Волшебная лужа. Сборник рассказов

Перед пешеходным переходом он видит дряблую старушонку с палочкой, которой та постукивает по тротуару. Молодому человеку не надо переходить дорогу. Он хочет проскользнуть мимо, но включается красный запрещающий цвет светофора, и пожилая женщина неуверенно делает шаг на проезжую часть. Молодой человек хватает ее под локоть свободной рукой.

– Бабушка, Вам жить надоело… – то ли спрашивает, то ли утверждает он брезгливо. Старушка что-то шепчет высохшими от старости губами.

– Что-что? – переспрашивает молодой человек сердито.

– Метро, внучок. Далеко метро…? – наконец обращает она внимание на него.

– Рядом, бабушка, рядом, через дорогу.

– Красивые розы у тебя, внучок, – улавливает приятный аромат цветов старушка, громко шмыгая своим маленьким носиком.

– Красивые… – соглашается молодой человек. Его лицо расплывается в довольной гримасе, но он тут же делает важный вид.

– А какого цвета, внучок? – наивно спрашивает старушка.

– Желтые! – строго добавляет он, и, присматриваясь, с удивлением понимает, что пожилая женщина перед ним совершенно слепа.

– Как солнце… – шепчет про себя та, улыбаясь. – Как солнце…

Удерживая ее под локоть, молодой человек топчется от нетерпения на месте. Глаза бегло ищут случайного прохожего, кто бы мог подменить его в качестве поводыря. Очевидно, тратить время на сопровождение беспомощной женщины до метро совсем не входит в его планы. Старушка при этом постоянно пытается двинуться вперед на проезжую часть.

– Да, стойте Вы, бабушка на месте! – злится молодой человек. Его вдруг прерывает угрожающий свист тормозов, заставляющий вздрогнуть даже самое смелое сердце. Поток машин останавливается прямо у зебры. Звучит сигнал для пешеходов, и молодой человек, так и не найдя замену, решается перевести старушку.

Она ковыляет еле-еле, постукивая палочкой то по асфальту, то по бамперам машин, перебирает своими слабыми скрюченными ножками и бормочет недовольно о чем-то своем, стариковском. Ее неспешащее поведение начинает еще больше раздражать горе-поводыря.

– Бабушка, Вы идите прямо и никуда не сворачиваете. Вам всего два метра осталось! – На половине пешеходного перехода молодого человека вдруг осеняет спасительная мысль, как сэкономить ценное время.

– Извините, я очень сильно тороплюсь. – Оправдывается он и показывает свободной рукой направление, будто слепой чудесным образом внезапно вернулось зрение.

– Идите вперед, не сворачиваете, – повторяет настойчиво он.

Старушка кивает своей маленькой головкой, спрятанной под пуховым оренбургским платком, и растерянно благодарит молодого человека за помощь. Надеясь, что слепая поняла его правильно, он освобождает ее хрупкий локоток и трепетно ждет. В этот момент он похож на мальчика, который пускает свой игрушечный кораблик по водному течению, переживая и одновременно с интересом наблюдая дальнейшую его судьбу. Убедившись, что бабушка идет в верном направлении, молодой человек облегченно вздыхает и возвращается на тротуар.

Оглянувшись еще раз, он вдруг неожиданно поскальзывается на коварной наледи и, пытаясь сохранить равновесие, резко размахивает руками. Стая воробьев, напуганная его странными движениями, взлетает ввысь. Наконец молодому человеку удается устоять на месте, но он с горечью замечает, что у одной из роз надломилась головка. Несчастный хмурит брови, осторожно трогает надломленную головку розы, и вздрагивает, когда та падает на асфальт. Опять хмурится, смотрит на часы, на этот раз его лицо становится еще мрачнее.

– Черт! – матерится он, отшвыривая сломанную розу в сторону. Задумывается на секунду, и сконфуженно отворачиваясь от любопытных взглядов зевак, кладет одну из уцелевших роз прямо на бордюрный камень. Затем быстро удаляется, видимо, не решаясь появиться на встрече с двумя цветами.

