Намтар

Отец Иннашаги хотел стать купцом – дамгаром21, таким же, как один из самых богатых граждан города Ура по имени Эйанацир – его корабли регулярно ходили в Тельмун, где находился самый большой рынок для обмена товаров. Эйанацир закупал медную руду – львиную долю меди он поставлял во дворец Эхурсаг в столице. Из сплава меди и олова в дворцовых плавильнях и мастерских изготавливали бронзовое оружие для воинов царской армии. Малую часть медной руды Эйанацир, с разрешения царя, использовал для своих нужд. Он владел мастерской-плавильней. Медная посуда Эйанацира пользовалась большим спросом. Несколько медных чаш малого размера обходились покупателям в один шекель. Эйанацир был очень богатым человеком. Только в виде налоговых податей (десятина) он платил в казну ежегодно более семидесяти талантов22 меди или более семи мин серебра. Про таких в Уре говорили: «у него в тридцать шекелей одеяние».

Сеншими завидовал Эйанациру. Он очень рассчитывал, что задуманное предприятие выгорит, он разбогатеет и сможет обеспечить своей умнице дочери достойное наследство и большое будущее в качестве высшей жрицы – лукур23. Но всемогущие боги не дали исполниться его намерениям. Они разметали штормовым южным ветром флотилию из пяти кораблей, гружённых медной рудой и сердоликом. Почти все корабли погибли у самых морских границ царства. В порт Ура вернулись лишь два судна. На одном из них спасся и сам Сеншими. Товар, с которым они пришли в гавань, не покрывал всех затрат. Сами корабли вместе с грузом забрали алчные ростовщики, чтобы вернуть с процентами вложенное серебро. У Сеншими начались трудные времена. Убытки поглотили все сбережения, к тому же он опрометчиво взял в долг три мины серебром, заложив дом. Сеншими не смог вовремя вернуть эту огромную сумму. В итоге Энкид с большой скидкой выкупил у ростовщиков долги Сеншими и стал его единственным кредитором.

Сеншими уступил Энкиду практически за бесценок – всего за две мины серебром – свой городской дом у пристани, построенный из кирпича и побелённый снаружи и внутри. Дом построили недавно, во внутреннем дворе не было родовых могил, а потому он мог быть предметом купли-продажи. Однако вырученных денег не хватило, чтобы погасить всю сумму долга, и Сеншими вынуждено, обливаясь слезами, продал Энкиду и свою красавицу дочь. Поклявшись выкупить её свободу, Сеншими нанялся простым моряком на один из кораблей, принадлежащих Эйанациру, и с тех пор дочь не получала от него никаких известий.

– Если он не погиб, то перебрался в одну из дальних стран, – хотелось верить Инше.

Энкид спросил как-то наложницу: «Скажи мне, что ты чувствуешь по отношению к своему отцу, ведь это по его вине ты оказалась в рабстве?»

Она, грустно улыбнувшись, ответила своему хозяину:

«Я по-прежнему люблю его и даже благодарна ему, ведь если бы сложилось иначе, я бы никогда не встретилась с тобой, о мой господин!»

Энкидр растрогался в умилении.

6

Нинсикиль, завидуя рабыне, выбрала подходящий момент, когда муж отсутствовал, надолго уехав по приказу царя в дальние земли, и отомстила ей. За непочтительность к госпоже судья – дику24 – определил Геме-Инше промывание солью. Поздним утром за ней пришли царские стражники, один из них зачитал обвинение и решение судьи. Ничего не понимая и тревожась о сыне, оставшемся с кормилицей, Иннашага была вынуждена подчиниться. Сопровождал несчастную женщину к месту наказания старый слепой раб по имени Атаб, приставленный Энкидом помогать ей в доме.

Закон суров, но он – закон. Геме-Инша была публично подвергнута унизительному и мучительному наказанию. Зеваки, наблюдавшие за исполнением приговора, медленно расходились, обсуждая только что происшедшее на их глазах наказание возгордившейся рабыни. Палачи, буднично омыв руки и собрав нехитрые приспособления, удалились, не жалуя никого из присутствующих своим вниманием. Нинсикиль ушла раньше, чтобы не уронить достоинство перед простолюдинами и зеваками, а возможно, просто испугавшись приближающихся раскатов грома и внезапно потемневшего неба.

