Эпистолярный роман: паренек из Ашкелона законтачил по Сети с девицей-арабицей, встретился с ней в Иерусалиме, каким-то образом она завлекла его на «нейтральную полосу», где цветы, необычайной красоты, а по дороге в Рамаллу ее машину остановили люди в масках и парнишку убили. Мать на похоронах кричала: «Интернет убил его!» Не арабы, а интернет. А вообще – затейливый способ убийства. Осваивают новые технологии…

Макарову-Кроткову

Саша, привет!

Задача по переводу оказалась неоднозначной (и это не удивительно). Дело в том, что в практике здешнего разговорного языка нет единого обращения к кошкам. Как правило, в качестве такого «обращения» употребляются невразумительный звуки типа «пс, пс». Можно предложить такой вариант:

Куш-куш, куш-кушКышта-кышта

Куш-куш – это в большей степени ласковое обращение, когда гладят кошку, но можно и позвать. Иногда так называют и женский орган (кус), та же связь вроде и в английском.

А можно и так сказать:

Мицы-мицы, мицы-мицы (с ударением на первом слоге)

Кышта-кышта, кышта-кышта (тоже с ударением на первом слоге и «ы» не очень «глубокое», ближе к «и»).

А название «Стихи для кошки» переводится как «Шир ле хатула»

Всегда твой

Наум

Дорогой Наум!

Спасибо огромное. Как только я буду пытаться что-то делать с книжицей или устраивать акцию, я сообщу тебе.

Наум, а не мог бы ты написать этот текстик буквами иврита и послать его «на скрепке». Просто, если действительно в конце концов будет книжка, хотелось бы чтоб был настоящий оригинал. А под ним я уже дам транскрипцию.

Обнимаю. Привет от Стеллы

Саша

21.1. Матвей, привет!

Читаю Мосса (о магии) и восхищаюсь. А также Доддса об «иррациональных греках», очень толково, как приключенческий роман читаю. Все танцую вокруг «подопечного»…

А у нас выборы финишируют, Барак абсолютно уничтожен и остался один. В отчаянии пытается договориться с палестинцами, они, конечно, не против, понимая, что он загнан в угол и готов на все. Но его за последние выкрутасы (судьбоносные переговоры за две недели до выборов, не имея не только поддержки в Кнессете, но и не имея пр-ва, подав в отставку.., да чего там говорить…) атакуют уже «свои», которые готовятся, как говорят, «ко дню, что после».

Да еще «рабочий класс», а вернее профсоюзная бюрократия пытается урвать кусок перед занавесом и грозит всеобщей забастовкой. Самое удивительное во всем этом, что шекель не падает, и даже биржа как-то держится…

Наум

22.1. Взял с собой на подмогу огромную силиконовую колбасятину.

– Ты никогда искусственными членами не пользовалась? Вибраторами там всякими?

– Нет. А ты хочешь попробовать?

– Ну… можно.

– Может, ты и принес?

– Догадливая.

– Ну, давай.

– Стал доставать, шуршать пакетиком.

– Ну, покажи. Ты чего, стесняешься?

– Стесняюсь.

Под одеялом надел на колбасятину гондоньеру, согрел между ног, но от нее прячу, она ощупывает, стали «играться»… И вот, погружаю оную, осторожно, двигая взад-вперед, удивляясь, что свободно ходит, а главное – до конца! А колбасятина, как у жеребца! У меня, по сравнению с ней – наперсток. Чувствую – разогрелась, реагирует. Теребит мой наперсток, а он от ужаса сжался. В общем, поигрались мы таким макаром и… перестали. Вытащил я, и тут она схватила:

– Дай, дай посмотреть!

Почти вырвала. Как увидела его перед собой заржала на всю гостиницу. С трудом успокоилась. Перешли к анализу.

– Ну что, можно, конечно, кончить. Запросто. Только привыкнуть надо. Я просто не могла сосредоточиться. Все думала, а тебе-то это зачем? Ты-то что чувствуешь? Тебе приятно?

– Ну…

– Правда, объясни, что здесь для тебя важного? А может ты тоже хочешь…

– Слушай, – смеюсь, – надоели мне эти подозрения в гомосексуальных наклонностях.

– Непонятно. Раз ты притащил, значит тебе это важно. Что же?

– Это как наблюдать со стороны, вуайеризм называется. Возбуждает. Ты когда-нибудь видела, как другие делают?

– Видела.

– Ну, возбуждает?