Зажигается красный сигнал светофора, но поток машин трогается неохотно, с пробуксовкой. Кто-то нетерпеливо жмет в долгий гудок, торопя впереди стоящие машины. Причиной всему оказывается та же слепая женщина. Очевидно, когда молодой человек оставил ее, она все же замешкалась и, сбившись с курса, пошла в обратном направлении.

Две симпатичных девушки-студентки на бегу подхватывают старушку под руки, и чуть ли не несут к тротуару. Пожилая женщина едва касается своими изношенными валенками поверхности дороги, не забывая постукивать при этом своей палочкой. Секунды. И вот уже благополучно миновав опасный участок дороги, она желает здоровья своим новым спасителям.

Девушки задорно смеются. Одна из них замечает оставленную на бордюрном камне шикарную желтую розу и восторженно поднимает цветок над собой.

– Класс, Катька! – радуется другая и в ее светлых глазах угадывается легкая зависть. Она бросает жадный взгляд на эту розу и тяжело вздыхает.

– А пахнет-то как классно! – восклицает ее подруга, простужено покашливая, и девушки по очереди нюхают цветок. Не понимая, что делать с этим неожиданным подарком судьбы, «названная Катькой» вкладывает цветок в руку слепой женщине.

– Где метро, где метро? – шепчет та в пустоту, постукивая палочкой.

– Бабушка, возьмите. Это Вам! – с хрипотой в голосе говорит девушка. Старушка грустно улыбается. На ее добром лице разглаживаются морщины, когда она нюхает цветок.

– Внучок, влюбился что ли? – добродушно спрашивает она.

«Названная Катькой» не может сдержать смех. Ей забавно, что ее спутали с молодым человеком.

Как я гуся ел в посольстве

Случилось мне в бытность работы дипломатом попасть на прием к послу Германии, а именно в немецкое консульство на Мосфильмовской. Я поехал со своим боссом, глубоко верующим человеком. У меня была мысль справить нужду у забора, но он предостерег меня, что мы на территории другой страны, и чтобы я вел себя прилично. Эта была конференция, посвященная продвижению немецких товаров на российский рынок. Стоит отметить, что в мире был экономический кризис. Зарплату мне задерживали, и я ходил в летних ботинках, хотя на улице стоял морозный ноябрь. В это время меня как раз любимая жена выгнала из дома за то, что я мало зарабатывал. Поэтому я жил, как бедный родственник, у всех моих знакомых, которые периодически меня также выпроваживали. Я реально голодал, но выглядел очень хорошо. Никто не мог даже разглядеть в красивом, молодом и успешном человеке такое отчаянное состояние. И вот после официальной части начался банкет. Девушки в национальных баварских костюмах на подносе разносили напитки и пиво. Гости, в основном российские и немецкие бизнесмены, а также приглашенная пресса накинулась на еду. Столы ломились всякими заморскими яствами. Чтобы описать увиденное, нужно побывать на похожем мероприятии. Другими словами, клубничка была нашпигована на киви, а киви на клубничку, а сверху еще брусничка. Рыба, мясо, сыры, знаменитые немецкие колбаски, закуски, сладости… Но больше всего мое больное внимание привлекло огромное блюдо, на котором важно красовался цельный печеный гусь. Рядом стоял немецкий повар. Он отрезал от гуся кусочки и накладывал их на протянутые блюда гостей. Желающих отведать это яство было очень много, и у меня также потекли слюни. Я было бросился расталкивать локтями зажравшихся, но мой босс остановил меня.

– Не суетитесь! Выдержим паузу, показывайте, что вам безразлично это мероприятие.

– Вы, Алексей Егорович, поститесь, а я нет… – попытался оправдать я свой порыв.