Слепой раб с густой белой бородой, заросшими бровями и спутавшимися прядями седых волос приблизился к Геме-Инше. Найдя её наощупь, он накинул на её сгорбленную спину и опустившиеся от рыданий плечи простенькое домотканое покрывало. Он беззвучно плакал вместе с ней пустыми глазницами, по-отечески обняв её. Атаб успокаивал и вытирал ей слезы сухой и заскорузлой ладонью. Всё кончилось. Кончилось, как ей казалось, всё и для неё – свободной и гордой когда-то Иннашаги, а теперь униженной и растоптанной рабыни Геме-Инше.

«Только бы выдержать ещё одно лето и ещё одну зиму, и тогда мне вернут свободу, – в отчаянии думала она. – Не может подлая и высокомерная Нинсикиль удерживать меня дольше в рабстве25. Если она нарушит закон, то будет сама наказана за это».

На быстро почерневшем от тяжёлых свинцовых туч небе блеснула короткая и резкая молния, за ней приблизились и прогрохотали во всю силу величественные раскаты грома, и почти сразу начался стремительно набирающий силу обильный весенний ливень.

– О богиня Инанна26, помоги мне справиться с испытаниями, выпавшими на мою долю! Сохрани меня и моего бесценного сына от несправедливости и злого рока! – так заклинала Иннашага полушёпотом свою покровительницу, подставив заплаканное лицо с закрытыми глазами, красивые спутанные волосы и испачканные одежды под мощные струи тёплого благодатного дождя, случавшегося в этих краях не более десяти раз в году.

Ливень закончился так же стремительно, как и начался. Солнечные лучи пробивались сквозь редеющие тучи. Мокрая до нитки рабыня открыла заплаканные глаза и медленно побрела со старым рабом к дому на пристани. Они шли не разбирая дороги по кривым и тесным улочкам густонаселённой части города Ура. Посторонний, случайно увидевший эту пару, наверное, не сразу бы и разобрал, кто из них двоих был поводырём – она или слепой Атаб.

II. Царская застава

Хорошо одетому всюду рады.

Шумерская пословица

1

До «Высоких ворот» столицы оставалось чуть больше одной лиги27. Большая часть пути из Ниппура пройдена. По расчётам Энкида, начав свой последний переход из города Ларсы, он с двумя стражниками, сопровождавшими его, легко мог преодолеть всю дорогу до заката солнца. Энкид родился в Ларсе, как и его отец, и дед, и прадед. Отца звали Абзу. Его с детства готовили к военной службе. Он проявил себя, доблестно сражаясь с грозным врагом шумеров и аккадцев – ордами злобных гутий. Абзу участвовал в пленении царя гутиев Тиригану. Беспощадный враг был навечно изгнан из земель Шумера и Аккада.

За беспримерное мужество и доблесть, проявленные во время войны, царь-освободитель Утухенгаль пожаловал Абзу надел земли и овцеферму вместе с рабами. Ферма с пастбищами располагалась в районе его родного города Ларсы. Правда, Абзу не мог передать землю по наследству. Владельцем надела оставался царь, а земли были в пожизненной аренде, за которую Абзу каждый год оплачивал десятину.

Абзу преуспел, выращивая овец. Ларса вообще славилась бараньим мясом и шерстью. Снабжая царские предприятия и дворец, отец Энкида получал в год больше трёх мин серебром чистого дохода. У него было крепкое хозяйство. Люди называли

его «мина»28. Свой успех Абзу объяснял благосклонностью его бога-покровителя Сумукана (бог овец и всех диких четвероногих), сына бога солнца Уту – покровителя города Ларсы. Каждый год Абзу жертвовал десятую часть своих овец главному храму Ларсы – Эбаббар (Белому дому).

Имя сыну Абзу выбирал сам – Энкид. Оно очень созвучное с именем героя эпоса о легендарном шумерском правителе города Урука царе Гильгамеше. Абзу считался большим поклонником и знатоком древних легенд. Соратника Гильгамеша звали Энкиду, его создала из глины богиня-мать Аруру. На одну треть бог, на треть животное и на треть человек – Энкиду был ловцом-охотником, разумеющим язык животных.

Абзу – сам известный охотник, и сына видел удачливым охотником и скотоводом, а главное – продолжателем дела его жизни. Воспитывал он Энкида в суровых условиях, как воина. Изнуряющие физические упражнения, выживание в пустыне, основы рукопашного боя, стрельба из лука и владение мечом – всему этому Энкид научился уже в подростковом возрасте. Ещё восемь лет он учился в эдуббе29, чтобы стать образованным писцом. Все каникулы юноша проводил в Ларсе, закаляясь физически. Вместе с отцом они часто выезжали на охоту.

