Она была в Париже

Сложнее было отследить связи Сыромятникова и установить время контакта со связным, но оказалось, что это еще впереди.

И после того, как Сыромятников отлучившись в туалет и передав там кассету полному арабу, вернулся за столик к своим товарищам, араб уже не выпадал из поля зрения Свиридова.

Тоня спокойно читала книжку, охраняя сон мерно дышащего Свиридова.

А араб, покрутившись по городу, вернулся в посольство под звездно-полосатым флагом и собрался доложить резиденту о факте передачи информации, но …

Араба через некоторое время нашли мертвым, а кассеты при нем не было.

Свиридов снял информацию из сознания араба.

Кассета, помещенная в полиэтиленовый пакет, уже лежала в номере американцев Джона и Джай.

А утром кассета оказалась в городе недалеко от Москвы на туалетном столике Мари с запиской «Спрячь до моего возвращения. Свиридов.»

А Джон проснулся и набросился на еду, заказанную в номер.

И в этот день они тихо погуляли в парке неподалеку от отеля.

– Прости меня, Джай! Я не виноват, но все равно прости!

– Джон, дорогой, не забивай себе голову всякой ерундой! Дыши – здесь такой чистый воздух! Когда еще мы с тобой вот так спокойно сможем погулять … да еще по Парижу!

– Послушай, Джай, дорогая. Вот что писал старина Хэм.

«В те дни у меня не было денег на покупку книг. Я брал книги на улице Одеон, 12, в книжной лавке Сильвии Бич «Шекспир и компания», которая одновременно была и библиотекой. После улицы, где гулял холодный ветер, эта библиотека с большой печкой, столами и книжными полками, с новыми книгами в витрине и фотографиями известных писателей, живых и умерших, казалась особенно теплой и уютной. Все фотографии были похожи на моментальные, и даже умершие писатели выглядели так, словно еще живы».

– Джон, что это? Вот эта улица!

– Конечно. Слушай дальше. «У Сильвии было подвижное, с четкими чертами лицо, карие глаза, быстрые, как у маленького зверька, и веселые, как у юной девушки, и волнистые каштановые волосы, отброшенные назад с чистого лба и подстриженные ниже ушей, на уровне воротника ее коричневого бархатного жакета. У нее были красивые ноги, она была добросердечна, весела, любознательна и любила шутить и болтать».

– Смотри, а магазин цел! Зайдем?

– Конечно. А у старика Хэма абзац заканчивается словами «И лучше нее ко мне никто никогда не относился.»

– Джон, да это «Праздник, который всегда с тобой»?! Зайдем?

– Зайдем!

Книжный магазинчик был небольшой и уютный, на стенах действительно висели портреты различных знаменитостей, а полки были плотно уставлены книгами.

Юная девушка предложила им свои услуги, а затем отошла к небольшому прилавку.

«Спокойно!» передал Свиридов Тоне, протягивающей руку.

На полке стояла книга, иллюстрированная Гришей – рядом с экземпляром на английском языке стояла книга на русском языке.

Джон тоже взял книгу на английском и стал листать ее.

– Новинка. Я еще такой книги не видел!

– Смотри … какие интересные рисунки! Кто же этот художник?

Девушка услышала их разговор и подошла.

– Прошу прощения, художник, иллюстрировавший эту книгу – русский. Книга уникальная – вот, смотрите, эта же книга в русском переводе. И тот же художник, но какие разные рисунки!

Джай взяла с полки книгу на русском языке и стала рассматривать рисунки, и сравнивать с рисунками в книге, которую держал Джон.

– У нас есть первый альбом этого художника, изданный в Австрии. Вот, смотрите.

Альбом был скромный, всего двадцать листов, но издано было с любовью.

На каждом листе было по два рисунка. В основном это были портреты и жанровые зарисовки, а подписи были выполнены на трех языках – на английском, на французском и на немецком.

– Джай, я думаю, нам стоит купить этот альбом.

– И книги тоже. Представляешь, у нас на полке будут стоять эти две книги!

– Слушай, может быть купим альбом в подарок Анриетте?

– Господа, это два последние экземпляры! Мы продали уже восемь экземпляров, и это последние.

Девушка завернула книги и альбомы, вложила фирменную закладку магазина «Шекспир и Ко», улица Одеон, 12, Париж, Франция.

