Белая ворона, или Дневник ненормальной женщины

Часть первая

Дневник

День первый.

Я глубоко несчастный человек – меня все обижают. Никто меня не любит. Меня все призирают и ненавидят, все надо мной смеются и издеваются. Почему на меня все орут и дразнят: я не уродка, не косая, не хромая, но каждый старается унизить, побольнее укусить. А я не боевая – никому не могу дать отпор. У меня позднее зажигание.

Когда на меня начинают кричать – у меня ступор, я становлюсь послушной овечкой, а потом я страдаю, переживаю, ненавижу себя. Начинаю прокручивать все в своем уме и думаю – почему я не ответила вот так, надо было сказать вот так. Надо было тоже заорать и вообще послать. Я начинаю злиться. У меня надолго портится настроение. Я не хочу ни с кем разговаривать, я замыкаюсь в себе, не сплю.

Я не хочу жить. Я хочу быстрее сдохнуть. Уйти из этой жизни. В этой жизни только неприятности, сплетни, все злые. Здесь живут только воры, убийцы, предатели, насмешники, лицемеры, гордецы. Меня даже не любят мои родные и близкие люди: мать, брат, только подсмеиваются надо мной. Все меня стараются только унизить, обвинить. Не так сказала, не так сделала, не так оделась, не так села, не так встала. Все мной командуют и хотят, чтобы я жила так как они хотят, все учат и указывают как мне жить: что делать, что одевать, что есть, куда ходить, кого любить. А всего больнее, когда обижают люди которых любишь.

Я решила вести дневник и записывать все свои воспоминания с самого раннего детства – все, что помню, чтобы понять, что со мной не так, почему я такая получилась некоммуникабельная, нерешительная, нелюдимая, ранимая, психованная, чтобы понять, как я дошла до такой жизни. Чтобы не сойти с ума. У меня нет друзей, подруг, с которыми можно поделиться своими переживаниями, посоветоваться.

Я еще с детства знала, что дневник – самый лучший друг, он никогда не предаст, не осудит и не посмеется над тобой. Ему можно доверять самые сокровенные тайны. Я в детстве уже вела дневник, записывала туда свои переживания за прошедший день, но мой любезный брат, любопытный, прочитал его, осмеял и долго потом мне портил кровь.

С тех пор я больше ничего не записывала, но сейчас со мной никого рядом нет, никто его не прочитает и не посмеется. Посмотришь кино или в книжках читаешь – у кого-то в жизни были наставники, советчики, друзья по жизни, которые их любили, помогали, научали, советовали. У кого-то есть старший брат или сестра, у кого-то мать или отец, друг или подруга, которые и в горе, и в радости. Всегда помогут, подскажут, пожалеют, посочувствуют, защитят. Или это только в кино и в книжках, все такие хорошие: отцы и братья, сестры и друзья. А в жизни все не так, в жизни все наоборот, каждый сам за себя. Почему в жизни все так плохо? Это у всех так или только у меня?

Я себя, конечно, не оправдываю. Может я действительно такая плохая? Может в детстве меня мало пороли, били и наказывали? Может за некоторые поступки надо было вообще прибить?

– Дорогой мой друг дневник, мне очень стыдно, но я, как на исповеди, буду все писать. Прости меня, но мне это очень нужно, чтобы понять себя, чтобы не наложить на себя руки потому, что этого делать нельзя ни в коем случае. Потому-что если Бог позволил мне прийти сюда на эту землю, в эту жизнь, я должна пройти этот путь, все круги, пусть даже ада, не сойти с дистанции раньше положенного часа и не сойти с ума от своих обид. Я должна понять свои ошибки, разобраться в своей жизни. А кто, кроме меня, может сделать это лучше?

А что мне еще остается делать? Но только начинаю думать о своей жизни – мысли, воспоминания, как рой пчел, кружатся, перебивая друг друга. Все так быстро мелькает, не знаю, что писать и только обида начинает душить, стыд обжигает сердце, слезы и бессонная ночь обеспечены. А когда начинаю писать – получается так медленно и все из головы вылетает, остается только злость на себя и в тоже время жалость. Почему я не такая как все? Почему я такая дура? Слезы заливают бумагу. Все, не могу больше писать! От слез ничего не вижу. Все, пошла реветь.

День второй.