За несколько дней до смерти Абзу передал приехавшему по его зову Энкиду глиняную таблицу – на ней были записаны пять поколений его рода. После чего он перестал узнавать окружающих и быстро угас.

Энкид помнил день смерти отца, хотя прошло уже почти четыре года. Он стоял возле его ложа, когда тот уже не замечал присутствия сына. Разум покидал стекленеющие глаза Абзу. Энкид присел возле него на колени и попробовал прикоснуться ладонью к его лицу, чтобы погладить, но отец лишь нахмурился и с видимым усилием и хриплым стоном увёл голову. Абзу было страшно. Он готовился к своему последнему бою. Когда жизнь покинула тело, его лицо разгладилось, освободившись от боли и страха.

Абзу завещал Энкиду честно заработанный им за свою яркую жизнь капитал. Наследство составило очень приличную сумму – восемнадцать мин серебром. После смерти отца его земли вернулись в собственность царя. У Энкида оставалось преимущественное право выкупить хозяйство, продолжить и развивать дело отца, но он уже давно осел в столице и жить в Ларсе не собирался.

Наследство отца позволило Энкиду купить у храма большой участок земли вблизи Ларсы. На нём Энкид построил два одинаковых двухэтажных дома из глиняного кирпича, разбил плодоносный сад и устроил небольшую овцеферму. В одном из домов он поселил Наниш – последнюю жену его отца и свою мачеху. Другой дом он использовал для себя и своих гостей во время редких приездов в родной город. Энкид старался выбираться в Ларсу, чтобы навестить прах отца и поохотиться с друзьями в этих местах, вспоминая истории удачной охоты Абзу.

Вот и в этот раз он оказией побывал в родных местах по пути из Ниппура в столицу. На охоту не было времени, а вот алтарю отца и предков он поклонился первым делом.

2

В безоблачном небе над широкой весенней степью сияло яркое солнце. Преодолев часть пути из Ларсы, ближе к полудню Энкид услышал вдалеке первые, едва различимые раскаты грома. Постепенно усиливался северо-западный ветер, нагоняя тучи, причудливо меняющие свои формы. Они быстро затягивали посеревшее небо. Энкид и его опытные спутники-телохранители поспешили укрыться от неминуемого ливня и бури на последней царской заставе по пути в Ур.

Застава удачно располагалась на развилке двух дорог, ведущих из северных городов Киш и Ниппур в столицу – Ур, и в город Эриду – самый южный город царства. Ближайший к заставе город – Эль-Обейд, но до него было ещё далеко. Застава представляла собой небольшую крепость с гарнизоном из двух десятков воинов. Она предназначалась для остановки и отдыха путников, а также считалась пунктом царской связи. Стражники заставы обеспечивали безопасность передвижения по царским дорогам.

Обычно, ввиду близости города Эль-Обейд и самой столицы, где можно было заночевать на постоялом дворе, на этой заставе путники предпочитали надолго не останавливаться. Они заходили, чтобы поставить печать или оставить оттиск бахромы со своих одежд на глиняной таблице, напоить быков или ослов и перекусить в корчме. На ночлег путники останавливались лишь в самых редких случаях, если их заставала непогода или песчаная буря.

Когда дозорный доложил смотрителю станции о приближении к заставе группы путников с повозкой, тот сам вышел встречать гостей. У начальника гарнизона было, пожалуй, самое распространённое в царстве имя – Аттайа. Смотритель станции причесал волосы и остроконечную короткую бороду, какие обыкновенно носили воины, поправил свои одежды и сандалии, надел шапку из войлока и неторопясь вышел на крепостную площадь.

Он всмотрелся и удивился: один из путников, статный, по виду знатный и богатый человек, очень странно передвигался, зажав между ногами… лошадь. Аттайа прожил немало лет, зимой ему исполнится пятьдесят два года, но ещё никогда он не видел, чтобы «осла гор», как шумеры называли лошадь, можно было так ловко использовать. Повозки и колесницы, запряжённые лошадьми, он видел и не раз. На повозках с четырьмя колёсами, запряжёнными двумя лошадьми и управляемые возницей, передвигались, в сопровождении лучника, военные чины. Они следовали с инспекцией по царским заставам и крепостям. Иногда таким же образом путешествовали важные чиновники из столицы. На повозках с двумя колёсами, более лёгких и запряжённых одной лошадью, обычно сновали по разным уголкам страны царские гонцы. Они доставляли срочные приказы или донесения военной разведки, запечатанные в специальные конверты из глины. Однако никто из них никогда не путешествовал верхом на лошади.

