Плач по Блейку

А. Тавров

Плач по Блейку

I

ПЛАЧ ПО БЛЕЙКУ

АНГЕЛ БАБОЧЕК

Ангел бабочек на север идет, как мешокс высыпавшейся мукой, если нет мешка.Он себе кажется со стороны луной,а людям он след блуждающего мелка.Каждый в нем – бабочка, стоящая на лету,как звезда с бессмертною головой —превращается в дерево, лебедя или тайную наготу,невмочь от пенья остаться самим собой.Он идет и трубит в зеленую как трава трубу,и авианосец идет как овца за ним,а матросы порхают на вертолетном кругу —каждый как стая, как неохваченный дым.В нем смешались с траурницей – белизнакапустницы, свет смешался и мрак,и он отражается в зеркале как весна,а в другом – как конь апокалипсиса и прах.Не обернись на него – умрешь!лучше и дальше играть в костюм,в любовницу, армию, медный грош,в дольче, в габбану, вообще, в парфюм.Вот он смотрит в тебя глазами, что состоятиз тебя и земли, тебя и реки времен,и он плачет и пляшет, и слезы его горятвасильками и бабочками без лиц и людских имен.Он проходит как облако, зеркалами его не взять,не зацепить рукой, и пуле он невидим,и расширено облако криком нездешних стай,волочащихся сдутым куполом вслед за ним.А заглянет в реку – обращается в деготь, в кровь,только бабочки в горле шумят, словно крови бег,и ты – сам из бабочек – ложишься как долгая бровьв бабочкин снег – в далекий стеклянный снег.

ЩЕЛЬ

Горящий человек заходит в сад,он в языках огня, и крик как сад,он видит, как в саду стоит олень,и видит щель меж ребер, словно свет.Он смотрит в щель, а там стоит олень,такой же, только больше и точней,и как из-под двери, горит в нем свет,и кто-то тихо говорит за ней.Горящий человек глядит сквозь щельи видит там оленя из слюдыи звезд, и вышел он на мировую мель,и там стоит среди живой воды.И щель горит в ребре, а там, за нейстоит олень, и мирозданье всёкружит в хрусталике на дне зрачка,и щель горит в его боку, за нейстоит горящий человек, весь в языках,и щель в его боку полна огня,и шепчет рот ее: нет, ты не прах,ты – это свет, что сотворил меня.

БЛЕЙК И МЛАДЕНЕЦ

Уильям Блейк парит в дирижабле, а дирижабль в другомпарит дирижабле, а тот в Уильяме Блейке,странная, если вглядеться, фигура, как снежный ком,вывернуть в капли из садовой лейкии поместить в сферу неба, откуда берется дождь.Блейк идет в сторону Оксфорд-стрит, его спина в пламени,замечает подкидыша на пороге,берет его на руки, видит драконьи крылья,но не отбрасывает, а что-то шепчет в ухо.Уильям – тертый калач! Сатана, говорит Уильям,это неправильное слово, правильное – Force, Сила,и несет дитя в приют мимотрактиров, набережных, инвалидов,мимо луж, телег, хлопающих калиток,мимо служанок, клерков, грузчиков, открытых окон,Уильям идет как разорванный кокон,ставший бабочкой в воздухе достоверном,мимо матросов, баров, мимо таверныс государственным флагом, славься и правь морями,бабочка с выгоревшими бровями!Первая сфера Англии – ангел по имени Сандальфон,снег на него сыплется со всех сторон.Совесть – это форма пространства и речи.У Блейка на спине зажглись все свечи.Любовь это то, что формирует формы, гнет брег и губы,но щадит тростник и рыбацкие шлюпы.Младенец умирает, совсем синий, но Блейк донесет младенца,он донесет младенца,завернув в свое сердце бум-бум, в свое сердце бум-бум —одно и то же сердце для лошади, рыбы и бабочки.Наших форм не видят ангелы, все это бред собачийпро нежных ангелочков.Язык смерти – все, что мы тут столь важно делаем и вещаем —им неведом, и сами мы им неведомы.Ангелы видят сердце Блейка – что-то вроде безрукогои безногого инвалида, в лучах плывущий обрубок,что-то вроде пустой байдарки на зеленой реке —звезда Престолов.