И мы стояли и молча наблюдали с горделивом видом у стойки бара, как веселятся гости. Передо мной прошла официантка с подносом и предложила нам выпить. Мой босс взял бокал настоящего баварского пива изящно двумя пальчиками и с невозмутимым видом гурмана понюхал.

– Да пиво не дурно… – отметил он и поставил бокал на место.

Бокал тут же схватил какой-то дистрибьютор из Биробиджана.

– Вот это наш человек! – улыбнулся мой босс, а у меня все во рту пересохло.

Я готов был дотянуться до другого бокала, но упустил момент. Официантка уже ушла.

– Еще не время! – шептал босс, постоянно удерживая меня за рукав. – Вы смотрели фильм «Судьба человека», где немцы вызывают пленного русского солдата и наливают ему три стакана водки подряд, а он пьет и не закусывает, хотя голодный, как черт?

– Ну, вы и сравнение привели, Алексей Егорович. Боже упаси.

– Помните, Вы представляете лицо государства. Держите себя в руках!

Я все-таки уличил момент и урвал один бокал вина. Босс заметил это и недовольно сказал:

– Отпейте осторожно глоток, поморщитесь и поставьте бокал на стойку бара.

Я так и сделал, проклиная тех чертей, кто придумал этикет, и обреченно смотрел на разбазаренные столы. Гусь мой таял на глазах. Уже не было левого бока и вишенки в клюве.

– Пора! – вдруг ущипнул меня босс и перекрестился.

Мы пошли к столам с яствами, взяли по пустой тарелке. Остальные гости активно трапезничали в буфетной. Мне отрезали кусочек гуся, и тут как раз как бы незаметно подошел посол Германии. Он стал наливать себе кофе, улыбаться нам и между нами естественно завязался дельный разговор. На прощание он дал свою визитку и попросил наши, но мы с важным видом ответили, что визитки все уже раздали. Пришлось ему писать наши контакты на бумажке. Потом после разговора с послом к нам подошел министр по продовольствию, сельскому хозяйству и правам потребителей. Оказывается, есть у них такой министр, некий доктор. С ним мы тоже заключили ряд устных договорённостей на перспективу.

– Осталось лишь небольшие бюрократические проволочки преодолеть, но это политический момент… – сказал свою коронную фразу мой босс.

Министр улыбнулся, понимая, о чем идет речь.

– Безусловно, интересы наших деловых партнеров превыше всего, – ответил он на ломанном русском. – Вы знаете, как уже говорили на конференции, меньше всего пострадал экспорт сельхозпродукции из Германии, всего на 20%. Россияне – молодцы! Каждый третий верит, что кризис скоро закончится.

Мы пожали руки, и он с удовольствием дал нам по визитке.

Последней нашей целью был руководитель Торгово-промышленной палаты Германии, тоже доктор с еврейской фамилией. Мы встали с ним за один столик, и я принялся за гуся. Чудный был гусь, скажу я Вам. Это было нечто особенное. Настоящий немецкий рождественский гусь. Признаюсь, я даже хотел попросить политического убежища в Германии. Плевать мне было на то, что босс мой незаметно наступал мне на ногу и хмурился, что я слишком жадно ем гуся на глазах немцев.

Немцы – народ очень деловой. Очевидно, они специально устраивают такие обжираловки, а сами внимательно смотрят, кто и как ест. По этим особенностям они определяют человека, стоит иметь с ним дело или нет. Политического убежища я не попросил, так как вспомнил, что жена меня хоть и выгнала из дома, но я ее люблю. Руководитель палаты без слов протянул нам визитки. Оказалось, что он жил два года в Ставропольском крае, и мы предложили ему заняться поставками сельхозтехники за бюджетные средства. Помню, как он жал нам долго руки и приглашал в гости к себе в Мюнхен.

Пока мой босс добивал Торгово-Промышленную Палату, я подошел к барной стойке и попросил бокал вина. Мне было хорошо, гусь приятным образом обволакивал мой желудок. Осушив бокал залпом, я посмотрел на барменшу. Было в ней что-то наше, родное.