Давно не писала. И вообще не хочу больше уже ничего писать. И зачем только я повелась на этот дневник? Зачем мне это вообще нужно? Понимаю. Нужно просто взять себя в руки. Ну как можно такое писать? Если бы можно было писать то, о чем потом будешь гордится: о своих успехах, победах в спорте, в музыке, о героическом подвиге. А как можно писать о плохом? О том, о чем даже вспоминать-то стыдно. Все! Не хочу! Не буду! Отвяжись от меня, мой дневник!

День третий.

А что делать, когда одна радость в жизни – телевизор. А там тоже счастливая жизнь, семья, дети, любовь. Но эта счастливая жизнь не твоя и ты ненавидишь уже весь мир, чужой притворный мир. Я не верю – все лгут, притворяются и обманывают друг друга. Остается только одна радость в жизни – работа. Работа, работа, работа. А если уже нет сил больше работать?

Все болит: и руки, и ноги, и плечи, и голова, и сердце, и душа. Когда уже как загнанная лошадь и только пьешь горстями таблетки с едой и запиваешь их слезами одиночества и отчаяния. И уже хочется туда в ладошку положить еще одну таблетку, спасительную, чтобы уснуть и больше никогда уже не просыпаться.

Хочется навсегда покинуть этот мир, где все счастливы, радуются и смеются, смеются над тобой. И они не понимают, почему ты такая злая как собака. И они тебя учат как надо жить так, как они живут. Но это их жизнь. А если ты не можешь жить так как они живут? Не можешь перешагнуть эту грань, которая называется совесть, стыд.

Значит, чтобы стать счастливой, успешной, нужно стать лживой, бессовестной? Спать с тем, кого не любишь? Обманывать и притворяться, что ты счастлива? Чтобы стать как все, ради имиджа? Чтобы все смотрели на тебя и завидовали, а по ночам тоже выть в подушку, а в душе, как и все, искать свое счастье и как все, плодить разврат и хаос? Зато будешь знать, что ты теперь как все.

День четвертый.

Я из неблагополучной семьи, как сейчас говорят. Отец любил выпить, отец отца и все его родственники и мамины многочисленные родственники частенько отмечали свои дни рождения. Отец рабочий, вернее сказать – разнорабочий, а мама с деревни, крестьянка. Можно сказать, что мои предки союз серпа и молота. Когда все дети учились в школе, я частенько прогуливала уроки, в школе мне не нравилось. Мои любимые предметы ботаника и арифметика, а позже география и домоводство. Потому, что там можно было покушать еду, которую мы сами учились готовить. Ну еще мне нравился русский язык и литература. В остальные предметы я не верила или не понимала.

Например, меня все время возмущало, что человек произошел от обезьяны. Я всегда считала, что это чушь и говорила: почему же тогда другие обезьяны не превратились в человека? Физику и математику я вообще не понимала. В историю я не верила и считала ее враньем. Не дано мне было понимать иностранные языки и музыку. Хотя эти предметы мне очень нравились, но не было у меня к ним таланта и слуха.

В школе мне было не интересно. Я всегда смотрела в окно или разглядывала учительницу и учеников. Я не могла сосредоточится и долго сидеть на одном месте, да еще и в замкнутом пространстве. Дома уроки не учила. Но, что интересно, каким-то образом материал понемногу усваивала, второгодницей никогда не была. Родители только и говорили, что надо учиться. А как учиться? Меня никто не учил как надо. Что нужно быть внимательной, слушать каждое слово учителя – я только сейчас стала это понимать. Меня еще в школе все раздражали: глупые мальчишки, хулиганы и девчонки-воображалы. Меня все обижали еще в школе, дразнили: то Зинка-корзинка, то Зинка – от трусов резинка, то Зинка – нос картошка, выгляни в окошко. Дергали за волосы, ставили подножки, толкали и пинали. Я сильно обижалась и никого не хотела видеть. Мне нравилось быть одной, чтобы никого не видеть и не слышать. Шум, суету и крики я не люблю. Мне нравилось быть на природе: гулять в скверике возле школы, слушать пенье птиц, наблюдать за букашками. Зимой разбивать ногами лед на лужах, бродить по снегу. Думать и размышлять, мечтать и наблюдать.

Я еще с детства была лунатиком. Мама рассказывала, что я по ночам ходила по комнате с закрытыми глазами. Выходила на улицу, а когда меня звали, я не отзывалась. Так похожу, похожу по комнате или по улице и опять ложусь спать. Но я этого не помнила.