Аттайя с удивлением наблюдал за приближающимся к заставе путником. Всадник с прямой осанкой быстро передвигался на послушном ему скакуне. На спине высокого, гнедого, с тонкими и сильными ногами коня путник закрепил для удобства приспособление, отдалённо похожее на деревянный стул без ножек, покрытый овечьей шкурой. Он слегка приподнимал ладно скроенное тело в такт движения коня. Левой рукой человек держал кожаные поводья, управляя лошадью, свободную правую руку он положил себе на бедро.

«Красиво!» – подумал Аттайа, прищурив глаза для чёткости и загородившись ладонью от пробивающихся сквозь тучи лучей.

Аттайя разглядел одежду всадника: войлочная шапка-колпак; посеревшая от дорожной пыли, некогда белая туника из тонкой овечьей шерсти – длиной чуть ниже колен, с рукавами, прикрывающими плечи до локтя – ворот туники был отделан вышитым красным кантом, подол украшала богатая пурпурная бахрома; широкий кожаный ремень подчеркивал талию всадника, с левой стороны на поясе виднелся кинжал в ножнах; на ногах всадника высокие, со шнуровкой до колена, сапоги – обычно такую обувь носили горцы, охотники или те, кому предстояли длинные переходы.

«Высокий гость», – подумал Аттайя, обратив внимание на длину и ширину бахромы и на накидку, сшитую из трёх вертикальных полотнищ ткани. Накидка-плащ надета так, чтобы правая рука всадника оставалась свободной. Лишь избранным в царстве позволялось носить такое количество одежд одновременно.

За всадником в некотором отдалении размеренно, но тоже довольно скоро катилась повозка на четырёх сплошных деревянных колёсах, запряжённая с помощью постромков парой крупных муланов – онагров30. Высокая передняя часть повозки почти скрывала возницу. На прочных бортах укреплены колчаны для метания дротиков – явно военная повозка. Сзади закреплён объёмный груз, прикрытый от пыли и перевязанный для надёжности просмоленным тонким тростником. На нём расположился с копьём в руке воин, одетый в боевую накидку и шлем из плотной кожи.

Путник верхом на лошади уже въезжал во двор крепости, пустив коня шагом. Аттайа разглядел загорелое лицо с крупным правильным носом и аккуратно подрезанной чёрной бородой с лёгкой проседью. Карие внимательные глаза словно светились. На ресницах собралась дорожная пыль. Из-под шапки выбивались курчавые волосы, когда-то черные, а сейчас побелённые сединой. Тонкие кисти крепких рук с длинными пальцами и дорогим перстнем с крупным камнем, блеснувшим на левой руке, подчёркивали его благородное происхождение.

Добравшись до внутреннего двора заставы, окруженного финиковыми пальмами, путник легко и ловко спешился и поприветствовал смотрителя станции улыбкой. Он оказался почти на голову выше Аттайи – не меньше трёх с половиной кушей31.

Аттайя с достоинством поклонился и поднёс путнику деревянную чашу свежей воды из колодца: её успела принести дочь смотрителя. Глаза-щёлочки Аттайи улыбались, когда он произнёс на шумерском:

– Благодатной тебе дороги и благословение богов! Утоли свою жажду, о путник!

Отпустив поводья коня, Энкид приблизился к нему и двумя руками принял чашу. Его осанка оставалась прямой, улыбка стала мягче. Конь стоял позади него как вкопанный, слегка отфыркиваясь, ожидая команды всадника. Незнакомец неторопливо, широко держа чашу обеими ладонями и подняв локти до уровня плеч, осушил её маленькими глотками, запрокинув голову. Вода оказалась очень вкусной.

– Аттайа, начальник гарнизона, приветствует тебя! – продолжил смотритель станции, приложив руку к сердцу.

– Энкид – сановник царя, – представился незнакомец на шумерском, кивнув ему. Он вернул пустую чашу правой рукой, слегка поддержав её пальцами левой руки. Аттайа принял чашу двумя руками в полупоклоне и передал её дочери.

