Полная версия
Новая эра. Часть первая
Нет, я себя с ним не сравниваю, пойми, просто исходные побуждения те же (потому я так Розанова и люблю). Я ведь, на самом деле, розановский эпигон.
12.4
От Ф:
Муж завтра приезжает, а я вместо того чтобы пироги печь, не говоря уж о лекции своей на иврите в пятницу, не могу от книги твоей оторваться.
Читая, чувствую такую близость, нежность к душе твоей мятежной и тоскующей… И от тоски по несбывшемуся сердце сжимается.
От Л:
если еще не поздно, не мог бы ты для меня заказать «Женский портрет» Джеймса и диск Козина? Конечно, если это удобно и не в тягость. Матвей превзошел сам себя. Я его теперь люблю, как родного. Получается мы таки мыслим синхронно – ты думаешь, что я тебя хороню, а я думаю, что тебе легче меня утопить, чем в море отпустить… я давно не комментирую, но не могу сдержаться и не напомнить, как посоветовала тебе «предохраняться» с Ф и еще у меня есть масса вопросов, но это потом.
Faksy i baksy
Дорогой Николай!
Письмо Гринбергу завтра отправлю, он уже звонил, вроде поблагодарить за книгу (я ему послал), и спросил про ваш «факс» (во, как я его «подогрел»! ).
А вам, шаркнув ножкой и эдак попятившись, напоминаю о нижайшей просьбе насчет справочки, ваших книг и Козина (см. предыд. письмо), если, конечно, Марианна в наши края соберется.
Что касается моей «склочности», то я в ней не уверен. И не потому что «обиделся», или, тем более, хочу «поправить» (пусть пишет, как видит, может ему и виднее). Вредность, конечно, имеет место быть, как и память злая, но все-таки не склочность. Если бы обо мне что-нибудь толковое написали (вот, надеюсь на Золотоносова), я бы решился высказаться, как сам все это вижу… Кстати, если Золотоносов захочет спросить о чем-нибудь, уточнить, я рад пообщаться.
Всегда ваш
Наум
13.4.2000. В номере сумрачно. Прохладный ветер колышет занавески. Шарав нишбар – хамсин на сломе. Заставила меня читать кусочки из книги.
… – Я иногда так горжусь…
– Хорошо. Я хотел бы, чтоб ты мною гордилась.
– Да я не тобой, а собой горжусь. А тобой я не горжусь, я тебя обожаю. … А я знаю теперь твою страшную тайну!
– Какую тайну?
– Забыл?
– Не помню…
– Что ты хомячок. Не рыба, а хомячок. А ты знаешь, что хомячки все время делают?
– Трахаются.
– Сам ты трахаешься. Они моются! А знаешь, как они ужасно смешно моются? Вот так, обеими ручками щечки свои вот так… У меня была дома хомячиха, я ее невзлюбила, когда она всех своих детей съела, двенадцать штук…, она любила по занавеси забраться и по палке наверху ходить, а потом мы ее оставили у подруги, когда в отпуск уезжали, и она погибла, упала в фотораствор, а когда подруга пришла, так она уже умерла, а я.., вот ужасно, но я даже была рада, я не любила ее, после того, как она съела. … А помнишь, в церкви в Яффо было написано: отправляем все требы. Вот ты мне отправил все требы. … Ой, я вспомнила смешную историю, которую мне подружка рассказывала, она в Москву ехала, скорый Москва-Ташкент, и в купе с ней была одна учительница, уже немолодая, а у подружки была верхняя полка, и вот, говорит, вдруг зашли два таких классных мужика, знаешь, как говорили: в шляпе и с портфелем, такие видные мужики, наверное, командировочные, ну, один тут же ей место внизу уступил, мы, говорит и наверху разместимся, и пошли в ресторан, пришли, конечно, пьяные, этот, что подружке место уступил, хлопнул ее по заднице: а ну дуй к себе наверх, она действительно «дунула», а второй вдруг писать захотел и в уголок пописал, а там эта училка спала, он на нее и написал, прям на лицо, представляешь?, ну, та стала орать, в общем, милицию вызвали, стали протокол составлять, эта училка в истерике, не может, так подружка за нее протокол писала, а ее милиционер поучает: не написал, а отправил малую нужду, а второй через сутки очнулся, где товарищ, такой скандал поднял, подумаешь, говорит, ну выпил человек. … я до сих пор не пойму, как мама могла.., я раз прихожу со школы, мне было лет двенадцать, а сестре лет восемь, а у нас такой шкаф был, сверху книги, а внизу две полки такие, одна моя, другая сестры, там для школьных всяких принадлежностей, у меня всегда была в образцовом порядке, а у сестры куча-мала, она, когда искала чего-нибудь, всегда выгребала все на пол, ковырялась-искала, а потом все так кучей обратно и запихивала… ну вот, прихожу я, а мама сидит на полу, и читает ее дневник, решила ее полку убрать, и нашла дневник, и говорит, ты только посмотри, что наша малая делает, а там была такая тетрадка, разделенная пополам, и подвал такой, и вот она слева записывала всякие события, ну совершенно простые, лет восемь ей было, а справа записывала что могло бы произойти самое худшее, если бы случилось не так, а иначе, а в «подвале» записывала все что могло произойти, если бы наоборот, ужасно повезло, ну и т.д., представляешь? А мне неприятно было, что мама читает, хотя я дневники никогда не писала, я всегда с мамой советовалась, все ей рассказывала, хотя могла и наоборот сделать, а сестра была ужасно скрытная…, и вот я только теперь узнала, что мама ей в конце тетради написала, что мол зачем ты воображаешь самое плохое, ну что-то в таком духе… Представляешь? Это так не вяжется с образом мамы, она была такая деликатная, умная, и дневники читать, да еще написала ей… Сестра с тех пор перестала дневник писать. … ты знаешь, я когда вошла в Сикстинскую капеллу, то у меня голова закружилась, я как-то потеряла ориентацию в пространстве, это даже не картины, не фрески, а как будто объемно все, прям на тебя свисают ноги, руки. … у нее была ужасная послеродовая депрессия, и муж ей подарил краски, какой-то психолог посоветовал, и она стала рисовать, и даже в какой-то любительской выставке участвовала, и на эту выставку пришел один директор банка, и ему очень понравилось, и он ей предложил, что она в течении трех лет будет писать ему в месяц по картине, а он их заранее покупает по 600 долларов, ну она, конечно, согласилась, и вот, сейчас, представляешь, ее картины висят в музеях, стоят совсем другие деньги, но она все равно продолжает этот договор с тем директором банка, говорит, что так благодарна ему, что он в нее поверил.., правда удивительная история, про Золушку? А потом еще у одной нашей знакомой была депрессия и муж этой художницы тоже ей подарил краски…
– И она тоже прославилась?
– Еще нет. … он себе обрезание сделал, на старости лет, ну все ужасно смеялись, требовали предъявить… он вообще очень интересный человек. … с ним произошла ужасная история, мы вместе собирались уезжать, и даже билеты были на один самолет, и перед самым отлетом у него заболел ребенок, и они отложили, ну, мы сказали, что будем его встречать в Вене… они так и не прилетели, а уже в Израиле мы узнали, что они поехали в Америку… ты знаешь, когда мы в Вену прилетели, мы были единственные, представляешь, единственные, которые повернули в Израиль, все летели в Америку, все нас спрашивали, а что вы там будете делать в Израиле, дыра, ну и всякое такое, и ты знаешь, если бы не дочка, которая раньше нас прилетела и ждала нас в Израиле, я бы, может, передумала, я просто заколебалась… а у них мать его очень не хотела ехать в Израиль, говорила там война, мальчику придется в армию идти, а ему было тогда лет девять, и еще она говорила, что в Израиле плохая вода и мальчик может заболеть, в общем, они поехали в Америку, нормально устроились, и вдруг мальчик этот заболевает лейкемией, и умирает. И вот он решил наверное, что это ему наказание, и решил сына похоронить в Израиле, мы были на похоронах, жена еще держалась, а он…, а потом решил лахзор бе тшува25, стал кипу носить, и решил остаться, а жена не хотела и вернулась, потом они развелись, они вообще-то всегда плохо жили…, он тут тоже устроился, постепенно стал отходить от религии, жениться все не получалось, уж сколько подруг я ему подсовывала, он вообще такой видный мужчина, в общем, он решил обратно в Америку возвращаться, но перед отъездом вот обрезание себе сделал….
– Чтоб быть евреем до конца.
От Л: Я твоего Портоса даже зауважала за «8 марта»
целую тебя в глазки
оп-па, ма кара26?
От Л:
ма кара ма кара нишбера а кеара27. А что Зайчик теперь вместо Бар Селы?
И кто такой Раймонд де Шатильон, пардон?
Ты получил вместе с Dio Барселону на русском и Монсерат? Когда поднимались в Монсерат тоже все было в тумане, даже не молоко, а свинец, потому что туча – очень похожие ощущения с твоими от Герата – забыла еще фотки вложить, кот. я сделала. И еще в театре-музее Дали есть мумия-саркофаг, одетая в доспехи из печатных плат (к вопросу о деградации и транзисторах)
Целую тебя в щечки
14.4. Да, Зайчик вместо. Это хорошо
а Раймонд де Шатильон – бандюга-крестоносец, очень колоритная личность. И Монсерат с Барселоной я получил, спасибо.
15.4.2000. Утром позвонил Мирон и сказал, что видел в «Вестях» статью Шамира, где он обзывает меня фашистом и импотентом, сравнивает с Розенбергом, в общем, всякие гадости. Звоню Гольдштейну, он подтвердил, но утешил, что это не в субботнем номере, мало кто прочитает. Жалко, говорю, что не в субботнем, пусть читают, подумаешь, фашистом обозвал.
Ну, говорит Гольдштейн, он еще и о литературных достоинствах отозвался уничижительно, и вообще статья довольно злобная, что особенно странно после вечера, где он был так дружелюбен…
Ну да, и в газете, где мне предлагают сотрудничать. Кто-то решил обосрать, чтоб не задавался?
В лесу было не жарко. И мясо не пережарили. Как всегда гуляли втроем, вспоминали приключения в домах отдыха по профсоюзным путевкам. Мирон говорит: «Это вообще было гениальное социльное изобретение советской власти, на Западе ведь не принято отдыхать отдельно, а тут профком-завком путевку подарил, хошь-не хошь, вот и съезжались со всей страны замужние женщины и женатые мужчины на две недели свободной любви.»
16.4. От Веселова. Привет, Наум! Поздравляю!
Страшно рад письму. В нем тепло Вашей страны. У нас этого сильно не хватает – холодно и мутно.
Завтра пойду за «Хрониками». Привет Вашей солнечной супруге.
До встречи.
Саша.
Дорогой Саша!
Спасибо за поздравление и особенно за рисунок (это Фонтанка?) – я ваши рисунки очень люблю.
Всегда Ваш
Наум
Ездили с Р в лес. Завтрак на траве. Лежали, обнявшись, целовались. Потом все-таки залезли в машину.
… – Ой, я уже лет тридцать как в машине не трахалась! … А ты, оказывается, умеешь быстро!
– Ну, ты же любишь быструю езду?
– Да, если много раз.
– Ну, сколько можно…
– Сколько можно? Не хочу тебя огорчать, ха-ха-ха!
Потом опять лежали, обнявшись, на скатерти, смотрели на поляну с редкими елями. Одна ель засохла, умерла, только на верхушке торчат три ветки с пожелтевшими иголками, согнувшимися вниз, как маленькие желтые балдахины.
Позвонил Гринбергу. Настроен благодушно. Прочитал из книги 50 страниц.
– Могу по этому поводу процитировать: «Они свою образованность хотят показать, вот и говорят о непонятном».
Рассуждения, говорит, примитивные. Но заказал 20 книг для магазина, а пока дойдут – попросил прислать или привезти парочку. По ходу нашего разговора позвонил по другому телефону Эдельштейн, он ему сказал: «Заходи», и мне:
– Министр, а денег, гад, не дает. А еще наставником меня считает. Сейчас придет, займемся биур хомец28, знаете что такое беур хомец? Это допить все, что осталось, что за год не допили.
Кризис средних лет
Исраэль Шамир
Только что вышедшая книжка Наума Ваймана «Ханаанские хроники» стоит на стыке жанров. Можно ее читать как литературно-политический дневник человека, активно действующего в русско-израильском обществе, замечающего, социально ангажированного. Так сказать, наш Жюль Ренар и братья Гонкуры. Можно воспринимать как роман о кризисе среднего возраста, который переживает мужчина под пятьдесят, и тогда дневниковая форма – лишь художественный прием. Есть и другие варианты прочтения, о которых – ниже.
Наум, загорелый, фотогеничный и лысый здоровячок средних лет, замечательно поет Есенина под гитару, душа общества, хозяин обширной библиотеки, выпить с ним – одно удовольствие. Милая жена, симпатичные дети. Выпустил несколько книжек стихов. Но достаточно ли указанных положительных качеств для того, чтобы создать интересный дневник? Ведь дневник – будь-то «лирический дневник» или «общественно-политический» дневник – трудный жанр именно в силу его кажущейся легкости. Наступило 12 мартобря, выпил с Рабиновичем, закусили селедкой. Подумалось: какая все же гнида этот Рабинович! Записал это наблюдение и пошел дальше.
Люди, описываемые Вайманом, русские израильские литераторы, от Александра Гольдштейна до Александра Верника, конечно, замечательны на свой манер, но они пока не снискали такой славы и известности, чтобы поверхностные наблюдения за ними были бы интересны сами по себе, как интересны нам любые сведения о Достоевском или Сталине. Все же мы говорим о довольно мелкой окололитературной тусовке. Интересен ли нам искренний дневник, скажем, работника пожарной команды или санэпидемстанции, повествующий о его выпивонах с коллегами? Мне – не очень, если он не открывает глубины человеческих душ, не остроумен, не замечательно написан. В общем, какое нам дело, кто из них с кем пил и спал?
Но, может быть, перед нами – художественное произведение, лирический герой которого, «Наум Вайман», (не путать с автором Наумом Вайманом), мужик под пятьдесят, озабоченный признаком приближающейся старости, тоскующий с собственной приставучей женой, и спасающийся сексом на стороне? Тогда приходится сказать, что образ «Ваймана» Вайману не удался. Перечня сексуальных актов и мест, где оные акты происходили («Третьего утром перехватил ее в Ришоне и поехали в „Императорскую“. Жара была давящей. Выглядела прекрасно. Три пистона хлопнул, потом поехал на работу. Вечером еще один жене, по инерции») еще не достаточно, чтобы ощутить сочувствие и эмпатию. Литература от милицейского протокола тем и отличается, что возникает эффект сопереживания.
Особый интерес для меня всегда представляют попытки передать израильскую речевую стихию, и в частности армейские реалии – средствами русского языка. К сожалению, Вайман пошел по тривиальному пути: длинные цитаты на иврите и приблатненная русская лексика. Меня она коробит, как и очень грубый пересказ израильской истории, вроде «Менахем Бегин, уродец и фразер, <…> подписал с египтянами жалкий мир». Вайману это кажется «лихим стилем Светония», а мне – арканзасской журналистикой из рассказа Марка Твена.
Политические сентенции Ваймана (или его лирического героя «Ваймана») настолько чудовищны и запредельны, что у меня закралось подозрение: «уж не пародия ли он?» Не хочет ли Вайман создать образ человека, бросающегося в фашизм на почве острой сексуальной неудовлетворенности? Узнав о теракте Баруха Гольдштейна, лирический герой восклицает: “ <Он> совершил то, о чем грезилось горячечными от ненависти ночами. Надеюсь, что этот герой – не последний». Очень много ненависти – к «черножопым» марокканцам, к «арабчатам и арабушам». В какой-то момент герой книги осознает, что его взгляды – нацистские: «А ведь и я так же <как Гитлер> думаю. Не попал ли я в дурную компанию?» Он держится: «Жгите, суки, клеймом фашизма!». Но его поиски не так энергичны, как у Маринетти, не озарены музой, как у Паунда, а по глубине уступают даже Розенбергу. В его системе мышления, как и у «братца-Гитлера», «царит монументальная пошлость в сочетании с практической изворотливостью и полной атрофией сострадания и юмора».
В общем, говоря словами Ваймана, «вышло что-нибудь эклектического». Хочется сказать ему, как в песне Беранжера, «ты сударь, пой, а не пиши».
17.4. Наум, привет!
Связь наладилась, и твое письмо о Розанове я получил, причем сразу, в тот же день, когда ты его послал. Тема настолько интересная, что я решил ее не комкать и ответить подробно; думаю, совсем не в том тоне, какого ты ожидаешь. Сделать это сразу не могу, потому что в понедельник, 23 апреля, исполняется последний срок сдачи статьи в академический сборник к юбилею (70-летию) С. Г. Б-ва. Статья у меня готова, но пока сыровата, и я хочу использовать все оставшееся время, чтобы довести ее до кондиции. Если тебе интересно, статья довольно большая (больше двух листов), называется «По направлению к Рампе». Она как бы о Бахтине (Б-ов – душеприказчик Бахтина, хотя известен не только этим; вообще он незаурядный человек), но там я впервые в печатном тексте излагаю свои идеи о Рампе и о Жреце и Маге. Если тебе интересно, могу, когда будет готова, перебросить ее тебе по E-mail’у (если тебя технически не смущает объем; меня уже не смущает).
Американец Алик (Alex) мне позвонил, и мы уже провернули всю операцию, в результате которой я заработал кучу денег (по моим масштабам, конечно): дело в том, что Alex раскололся на авиапосылки (исходя из того, что морем до Америки книги идут очень долго), и в результате сумма вышла существенно больше, чем я рассчитывал. Так что спасибо тебе за столь выгодного клиента, деньги мне, как ты понимаешь, очень кстати.
Всегда твой
Матвей
Матвей, привет!
Статью о Рампе, конечно, пошли! И с нетерпением буду ждать письма о Розанове. Что говорят знакомые о книге? Не бойся передавать мне и «огорчительные» отклики.
А вообще меня книга радует хотя бы тем, что она уже перезнакомила меня с многими интересными людьми.
А у нас Песах на носу, так что – хаг самеах! (То бишь «веселого праздника!»)
Всегда твой
Наум
Позвонил Ифат. Новостей нет. Обещал послать ей книгу и фрагменты на иврите из «Кешета». Обещала за это угостить кофием.
Жена, сдергивая с меня одеяло: «Где мой мурзилякочка? Вот он, мм-уа!» Целует, снова задергивает одеяло и мне что-то бурчит грубым тоном.
– Вот, с ним ты ласково, а мне грубишь.
– Потому что он один меня понимает
А «понимающий» и рад стараться. Задираю ей ногу: «На тебе его, раз уж ты его так уважаешь». «Оох! Уважаю, уважаю!»
18.4. От Зуса: я привез и израильскую мацу сюда в Японию
Песах гадоль беарцену29!
z
А ты чего, опять в Японии? С японочкой?!
19.4. Кен30
Вчера проворонил $2000
Но японочка это 2 миллиона
Как жизнь????????????????????????????????????????
z
Это на бирже проворонил?
Желаю удачи с японочкой
А жизнь бьет ключом, в двух словах не расскажешь.
От Л: Ай да Кононов, порадовал стариков, ай да молодец. Особенно про ленту Мебиуса и «вообще уже там у них внутри ничего не осталось»…
так для кого Укропчик31 изгаляется?
Звонила Ира Гробман. Говорит, сняла зал в Бейт-Лисине, это насчет той идеи вечера для авторов «Зеркала», издавших книги. «Заезжай, надо обсудить программу». Обещал в начале следующей недели подъехать.
– Ты статью Шамира читала?
– Читала. Ты знаешь, это все-таки лучше, чем заказанная хвалебная статья.
– Да я не обижаюсь, просто он…
В это момент телефон отключился, а когда опять соединились, разговор перешел на другое.
Позвонил Наташке в Гаагу
– Ай вонт ту спик виз…
– Наумчик, ну чо ты выябываешься!
Мило поболтали, пошлю ей книжку.
20.4.2000
От Л: Вчера стирала пыль с книжных полок, и Цветаева раскрылась на «так встречи не ждут, так ждут письма», и выпал засушенный цветок, из Лутруна…
мда, ошэнь трогательно… Кстати, как поживает твой барабанщик, он же сексафонист? Зажала рассказик?
Гольдштейн считает заметку Шамира некорректной, просто таки злобной. Рассказал, что Гробманы его еще давно насчет Шамира предупреждали, что он из породы тех, кого в квартире одного не оставляют. Я сказал, что так, видно, и есть, он – какашка, но я на его статью не смог обидеться, поскольку весь его яд бьет мимо. Странно только, что настолько не врубился. «Особенно странным мне показалось обвинение в фашизме, – сказал Гольдшейн, – когда я из его собственных уст слышал глубокое сожаление о том, что Гитлер не доделал работу по уничтожению евреев». Поведал, что вечер на крыше прошел «мило», «по-дружески посидели». Хвалил Кононова, мол, очень изощренный. «Он иногда такие кульбиты выделывает, так зависает, что… просто удивляешься». Отметил его редкую по нонешним временам «культурную оснащенность». Жаловался, что в последнее время куча статей против него, во всех газетах. Поговорили об интервью, которое он взял у дочери Сельвинского, о той эпохе, о сказочной жизни советских поэтов и их инфантильной продажности. Усмехнувшись, он бросил: «Они были такие порочные дети…» И в конце добавил, что Зайчик не против насчет интервью со мной, так что, даст бог, в ближайшее время…
Озрик сформулировал методу современной литературы: «Отсосал-записал».
21.4.2000. Для Л:
Мне вчера приснилось, что мы с тобой лежим в траве, но обстановка «не интимная», не одни… А ты раздеваешься догола и так просительно на меня смотришь, а я говорю: «Люди ходят…». А ты говоришь: «Ну пожалуйста, я тебя очень прошу…»
Наум, посылаю тебе текст своего сына, который он напечатал в газете «Алфавит», он там постоянный автор. Текст поначалу казался мне излишне категоричным и резким по отношению к автору книги, но Вася мальчонка с гонором, отца не слушает, и вообще к нашему поколению относится с уважением, подобающим антиквариату (исключение касается только Моти). Надеюсь, что тебя не очень огорчит этот текст.
Другие московские издания пока молчат. Раскачиваются, я полагаю
Сергей
…В первую очередь поражает параллельное существование героя в двух, по меньшей мере, мирах, израильском и московском. Нет ни болезненного раскола, ни трещины в сердце, герой везде адекватен, везде дома. Из закомплексованного еврейского мальчика, собственности тоталитарной державы, он сумел превратиться в воина, полноправного гражданина своей собственной страны. И, тем не менее, не проходит необъяснимая привязанность к Москве, московским друзьям, немотивированное внимание к мелким изменениям российской жизни. Такое ощущение, что герой никогда не уезжал отсюда, да и не мог уехать. Его московские друзья (Миша, Матвей), которые не стали «победителями», «хозяевами» собственной жизни, по-прежнему для него самые близкие люди. Непонятным образом он сохраняет духовное родство с погруженными в созерцание московскими «философами», живущими скудно и странно на окраинах безобразного мегаполиса.
Израиль кажется московскому сионисту недостаточно еврейским. Воплотив в себе все, что хотел, он по-прежнему мучительно ищет «еврейскую идею». Вкусив материального благополучия, новое поколение его сограждан не хочет жертвовать собой, подобно героям сороковых – худым, мешковатым юношам и девушкам с поблекших фотографий. Их не интересует ни Достоевский, ни Бен Гурион, они хотят мира, возможности спокойно зарабатывать. Ваймановский герой обнаруживает, что «русские», «американцы», «алжирцы» и «йемениты» съехались сюда не для воссоздания Храма, а с какими-то по определению неясными для индивида «родовыми» целями, что общееврейские, с его точки зрения, ценности присутствуют в этой жизни в лучшем случае как отработанная ступень ракетоносителя, которая уже сделала свое дело и отброшена прочь. Что еврейское культурное наследие и культура – это его сугубо личное дело.
Посему ваймановский герой жаждет очистительных бурь, призванных возродить уходящую героику. Его устроит лишь новый полномасштабный конфликт на Ближнем Востоке, война с арабами на всех фронтах. Только это спасет государство Израиль. Здесь возникают «розановские» мотивы, мстительное смакование картин последней войны: лето, жара, сад, разлагающиеся трупы арабов. На первый взгляд, романтика вполне баркашевская: жажда подвига, смакование трупного запаха, тоска по мировому пожару. Однако в ситуации ваймановского героя в принципе исключен соблазн превратить свой бред в социальную нишу, в бизнес, возглавить всех больных и куда-то повести. (Ср.: «Бьем жидов, нехристей, крутых.» – рекламный перечень услуг РНЕ.). Наоборот, здесь романтическая поза героя-одиночки. Узнаваем все тот же хрупкий еврейский мальчик из литературного класса, еще не принявший судьбоносного решения заняться боксом.
Беда лишь в том, что у читателя, незнакомого с психологией ваймановского поколения, возникают сомнения в том, что мы имеем дело с литературой, с преодоленным (хотя бы в пространстве текста) и отрефлектированным состоянием. Куда больше это похоже на компенсацию.
