Путь Светлячка

Помимо Светки, Ивана и Юльки, в фильме снимались также Федя Стеклов (рыжий-рыжий-конопатый, невозможный хулиган и проказник) и Миша Бакин (полненький и вальяжный мальчик, с удивительно взрослыми для его возраста рассуждениями).

Все, кроме Светки, уже имели опыт работы в кино, да ещё какой! Ну, с Иваном всё было и так понятно: сын Романовского, несмотря на свой юный возраст, по праву считался настоящим профессионалом, сыграв не менее чем в десятке фильмов. Юлька подвизалась на «Ленфильме» – ей даже посчастливилось однажды поработать с самим Михаилом Бояркиным! Федя же с Мишей периодически снимались на киностудии имени Горького для журнала «Ералаш», слишком уж колоритными и характерными типажами они являлись: Миша – классический невозмутимый увалень, а Федя – типичный разбойник и сорвиголова.

То, как Федя безобразничал на съёмках, невозможно было описать, а проделки его не поддавались исчислению. Мальчишка полностью соответствовал своему киношному «хулиганскому» образу – или наоборот, образ соответствовал ему, настоящему.

В первый же день в Ялте, не успев толком заселиться, разобрать вещи и расположиться в номере, он снял со стены огнетушитель и включил его (без всякого злого умысла, чисто из любопытства, клятвенно заверял потом Федя остальных). Залив пеной весь этаж и поняв, что не знает, как это остановить, мальчишка просто-напросто бросил содрогающийся в конвульсиях огнетушитель на пол и удрал. К тому моменту, когда взрослые ворвались к нему в номер и потребовали объяснений, он уже лежал на кровати в одних трусах и майке, притворяясь, что спокойно спит посреди бела дня («Ничего не знаю, никого не трогаю!»). «Разбуженный» Федя искренне не понимал, почему все думают на него и как его так быстро вычислили.

Ночами он влезал в номер девчонок через окно и мазал их, спящих, зубной пастой. Иногда подбрасывал им под одеяла живых улиток и крабов, и с явным удовольствием слушал потом оглушительный визг из-за стены…

Но, к слову, долго и всерьёз никто не мог на него сердиться – все проказы самым волшебным образом сходили мальчишке с рук. Просто все любили этого озорника и непоседу.

В фильме «Самое лучшее лето» Светка, Иван и рыжий разбойник Федя играли одноклассников, Юлька – старшую Светкину сестру, а Миша – сына заезжей курортницы, снимающей на лето комнату у Фединых родителей. Роль мамы-курортницы исполняла великолепная Наталья Рачковская. Её обожала вся съёмочная группа – и дети, и взрослые. Одним своим присутствием на площадке эта полная улыбчивая женщина вносила в рабочий процесс струю оживления и веселья, ей даже необязательно было при этом что-то говорить или делать.

Свою героиню Рачковская играла с неподражаемым мастерством и комизмом. По сюжету, курортница постоянно контролировала толстяка-сыночка: не дай бог перегреется, переутомится или перекупается. Она предостерегала его, чтобы он не водился с местными ребятами, не завязывал с ними знакомств – все они представлялись ей жуткими хулиганами, только и мечтающими о том, чтобы сбить хорошего мальчика с пути истинного. Сын томился в этой тюрьме: он приехал на море, но по-настоящему так и не видел его… Питание, купание, прогулки, сон – всё было строго по расписанию, под священным знаменем «режим нарушать нельзя». Главной же заботой этой мамаши было, чтобы дитятко вовремя покушало: она вечно совала ему в рот то пирожок, то котлетку, то хотя бы яблочко. За время съёмок Миша съел не менее тонны всевозможных продуктов, по-доброму шутили киношники. Впрочем, юный артист не жаловался: аппетит у него был отменный, и порою он специально хитрил, запарывая несколько дублей подряд, чтобы на пересъёмку ему принесли очередной вкусненький и жирненький бутербродик.

А ещё на съёмочной площадке крутились самые настоящие романы.

Так, молодая актриса, играющая классную руководительницу ребят, вовсю строила глазки актёру, исполняющему роль заезжего морячка. В конце концов, артист клюнул на её влажные зовущие взгляды, и отныне после съёмок они не возвращались вместе со всеми в санаторий, а шли гулять под ручку по набережной, заканчивая вечер ужином в недорогом кафе или столовой. Детям, по большому счёту, не было до этого особого дела, а вот взрослые участники съёмочного процесса вволю чесали языками на счёт влюблённых.

Да что там артисты второстепенных ролей, если даже сам Романовский не отказывал себе в маленьких курортных удовольствиях! Он внаглую соблазнял симпатичных местных жительниц или приезжих провинциалочек. Это было нетрудно: рядом постоянно толпился народ, зеваки с интересом наблюдали за работой съёмочной группы, и к режиссёру то и дело подходили за автографом. Он уверенно кадрил самых хорошеньких девиц, буквально веером собирая у них телефончики, а вечерами откровенно забавлялся: выуживал наугад из пачки бумажек, на которых были записаны номера, какой-нибудь один, словно это была беспроигрышная лотерея, и звонил затем избранной счастливице.

О, уровень его ухаживаний был уже иным, в отличие от наивного романчика молодых артистов. Своих избранниц Романовский водил не в кафе, а в дорогие рестораны, и предлагал им не бесцельное шатание по набережной или по городу пешком, а передвижение на такси. Или даже устраивал девушкам морские прогулки… Светка не раз замечала, как каменеет лицо Ивана в моменты, когда его чисто выбритый и благоухающий одеколоном отец в наглаженной белоснежной рубашке, подчёркивающей свежий крымский загар, уезжал из санатория на ночь глядя, коротко бросив сыну: «Спать ложись без меня. Буду поздно».