– Где я могу, уважаемый Аттайа, поставить коня? – спросил царский вельможа.

Аттайа почтительным жестом пригласил его следовать за ним. Энкид отвёл под уздцы послушного жеребца в загон под навес, где было предусмотрено три стойла для лошадей. Там он сначала ослабил сбрую и крепления стула, а потом, подумав некоторое время и вовсе снял деревянную конструкцию со спины коня. Ему помогал конюх – один из стражников заставы. Он сразу оценил коня, прицокивая от восхищения. Овечью шкуру Энкид передал ему для чистки. Аттайа, с разрешения гостя, оставил его, а сам вернулся во двор. Энкид тщательно протёр влажное от пота тело жеребца пучками сухого сена, которое принёс для него конюх. Он тихо разговаривал с Лулу, как он звал своего коня, расхваливая ему на ухо три его важных достоинства, которыми тот обладал: его выносливость, его ум и его верность.

Спутники Энкида тоже добрались до двора крепости и спрыгнули с повозки, разминая затёкшие ноги. Аттайа дал команду одному из воинов определить онагров в конюшню, повозку под навес, а стражам оказать содействие в размещении.

Энкид вышел во двор и велел хозяину крепости: «Накормите моего коня и дайте ему пять мер отборного овса и немного соли. Не забудьте напоить его водой из колодца, которую я сам только что пил».

Аттайа поклонился ему и тут же отдал конюху приказ к исполнению. Энкид с любопытством рассматривал стены крепости и высокие финиковые пальмы, которые обрамляли всю территорию станции и скрывали от прямых солнечных лучей сад с цветущими деревьями.

Тем временем небо почти полностью затянулось свинцовыми тучами. Порывы ветра усилились. В воздухе висело ожидание близкой бури. Аттайя, посмотрев на небо, предложил гостю пройти в его простой двухэтажный дом, сделанный из кирпича-сырца, с плоской крышей и по одному оконцу на каждом этаже и над входом. Низкая входная дверь намертво крепилась на вращающемся плоском камне и поворачивалась вместе с ним. Над головой прогрохотали первые раскаты грома. Хозяин и Энкид едва успели переступить порог дома, как с шумом обрушился обильный весенний дождь. Вслед за ними взбежали, коротко перешучиваясь, замешкавшиеся и успевшие моментально промокнуть спутники-воины, сопровождавшие Энкида.

3

Войдя в дом, Энкид снял накидку и шапку и передал их дочери Аттайи. Смотритель сам почтительно молча и степенно полил Энкиду из ситулы, чтобы тот мог омыть руки и лицо. Он пригласил гостя занять лучшее место на деревянном стуле с высокой спинкой за столом у горящего очага, ярко освещавшего эту часть комнаты. Сам он сел напротив Энкида. За окном шумел дождь.

Аттайа велел жене подать на стол лучшую посуду. Он предложил гостю выпить местного пива. По его словам, его друг пивовар из города Эль-Обейд варил его лучше всех. Секрет пивовара заключался в количестве и качестве добавляемых в сусло фиников, произрастающих только в этой местности. Даже царские пивоварни не могли соперничать с ним по вкусу пива. Аттайя аккуратно налил гостю и себе в медные чаши-кубки. Пожертвовав немного благородного напитка, плеснув на огонь очага, они подняли чаши и выпили за богиню Баба – великую врачевательницу и покровительницу «черноголовых»32. Так они подчеркнули общую принадлежность к избранному народу, коим себя считали шумеры.

Жена и дочь Аттайи принесли на стол испечённые в специальной глиняной печи, врытой в землю во дворе, вкусно пахнушие овсяные лепешки грубого помола, свежую зелень, соус из слив в медной плошке продолговатой формы и соль в плошке поменьше. На середину стола поставили глубокую и широкую медную чашу с сушёными фруктами из сада Аттайи урожая прошлого года. Бока роскошной чаши благородно отполированы временем до блеска.