Мама взяла мне путевку в пионерский лагерь от работы. Лагерь был в горах: свежий воздух, сосны, ели, природа – мне очень нравилось. Я гуляла весь день по горам. Через неделю утром меня разбудили и начали ругать, почему я так плохо себя веду, почему я ночью пугаю детей. Я ничего не понимала, что вообще происходит, за что меня ругают, что я натворила. Пионервожатый меня наказал.

А наказание было такое. Нужно было стоять лицом к стене подняв руки вверх и тереть носом стенку. Потом еще проверяли, чтобы нос был в известке. Довольно унизительно. Все над тобой смеются и дразнят. И вот утром они устроили мне товарищеский суд. Все дети говорили какая я плохая, ругали меня, а вожатый пристал:

–Зачем ты детей пугаешь по ночам? Почему не спишь, а ходишь по корпусу, тебя видели. А я ни сном, ни духом, ничего понять не могу, за что меня ругают, в чем я провинилась. Потом из разговоров я поняла, оказывается, я встала ночью, подошла к кровати одной девочки, стояла возле нее, она испугалась и описалась. Но я ничего не помню. Значит я еще с детства уже была не нормальная. Я еще с детства была противная, меня все обижали, ненавидели, все надо мной смеялись. Меня никто не любил.

Потом меня посадили в автобус одну, и как преступника, повезли домой в город, в школу. Я всю дорогу плакала, мне так не хотелось оттуда уезжать. Когда приехала домой я поняла, почему меня увезли из лагеря. Оказывается, моя мама рубила дрова, топор сорвался и на левой руке она сильно содрала шкуру до кости. Она пошла в школу и со слезами просила, чтобы обратно привезли домой дочь помогать по хозяйству, готовить еду, стирать, работать в огороде.

Отец мой был любитель пить пиво и вино. Когда не пьет, у него золотые руки. Когда приходил домой пьяный, брал половник и прямо из кастрюли ел суп. Когда насытится, бил на отмашку по кастрюле кулаком от злости, весь суп был на полу. Потом по ночам он нас с братом воспитывал, проверял дневники, порол ремнем за двойки и ставил на колени. Мы должны были стоять, пока не попросим прощенья:

–Папа простите, мы больше не будем, будем хорошо учиться и слушаться папу и маму.

Мы уходили спать, а он сидел за столом, сильно скрипел зубами, матерился, бил кулаком по столу. Потом у него опять появлялись отцовские чувства, он опять требовал дневники, порол ремнем, ставил на колени. Мама за нас заступалась:

–Я буду стоять на коленях за детей, только не трогай детей! Под утро, наплакавшись, злой и обиженный, он засыпал, положив голову на руки прямо на столе. Мама шла на работу, а мы в школу.

Когда не было дома отца и матери, меня доставал старший брат, бил меня кулаками и ногами. Он подходил ко мне сзади, держал руками мои плечи а коленками, то правой, то левой, бил меня по заднице по очереди. Прыгал на меня сзади сверху, висел, а когда я падала на пол, он катался на мне, держа меня за волосы:

–Но, давай лошадка, поехали!

Когда я шла, ставил мне подножки, пинал меня по заднице ногами. Прятался и выпрыгивал из-за угла, пугал меня, прыгал сверху, когда я пугалась и падала, он сильно смеялся, дразнил, обзывал. Вот так он развлекался, вот такой у меня был веселый брат. А когда я плакала от обиды, он подходил, гладил меня по голове, улыбался и ласково-ехидно спрашивал:

–Кто тебя обидел, сестренка?

Наверно на нервной почве, я сильно чесалась. Расчесывала в кровь руки, ноги, голову, тело – везде, где доставали мои руки. По всему телу у меня от расчесов были болячки, особенно на руках и ногах. Мама водила меня по врачам. Мне делали уколы, выписывали таблетки, мази. Делали переливание крови. Но ничего не помогало. Из-за этого меня не брали в садик, не пускали в баню, не записывали в кружки, меня сторонились взрослые и дети.

Мама взяла в поликлинике справку, что это не заразная болезнь и показывала ее в бане. Баня в поселке была одна. Я с утра занимала очередь в мужское и женское отделение сразу и весь день ее караулила, а к вечеру мы заходили. Иногда отец брал номер в ванную комнату на час, это был просто праздник для меня. Сначала я плескалась в ванной, потом меня быстро мыли в тазике, пока я сидела в предбаннике мыли брата, потом отец с мамой домывались. Но это было, когда мы были еще маленькие.