– Возбуждает.

– Ну вот.

Это объяснение ненадолго ее удовлетворило. Надолго удовлетворить ее вообще невозможно.

– А ты иногда фантазируешь?

– Нет. И никогда не фантазировала. И вообще я предпочитаю дедовским способом, но любую фантазию готова претворить в жизнь.

– Понимаешь…, мужчине всегда хочется произвести на женщину «глубокое впечатление».

– В смысле глубины?

– Ну, и это тоже.

– Во-первых, самое чувствительное место у женщины это в начале, а не в конце, так что глубина…

– Ну, у кого как…

– И потом.., не знаю, мне с тобой очень хорошо, ну просто… я с ума схожу, ты великолепный любовник, великолепный, так что все твои комплексы – зря. Ну, а если хочешь его приносить, приноси. Нет, мне все равно, если ты хочешь. А ты ему имя дал?

– Имя?

– Ну да, надо его назвать как-то.

– Хм…

– Просто хуй что ль? … Ха-ха-ха! Застеснялся! … А ты про куклу фантазировал?

– Фантазировал.

– Ты вообще, наверное, склонен к фантазиям. Художественная натура. … А я подумала, ты принес, чтоб от меня отдохнуть.

Рассказывает про подругу в школе: любила одного, но не давала, а когда выяснила, что у него кто-то есть, стала с ним жить. Потом забеременела, даже женила его на себе, но через пару лет они развелись…

– Когда стала с ним жить, поразила меня: говорит, я отдала ему самое дорогое, ха-ха-ха! Надо ложиться в постель не для того, чтобы «отдать самое дорогое», а чтобы взять самое дорогое.

– Это надо выбить золотыми буквами.

25.1

Компромисс – детище рационализма, жертва – детище вдохновения. Компромисс делает жизнь «приемлемой», но «обесточенной», если пользоваться электрическим термином, обездоленной, в смысле «высшей доли», он ведет к «выветриванию» духа. Жертвенность делает жизнь огнедышащей, но вечно возобновляющейся. Компромисс все стирает своими могучими жерновами, стирает в «муку». Жизнь становится, как кругляш гальки, гладенькой… Компромисс губит, жертва обновляет.

26.1. Позвонил Володя, сказал, что едет к Баембаеву, можем повидаться. Звоню Баембаеву:

– Рома? Привет. Слушай, Володя сказал, что собирается к тебе нагрянуть, ты не против, если мы вместе нагрянем?

Нет, он не против, даже, как показалось, рад. По дороге я зашел в «Экслибрис» купить еще Сукачева, да и девушка мне понравилась. Она еще посоветовала группы «Ноль», «Ва банк», Дмитриевича, которого, правда, не оказалось. Понравилась мне девушка, и я ей книжку свою преподнес.

– Ой, только надпишите! Мне никогда еще писатели книжки не дарили!

– А как вас зовут?

– Маргарита.

– Ого.

И надписал: «Маргарите от Мастера». А хули. Попросил позвонить, когда Дмитриевский будет (ждут нового завоза). «Эх, хорошая девушка», подумал непонятно чем окрыленный дедушка и поспешил к Баембаеву…

Баембаев переехал. В том же доме на улице Раби Меира, только со двора, муравейник с тайландцами, узенький проход, слышу вопли Тарасова. Комната такая же, вместе с кухней, только нет лестницы наверх, а проход в темную комнатуху, там матрац неубранный – спальня. Тарасов был уже в изрядной накачке: лакали бренди, закусывали редиской с зеленым луком, копченой колбасой и черным хлебом. А я зачем-то притаранил земляничную наливку и банку шпрот. Шпроты пошли в дело, а наливку пришлось самому, так к концу всю бутылку и оприходовал. Баембаев:

– На клубничку потянуло?

– Это земляничная.

– Аа! Клубники-то здесь завались, а вот землянику я уж не помню, когда в последний раз…

Тарасов был в разгаре витийства, речь шла о пропаже архива Бокштейна.

– Но если он на помойке, – мягко убеждал Баембаев, – то все, Володя, дело конченое.

Но Тарасов не унимался.

– Не, Наум, ты послушай, я тебя сейчас введу в курс… Мне нужна будет ваша подпись. Я хочу их выебать, понимаешь? Вы-е-бать!

– Если все на помойке, то это бесполезно, – эхом отозвался Баембаев.