– Вы в каком звании? – спросил я ее в шутку. – Лейтенант или старлей?

Она улыбнулась и налила мне еще бокал вина. В этот момент подошел босс.

– Нам пора, – сказал он, накинув на себя маску чиновника большого ранга. – Отпейте маленький глоточек и поставьте стакан на место. Уходим по-английски.

– А гусь? Может, ребятам нашим захватим? Ведь пропадет? Давайте попросим официанта.

– Уходим по-английски, – почти принудительно стал выводить он меня из страны Гетте.

«А может все-таки попросить убежище?» – колебался я, прощаясь взглядом с барменшей.

Мне показалось, что она мне подмигнула.

Чеченская рота

Памяти деда Сергея, чей орден я потерял в детстве.

Произошло это в мае 1944-го, незадолго до крупномасштабного наступления советских войск, известного в мировой истории под названием «Багратион». Германское руководство тогда не считало, что война проиграна. Основной удар Красной Армии немцы ожидали на Балканах, так как считали, что румынская нефть и черноморские проливы для Советского Союза являются логичной целью. Поэтому на Белорусском направлении они вели тактику затяжных и изматывающих боев, надеясь на раскол антигитлеровской коалиции и ошибки советского командования.

– Ахка, ахка, желторотый! – прохрипел по-чеченски старшина Заур и не узнал свой голос. Молодой солдат, тоже чеченец, с трудом оторвался от земли, вытянул шею, словно облезлый цыпленок, и взялся за лопату. Солдата покачивало от усталости, мышцы ужасно ныли, ладони кровоточили. Заур смотрел на него еще какое-то время. «Совсем мальчишка, – думал он. – Сколько таких полягут в этой глине? Сколько слез прольют их матеря?». Простуда пробивала горло так, что хотелось вырвать кадык. Шел проливной дождь, отчего земля превращалась в жижу, по которой плавали пузыри. Окопы заполнялись ею, и в ней вязли сапоги. Измученные работой солдаты засыпали прямо на ходу. Кто, прислонившись к краю окопа, кто, полулежа под навесом из веток. Заур ходил по окопам и приводил роту в чувство. Одному солдату достаточно было доброго слова, другому можно было и в морду дать. Но сейчас и то, и другое не помогало. Все валились с ног, словно лошади после бешеной скачки. Казалось, все бесполезно, напрасно. Лишь щемящее чувство опасности перед приближающимся боем тянуло эту бурлацкую лямку по морю солдатских страданий и лишений. Солдаты хрипели, молили о перекуре, проклинали этих проклятых немцев. Они любили Заура, называли между собой батей. И если кому-то доставался батин кулак, кивали одобрительно: «Значит за дело…». Сейчас все было в серой пелене пота, копоти и глины.

– Ахка, ахка… – твердил про себя Заур.

Дождь хлестал ему по лицу, а он стоял над окопом и смотрел, чтобы никто не отлынивал. Вот уже неделю роте был дан приказ вырыть окопы вокруг села Бобруйка и занять оборону. Со дня на день ожидали наступление немцев. Оно было неминуемо, как снег или дождь. На него нельзя и глупо было злиться. И старшина, как никто другой, понимал это. Внешне он был раздражен, но внутри спокоен. Только спокойное хладнокровие помогало ему выжить. Он знал, что страх тоже естественен, что желание жить дано Аллахом, и что если суждено погибнуть, то погибнуть непременно героем, за честь семьи, за Родину, за товарища Сталина. Главное, чтобы эти фашисты больше не топтали родную землю. «Чтоб они, шайтаны, утопли здесь в нашей крови и поте!», – думал он, скрежеща зубами. Молодой солдат продолжал копать, но движения его были вялы и болезненны.

– Копай, твою мать! – повторил Заур уже на русском, багровея от злости.

