была у него первая жена, Долгорукова. Она умерла. Что ж тут поделаешь? Потом он на матушке женился.

Ирина. Умерла. И все знали прекрасно, от чего умерла. А до нее – что было?

Татьяна. Как это – до нее?

Ирина. Да ты что – про Марью Хлопову никогда не слышала? Хорошо же у нас умеют молчать.

Татьяна. Да кто она?

Ирина. Первая отцовская невеста. Он ее сам выбирал, и высматривал перед этим. Все сам. А с ней еще до свадьбы невесть что твориться стало. Объявили ее порченой и сослали в Тобольск. А родителей еще куда-то сослали. Так они поврозь и погибли.

Татьяна. Матерь Божия! – Знаешь, Ирина, может, лучше Алеше выбрать ту, которую Морозов укажет, уж он-то не даст ее обидеть. – И вообще, хоть все его ненавидят, а он царю предан и в делах государственных смыслит.

Ирина (гневно). Это ты в них ничего не смыслишь! – Что он умеет? Чужие мысли за свои выдавать, чужие дела себе присваивать? А в сундуках у него больше, чем в государевой казне. С чего бы это, а? – (Махнув рукой) Да что тут говорить! Как-то жили, как-то и дальше проживем. (—) Куда нам деваться, когда мы одни в целом свете православные, а все кругом злые еретики.

Спать пора, царевна Татьяна. Завтра к ранней обедне вставать, не добудишься тебя.

Ирина остается одна. По лицу ее текут слезы.

Глава третья

1. Касимов. Харчевня.

Яков Осина и его сообщники сидят за столом, уставленном кружками.

Осина. Уж такой он наглец, Ивашка этот Всеволожский, второго такого наглеца еще поискать. А надоел всем хуже горькой редьки: с поклонами не ездит, подарков пристойных не возит. И не понимает, дурак, что себе же хуже делает. Ведь его именьишко разори до тла – никто не заступится. Одно слово – дурак и наглец.

Первый. А у него хоть есть, чем поживиться? А то просто так громить – скукотища.

Осина. Еще как есть, можешь не сомневаться. Он не только наглый, он еще и хитрющий. Да, наглец и хитрец. Домишко у него старый, кафтан один и тот же двадцать лет таскает, – а все знают, что урожай у него каждый год, какой другим не снился. Так куда же, спрашивается, все девается?

Первый (оживляясь). А вот пошарим в сундуках, тогда узнаем.

Остальные (гогочут). Да уж, проверим! – Повыясняем! – А с тем и пойдем, чтоб узнать – куда что девается?

Второй. Тут одна закавыка есть. Усадьба его от деревни неподалеку, ясное дело, мужики проснутся, или кто из дворовых за ними побежит.

Третий. Какой мужик за своего барина в драку полезет? Еще рад будет, что кто-то за его обиды отомстил.

Осина (обеспокоенно). У Ивана Всеволожского могут и полезть. Там у них… (делает неопределенный жест).

Второй. То-то и оно.

Остальные. Да что они против нас! – Раскидаем. – Первых же так испугаем, что остальным не захочется.

Второй. Договорить мне дайте. – Есть у Всеволожского один мужик, Гордеем зовут. Может, кто из вас его знает? Не может быть, чтоб никто не знал.

Остальные. Да, слышали, конечно. – Он медведей голыми руками заваливал. – Он один тридцати стоит – у него такие кулачищи – кирпичную стену прошибить может.