Мама меня мазала всем, что посоветуют ей знакомые женщины: мазями, настоями трав. Одна добрая женщина, в кавычках, посоветовала намазать меня конским навозом. Это было просто ужас! Это все равно, что сыпать соль на рану. Я обливалась слезами, но терпела, а куда деваться? Отец придумал мне средство от чесотки. На ночь он надевал мне на руки рабочие рукавицы, завязывал их на запястье веревкой, а утром их снимал и проверял руки, ноги, тело и радовался:

–Вот видите, за ночь свежих расчесов нет. Самое лучшее лечение без мазей и уколов. Но один умный врач, профессор, сказал маме:

–Не мучайте девочку, у нее неправильный обмен веществ на нервной почве, когда она станет девушкой, нервная система укрепится и у нее все прекратится само. И правда, когда я повзрослела, болячек не стало. Но когда я нервничаю, или травы попью, лекарство, фрукты – тоже начинается сильный зуд.

А вообще я долго спокойно сидеть не могу, даже минуту, обязательно где-то чешу, но контролирую себя, чтобы до болячек не доходило. Особенно неприятно, когда ночью спишь, а где-то начинает чесаться, а если подошва ног, это просто ужасно, там ведь щекотно. Иногда, когда сильно понервничаю, даже спать не могу, сяду и чешусь вся.

И так я еще с детства получила комплекс неполноценного ребенка. Да еще нищета. В детстве я всегда была голодная. Радовалась, когда раз в неделю в школьной столовой давали по стакану бесплатного молока. Все дети морщились, не допивали молоко, а я смотрела и думала, какие они счастливые, сытые. Это был для меня праздник.

Когда все дети убегали из класса домой, я открывала каждую парту по очереди, если посчастливится найти там кусочек хлеба, я с радостью ела его. Дорога домой проходила через заводской двор, там стояли деревянные зонтики, как грибочки, там рабочие шлифовали мрамор на улице. Когда я шла со школы их уже никого не было, я заглядывала под зонтики и иногда находила там завернутый в газету хлеб.

На перемене девочка из нашего класса Галя достала из портфеля огромную, аппетитную, глянцевую булочку, посыпанную сверху сахаром, так её аппетитно ела. Булочка была такая большая, красивая, а я была такая голодная, как всегда, что я насмелилась и попросила у нее:

–Галя, дай немного булочки покушать.

Я сидела за партой и смотрела на нее снизу, а она стояла рядом, она мне тогда казалась королевой.

–Попрошайка! Сказала она, капризно скривив губы. Мне было так стыдно, что я запомнила этот случай на всю жизнь и как бы мне не было трудно или голодно в жизни, как бы я нуждалась в деньгах, я никогда ни у кого не занимала и не просила ничего.

Иногда я после школы ходила к маме на работу. Она работала мотористкой на бетономешалке. Она наливала мне чай и давала хлеб. А потом мы с ней после работы шли домой вместе. Когда я была с мамой – я была счастлива. Я ее очень любила. После школы, чтобы не встречаться с братом, я бросала портфель в сарае и схватив кусок хлеба из дома, весь день бегала по улице по подружкам, там кто-нибудь меня кормил.

А иногда я до самого вечера была голодной. Я терпела, только бы не встречаться с братом. Приходила домой тогда, когда дома была мама, отрезала горбушку хлеба, посыпала ее сахаром и ела, запивая водой. Когда приходила мама с работы, она топила печь, сразу было тепло и хорошо в доме, готовила еду, доставала с погреба большой алюминиевый таз с помидорами, огурцами, капустой.

Солонина была очень вкусная, сочная, аппетитная, все свое с огорода. Я, не дожидаясь, когда помидоры согреются, снимала с них тонкую шкурку и вместе со льдом ела их. Мама давала деньги, я вприпрыжку бежала в магазин за хлебом. По дороге из магазина я не могла удержаться и всегда обгрызала горбушку у горячего, ароматного хлеба. Дома меня сильно ругали, но я все равно всегда обкусывала края хрустящего, ароматного кирпичика, даже не замечая этого. Я и сейчас очень люблю горбушки свежего хлеба.