– Кто бы мог подумать – здесь, и эти книги!

– А здесь рядом должны быть места, где жил Хемингуэй?

– Хемингуэй со своей первой женой Хэдли и сыном Бамби жили над лесопилкой на улице Нотр-Дам-де-Шан, а потом они жили на улице кардинала Лемуана. Он писал, что к реке можно было спуститься прямо вниз по крутой улице, и в конце она выводила на продуваемый ветрами участок набережной Сены.

– На той стороне рукава Сены, – продолжал Джон, – лежит остров Сен-Луи с узенькими улочками и старинными высокими красивыми домами. Можно было по Турнельскому мосту перейти на остров или повернуть налево и идти по набережной Сены. У книготорговцев на набережной, как писал Хемингуэй, в то время можно было почти даром купить только что вышедшие дешевые американские книги.

– Дальше кончался остров Сен-Луи и начинался остров Ситэ с громадой Нотр-Дам. Туда можно было пройти либо по Архиепископскому мосту либо по мосту Двойного денье …

Джон и Джай долго бродили, стараясь избегать скопления туристов и мегафонов экскурсоводов, и Джон иногда вспоминал отрывки из книги Хемингуэя.

Они полюбовались собором Парижской Богоматери, обошли его кругом и подивились на огромные круглые окна-витражи на всех стенах, направленных по странам света. Но внутрь не пошли – то ли из-за толп экскурсантов, то ли еще по какой-то причине …

Заглянув на цветочный рынок они свернули направо и вдоль Дворца Правосудия и самой старой в городе башни с часами по мосту Менял перешли на другой берег, и пошли в сторону Лувра.

Это название ассоциировалось с чем-то старинным и литературным, но …

Роскошное убранство залов дворца резко контрастировало с современными техногенными скульптурами и картинами, и этот диссонанс настолько подействовал на Джай, что она запросилась на воздух.

Они вышли в парк и направились в сторону от главных аллей и толп туристов.

Правда, Джон часто выпускал руку Джай и поднимал фотоаппарат.

Они нашли укромный уголок и сели около старого каштана.

– Отдохни, дорогая. Дай, я обниму тебя.

– Так испортить великолепный дворец … Это же варварство!

– Не переживай. При всем при этом они очень бережно относятся к старине, к старым зданиям, к паркам …

– Ну да! А центр Помпиду?

– Но парижане к нему привыкли! Между прочим, многие были против строительства Эйфелевой башни. Например, Золя, Мопассан, Дюма … А теперь это визитная карточка Парижа!

– А ты не помнишь, о каком кафе писал Хемингуэй?

– Кафе называлось «Клозери де Лила» и находилось оно на углу площади Контрэскарп. Хэм писал, что большинство посетителей были пожилые, бородатые люди в поношенных костюмах – они приходили со своими женами или с любовницами, и у некоторых в петлице была красная ленточка Почетного легиона. Мы, замечает Хемингуэй, великодушно считали их учеными, и они сидели за своими аперитивами почти так же долго, как посетители в еще более потрепанных костюмах, которые со своими женами или с любовницами пили кофе и носили в петлицах лиловые академические розетки, не имевшие никакого отношения к Французской академии. Посетители делали кафе очень уютным, так как они интересовались лишь друг другом, своими аперитивами и кофе, а также газетами и журналами, прикрепленными к деревянным палкам, и никто здесь не служил объектом обозрения.

– «В «Клозери де Лила» ходили и жители Латинского квартала, и у некоторых из них в петлицах были ленточки Военного креста, а у других были еще и желто-зеленые ленточки Военной медали. Я наблюдал за тем, как ловко они научились обходиться без потерянных конечностей, и оценивал качество их искусственных глаз и степень мастерства, с каким были восстановлены их лица». Уже тогда, когда здесь жил Хемингуэй, кафе готовились закрывать …

– Жалко …

– Но теперь там появилось кафе «Для любителей» – на углу улицы Муфтар …

– Как ты? Мы не так много ходили сегодня …

– Нет, это что-то другое … Слишком много нового вокруг …

– Пойдем на Монмартр? Там, наверное, все по-старому …

Джай взяла руку Джона и положила себе на лоб и легонько прижала.