ГОГОЛЬ В РИМЕ

Николай танцует на площади, а птица в небе,чарторыжская липа цветет, майор Ариэль!Что произойдет, то вновь повторитсяраз в миллион лет карамелькой под языком.Николай, он из плаща и носа, из башмака и каштана,он Себастьян из молочной буквы, из дыма под языком,оскал его волчий, и плачет глаз-горемыка,зыблема жизнь – полиэтиленом на рогах у лося.Твердая твердость есть в Риме, легкая тяжесть,зрячая зрячесть есть в нем и вещная вещность,кровная кровь и солнечность кровли есть в Риме,и птица спешит по гнездо в небесах тороватых.Вдохнет он себя, а выдохнет сереброДона-реки, ни с кем ни знаком, ни рыба, и ни Тарас,качает себя на кроватке – ребро напоказ,ах, гули-гули! ах, Коленька, ах баю !Идет и уходит, как снег под лучом в овраг,плавит себя до черепа и ноги,уже на свободе и призрачен, словно враг,когда жизнь на луну уносят, блеснув, штыки.От письма-человека остается сфера, стекло,как от птицы яйцо, от туши сгнившей – жакан,от всего остается сфера в сфере другой,объятая третьей, и в ней стоит ураган.Катайся, круглись, стукайся, закругляй,пока живешь и бормочешь вещи или слова,себя узнавая как край, выступивший за крайсебя самого как карта, как синева.

СЕРЕДИНА

Птица летит птице навстречу,к себе приближаясь, к себе приближаясь, к крику.Не видно зеркала, и к зайцу бежит заяц.А белые ноги и белая грудьдрожат от натянутых изнутри пружин.И рыба плывет к рыбе.Чжун юн, говорит Кун-цзы, держись середины.Но зеркала нет.Встречаясь, они исчезают,чтоб появиться в ангелеили в кабане, или бумажном кораблике,в чашке кофе, в ампутированной ноге,в ночной фиалке, реже в человеке.Рыба это не рыба, это почти рыба.Буква это почти буква, а тело почти тело.Шрам это почти шрам.Мы с тобой нащупывает друг другакак медузу в вазелине желеобразными пальцами.Мыслит ангел вещами,а вода рыбой,и то, что не изменится в мертвомили в дереве,и есть середина.

СТЕКЛЯННЫЕ ДИРИЖАБЛИ

Воздух, как лев, лежит и лижет себя,вылизывает золотой завиток,что август-иероним переписал, сопяв сухую книгу реки, в световой глоток.Лев уходит на водопой, к музыке береговой,буква скользит над водой,а ты исчез, словно лишний вес,отраженный косой косой.Соберешь себя разве, тварь, из хлопка на том берегу,из мелка в деревянной школе, чей мучим след?из белой юбки, задранной на бегу,с которой, крестясь, пошел по бассейну свет?Мальчик на самокате, чайка, кускильва – то сгустятся, то снова жужжат осой,липа цветет не с той световой руки,не обнаружить себя не обнаруженным собою собой.Стеклянные дирижабли парят над Москвой —разжиревшим городом лишних букв,неразличимы в небе, как ангел в степи пустой,как шваркнуть в воду стеклянный бой —не перевернет его плуг.Стеклянные дирижабли, щурясь, шевелят волну,добавляют шелеста липам, хвалы холмам,запятую Иерониму и Иеронима – льву,из живых их никто не видал, даже Аллах.Их отсвет – в ветре, от них скулы воют в любвии голова прозрачна наутро в ответ,когда с переметной искрой в глухой кровиподнимает тебя на дюйм позвоночный свет.Я шел как пауза меж двух остальных —разбитой колбой и распавшимся колесом,и меня не было ни в ребре, ни в памяти их,стеклянные дирижабли рассматривали мой висок.