Когда мама готовила борщ на печке, я ставила свою алюминиевую детскую кастрюльку на край плиты и смотрела, что мама бросает в большую кастрюлю и бросала в свою сначала картофель, капусту, потом заправку. Отец брал с плиты мою кастрюльку, кушал и нахваливал:

–Моя дочь, какой вкусный суп приготовила, моя доченька, хозяюшка, умница! А у матери не вкусный, я даже пробовать не буду.

Когда в 5 классе преподавали домоводство, я начала готовить еду на всю семью. Отец спрашивал:

–Зина готовила? Ох, вкусно! Моя доченька приготовила! Отец любил меня. За это меня не любили брат и мама потому, что ненавидели отца. А моя мама любила больше моего брата, больше, чем меня, я это чувствовала, хотя она говорила, что любит обоих детей одинаково.

День пятый.

Я не нормальная. Я наверно больная женщина. Я злая, я всех ненавижу. Сдерживаю себя, когда сильно злюсь, чтобы кого ни будь не убить. Я на грани. Мне кажется, что если меня сильно разозлить, то я кого ни будь покусаю от злости. Записываю в дневник все мои переживания, страхи и страдания, чтобы не попасть в психоневрологическую больницу, хотя мне уже все равно, но все же растением я не хочу заканчивать свою жизнь. Как-то после сильной депрессии и бессонницы я зашла в психушку. Думаю, может меня полечат гипнозом от бессонницы. Пока стояла в очереди в регистратуру, ко мне подошел парень. Мы разговорились. Он сказал, что убил человека и теперь притворяется ненормальным, чтобы его не посадили в тюрьму. Он мне сказал:

–Вы еще молодая, бегите отсюда быстрее и подальше, не связывайтесь с этой организацией, пока они вас не сделали растением. Отсюда обратной дороги нет, не ломайте свою жизнь, ищите другие средства от своей бессонницы.

Мне скоро будет 30 лет, через каких-то пару лет. У меня нет ни мужа, ни детей, ни любовников. Да и подруг у меня уже никаких нет. Я разочаровалась во всем, даже в жизни. И зачем я живу, пребываю на этой земле, я даже не знаю, какая от меня польза. Да никакой. Выйду на улицу, люди как мураши бегают, суетятся, толкают в автобусах друг друга. Как собаки злые набрасываются друг на друга, кричат, дерутся.

А я одна среди всей этой муравьиной возни, смотрю на них с удивлением, наблюдаю за спектаклем, как зритель в театре. И никому до меня нет дела, я как невидимка во всей этой толпе. И мне ни до кого нет дела, смотрю на них и ненавижу всех сразу и каждого в отдельности. Все такие злые, каждый что-то кому-то доказывает, оскорбляет, хамит, унижает, люди забыли элементарное уважение друг к другу. Я никогда не вмешиваюсь, чтобы не опускаться до их уровня, мне и так-то без них хреново. Я представляю себя на месте обиженного и мне становится так стыдно, неприятно и жалко, я сильно переживаю. Нет, я не могу больше писать, слезы застилают глаза, падают на бумагу. Все. Не могу писать. Лучше пойду сейчас на улицу и кого-нибудь покусаю.

День шестой.

Гадина, сволочь! Продавщица в магазине настроение опять мне испортила, хоть вообще ни с кем не общайся. Тупица, дура, я ей говорю:

–Дайте мне колу не с холодильника, не холодную. Она говорит:

–Возьмите в холодильнике сами. Я ей говорю:

–Мне не с холодильника, не холодную. Она опять мне:

–Возьмите в холодильнике, она не холодная. Меня уже начало трясти. Говорю:

–Я же вам говорю, мне не с холодильника, мне нельзя холодную, у меня горло болит. Она мне опять.

–А я тебе говорю, там не холодная.

Гадина, сволочь, тупица! Как только я ее не покусала, сдержалась, а так хотелось. Так хотелось запустить в нее чем-нибудь в ее тупую башку, расцарапать своими когтями ее противную рожу, так она же гадина милицию вызовет. Приходится сдерживать себя в рамках приличия. Просто иногда зла не хватает. Когда я очень злая, мне очень нравится бить стеклянную или фарфоровую посуду, просто кайф какой-то. Правда потом очень жалко посуду, дорогое удовольствие, посуда то дорогая.

Была бы я богатая, била бы посуду каждый день. Но я придумала – старую или надколотую посуду складываю в кучку в укромное место. А потом, когда сильно разозлюсь, достаю ее и с большим удовольствием, со всего размаху, разбиваю ее о стенку. А металлическую еще лучше, она сразу не колется только гнется, но и удовольствия по меньше, нет того особенного звона, зато ее можно использовать для этих целей многократно.