Он не помнил, как звали этого солдата. Может быть, он был не чеченец. Состав роты менялся почти каждый день. Много гибло от бомбежек и пуль снайперов. Иногда у залесья выезжали немецкие танки и били прямой наводкой по траншеям и деревне. Пушки у роты не было, поэтому приходилось ползти по-пластунски с гранатой в руке или противотанковым ружьем. И каждый раз из десяти бойцов возвращался в лучшем случае один или два. Один танк они все же подбили, но фашисты ночью подцепили его и увезли на ремонт.

– Здоровеньки булы, батько! Разрешите хлопцам передохнуть? – заступился за молодого солдата седой сгорбленный дед.

Он пришел из деревни и протянул старшине свою единственную руку. Заур знал старика, знал его непростую судьбу, что еще до войны этому бедняге отрезало руку комбайном. В годы оккупации немцы сожгли за сотрудничество с партизанами всю его семью вместе с годовалым внуком Ваней, а его не тронули, заставляя выращивать свиней и рубить дрова. Когда советские войска вернулись, старика чуть не отдали под трибунал, но сжалившийся генерал махнул рукой. «Помогай, однорукий, чеченской роте, им связь с партизанами налаживай, провизию организовывай». Так и остался старик в Бобруйке за главного.

– Здравствуй, Рыгор Иванович. – поздоровался Заур с местным жителем. – Чего в дождь гуляешь?

– Да жалко мне твоих робят. С утра до ночи копают да копают, ни соломки во рту не державши, так и до Берлина докопаться можно… – продолжал ворчать инвалид.

Он взобрался над окопом и покачал своей седой головой, глядя как солдаты роют траншеи по колено в мутной жиже. Они, заслышав заступника, одобрительно стали шептаться между собой. Кто-то отложил лопату в сторону и вытер капли дождя и пот со лба.

– Отставить разговорчики! – побагровел старшина, спрыгнул вниз и, взявшись за свободную лопату, сам стал копать.

Он поднял лопатой большой ком грязи и сердито посмотрел на инвалида.

– Ты это мне, дед Рыгор, молодежь не расслабляй. Расслабимся хоть на секунду, и враг фронт прорвет. Снова хочешь фашистам приспешничать?

Дед тяжело вздохнул, но не обиделся и поковылял в деревню.

Молодого солдата, к которому на чеченском языке обращался старшина, звали Адам. Ему было около 16 лет. В ряды Красной Армии он вступил добровольно, чтобы отомстить немцам за отца, погибшего в августе 1942 года. Сказал, что исполнилось, восемнадцать. В военкомате ему не поверили, но взяли. Людей к весне 44-го катастрофически не хватало. Попал Адам сразу в чеченскую роту, хотя первоначально она называлась осетинской. Но те бойцы еще погибли до его прибытия, наткнувшись на фашистскую засаду в Подлесье. Свой первый день приезда молодой боец запомнил на всю жизнь. Страна отмечала 1 мая. День весны и труда. По радио из рубок на станциях звучали веселые песни, казалось, что никакой войны вовсе нет, и что такое большое количество военных едут на учения. У всех были радостные лица. Девушки с ближайших деревень подбегали к поезду, бросали в окна цветы, поздравляли с праздником, а они, солдаты, махали им вслед, обещали вернуться живыми, обменивались адресами. На конечной станции уже музыка не звучала. Вокзал был недавно разбомблен, и чернели его обуглившиеся деревянные постройки, ужасающе напоминающие, что война очень близко. Как это произошло, Адам так и не понял, но стоило ему отлучиться по нужде в туалет, как женщина с открытой пышной грудью взяла его нежно за руку и повела за забор в кусты цветущей черемухи:

– Пошли, красавчик, не пожалеешь. Ну, что ты пятишься, будто телок на бойню… Глупенький!