– А в чем собственно…

– Я тебе сейчас все объясню, – горячится Тарасов. – Было такое постановление, обязывающее Амидар6 закрыть квартиру и ничего в ней не трогать. А они вселили туда людей, понимаешь?!! Ну и те, конечно, всё оттуда выкинули. Тысячи книг, рукописи, ну все! Я хочу их наказать, понимаешь? Их надо наказать, этот вонючий Амидар, блядь, этих пидарасов!

– Как наказать, не понял?

– Полтора миллиона! Я хочу содрать с них полтора миллиона! Эти книги стоили бешеные деньги!

– Но ты же не наследник.

– Да я не для себя, блядь! Деньги старухе пойдут, этой ду-уре! Этой его двоюродной сестре!

– Так тебе нужна доверенность, – строю из себя человека сведующего.

– Это будет, я с ней договорюсь, не волнуйся. Мне нужно письмо, от солидных людей, таких как ты, как Баембаев (мы с Ромой, польщенные, переглянулись)…

– Ты что, не понимаешь, – подключился Рома, – у них же батарея адвокатов, какие полтора миллиона?!

– Полтора миллиона! Я хочу их вы-е-бать! Понимаешь?

– А на миллион двести тысяч, – бросает Рома, – ты не согласен?

– Согласен.

– А четыреста тысяч – плохо? – торгуется Рома.

– Сто тысяч долларов? Минимум.

– Даже сорок было бы неплохо, – не отстает Рома. – Ты сначала поговори с этим своим другом, адвокатом…

– Я поговорю. И я их вы-е-бу! Представляешь, какие суки?

– Я чо-то не пойму, – говорю, – ты хочешь им отомстить, или ты хочешь заработать?

– Отомстить!

– Кому?! – вмешивается Рома. – Это же контора! Это же не конкретные люди! Я даже подозреваю, что не они виноваты, а они перепродали свои права на эти дома другой фирме, а та сдала и все…

– Нет, эти пидоры из Амидара, я их вы-е-бу!

– Ну да, проклятый Амидар, проклятый Израиль и весь мир.

– Это антисемитизм, – влезаю.

Володя вдруг покосился на меня с пьяной, но осмысленной усмешкой: «Хха!» Я продолжаю:

– Позвольте подвести итоги. Во-первых, мстить тут некому. Они же не могут закрыть эту квартиру навечно. Она была закрыта, надо было за это время вывести архив, если бы ты всю эту энергию потратил раньше на то…

– Я хотел взломать дверь!

– Да не дверь ломать, ты же собираешься сейчас бежать к этой старушке, получать доверенность, потом к адвокатам, если бы побегал раньше, то может и получил бы…

– Не, ну сейчас-то, сейчас-то что делать?!

– Так я говорю, мстить некому, это глупо. Теперь в смысле заработать. Во-первых, ты ничего не получишь.

– Я же говорю, – поддержал Рома.

– Ты не веришь?! Значит сидеть сложа руки?!

– Дай договорить. (Я чувствую, что опьянел.) Денег ты не увидишь, потому что серьезных нарушений закона, я уверен, здесь нет. А вот общественную кампанию под культурным соусом, мол, погиб архив великого поэта из-за равнодушия чиновников – на этом можно заработать! Под скандал на почве культуры могут пригласить на телевидение…

– Меня уже пригласили.

– Вот, пригласить на телевидение. Там, кстати, и отомстишь, и выебешь этих чиновников публично. А главное, под скандал, чтоб его замять, они таки да могут дать деньги, но не в карман, а под культурный проект: выпустить книгу, сделать фильм, на это они могут дать, чтобы отмазаться, выглядеть чуткими…

– И с налогов спишут, – подключается Рома.

– Это лучшее, – продолжаю, – а главное, реальное, что ты можешь сделать для Бокштейна.

Еще долго шумели на эту тему. Потом разговор переключился на загранпоездку Тарасова.

Володя: В Париже я был у Хвоста. Это было совершенно великолепно. У него театр. Анри ему пишет и дарит, ты, говорит…, только имени моего не упоминай, ну, Анри это вообще… А какие у него внизу римэйки! Пиздец! (Тут его характерно завернуло винтом.) Хочу его пригласить в Израиль, но проблема с актерами, у них нет паспортов, и они боятся, что их не пустят обратно.

Рома: Их и сюда не пустят, ты что. Кто им визу даст?

И они опять заспорили.

– Но самый замечательный город, конечно, Рим! Рим – это пиздец! Полный пиздец! Сикстинская капелла – полный пиздец!