Это означало, что она хочет, чтобы он «прочел» что-то в ее информационном поле.

Свиридову даже не пришлось направлять ее мысли …

Они были болезненны для нее, но она мужественно вспоминала …

Они с Марго понимали, что их испытания приближаются к завершению.

Не к концу, а к завершению – слово конец из их обихода старательно искореняли.

Испытания по адаптации в незнакомых условиях проводили скоростными методами, и результатов этого эксперимента никто даже не предполагал …

Девушки воспринимали условия как обычные вводные, и старались выполнить все заданное с наивысшими результатами.

В Париже они оказались в самом начале скоростного путешествия по нескольким странам, путешествия настолько быстротечного, что они с трудом могли потом вспомнить подробности.

Они задерживались в конкретном месте не более двух суток, их контакты с представителями конторы были краткосрочны и сведены до минимума, легенды стремительно менялись …

Впоследствии было затруднительно установить причину такого режима, но именно скоростное перемещение по ряду стран помогло им не засветится в столь сложное время, и не оставить явных следов для интересующихся ими служб …

Три подружки, где студентки, где выпускники колледжа воспитательниц дошкольного возраста, где офисных служащих, вырвавшихся в краткосрочный отпуск, где избалованных дочек богатых бизнесменов, где … фантазии у разработчиков легенд хватало.

Свиридов всю эту мешанину воспоминаний Тони воспринял как настоящий роман.

И в Париж девушки приехали как студентки из Антверпена …

С этими темнокожими студентами они с Марго познакомились в кафе около Сорбонны – весь квартал был полон студентами из разных стран.

Их новые знакомые были веселыми разбитными парнями, так интересно рассказывали о студенческой жизни, танцевали с девушками, угощали их вином …

Парни жили в студенческом общежитии вдвоем в отдельной комнате, и девушки оказались сперва в их комнате, а потом и в их постелях …

Разгоряченная вином и ласками темнокожего молодого человека Тоня чувствовала партнера, но при этом вспоминала Толю, своего первого мужчину, с которым она стала женщиной совсем незадолго до этой поездки …

И вот теперь она мучительно переживала ту ночь с молодым негром, боялась попасть в знакомые улицы …

«Толя, прости меня!» – это был вопль, полный мучения и боли.

– Ты ни вы чем не виновата, дорогая моя Джай! Успокойся!

Свиридов массировал шею Тони, снимая напряжение и успокаивая ее.

А вечером, когда она утомленная и измученная его ласками бессильно откинулась на подушку, Свиридов шептал ей такие ласковые слова и так нежно гладил ее влажное тело, что она не смогла сдержать слез счастья …

– Милый мой …

– Не проспи, завтра у нас модный день …

«Музей моды и костюма» и «Музей искусства моды» они уже облазили, и Джай огорченно вздыхала.

– Жаль, мы столько времени потеряли. Лучше взяли бы каталоги и посмотрели бы там все …

Но от «живых» показов мод она отказаться не могла!

Заручившись пригласительными билетами они с утра отправились на бульвар Осман, благо оба зала с демонстрацией мод были не особенно далеко друг от друга.

Джай с восторгом не отрываясь рассматривала дефилирующих девушек, иногда подталкивая Джона, чтобы тот фотографировал. В одном зале фотографирующих было полно, вспышки блицев то и дело покрывали все сплошными очередями, а в другом зале фотографировать не разрешалось и фотоаппараты отбирали при входе.

– Почему они так боятся фотографов? Ничего особенного тут нет. – удивилась Джай.

– Наверное, очень боятся конкурентов.

– Я ожидала большего. Конечно, блеск и артистизм, умелая композиция, но … А еще портье нас убеждал, что показы мод в «Галери Лафайет» и в универмаге «Прентам» – самые что ни на есть шикарные!

Джону удалось раздобыть целую пачку каталогов, хотя кроме роскошных полуобнаженных красоток на глянцевых разворотах там не содержалось никакой полезной информации.

– Знаешь, после этих показов меня потянуло в сон. Пойдем, поедим где-нибудь.

Джай привычно ухватилась за его руку и они направились вдоль бесконечного бульвара Осман в поисках пищи телесной …

После плотного обеда на такси они доехали до Нового моста, устроились в тени деревьев у воды и Джай, положив голову ему на колени, попросила Джона снова вспомнить Хемингуэя.