Все произошло быстро, но Адам еще долго помнил вкус ее сочных губ, пахнущих щами и солдатским потом. Кто была эта женщина, он не знал. Но ощущение, что он стал мужчиной, вдохновило его. Ему хотелось с новой силой бить гадов-фашистов, мстить за людские страдания, за смерть соотечественников. Из-за распутицы до Бобруйки могла дойти только лошадь, но, чтобы не опоздать, ему пришлось бежать несколько верст по полю вдоль петляющей дороги, ведущей в расположение части. Иногда дорога прерывалась речками и бродами, но новобранец не сбивался с пути, ибо бежал на отдаленные выстрелы и разрывы снарядов. На полпути над ним пронесся Мессершмидт. Самолет подлетел так близко, что Адам даже увидел в кабине фашистского летчика. Спрятаться в поле было невозможно. Он бежал, как мышка от коршуна, а тень самолета, расправив широко крылья и заслоняя майское солнце, нависла над ним. Пули били за спиной, вспахивали землю и сшибали ковыль, подгоняя вперед. И Адам бежал, пока, наконец, вдали не мелькнули спасительные заросли камыша. Самолет сделал прощальный круг и скрылся в облаках. А новобранцу по прибытию в роту старшина за грязную форму сделал строгий выговор и заставил чистить на полевой кухне картошку.

– Перекур, хлопцы! Перекур! – раздался эхом по траншеям хрип Заура, и солдаты, побросав лопаты, ушли под навес.

С их измученных, истощенных лиц стекала грязь комьями. Они волочились по жиже, пошатываясь от усталости.

– Тебя как звать? – обратился к Адаму грузный боец с широкими, почти бабскими бедрами.

Это был человек необыкновенной силы. Огромными кулачищами он мог вбить гвоздь в доску. Адам смотрел на его стальные пальцы и дивился, как они искусно скручивают самокрутку. Про себя чеченцы его звали Бабой Махорычем.

– Как звать-то, малой? – повторил вопрос грузный боец.

– Как первого человека…

– Гомо сапиенс что ли? – засмеялся тот. – На, держи!

И он протянул новобранцу самокрутку. Адам взял ее и осторожно закурил, стал сильно кашлять. Баба Махорыч опять засмеялся.

– Что, ядрена вошь?

Молодой солдат, едва сдерживаясь от кашля, весь красный, как вареный рак, кивнул и вернул дымящуюся самокрутку.

– То-то! – довольно сказал Баба Махорыч и сам сладко затянулся.

– Вот копаем, копаем уже третий день, а немцев все нет и нет. Может, они и не придут? – спросил у него Адам, рассматривая свои кровоточащие ладони.

Он почти плакал от боли и усталости. В кругу взрослых мужчин он чувствовал одиночество и робость. Боялся, что кто-то заметит его слабость и будет презирать. А плакать, действительно, хотелось.

– Дурак, ты верно! – вмешался в разговор Руслан, худощавый осетин, старожил в роте, переживший уже четвертое обновление. – Какого Гитлера они не придут? Да если и не придут, радоваться надо, что целехонький останешься.

– Я обещал своей девушке сто немцев убить… – робко сказал новобранец.

Окружающие солдаты весело засмеялись. Смех их был такой заразительный, что передался по всем окопам и уж многие не знали, почему смеялись, а дождь хлестал им по лицам, просачивался сквозь навес, и они вытирали капли дождя грязными руками, и казалось, что смеются они и плачут. Старшина, проходивший мимо, слышал разговор солдат и про себя подумал, что лучше бы немцы не пришли. Уже три года ждала его в родовом селении жена Зухра и трое малолетних детей. Без него они научились ходить и говорить. Без него они остались в горах на произвол судьбы. Только вчера Заур получил от жены письмо, в котором она писала, что в селение пришел тиф.

– Дед Рыгар говорит, придут, – засмеялся Баба Махорыч и кулаком вогнал в доску гвоздь.

Чеченец матюгнулся и отдал грузному солдату свой рожок с патронами. Другие одобрительно захлопали в ладоши.

– Айда, Степан! С тобой спорить бесполезно! Ты не то, что гвоздь кулаком вколотишь, но и пулю зубами поймаешь.