БЛЕЙК И АНГЕЛ

Блейк говорил мне ржавчиной лепесткомлоб изломан как углем утюгречь его внутрь языка ощупывала планетывыдохи мертвых от коихвсходил он как воздушный шар из горелкимоллюском длинным и кровью и взглядомогурец с семенами солдатво ртах небесная глина как будто шмельвоздушный корабль с нетленной ротойАнгел – то что валитсявалится без передышкикак водопад и другие планетыводопад и синяя сойканебоскреб и девица в объятьяхи земля и горб что валится в гроби гроти пуля в любимый лобвалятся в ангела ангел валится в нихвстречаясь с собой как в зеркалонежданно зашедший младенецрождают себя взаимноСкорлупа в ураганепустое яйцо – не качнет его буря                           не шевельнет звезда                я целую сопливых детейвыбираю вшей из волосвынимаю серу из ухаангел валится грудой гниющих телстонущим деревом      текуч как камень как рыбу поймать водойно не ощупать влаге себяэфира же перст – ангелне скорлупа тебе в ветре – эллипсовидная пустотамать что туга тобой сейчас ты выйдешь вовнутрьрыкающий как тигр со слюдяным крылом с женскойгрудьюне осязаемый собой не узренныйсамому себя осязать не можно ни пламени ни землес ее сыном культяпым внутренним мертвецомв вопле приимешь себясгущаясь в вихорь несущий в зиму лесав замерзшее дыханье в ноздрях

РЫБА

Сердце рыбы стучит себя обогнатьи рыбу в деву поймать.Из лесок натянутых дева глядит,из лесок натянутых холм.Из лесок натянутых пламя встает,семью языками – речь,в любой черепахе летит самолет,горит три дюжины свеч.Где рыба, там яма и ангела вдох,и неба прореха и холм,и лесками держится на разрывформа лица людей.И дева могилой полна и лучом,чело белоснежно ее.А рыба по небу плывет ручьем,звезды кипят за ней.

БЛЕЙК МЕЖДУ ОЗЕРОМ И ВАКСОЙ

В теле Блейка самолеты и цапли,кокаиновые облака и индейские ружья,в каждой клеточке тела,все равно что стеклянной – по звезде и речному камню.И знает Блейк, что Адам в утробе, себя повторяя,                             становится названными именами —теми, что сам произнес:поочередно деревом (позвоночник и ребра) ,коровой (легкие, хвост) ,                рыбой (жабры и губы) , птицей (жажда полета) ,рекой – красный круг крови по телу,и заново вызревает в утробе Адам, путешествуяпо увиденным им телам, которые создал именованием, когда Богискал ему помощника и не нашел, и вот, наконец, найдя, Адамстановится Блейком и тем, кто вместит в себявсе метаморфозы, все плачи и роды.О птица Англия! Я принес тебе святость, твоим садам имельницам, книгопечатням ипортам, твоим зеленым холмам и рекам. О, Альбион ! Сестрагальциона! О зимородок! Англо-славянский гимн !О ручьи и ангелы ! На широкое блюдо, на широкое озеро,                                            я, Уильям, кладу свою головус зажатыми губами, с соломинками в ноздрях,чтоб можно длинно дышать,пока засыхает свидетель-гипс.Роняю свою голову, поклеванную птицами,с вырванным языком, вынутыми глазами; я, Уильям,новые даровал ей чувства, подобранные в пыли и в серебряномнебе с самолетом и Архангелом Михаилом, новые ноздри, глаза,скулы, и пара ласточек несет в облаках госпожу Элизабет Тибль– поющую Минерву во всемирном небе.Я принес вам святость!Я, Уильям, между озером и ваксойрасположился с удлиненной таксой.Со мной моя утешная подруга.Так, словно карты сдвинули друг друга, —становятся любовники длиннее.Становятся и озером и лугом,ручьем, длиннее таксы и бойчее.Становятся единственным солдатом,в единственном остановившись небе,крыла стрекоз собравшим в синей крепи,индейским, всяческим, продолговатым.И гребни речки кудри фейрасчешут гребешком хрустальным,Архангел слово скажет ейпустопорожними устами —они лишь колбы для огняи слова, что нашло меня.Чтоб, как в морозы на реке,на медной застывать доске:1. Ищущий невозможного предстоит его Владыке.2. Увидеть реальность, что обуздать Единорога.3. Пьющий синее небо – не умирает.4. Ложись в челнок с подругой и никогда его не теряй, онприжмет вас друг к другу средь бурунов.5. Любить – это подтирать за щенками, ангелами и стариками.6. Не разъединяй устами Бога и человека, разъединяя сами уста.7. Ты рожаешь людей и звезду, а они тебя.8. Не верь словам без ритма, в котором живет Бегемот.