– «Нижний конец острова Ситэ переходит у Нового моста, где стоит статуя Генриха IV, в узкую стрелку, похожую на острый нос корабля. Там, у самой воды, разбит небольшой парк с чудесными каштанами, огромными и развесистыми, а быстрины и глубокие заводи, которые образует здесь Сена, представляют собой превосходные места для рыбной ловли.

По лестнице можно спуститься в парк и наблюдать за рыболовами, которые устроились здесь и под большим мостом. Рыбные места менялись в зависимости от уровня воды в реке, и рыболовы пользовались складными бамбуковыми удочками, но с очень тонкой леской, легкой снастью и поплавками из гусиных перьев: они искусно подкармливали рыбу в том месте, где ловили.

Им всегда удавалось что-нибудь поймать, и часто на крючок попадалась отличная, похожая на плотву рыба, которую называют «goujon». Зажаренная целиком, она просто объедение, и я мог съесть полную тарелку. Мясо ее очень нежно и на вкус приятнее даже свежих сардин и совсем не отдает жиром, и мы съедали рыбу прямо с костями».

– Еще, Джон, еще!

– «Рыболовы и оживленная река, красавицы баржи с их особой жизнью на борту, буксиры с трубами, которые откидывались, чтобы не задеть мосты, и тянущаяся за буксиром вереница барж, величественные вязы на одетых в камень берегах, платаны и кое-где тополя – я никогда не чувствовал себя одиноким у реки.

Когда в городе так много деревьев, кажется, что весна вот-вот придет, что в одно прекрасное утро ее неожиданно принесет теплый ночной ветер.

Иногда холодные проливные дожди заставляли ее отступить, и казалось, что она никогда не вернется и что из твоей жизни выпадает целое время года.

Это были единственные по-настоящему тоскливые дни в Париже, и все казалось фальшивым. Осенью с тоской миришься. Каждый год в тебе что-то умирает, когда с деревьев опадают листья, а их голые ветки беззащитно качаются на ветру в холодном зимнем свете.

Но ты знаешь, что весна обязательно придет, так же как ты уверен, что замерзшая река снова освободится ото льда. Но когда холодные дожди лили не переставая и убивали весну, казалось, будто ни за что загублена молодая жизнь. Впрочем, в те дни весна в конце концов всегда наступала, но было страшно, что она могла и не прийти.

Когда наступала весна, пусть даже обманная, не было других забот, кроме одной: найти место, где тебе будет лучше всего …»

– Ну, пожалуйста, еще!

– «Весной я обычно работал рано утром, когда жена еще спала. Окна были распахнуты настежь, и булыжник мостовой просыхал после дождя. Солнце высушивало мокрые лица домов напротив моего окна.

В магазинах еще не открывали ставен. Пастух гнал по улице стадо коз, играя на дудке, и женщина, которая жила над нами, вышла на тротуар с большим кувшином. Пастух выбрал черную козу с набухшим выменем и подоил ее прямо в кувшин, а его собака тем временем загнала остальных коз на тротуар.

Козы глазели по сторонам и вертели головами, как туристы. Пастух взял у женщины деньги, поблагодарил ее и пошел дальше, наигрывая на своей дудке, а собака погнала коз, и они затрусили по мостовой, встряхивая рогами.

Я снова принялся писать, а женщина с молоком поднялась по лестнице. Она была в шлепанцах на войлочной подошве, и я слышал только ее тяжелое дыхание, когда она остановилась на нашей площадке, а потом стук закрывшейся за нею двери. В нашем доме, кроме нее, никто не пил козьего молока …»

– Еще!

«Я решил выйти на улицу и купить утреннюю программу скачек. Даже в самом бедном квартале можно было найти по крайней мере один экземпляр, но в такой день программу следовало купить пораньше. Я нашел ее на углу улицы Декарта и площади Контрэскарп.

Козы спускались по улице Декарта, а я глубоко вдохнул утренний воздух и быстро зашагал обратно, чтобы поскорее подняться к себе и закончить работу. Я чуть не поддался соблазну и не пошел вслед за козами по утренней улице, вместо того чтобы вернуться домой …»

– Какая прелесть! Правда, Джон?