– А, может, все-таки рискнешь? – смеялся добродушно Баба Махорыч, обращаясь к Руслану. – Если завтра не придут, отдам тебе свой серебряный портсигар, а если придут, добежишь до края леса за горстью земляники?

– По рукам! – согласился осетин, и им разбили руки.

– Проспорил ты, Руслан, – не унимался хохотать грузный боец. – Третий день дождь идет. Примета у бульбоедов такая. Три дня дождь, жди фашистов. А сегодня как раз третий день.

– Посмотрим… Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Я дольше других в роте задержался, уж я-то немцев чую. Не придут они завтра. Они погоду хорошую любят, чтобы солнышко светило.

– Отставить разговорчики! – не выдержал старшина. – По лопатам!

Его хриплый командирский голос привел всех бойцов в чувство. Все поднялись и разошлись по окопам. Адам и Баба Махорыч принялись укреплять противотанковый ров, а Руслан вытаскивал наверх ведра жижи грязи, чтобы легче было передвигаться внизу солдатам.

– Копай лучше, гомо сапиенс! – смеялся Степан. – Вот потом спустятся наши потомки через сто лет, откопают наши дряхлые кости, и стыдно им будет за нас, за косые стены!

– Типун тебе на язык, Степа. – пропыхтел от натуги, вытягивая за веревку ведро жижи, Руслан.

Веревка вдруг лопнула, и внизу раздался трехэтажный русский мат.

Стемнело незаметно. От костров стелилось по земле красное зарево. Казалось, солнце рухнуло вниз, и растеклось вдоль Бобруйки небольшими осколками. Пахло овсяной кашей. По алюминиевым мискам стучали алюминиевые ложки. Кто-то чистил оружие. Тени уставших дозорных качались на ветру вместе с тенями одиноких деревьев. Вокруг костров грелись не только солдаты, но и деревенские собаки. Среди них были даже немецкие овчарки, в спешке брошенные фашистами во время зимнего отступления. Они скулили, и сердобольные солдаты делились с ними остатками пищи. Вскоре прозвучала команда «отбой», и солдаты разошлись по землянкам. Чтобы не замерзнуть, старшина разрешил каждому выпить по сто грамм спирта. Благо, последнего было много. Дед Рыгар постарался. Все пили за Победу. Адам тоже пригубил, но его жутко передернуло, обожгло желудок, и под смех роты он вынужден был отказаться в пользу Степана. Тот же целую ночь куролесил и пел щемящие душу русские песни. Но никто не ругался. Может быть, не осталось больше сил на ругань, а, может, и не хотели бойцы, чтобы песни прекращались. Голос у Бабы Махорыча был бархатный, добрый, человечный. Все слушали молча и даже роняли слезу. Вскоре усталость взяла свое, и бойцы уснули. Многим снился родной дом. Во сне одни разговаривали с любимыми, кто-то отчаянно сражался и стонал. В землянках стоял храп. Пахло грязными портянками. Не спал лишь Заур и постовые. Старшина ходил по окопам, сухо кашлял, насквозь замерзший и простуженный. От земли чертовски тянуло холодом и сыростью. Странное чувство одолевало его. Он ощущал всем своим телом, что завтра утром что-то начнется. Мысль о собственной смерти не пугала его, но он жадно перечитывал строки жены, всматривался в фотографии своих детей и чесал небритый подбородок. Иногда он всматривался в пелену ночи. Где-то далеко шумел лес. Пахло свежей зеленью и земляникой. Лес манил к себе, обещал укрыть в своих объятиях, обещал жизнь. Здесь, на равнине, рота была как на ладони, но это место было стратегически важным для наступления советских войск. Для немцев Бобруйка была, как кость в горле, продвигающая вперед линию фронта на пять-шесть километров и отсекающая группировку фашистов «Центр» от жизненно важных запасов питьевой воды реки Коноплянка.