ВЕЛАСКЕС

Дон Диего по улице идетс тростью, с попугаем на плече,лицо разошлось в ракетку со стеклянными струнами,тихо свистит ангельские песни рот во рту,губы в губах.Сизые сумерки. Автобусы паркуются у трибун.Стадион сдвинут сам в себе,словно пловец в стекле фальстарта.Зрители и колонны в тенях сдвинуты,как вода собирается разойтись в миг,когда расколотый аквариум исчезает,а лунная прострация рыбки все еще длится.Автобусы из Барнаула, Костромы, Праги.Сирень-суламифь зацветает,хватая лиловым ртом воздух Сатурнова круга,как пламя кусает пламя,траектории пчел застыли медными проволоками —не лицо – спутанное перекати-поле.Дон Диего – это листопад,сам себе листопад, сам в себя,кровь и лица в листве, и ни шагу назад,пяткой асфальт серебря.Кто вложил в него руку и вынул пустой и живой,оставив с нее перепонки незнамо где,кто говорил с ним вместо глазниц – собойи повис на висках дирижаблемзапутанным в наготе ?Кто ему розы дарил – бутоном в цветущий рот,кто пясть золотил, кто мальчик шептал вдоль белойруки, целуя Сатурнов мускул и грот,и сиренью дрожал серебряной, оробелой?Кто вещей квакал лягушкой и бил в барабан,кто в щель за ухом проник собой серафимоми в след ступни свой лоб погружал как баранс намотанным небом в рогах, оставаясь незримым?

АНТИГОНА

Ты черная клякса на странице,гнездо без птицы —начало тоннеля,мертвая вода, что гладит русалкой лоб,сдирает наядой водяную кожу,визгом птичьим обгладывает кости в помете.Хрустит, переливаясь,будто стеклянный бой под солнцем.Есть нечто, назовем филином, который есть дева —твое скрытое имя, что удержит могилу на размытом погостеи солнце в небе, когда небо свернулось.Внутренности мои зеркальны как термос,встают радугой меж двух фонтанов.Красный цвет, бесполая кожа, девичьи мускулы,больше под языком, чем на руках!Антигона – внутренность баржив мазуте, где плавает фаллос Крона,где плавает нечто, назовем это фаллос бога,огромный, раздутый,сон в черном аквариуме, ртутная трель соловья.Чернота, вывернутая в себя разрывом мины,вывернутая из земли, почти что из человека —вот как рождается кровяное тельцев тонкой вене у твоей ключицы.Фарман в шаре с винтом, летящемвокруг башни, назовем такчерный куб убитого брата,вынутый из земли, вставленный в небовместо луны и солнца.Антигона, пожирающая детские кроватки,воздушные шары и дельфинов,влагающая черную голову с нежными губамив девичьи подушки, выпевающая звуки,от которых умирают птицы,а роженицы рожают без боли,бормочущая, считающая зерна в колосе,чтоб довести слепца до Колона —моя пясть состоит из тебя,мои губы,моя чешуйчатая в серебре смерть,нет имени стеклянному мосту меж нами,нет имени.

«Дистанцию вложить в коня…»

Дистанцию вложить в коня,как дюйм и ласточку в циклон,и мускулов костер креня,стянуть разбег в надежный стон.Так девять выпуклых небесвращают мускулистый бег,и вложен в финиш неба вес,что бегом вынут из-под век

ЖОКЕЙ 2

Он согнут был и на коленях зол,и ветром по щекам исхлестан,как будто трусики тянул с упрямых бедер,а не поводья, и не совладав,так и исчез за финишной чертой.А в море белый кит лежит,как белый айсберг с выгнутым хребтом,и ждет Ахава, словно цеппелинсобой ощупать дождевую каплю.