Ну и пошло, уже в крик: Микеланджело, Караваджо, Рафаэль, который Микеланджело в подметки не годится.

Рома: Ну, Микеланджело художник средний, а поэт никудышный.

Володя: Поэт никудышный?!

Я: Не знаю как поэт или как художник, но скульптор он охуительный. Я в Академии флорентийской…

Рома: Микеланджело никудышный поэт, средний художник, скульптор – ничего, но он совершенно гениальный архитектор.

Я: Ну, не знаю. Эти его «Рабы», будто рвущиеся из камня…

Рома: Так незаконченные! Незаконченные вещи у него гениальны! Но там где он мрамор вылизывал…

Еще кричали о каком-то перформансе, на котором Рома читал, а Петя вдруг выставил публике жопу. Рома:

– Ты же знаешь, какая у Пети жопа? Вот такая! – Он широко развел руками и все согласно закивали. – Он перед этим ее еще плохо вытер, даже, кажется, бумажка торчала. Вот это был перформанс!

Потом Бренеру мыли кости. Рома его тоже не жаловал. Володя защищал, называл «дерзким», ссылался на его мировую славу. Стали делить знакомых на тех, кто «делает карьеру» и кто «настоящий». Даже Генделева помянули.

Рома:

– После сорока они уже только о деньгах думают. Причем Генделев еще честный парень, просто бросил литературу и все, а какие-нибудь Кунцы…

Володя:

– Ну, Кунц отвратителен.

Рома:

– Бьют на жестокость, уродство, страх. А простой человек в сущности хочет повеселиться и не очень-то боится Апокалипсиса.

Рома теперь поет песенки, поставил нам записи. Ничего, эффектно. Показал статью про него в «Хаарец», большую, с портретом, называется «Последний дадаист». Володя похвастался, что скоро встретится с Соколовым, тот должен в понедельник приехать в Тель-Авив.

Володя мне:

– Если тебе нужно что-то передать ему, пожалуйста.

Великодушен. Даже обещал привести его к Роме.

Рома:

– Приводи, все-таки он мужик нехуевый.

Володя:

– Самый нехуевый!

28.1. Пятерик вогнал. Рекорд. Три в отеле и два дома, до и после. Не зря всю неделю ходил «злой». Каждый раз у нас все лучше и лучше. На этот раз ей удалось высосать, долго работала. Потом размазывала, по себе, по мне. Любит это.

– Родной ты мой.., ты стал мне такой родной. …. Скажи, а правда ты стал более внимательно к себе относиться? Ну, чуточку стал больше себя любить?

– Да, пожалуй, что так

– Правильно, надо себя любить. Если себя не любишь, то как же можно любить других?

30.1. «Как вульгарная магия является обычно прибежищем отчаявшихся в самих себе, тех, для кого и человек и Бог стали одинаково чужды, так теургия превратилась в убежище отчаявшейся интеллигенции, которая уже чувствовала „очарование бездны“». (Доддс) Как будто про Серебряный век написано…

В основе «магической реакции», как считает Доддс, «бессознательное бегство от тяжелой ноши индивидуального выбора, который открытое общество налагает на своих членов».

В каком-то смысле к магии можно отнести и почитание письменности у евреев, всяких «священных» и «тайных» книг. В письменности есть что-то сакральное. Ведь пером водит «душа», что-то в человеке, что не вполне он сам…

«Человек – это бог, который может умереть». (Аристотель)

31.1. Прелюдия к тишине… Неплохое название. Только чего?

Жена: Ты мой доктор

Я доволен, кажется, довел до кондиции. Теперь, как говорится, не стыдно женщине в глаза посмотреть.

Были в тюрьме у Юваля. У него вид загнанного в угол.

1.2.2001. Пустые корты. Рассвет. Безмолвие. В небе мерцают клинья журавлей. Будто чешуя рыб, вынырнувших из глубин на свет. На север летят. То ровный клин, то трепещущий, порванный. Иногда какая-то птица отстанет, машет крыльями изо всех сил, пытается догнать, но отставших не ждут…

А чуть позже разбуженный мир уже грохочет моторами, воронье всполошилось…

Муж Р в больнице, операцию сделали.