Показывали по телевизору, в Японии раньше на производстве выделяли комнату, в ней стояли манекены начальников. Каждый из рабочих мог зайти, взять палку или руками, ногами бить сколько ему захочется обидевшего его начальника. Хорошо снимает стресс. Вот бы у нас такие продавались, купила бы себе парочку: мужчину и женщину. Хотя можно и одного. Обидела женщина, нарядила манекена женщиной, приклеила ей фотографию обидчицы, если есть, пинай ее сколько хочешь, можешь даже плевать ей в рожу, тебе ничего за это не будет. Нервы успокаивает и физкультура для похудения, полезно, такой тренажер – сразу два в одном.

День седьмой.

Поехала я утром в ЦУМ на трамвае. Людей много, давка, меня там чуть не поломали всю. Вдавили меня вплотную к оконному стеклу, а поручень в ребра уперся, стою терплю, а что делать? Трамвай остановился, вышли сразу человек 10 на остановке. Смотрю, а трамвай и не сильно полный был, оказывается, это они возле меня все скопились и давили.

А один парень мне прямо так в глаза смотрел. Вышла я из трамвая, смотрю, а у меня сумка порезана, хотя я ее крепко прижимала к груди, как это произошло – не могу понять. Вытащили кошелек, денег правда не много было, но главное – вытащили паспорт и пропуск. Я весь день переживала, плакала, как теперь без документов жить. Сколько справок теперь собирать, бегать по кабинетам, сколько времени тратить на восстановление. А вечером звонок в дверь, открываю, стоит парень и улыбается:

–Я нашел ваши документы. И подает мне их, я взяла.

–А где ты их нашел?

–В микрорайоне на остановке на земле лежали. Я бы хотел получить вознаграждение, я все же привез их вам. С первой Алма-Аты ехал, время потратил.

–Ах, тебе еще надо вознаграждение? У меня сегодня сумку в трамвае порезали, вытащили деньги и документы. Я сейчас вызову милицию и пусть они с тобой разбираются, где ты их нашел! Так он вниз по лестнице так побежал, аж пятки засверкали.

–Вот гад, сволочь, развелось паразитов на белом свете. Работать никто не хочет. Вознаграждение ему подавай! Наладили бизнес. И наверно дают люди, раз он пришел, значит надеялся, что ему заплатят, значит ему платили. А если люди не будут им платать, может они и документы воровать не будут, зачем?

Рассказала я этот случай своей соседке. Она говорит:

–Это еще что! Вот со мной что произошло на прошлой неделе. Поехала я на барахолку, долго копила деньги, хотела себе купить хорошую, дорогую шубу. Обошла всю барахолку, везде останавливалась, мерила, приценивалась.

Спустилась в переход, думаю – перекушу где не-будь, подумаю, какую из них брать или не брать. Дорого, но денег хватало. Иду, навстречу мне парень выхватил у меня из рук кошелек и побежал, да так быстро, разве я его догоню на своих каблуках? А в переходе никого не было, кричала, кричала, вылезла из перехода, кричала, а его и след уже давно простыл.

Ходила и ревела, вот дура, почему сразу не взяла, пошла думать, теперь ни шубы, ни денег. Вечером скорую вызывали, чуть не сдохла, сердечный приступ был, еле откачали. Пока ходила по отделам с дорогими шубами, там меня видно и приметили, скажут: значит деньги у нее есть. Муж говорит: пасли тебя, видят – разиня одна ходит. Ой, как вспомню, с сердцем плохо становится, на одних лекарствах только и живу. Не знаю теперь, когда успокоюсь. Развелось гадов на земле, паразитов, как теперь жить на свете. Как их матушка земля носит, гадов.

День восьмой.

Долго не писала, почти месяц. У меня была депрессия. Я никого не хотела видеть, ни с кем не хотела общаться, даже писать больше ничего не хотела. Приходила с работы, ложилась и лежала как овощ на грядке, перед телевизором. Голова пустая, тупая, погода плохая не летная. Сегодня воскресенье, на улице дождь, ничего неохота делать. Великая не хочу-ха. Вообще я думаю, что во мне скрываются два человека, один злой, который все время хочет кого-нибудь убить, когда злится. Другой трусливый. Я всех боюсь. И вот тот, который всех боится, говорит тому, который хочет кого-нибудь убить: