Повесть о Верном Школяре и Восточной Красавице

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

МАМА

Глава первая

ВЫШИВКА

Ты сидишь на высокой железной кровати,на пестром красном покрывале,в голубом платье,поджав ноги…И вижу плотные маленькие ступни…Ты выщипываешь пинцетом свои густые черные брови,то чуть закидывая лицо сосредоточенно,то опуская…Твое лицо с глазами вытянутыми черными круглыми, с такими бровями —лицо причудливой неведомой страны…Твое лицо – красивое, любимое,не такое, как все другие лица…Вышивка твоя – над кроватью,на треснувшей побелке стены…В прямоугольнике черном отсвечивающем —сплетается из многих маленьких ниточных крестиков —желто-красная птица…И солнце за окном горит,как золотой огонь…И сердце напряженное, стесненное —в моей груди…И вижу…я увидела…летит к моим глазамтвоя такая раскрытая,такая с чуть растопыренными пальцами,твоя такая добрая ко мне ладонь…Как будто бы ты говоришь:«Не уходи…»

Глава вторая

ВОЙНА

Война далекая от Азии     Война мировая Военный оркестр азиатской столицы нестройно играет                                               Прощание славянки Азиатские длинные трубы – карнаи                 призывно-сильные   как во времена Тамерлана и Мухаммеда Тарагая        перебивают марш Моя молодая мама подхватывает на руки      моего тогда еще маленького старшего брата      и бежит вслед за грузовиком,  который увозит на войну его отца       ее первого человека    ее восточного человека  Он никогда не вернется,      потому что его убьют на войне  Она бежит, молодая татарка      будущая учительница русского языка и литературы  Короткая стрижка черных волос      круглый завиток на виске  Растерянный взгляд черных светлых глаз  На руках пятилетний сын       крепко обнял ее за шею      уткнулся лицом в материно плечо Она бежит вслед за этим грузовиком,   который увозит ее мужа       ее первого мужа      ее любимого  ее парня из татарской крестьянской семьи,           сосланной с Волги в далекую Среднюю Азию в середине тридцатых годов новая конституция совсем отменила                                                           поражение в правах            он студент медицинского института                     на берегу быстрой коричневой воды реки СаларЕще недавно они ехали в большую степь                веселой студенческой компанией       на арбе, похожей на древнюю скифскую повозку    Они собирали в цветущей степи          красные и желтые тюльпаны              и впереди было летоА теперь грузовик увозит ее молодого мужа на мировую войнуИ рядом с ним потомки давних ссыльных старообрядцев        отчаянно поют,            вспомнив старую припевку —       Стели мать постелюшку       Последнюю неделюшку      А через неделюшку       Постелют мне шинелюшку!..От него осталась карточка,  присланная в треугольном письме,           проверенном военной цензурой,     карточка величиной с ладошку         тогда еще маленького его сына,       карточка молодого солдата Красной армии,          молодого красивого       с непокрытой головой, без пилотки,         и в гимнастерке                 видимой очень смутно…   карточка с выцветшей от времени прошедшего       надписью на обороте       маленькими буквами    почти каллиграфическим почерком      чернильным карандашом:        «Родная!       Пусть эта фотография напомнит тебе образ бойца,         который сражается за родину!»…И еще остались тетради с конспектами лекций       написанными тоже чернильным карандашом     и с карандашными рисунками —       карикатурами на преподавателей…Этот солдат с фотографии     маленькой, с детскую ладошку,   он никогда не увидит, как его сын,      красивый, как будто итальянсий киноактер,  празднует с друзьями в ресторане окончание                                                                университетаМой брат…А я помню,   как он учил маленькую сестренку, меня,      танцевать Кукарачу под музыку черного круга,         который крутился на патефонеЕго черные, всегда начищенные      и почему-то очень юношеские туфли           били чечетку Я поднимала высоко        прямые тонкие руки,  вертела кистями, кружилась,  и видела, как кружится розовая юбочка моего платьяИ он смеялся своими строгими черными светлыми глазами,       как наша мама умела смеяться…Но он не любил моего отца,      второго мужа нашей матери.  Она три раза была замужем.      Так получилось.Мой брат…  Его бритва «Матадор»  с маленьким разноцветным человечком на маленьком                                              ярко-желтом конвертике.Его красивые длинные галстуки   один был темный бордовый              с золотыми искрами…Его диссертация о посольстве Спафария-Милеску в Китай Строки его стихов —   «Над узорчатым Амоем зонт раскрылся золотой     Сны дворцов объял покой…»   И еще —       «Крикнуть миру Ave, Caesar,                                  morituri te salutant!»…Всё это обрывками осталось в моей памяти.А молодой солдат-татарин, его отец,        никогда обо всем этом не узнал.И никогда не увидел,  как я, взрослая девушка, читаю письмо        о том, что мой старший брат,                    которому только тридцать пять лет,      а мне двадцать,          покончил с собой,                   и не могу поверить!..

Глава третья

ВРЕМЯ

    …Однажды…             моя мама,         моя Восточная Красавица         бросает совсем вдруг      тоскливую жизнь азиатского двора,           где лепятся домишки с маленькими двориками         бросает родителей,         старых заботливых невеселых татар      бросает почти взрослого сына             и совсем маленькую меня       бросает насовсем моего отца,      жить с которым всё равно что жить с Франсуа Вийоном           в оригинале жесткой средневековой бумаги         на среднефранцузском схоластическом языке          и не переведенном ни на какие другие             ни на какие другие понятные языки             погружаться в непонятное средневековье                 захлебываться        выплывать в сумрачный Париж Гюго и Бальзака   Но ведь это невозможно – всегда жить так,          всегда жить в их сумрачном городе      всегда внушать себе, что город этот существует,      что ты по нему идешь,  и что ничего больше не будет кроме этого внушения себе,          мучительного      и ведь неправильного неестественного…Нет, невозможно!..И она срывается в Москву просто так,           она едет,    ее внезапно осеняет чувство рискаИ город, реальный живой город,      по-настоящему существующий город      обновляет ее  овевает порывным летним ветром большой площадиМоя Восточная Красавица легко идет, молодая          золотая под солнцем внезапным   И ветер дергает красно-золотую оборку        шелкового нарядного платьяГород улыбается знакомыми восточными словами —       «арба», «кыта», «балаш»…В переулках подымается русский модерн     сказочными большими игрушками  доходных домов и причудливых особняковСамое начало двадцатого века откликается самой серединеСкоро начнется совсем новое время  Прибегут глазастые вывески      частных зубных врачей и машинистокСлово интеллигенция станет обозначать нечто  летящее прекрасное и ответственное  Инженерно-технические работники и научные сотрудники    ощутят себя наследниками декабристов  Молодые либеральные учительницы поймут вдруг,      что они тургеневские девушки и героини Жанны Моро  Десятиклассницы и первокурсницы сделаются                       хорошенькими и небрежными         распустят челочки из-под платочков              почти как Джин ШримптонИ Оттепель накроет огромную страну     И с крыш дождём сорвется капель         и льдины заскорузлые начнут вдруг таятьИ все станут коллегами   все разделятся на физиков и лириков  чтобы в свободное от изобретения синхрофазотрона                                        время     петь про ежика с дырочкой в правом боку                 и про цыганку-молдованкуПонедельник начнется в субботу   за миллиард лет до конца светаИван Денисович проживет свой день на Матренином островеАвтоматы с газированной водой железно заблестятЕлоу, елоу, елоу субмарина!.. – споют битлзВсе затанцуют нечто          похожее на рок-н-роллМой будущий отчим встретил мою Восточную Красавицу

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

ЛОПАТКИ

Мне было уже девять летЯ отошла к своему дивану в маминой московской комнате       повернулась спинойОтец сидел у столаПосмотри какие у нее лопатки! – сказала мама   и в ее голосе перемешались отвращение и страданиеА! – сказал отец – перерастет…Мама что-то еще ему сказала, какие-то слова…   Потом они кричали друг на друга.Отец за мной приехал, потому что кончилось лето…Отец…   Отчим много раз говорил маме, чтобы она забрала меня у отцаНо она кричала, что он ничего не понимает, кидалась на диван                                                                    ничком и плакала…Саша! – говорил отчим – Саша!..   Мои дед и бабушка звали ее Сание       но в паспорте было написано Александра…Он не понимал, что если бы она забрала меня у отца,          она отняла бы у отца всё на свете!..Я обняла Димку, моего любимого младшего брата,          который молча смотрел на насЯ протянула руки к маме, но она не обняла меня, а сказала                                                                  Ну иди, иди. Не надо                                             телячьих нежностей…Отец поднял баульчик с моими вещами и я пошла за ним…Однажды она держала меня на коленях и пела Самара-городок…