– Какое-то сухожилие в руке, я в этом ничего не понимаю. Но когда увидела его в больничной пижаме – мне просто плохо стало. Больница превращает человека в ничто. И вообще, все это грустно… Такой был здоровый мужик, никогда ничего не болело… А я ночь почти не спала, что-то холодно было, зуб на зуб не попадал.., да, наверное, я не могу быть одна, а спать тем более. Муж у меня такой горячий, с ним всегда тепло… Любая форма нивелирует, но больничная пижама… Я почти прочитала. Но ты зря меня пугал, что будет скучно, я даже словарь взяла на всякий случай, но ничего, разобралась. Ты очень красиво написал, я читала с удовольствием. Молодец. Ты умница. Мне нравится, что ты умница. И я хочу твои щечки подержать. Ты опять похудел, они уже ладони мои не наполняют… Нет, я хочу.., да, как у хомячка… Скажи мне еще раз, ну скажи…

«Разведчики недр». Название порноромана.

Верник собрался к Добровичу:

– Мне надо отдохнуть, Нюма. Я уже тебе говорил, что нас теперь пятеро в квартире, не считая собаки и кошки. Это трудно, Нюма. Я полежу у него на диване, полистаю книжечку, а если соберусь с силами, то позвоню тебе. Да, может, что и получиться.

«Религия – это то, что человек делает со своим одиночеством» (Уайтхед). «Меня пугает безмолвие этих бесконечных пространств», пишет Паскаль.

Мир пугает, он враждебен. Познание – способ завоевать мир, вобрать его в себя. Познание – это экспансия. Она восхищает величием, но не греет одинокую душу. Овладение миром не примиряет с ним, да и призрачно.

Бараш злится: книгу его в НЛО мурыжат. Обещал перекинуть новый текст. Что ж, его проза мне нравится больше. Стихи не прощают вымученной многозначительности.

Позвонил Ф. Встретились, погуляли у моря. В конце прогулки меня объял ужас: зачем?

От Ф: Такое счастье – видеть тебя, идти навстречу. Ты мне очень дорог. Спасибо за текст, пришли продолжение и эссе, хорошо?

Целую

Бросился писать ей письмо.

Ты сказала: то что произошло тогда осталось для тебя непонятным. То есть это мучает тебя до сих пор. И, как я понимаю, тем более тебе непонятно это внезапное «возвращение». Насчет последнего я попытался объяснить (у затуманенного моря) … Да, меня в последнее время обуяла, странная для меня самого, «сексуальная мечта». Я вдруг магически сосредоточился в одном месте твоего тела, не думая ни о чем другом. Я говорил себе: ты не должен звонить (писать), но… Это было почти наваждение…

А теперь я попробую объяснить то, что произошло со мной тогда. Это не произошло внезапно, а накапливалось. Накапливалось чувство несвободы. Ощущение тяготы. Ощущение клея… Возможно, я был неправ, но я чувствовал твою зависимость. И это ощущение лишало меня независимости. Я чувствовал, что чем дальше, тем тяжелее для тебя будет «конец романа» (а он неизбежен). Осознавать, что рано или поздно принесешь кому-то «болевые ощущения», согласись, тягостно. «Роман» превращается в «постановление об отсрочке казни». И вообще, чувствуешь себя каким-то к чертовой матери Печориным… Пугает не то, что женщина «счастлива» с мужчиной, а то, что она несчастлива без него. И тогда у мужчины возникает чувство «костыля». Одно дело вместе радоваться жизни, а другое дело чувствовать себя «костылем». Нельзя никому давать ощущение, что ты несчастлив. Увидев тебя, я опять ощутил тяжесть. Невыносимую тяжесть. Я ощутил, что ты «падаешь» на меня. Даже тогда я еще ощущал, что ты «держишь дистанцию», а теперь и это чувство исчезло. Я понял, что совершил ошибку.

Нет, такое письмо нельзя отправить…

4.2. В субботу разгулялся ветер, но все-таки поехали в лес. Гуляем, три старых мужичка, разговоры о вечном:

Мирон:

– Она вообще дико в меня влюблена…

Я:

– А не страшно? Тем более что она не замужем?

Мирон:

– Очень страшно, я же несколько раз пытался порвать с ней, но в конце концов…

Аркадий:

– А у меня одна знакомая, жутко вспомнить, покончила с собой. Ну, можно сказать из-за меня, да. И Бог меня уберег. Что у меня ничего с ней не было. Она, конечно, очень хотела, но я чувствовал, что здесь что-то не то. И вот – уберег…

Мирон:

– У меня было похожее. Подруга невесты моего приятеля, как-то на вечеринке мы с ней рядом сидели, она была некрасива, но не лишена сексуальности, знаешь, бывают такие, некрасивые, но…

Я: Трахнуть можно.