БЛЕЙК. ВОРОБЕЙ

Мы поднимались с Ангелом по лестнице,за пазухой у меня был воробей.На Земле, – сказал Ангел, —для воробья одно слово,(я произнес это слово: sparrow, old stager,я увидел его) . —На Луне – другое, и он промолвил его,и воробей изменился, а я почувствовал,как сдвинулся мой череп.И когда мы поднялись до Юпитера,и я произнес «воробей» ,я понял смысл звезд и речиСерафимов и Престолов,и почему есть смерть и боль,хотя здесь их и не было,и почему написаны книги, а любовьне умирает, и каждого сверчка ведутчерез мрак Архангелы.А выше еще, в Первосвете, не стало слов,каждый звук вмещал все смыслы,всех людей, ветви, кораллы, зверей и звезды.Вы на Земле слышите толькодно слова, можно сказать, его пятку, —произнес Ангел, – но в пятке живет все тело.Ступайте !Я иду по Лондону к мистеру Флаксману,Я слышу львов сердца, гарпий ума,у меня на плече сидит воробей,он в снегу до бровей и в словах до бровей,говорит глаголы, сжимает существительные,существительные птиц, домов и людей,имена существительные – в имена существующие:в матросов, в гравюры мистера Флаксмана, вснегирей,положим, его никто не видит после вознесенияк Источнику, но я-то вижу его, в отличие, скажем,от мистера Суинберна.Лети, снежок, как свет,другой дороги нет,как та, в которой тыиз имени стал свет.И снегу из-под тучсвети, свети, окно,чтоб Боттичеллев лучсжимал двоих в одно.И нас влечет туда,вотще и напролом,словесная пятас неистовым крылом.

ЛЕВ И ЛЮБА

Из пасти твоей, из пясти еевытащим язык и алый платок,мокрый от крови и в язвахот речи. Люба, в драке ты воешь,харкаешь и плюешься,схватив со щита пожарный топор,красная брызжет слюнаи, расходясь, пустеет радиус тебя —полоумного льва,вывернутого в вывернутой воронкенаружу своей же печенью, легкими и клыками,в ситцевой юбке, кривоногая.Как зализывала коленку на сене под школьным                                                                 крыльцом,и Рафаил нес тебе еврейскую землю в сердце своемс Лао-Цзы, Иоанном и птицами,ибо ты распалась на птиц,Орехова Люба,на сопли, сгустки крови и снегирейи теперь стоишь меж птицей и львом,где стоят великие.Скорее всего, тебя убили в драке илипропала в советской колонии,Любовь Орехова, 1 2-ти лет, дурочка.Люди входят в себя как в храмили как в камеру,это как кому повезет,кто-то живет у параши,кто-то восходит меж птицей и львом.

ЛИР

Лир несет себя, как фонарь,освещая гарь, как звонарьколокольню в месяц январь,колотя меж губных,что завел пономарь.Мир несет себя, как фонарь,вместо света какая-то лимфа, что ль,какая-то нимфа, липкая словно скотч,а в сердце кривая боль —то ли кровь стучит, то ли дочь.Ах, не дайте мне языка,гуттаперчевого казака,склизкого, как звезда,как лопасть весла.Освещу я себя самого —освежеванного левиафана                         сердца прорванного своего,куда его пыл уплыл, пламя куда ушло ?Я сошелся в шар, разошелся ликом,расточился бликом в рыданье великом,и стою я, ночная спина,между двух костров человекиз дождя и снега, из снаи из крови, и входит снегв мою грудь сердоликом.

«Давняя история с флагом…»

Давняя история с флагомкогда идешь по безлюдной                    утренней площади    а он едва шевелится на балконе              в ветре с моряи из него проступаетголова дракона      которого ты прежде не видел

ШАР

Я выговаривал шар изнутри шара,и губы мои дымились,а сердце легло в урну и в прах.Я позвал первую любовьи последнего ангела,зарубленного саперной лопаткойна сельской дороге,ушел за гортань и звук,в рассеченную шею, и как бился голубь —первое пламя листвыи зеленые губы Иуды,я плакал как фортка и стонал как ветер,ушел от людей, деревьев,дул в свою вену как в ствол,отчаялся как океану безмерной фиалки,и тогда шар выговорил меня.И губы его были в крови.