– Еще бы. Хэм писал то, что видел и чувствовал. Ты видишь, что стрелка острова Ситэ изменилась мало, и рыбаки здесь почти те же, что и при Хемингуэе … Сюда нужно прийти попозже, ночью … Знаешь, что значит название этого сквера?

– «Пылкий любовник» … Давай сегодня пройдемся по набережным ночью?

Ночной Париж сперва показался Джай похожим на ночную Москву – хотя бы чисто внешне. Тот же осветительный беспредел в центре с мельтешащей рекламой, тишина и полутьма узеньких улиц и забытых дворов.

Но при более внимательном взгляде проявилась разница, и она никак не могла сформулировать сущность этой разницы.

Ну, почище улицы и дворы, ну, нет своры пьяниц на лавочках …

Но зато на самой тихой улице не было удручающей темноты, светились огни маленьких кафе и даже стояли столики на тротуаре под деревьями, и за столиками сидели веселые, но вполне достойные люди.

И дома, даже самые старые, были ухожены и не выглядели развалинами, и в самом крайнем случае смотрелись ухоженными музейными экспонатами.

Почти в каждом, даже самом крохотном кафе звучала музыка. Два – три музыканта, иногда даже всего один – но музыка была обязательно.

Музыка звучала неназойливо, негромко, почти интимно и составляла немалую часть ауры каждого такого заведения.

Здесь, в углу крохотного зала, стояло пианино и на нем играл пожилой музыкант с артистической гривой седых волос.

Он играл бесконечную мелодию из собственных воспоминаний с удивительным сочетанием многочисленных известных произведений – то песенных, то танцевальных, то даже оперных и симфонических.

Джон и Джай остановились и заслушались.

Многие из посетителей выходили и танцевали, а другие просто раскачивались в такт музыке.

А когда музыкант заиграл нечто быстрое и ритмичное в виде сочетания рока, джайва и еще неизвестно чего, то Джон не выдержал и потащил на пятачок Джай.

И они показали такой класс, что посетители дружно начали хлопать в такт музыке и их движениям, и даже вскрикивали от удовольствия.

Музыкант почувствовал, что бесконечно продолжать такой темп невозможно и закончил мелодию эффектным аккордом.

И сразу раздались аплодисменты.

Джай подошла к музыканту и поцеловала его, чем вызвала дополнительную бурю восторга всех в зале.

Хлопали все посетители этого небольшого кафе, многие даже вставали и подходили к Джону и Джай. С подносом и двумя бокалами красного вина подошел полный немолодой господин, видимо, хозяин заведения, и стал говорить всякие восторженные слова.

Джон и Джай взяли бокалы, подняли их, приветствуя всех присутствующих, чокнулись и отпили.

– Что он говорит? – запыхавшись спросила Джай.

– Он расхваливает наш танец, благодарит и даже приглашает нас быть почетными посетителями его кафе.

Джай и Джон благодарили всех на английском языке, поднимали бокалы за здоровье всех присутствующих.

Их долго не отпускали, но они все же раскланялись и вышли в полумрак улицы.

– Хорошо, что я надела джинсы …

– Ты была великолепна, милая Джай!

И танец, и бокал вина подняли ее настроение, и они, обнявшись, пошли дальше на набережную.

Там было светло, во многих местах играли музыкальные ансамбли – и около них лежали шляпы.

А в воде Сены отражались огни фонарей, что стояли на набережной, и огоньки из иллюминаторов пришвартованных барж, которые почти сплошь занимали место вдоль набережной, и на этих баржах шла своя особая жизнь …

Они перешли на остров Ситэ и пошли налево, к стрелке, где днем они видели рыбаков.

Под сводами Нового моста было темно и виднелись темные фигуры около небольшого костерка.

От группы отделились несколько фигур и начали со стандартной международной просьбы – дать закурить.

– Мы не курим, и вам того же желаем. Исчезните, если не хотите осложнений, – Джон ответил им на чистейшем «арго», и вместе с мощным мысленным посылом это остановило мужчин, и они тихо ворча пошли обратно.

«Как ты их!» подумала Тоня, привыкшая к мысленному общению с мужем, «А я уж приготовилась драться!»