Аркадий рассмеялся.

Мирон:

– Да, так мы, помню, очень мило побеседовали, потом может пару раз еще виделись, тоже на общих таких мероприятиях, а потом я пошел в армию, и вдруг стал получать от нее письма. И вроде так ни о чем, я не придал им особого значения, только удивился, а потом узнал, что она пыталась покончить с собой. Ну и эти письма, конечно, уже.., ясно, что она была в меня влюблена…

От Зуса: Нёма, я тебя уверяю, Израиль будет процветать т.к. арабы заботятся о нем

Ну, разве что арабы…

Для Л: Ауу! Все нормально?

А я… ох, какую глупость сделал…

Для Ф:

Наша встреча выбила меня из колеи. Почему-то все это слишком давит на меня. Видимо, я не готов сблизиться. Мне это не под силу… Я веду себя ужасно, я знаю, и «откровенность» меня не оправдывает, и все это не дает мне возможность даже показаться тебе на глаза.

5.2. От Ф:

У меня все время было чувство, что я, как летнее облако, растаяло и незаметно исчезло из твоей жизни. Поэтому, честно говоря, меня удивило твое письмо.

Я никак не в состоянии понять, почему мое присутствие в твоей жизни так тебя мучает и обременяет. У тебя столько приятельниц, ну еще одна! Уделишь мне иногда немного внимания, посидим на берегу моря, степень близости зависит от тебя.

Мне очень не хочется, чтобы ты снова исчез из моей жизни, но поступай так, как велит сердце, а я всегда буду рада тебе, если ты вспомнишь обо мне.

Я благодарен тебе за письмо

А «обременяю» я сам себя.

От Л: Какую же глупость ты уже сделал? Давай записки

Читай, там все прописано…

6.2. Р простужена. Вид замотанный. Свет в зашторенном номере меняется полосами: то солнце, то дождь. Шесть часов провалялись. Три пистона.

– Так, через годик, ты и до пяти дойдешь.

– А потом – в олимпийскую сборную.

Все-таки рассказал о «глупости» и отравил ситуацию.

– Так и не трахнул ее? Надо было трахнуть. Теперь она совсем неудовлетворенная. … Какая же я все-таки сука, муж дома больной, после операции, а я… Ты знаешь… вот он меня обожает, он до сих пор смотрит на меня, как перед свадьбой, он услужлив, ненавязчив, но вот он сейчас дома, и я не могу, я просто бегу. Когда он работает, так мы хоть видимся час-два в день, этого достаточно. А сейчас… Мне нужно каждый день хотя бы минут сорок побыть одной, просто одной. Почитать что-нибудь, даже к работе что-нибудь посмотреть, ну просто побыть одной, я без этого не могу. … Мне с ним (с Мики) очень спокойно, прихожу иногда, когда его нет, да, почти, как домой, и ложусь спать, я у него отсыпаюсь, ночью-то я почти не сплю. … Я избалована, мужчины всегда меня любили, ну, скажем так: очень хорошо ко мне относились. Только ты меня обижаешь… Невниманием. И потом, мне тебя мало, раз в неделю – это мало. … Он мне очень предан, хотя в сущности он – жертва в этой ситуации. Надо бы его женить, но не мне же этим заниматься… А вообще мне иногда хочется послать вас всех. … Я иногда вою. Я же плакать не могу, так я вою. Да. Потому что скучно. И мрак какой-то вокруг… Рожа довольная… (перед зеркалом). А чо, как следует оттрахали, сказали, что любят, чего еще бабе надо…

На обратном пути: «В следующий раз не пойдем в гостиницу. А то мы совсем не гуляем».

От Л:

Это, как мне кажется, я тебя спровоцировала на «глупость»… тоже мне костыль…

А меня не будет с 25 февраля по 12 марта

Где же ты будешь? И почему ты меня спровоцировала?

«Человек не хочет быть только человеком». (Николай Кузанский)

7.2. От Л:

где буду? – дома буду, у родителей – устала без дома, как рыба без воды…

Так что, отметим наши рождения?

Вот и Благонамеренный вытянулся по струнке, честь отдает.

можем увидеться только 27-ого. Позвонить тебе утром 27-ого, после 9-ти?

9.2. Верник был на спектакле Мамонова, потрясен, жаль, что я не видел, а спектакль был только один.