Глава вторая

ДОЧЬ СВОЕГО ОТЦА

Экран большой – полотно – и широкий  Вечернее синее летнее небо Азии    Кино под открытым небомТы не обращаешь на меня внимания   А я вижу тебя  Я повернула голову на жесткой скамейке   покрашенной в голубой яркий цветЯ вижу тебя улыбку железных серых зубов  и опухшие и всегда покрасневшие     болезненно темные веки          глаза взгляд озорного жестокого и смешливого мальчишки из местечка Галиции самого начала двадцатого века из гетто средних веков Парижа«А-а ху́нке! – … Сучка!..» —   «А-а!..» – с легким отчаянным придыханием   громко шепчешь ты на Марину Влади,  жеманно переступающую по каким-то дощечкамЭто язык идиш – диалект немецкого языка«Хунке» – «сучка» от «hund» – «собака»       «hündin» – Сука  с таким отбрасываньем звука «д»  с прибавлением-прибеганием    на подмогу твоему жестокому озорству     маленького звука      такого легкого «к»Сучка      Беловолосая девка на полотне экрана               КолдуньяИ вот я вижу мечтательное восторженное жестокое выражение          твоего лицаА я люблю индийские фильмы,   и теперь понимаю, почему.  Потому что они показывают правильную жизнь,  потому что они знают, что такое зло и что такое добро,     и что добро должно побеждать!И потому что они поют и любят!И это понимали все люди-зрители  под открытым вечерним небом,  на скамейках выкрашенных голубой краской…И ведь есть и нелюбимые люди  Я – нелюбимые люди … ищут любви к ним       добиваются      беснуютсявырывают у другого человека —           «Дай!»…А можно смириться тихими слезамиЭто все равно, что я нелюбимая!Ты не умрешь в больнице     среди совсем чужих людей,  потому что я буду с тобой!Где ты, мой отец?!Я хочу увидеть твою улыбку,   запрокинутую голову,    черные прямые волосы,    высокий открытый лоб,    тонкие бледные губыЯ напишу еще одно стихотворение  И ты больше никогда не превратишься в мертвое тело      в мертвые кости, в мертвое тело       Никогда!Потому что ты сидишь за столом  покрытым выцветшей клеенкой с темными серыми проплешинами      и вдруг поднимал голову от «Войны и мира»        и вертел головой и как мальчишка, вдруг отрешившийся от озорства    восклицал совсем по-детски:      – Где эти люди? Почему их нет?Я очень сильно люблю тебя тогда. И ты любишь меня. Где эти люди? Почему их нет? Мама!.. Мама!.. Мама, от нежной любви к тебе    слёзы на моих глазах,  потому что ты так красива, потому что ты целуешь меня в щеку и твое ласковое лицо  пахнет нежно духами и пудрой,потому что это так быстро – твой поцелуй, твои ласковые слова —           мне. Слезы на моих глазах,   потому что я так боюсь потерять тебя, потому что я так больно люблю тебя,  с такою моей болью, радостью, счастьем мгновенным Пока мои отец и мать были вместе     так недолго мой отец раскрыл ей мир новых для нее книг   такие книги не проходили в учительском институте,        где она училась на отлично. Мои отец и мать были вместе   он открыл ей французскую литературу — своего любимого Вийона, и Рабле, и Гюго, и Бальзака, и Мопассана,     и «Нескромные сокровища» Дидро, и де Сада и Шадерло де Лакло… И она выбрала себе,      чтобы перечитывать — «Принцессу Клевскую» Мари-Мадлен де Лафайет    и «Страницу любви» Золя. И повторяла, когда кто-нибудь говорил ерунду:   – Чего это вы пукаете, Панург! И ее строгие глаза смеялись  Ей нравился Рабле Мама и отчим возвращались из гостей поздно вечером он в празднично белой рубашке с запонками на концах рукавов и она —         в нарядном летнем платье   веселая    они пили вино в гостях  и сейчас она то и дело смеялась легко   и говорила насмешливо своим певучим голосом       о доме, где они были:– …так чисто, что плюнуть на пол хочется!..Она говорила своим певучим голосом   Он улыбался, любуясь еюЯ видела и понимала, что он ею любуется.Она не любила готовить обед и убирать комнаты,   делала это быстро и небрежно.Это была коммунальная квартираОбщую кухню, коридор и всё остальное всегда   когда доходила очередь  приводил в порядок он.Иногда утром она делала гренки             вкусные.Еще я любила, когда она говорила насмешливо,   если случалась какая-нибудь не очень страшная неприятность: – Мало было шакалов в городе,           так еще одного привезли на корабле!..Где она это прочитала или услышала,       или сама придумала,       я так и не узнала.И далеко             давно      и не в Москве    9 мая, в праздник победы     вытаскивали в большой двор,       где лепились домишки с маленькими дворами   женщины и двое мужчин       вытаскивали большой стол и женщины ставили водку в бутылках и стаканы,              вареную картошку и огурцыЭти женщины были несчастные жертвы войны    одинокие вдовы и невесты погибших солдат   несчастные простые женщиныготовые терпеть побои, унижения   лишь бы рядом был муж     или сожитель  всё равно!  Всё равно!Они отчаянно, криком пели:– Пусть он землю бережет родную,  а любовь Катюша сбережет!..И я знала, что война —      это еще и такое радостное счастье победы!       Счастье победы,     подымающее даже самых несчастных…Хромой армянин Сурен в больших круглых очках  и мой отец, изнуренный туберкулезом еврей, сидели с ними, выпивали и пели   с неизбывным произношением языков своего детства:     – Ты ждешь, Лизавета, от друга привета!..Мужчины надевали свои награды    у них были медали      на темных пиджаках   вычищенных большой мокрой щеткой  свисающих с худых плечейМне хотелось потрогать медали отца      подержать на ладони,   но отец не позволял,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Элек – тюркский жилет (прим. автора).

2

Сухой творог – сушеный творог – популярное в тюркском мире кушанье (прим. автора).