ПРЕВРАЩЕНИЯ

Глаз смотрящий на бабочку бабочкой стала на землю – землейзачем тебе дева вся если суть умещается в кулакевнутреннего телакак силомер стеклянный иживет снегирь трехгрудый в сердце твоема в черепе черпает мысль черепахапуговицы от бюстгальтера отпечатались на белойспинеаккордеона короб сжимал танцы иблузки меж белых ног живут белые птенцы и букваиз воздуха за которой гонялся плутархтвой влажный глаз и алый рот —простор метаморфозыты рассасываешь землю в себятак рыба превращается в водув без человека – гротв сто губ набухнувших молчащей розыубитая Кассандра кровью говоритбез слов и снег летити догоняет вещего Эдипаи красным комом по сердцу стучитИ ты ложишься в челн как рыбаи в самолет садишься гнутой птицейи входишь в яблоко всем яблоком глазнымтебя земля стирает словно складкупощелкивающий утюгпространство взгляда где ты еще не танкерно уже не человекКто взапуски бежит в нем на прозрачном местеблоха или гомункул —и темя гераклита на ладони —с живой водою огненная плошка —птичья точка где тебе переливатьсяиз себя в себявсеми монстрами совокуплениями зевсамикак оренбургский платок продернутьсквозь кольцо лицаи в мать ложимся матерью зеленоглазой

РОЩА ЭВМЕНИД

/ЭДИП И АНТИГОНА В КОЛОНЕ/

 этот воздух беговой весь соловый легковой и шершень с губ слетает эвмениды и гул в груди гуляет и гулит и мы стволом с судьбой и солнцем слиты и лист со лба как крышка отлетит как саксофон кровь тяжестью прогнута и в танкере ребро длиной не достаетдо горла серого и синего мазутадо выпуклых глазниц где соловей поет олень опять выходит из оленя и пустота из пустоты в просторный сад царь из царя колено из колена из девы дева и из брата брат облеплен полым воздухом из арки как полиэтиленом бьешь веслом и дышишь грудью порванной и жаркой и вестник длинногубый невесом и соловьи как трубы из органатебе поют из красного стакана                 твой красен шаг                 и бел твой путь                 как матери                 уста и грудьты втягивался как в пятуулитки ласточка звенелаи уходила в высотулуча что не отринул тела

«смерть приходит с конскою головой…»

смерть приходит с конскою головойспеть хрустальную песенкубабочки мать хлоя кружатся вокруг Пананаподобие нимба Пан возбужден        Вместо одной пушки на станции В.        стоит другая Мы долго искали ту        что стреляла по танкамКогда плывешь вода прогибаетсясловно стеклянная женщинаВнезапно оглядываешься на прошлое                              так быстрочто на затылок накладывается еще одно лицо          вот так воровски и входит в кровьнастоящаяий рим с триумфом и Янусом аркипропахшей мочойа мальчики убивают друг друга снежками           а он целует белые трусикина лавочке в парке          и что-то бормочет об антигонеВолга стекает с затылка изменяяразиных голубей вообще именаи ты просто идешь по улице совсем как клерквцепившись в ржавую лиру ребер          рассматривая что-то там              звездной головойто ли шепчешь что, то ли плачешьэто как есть стеклянные имена родителейили грызть сахар звезды

СНИГИРЬ

Снигирь безрукий песнь поет суворовнет им земли себя чтоб различатьвложить как слог губной как птичий говорот плоти плоть – в земную эту пядьнас нет покуда длится это летос войной и бабочками с тишиноймы – то в чем это есть как омут светавмещая все бездонной глубинойсам дрозд и я с дроздом дружу милуюсьи с ласточкой глоток воды делюнелетны как они в крови взрываясь!как хлопотны как стоят по рублю !Суворов пой расти петущьим сердцемДержавин плачь всей розою груднойснигирь поет придвинув небо цейсоми флейта множит прах земли живой

СНЕГ

Белый снег падает на землю.И лишь коснется —не отличить черного быкаот вырытой могилыдаже на ощупь.

СНЕГ 2

Снег сыплется из глаз и из-под век,из-под век Блейка сыплется снег и разлетаетсяпо пространству и покрывает, и покрывает,умножая и множа, жаля и изменяя,и покрывает башню, шпиль над ней,и покрывает часовые стрелки,и барк в порту, на улице – коней,стоящих в снеге, как на дне тарелки.Снег сыплется из глаз и из-под век,преображая Тейлора и Смита,выбеливая шляпы, чуткий снегпокрыл равнины и летит сквозь ситоиз глаз и век.                      А Блейк застыл один —он знает про окно восприятия, мистерпророк, знает, что каждый видитлишь то, из чего он сам состоит, в основном, —у кого-то голая девка, а у кого-токуча монет, а у него – то, что Богдал видеть сквозь окно созерцания,ибо снег воображения – это реальность,большая, чем основная, всем доступная,делающая из людей бл–х ангелов,сплошное непотребство, сортирную вонь.Снег покрывает площадь и газон,и шлюпки дно, и шляпу, и заборы,он бел и легок, он похож на сон,он из-под век, он вхож в дворы и поры.И каждая снежинка – человек,завитый в раковину, словно в пламя,из глаз своих завитый в из-под веклетящий снег людской, что дышит намии создает дракона за углом,за ним мальчишку-трубочиста в сажеи белый барк, и белый-белый клен,и ангела, и столб, и экипажи.Живой сей снег есть то, что ты творишь,и сам ты снег, и сам из глаз летишь,себя им множа, облепляя мир,и звери в нем снуют из нор и дыр,и на трактир архангел наступил,второй за снежной тучей протрубил,снег на Вестминстер сыплется, дрожа,и, как Левиафан, плывет баржа.И пахнет дымом, елкой и зимой,а он, как снегоуборочная машина,мечет снег яви из глаз навесь мир, мистер Блейк, в шляпе и перчатках,и кричит в снегу петух и мочится козел у забора.Гав-гав, говорит собака, и он отвечает: гав-гав !И каждое слово снежинка, каждое – человечек.Гав-гав, говорит пес, ку-ка-ре-ку – петух,а снежинка молчит, раскаленапламенем, как немой логос.Баржа уходит, и снег заносит ее пустую корму,и из окна вослед ей смотрит архангел Рафаил,словно большая белая женщина с усикамиили рыба белуга, полная икры.…на камни, на брусчатку, на сады,на яблони в садах, на сердце яблок,на сердце их сердец, на шум воды,на сердце света в сердце сироты,и прыгает в ветвях бессмертный зяблик.

«Расскажи, ракушка, вырванным языком…»

Расскажи, ракушка, вырванным языком,что Ангел тебе говорил на адыгейском, глухом,как узнал в тебе узел, что развязался в плачмальчика на снегу, в коротковатый плащ,как вы в трех мирах разъяты, разнесены,завязались в узел средь развязанной тишиныи стоите тихо, как незнакомый бог,и снег идет, и падает на порогдома, где мама воет и отчим, пьян,наискось рвет на груди баян,как сыплется снег, никому не знаком,и как трое стоят световым комком,расскажи мне, ракушка, вырванным языком.

СОБЫТИЕ

Рыба-гора подплывает к Блейку и тихо свиститангельским свистом, пастушьей свистулькой,а за окном:мальчишка с ветряной мельницей в руках, дым надкрышами, солдат-инвалид, пятна гортензий в окнах,трактир, телега с бочками, крики рабочих с речки,существо без крыльев, голое как мешок, большеТауэра, простерлось до звезд, раздутое, без слов, безжабр, без глаз, и песни из трактира, водокачка, клеткис птицами, франкмасонская таверна, на дверях табличка«Лекция о Платоне мистера Томаса Тейлора», Mr. Tayloron Plato, раздутое как мешок, без слов и без жабр,выше башни, снежок и пятна навоза.Слова не жабры, и жабры не слова.У слов есть жабры, и тогда они плывут как рыба,а если узоры, то летят как бабочка.Рыба подплывает к Блейку и тихо свистит.Океан блещет гравировальной волной.Из горла мистера Блейка рыбе ответствует птичка.