Устроившись за столом, Аттайя ловко разделил руками лепёшки на кусочки и почтительным жестом пригласил высокого гостя приступить к трапезе. Ели руками, помогая себе ножом. Аттайа достал из ножен видавший виды, добротно сделанный бронзовый нож. Энкид тоже вытащил из ножен, богато инкрустированных серебром и золотом, нож-кинжал и протёр лезвие с двух сторон о полы одежды. Он положил кинжал справа от себя, направив острие к плоской чаше, стоящей перед ним. Аттайа не смог определить сразу, из какого металла было сделано тёмное, синеватое лезвие кинжала. Ему показалось, что это была не бронза, точно не медь и не серебро. Он был прав. Этот кинжал Энкиду подарил сам царь Шульги-Син, и его подарок был сделан из редкого в те времена железа. Таких кинжалов во всём царстве было всего несколько штук. Выплавили и закалили кинжал умельцы из страны Аратта, славившейся мастерами по обработке металлов. В высоких горах Аншан они нашли небесное тело из чистого железа – подарок богов. Из него они выплавили железо для дара богоподобному Шульги-Сину. Этот кинжал был дороже золота. Аттайа посчитал неприличным спрашивать высокого гостя о кинжале, а Энкид, который не был хвастуном, решил, что говорить самому о редком кинжале было бы нескромно.

Они укладывали на ещё горячие лепёшки сладкий молодой укроп, розмарин, стебли мелкого зеленого лука, сворачивая их, слегка обмакивали в сливовый соус и аккуратно закладывали весь кусочек лепешки в рот, помогая себе большим пальцем. Они медленно и молча пережёвывали пищу, ощущая даже самый отдалённый вкус яства. Вскоре им принесли в глубоких керамических чашах, исходящих паром, главное блюдо корчмы – бульон из утки с внутренностями. Они пили маленькими глотками сытный подсолённый бульон, приправленный кореньями, травами и специями из сада, шумно остужая его, дуя на горячее. Каждый расчитывал так, чтобы часть жидкости осталась на завершение трапезы.

Стражники разместились за другим столом в отдалении. Они ели сытную кашу из ячменя и фиников. Пили крепкую сикеру33. В беседы они не вступали из почтительности к своему господину и хозяину крепости. Между собой они общались исключительно на аккадском языке, так как шумерского не понимали. Закончив ужин, они лениво отдыхали, приняв удобные позы, а когда ливень уже прекратился, вышли во двор, чтобы проверить повозку и онагров.

4

Насытившись, Энкид и Аттайя беседовали до самых сумерек под потрескивание тлеющих углей пальмового дерева и тростника в очаге. Из слов хозяина Энкид скоро понял, что Аттайа – ветеран, достойно отслуживший в армии. Как и отец Энкида, Аттайа, когда ему исполнилось сорок пять лет, получил от царя не только почётную пенсию в виде назначения на должность начальника крепости, но и земельные наделы неподалёку от заставы в своё пожизненное владение. У него было право выбирать самому, что делать на этой земле – выращивать финиковые деревья и овощи, разводить животных или организовать пруд с рыбой.

Первым делом Аттайа разбил фруктовый сад на территории самой крепости. Уже через три года он стал давать богатый урожай. Как человек предприимчивый, он решил организовать небольшую корчму для путников, которая занимала половину первого этажа его дома. Аттайа верно предположил, что путники, следующие через его заставу, не откажутся перекусить перед последним переходом в столицу и утолить жажду. Корчма приносила ему пусть небольшой, но стабильный доход. В его семейном предприятии работали он сам, его жена и их миловидная дочь.

Что касается земельных наделов, Аттайа не торопил события и долго размышлял, как ему использовать их лучшим образом. В конце концов он решил разводить домашних птиц. Можно было, конечно, разводить и свиней – такую возможность он тоже рассматривал. Стоимость одной выращенной свиньи увеличилась в последнее время до пяти шекелей, к тому же тем, кто разводил свиней, полагался по закону в помощь раб или рабыня.

– Свинья – животное своенравное и долго растёт, – поглаживая свою остроконечную бороду, степенно говорил Аттайя. – К тому же поросёнок ест много зерна, а если держать свиней только на подножном корме, а едят свиньи всё, включая своё дерьмо, то их мясо становится жестким и невкусным.

Энкид был равнодушен к мясу свиньи, он предпочитал баранину. К тому же, вторая жена Инша категорически не ела свинины, а первая жена Нинсикиль предпочитала мясу рыбу.

– В жару мясо свиньи быстро портится, – заметил Энкид. – Не помогает даже обильная соль, как это делают при перевозке рыбы. Ты, конечно, слышал о случаях отравления свининой в походах.