– Драться без необходимости не следует … – ответил Джон и они прошли сквером Вер-Галан на самый конец стрелки.

Там было пусто, но фонари на набережной освещали все достаточно хорошо, да еще огни от недалекой пристани светились совсем рядом.

Полюбовавшись освещенным Лувром и садом Тюильри – там, еще дальше, – обнимавшая Джона Джай предложила.

– Пойдем к башне?

Они вернулись к Новому мосту, прошли вдоль подсвеченного фасада монетного двора и пошли вдоль реки.

Джон и Джай были не одиноки – по набережной гуляли многие, пары и целые группы.

Кое-где молодежь окружала музыкантов и устраивала танцы, причем музыкальные вкусы четко позиционировались между разными группами.

Джон и Джай несколько раз останавливались послушать музыку, но танцевать больше не выходили.

Не доходя до башни Джай свернула налево и к башне они подошли сбоку.

– Какая жалость, все занято!

Все маленькие кафе вокруг площади были забиты туристами и отовсюду слышалась разноязыкая речь.

– Знаешь, что-то изменилось … Башня стала другой …

– Не припомню, чтобы ее переделывали.

– Но я не вижу прожекторов!

– Осветительные приборы установлены прямо на металлоконструкциях …

– Вот оно что! А тогда были прожектора … И не стало того чувства удивления, любования башней … Одна реклама!

– Жаль, я не захватил фотоаппарат – тут так светло! Только как-то неловко смотреть отсюда на башню вверх – будто заглядываешь женщине под юбку …

– Пойдем на Елисейские поля, хотя …

– Ты чего-то боишься?

– С тобой?! Нет, я боюсь, что там тоже все изменилось …

Джон с интересом прочитал все утренние газеты, но все равно ему пришлось подождать, пока Джай освободится в косметическом салоне.

– Ты заждался? А я ведь по самой небольшой программе прошлась там!

– У меня просто не было такого опыта, – ответил Джон, обнимая ее и целуя. – А я договорился и нам достанут билеты в «Фоли Бержер» или в «Мулен Руж».

– Чудесно! Но мы с тобой еще не побывали в музеях – а тут их тьма …

– Только не получилось бы так же, как в Лувре – сплошной конструктивизм и все другие нечеловеческие измы.

Чтобы не блуждать, пользуясь рекомендациями путеводителя, Джон и Джай поехали на автобусную экскурсию. Поскольку они заказали экскурсовода с английским языком, то им пришлось целых два часа терпеть общество колорадских скотоводов, путешествующих своей группой.

Они вышли на предпоследней остановке экскурсии.

– Давай лучше просто походим?

– Давай.

И они пошли бесцельно бродить по улицам, иногда останавливаясь и восторгаясь сохранностью старинных особняков, или удивительным уютом узеньких старинных улиц, или инородным включением из стекла и бетона среди старинных домиков …

К зданию Центра Помпиду они даже близко не подошли.

– Говорят, парижане привыкли к этому …

– Это еще раз доказывает, что город этот – вечен, а мы просто унылые консерваторы!

– Давай заберемся на башню? А то как-то несолидно – побывать здесь и не подняться на башню!

Для того, чтобы попасть в кабину двухэтажного лифта, пришлось отстоять приличную очередь, а затем за стеклом кабины поплыли наклонные металлические балки, сквозь которые был виден город.

Сама верхняя площадка не производила особого впечатления – может быть, из-за толпы экскурсантов или из-за защитной сетки? Они прошлись вокруг, разглядывая расстилающийся город, подождали очередь к зрительной трубе и поглазели через нее на приближенные оптикой соборы и дворцы, прочли краткую историю башни с приглашением в музей на первом уровне …

– Смотри, они убрали прожектора в 1986 году!

– Очень жаль. В лучах прожекторов башня выглядела совсем иначе … А теперь как елочная игрушка …

Они снова посетили ресторан под таинственным названием «Жюль Верн», битком набитый разномастной публикой. Со всех сторон слышался слитный шум, из которого изредка вылетали слова на самых разных языках …

Вечером Джай несколько смущенно сказала:

– А не сходить ли нам в сауну?

– Давай. Но тебя что-то беспокоит? Или смущает?

– Меня смущает то, что мне захотелось снова испытать те чувства, что там в прошлый раз …