– У тебя есть мама? – как-то улучив момент, спросила она осторожно. Иван нехотя кивнул.

– Есть. Просто не живёт с нами, я её редко вижу. Они с отцом развелись год назад.

Светку невольно охватило чувство острой жалости. Пусть Иван бывал порою чуточку высокомерным и даже несносным, пусть строил из себя всезнайку, требуя у остальной детворы беспрекословного подчинения своему авторитету, но… он же не был виноват в том, что его родители развелись. Светка видела, что он тяжело переживает этот факт своей биографии, хоть и старается не подавать виду, бодрясь изо всех сил.

– Нелегко тебе приходится? – серьёзно, по-взрослому, спросила она. Иван кинул в её сторону удивлённый и настороженный взгляд.

– Да ничего… пока справляюсь, – и, подумав, всё-таки добавил:

– Спасибо.

Работали с полной самоотдачей – порою съёмки растягивались на девять-десять часов. Случалось и так, что во время позднего ужина дети буквально засыпали прямо за столами, над нетронутыми тарелками.

Тем не менее, всё это было невероятно увлекательно и воспринималось ребятами больше как захватывающая игра, чем как работа. Поддержка взрослых товарищей играла здесь не последнюю роль. Вся съёмочная группа была молода и полна неподдельного энтузиазма, у всех горели глаза. На площадке постоянно звучали шутки, песни и смех. Уже позже Светка поняла, что атмосфера, в которой создаётся любой фильм, обязательно передастся на экран. Если во время съёмок с настроением что-то не то, нет единства и дружбы – то и само кино выйдет неудачным. Зрителей ведь не обманешь!

Режиссёр Николай Романовский отлично умел работать с детьми. Он знал, что детей нельзя перегружать, потому что у них всё проще и честнее, чем у взрослых: если устал, значит, нужно немедленно отдохнуть. С ребёнком ведь не договоришься, как со зрелым артистом, каким-нибудь заслуженным или даже народным: мол, а давай-ка соберись, поднапрягись и выдай мне тут требуемую сцену! Невозможно «уломать» детей на дополнительные пару часов съёмок (дескать, сделаем – а потом отоспишься), если они уже без сил. Поэтому нельзя вынуждать ребёнка понапрасну тратить время – как только он появляется на площадке, съёмки начинаются в тот же самый момент, поскольку всё уже давно готово и детям не приходится маяться в ожидании.

То, что со съёмочной площадки все неизменно уходили в хорошем настроении, какими бы уставшими ни были, конечно же, на девяносто процентов являлось именно режиссёрской заслугой. Впрочем, все взрослые члены киногруппы относились к своим младшим товарищам с неподдельным уважением, всячески давая им понять, что считают их полноправными участниками съёмочного процесса. Более того – к детям обращались исключительно на «вы». Это здорово дисциплинировало и настраивало на рабочий лад, позволяя на все сто прочувствовать степень своей ответственности и вовлечённости в их общее важное дело.

Только режиссёр обращался к детям запросто, на «ты», но и они звали его по-свойски – «дядей Колей». Это было уже не просто сотрудничество, а самая настоящая любовь. Дети обожали Романовского и готовы были сделать всё, что он ни попросит. Папа даже ревновал немного, когда Светка звонила домой и взахлёб рассказывала о съёмках: дядя Коля то… дядя Коля сё…

Да, им позволялось звонить по межгороду хоть каждый день. Светка, обожающая болтать по телефону, неизменно пользовалась этим правом: письма писать в Речной ей было лень, а вот звонить – самое то!

Тёма не любил пустой болтовни, поэтому, разговаривая с сестрой, каждый раз обстоятельно напоминал ей о главном: привезти ему с моря «камушков и ракушков», а затем неделикатно сворачивал беседу. Сантименты были ему совершенно чужды.

Что касается мамы, то её интересовала больше не творческая, а бытовая сторона съёмок: хорошо ли дочка питается, удобный ли у неё номер, есть ли, где постирать, погладить и помыться, ладит ли с ребятами, не обижает ли её кто-нибудь.

Несколько раз Светка звонила Дане, делилась с ним новостями и впечатлениями. Мальчик был искренне рад за подругу, но слышно было по голосу, что он ужасно скучает по ней. Шурика тоже не было в городе – укатила с мамой в Гагры, так что бедный Данька остался на весь последний месяц каникул совершенно без компании. Светка малодушно радовалась, что подруга в отъезде – иначе пришлось бы звонить и ей, ведь неудобно (да и не с чего) её игнорировать. Но пересилить себя и заставить сделать звонок хотя бы раз Светка бы точно не смогла. Почему-то не покидало ощущение украденного счастья – ей казалось, что Шурик и тётя Люба до сих пор молчаливо винят её в том, что она прошла эти кинопробы. Светка ещё не подозревала тогда, что чужой успех – та вещь, которую никому не прощают. И дело было не только в Шурике и её маме…

– Когда ты вернёшься? – жадно спрашивал Даня. – Первое сентября через неделю… Съёмки же закончатся до этого времени?

– Я опоздаю к началу учебного года, – беззаботно щебетала Светка. – Процесс немного затягивается… Но ничего, мне выдадут справку на киностудии, что я не посещала занятия по уважительной причине. Дядя Коля сказал, что к нам будут приходить самые настоящие учителя из местной школы – чтобы мы не сильно отстали от программы.

Ей стыдно было признаваться в этом своему лучшему другу, но она совершенно не хотела возвращаться в Речной. Если бы съёмки тянулись целый год – она была бы только счастлива… Светка совершенно не представляла себе, как после всего, что с ней произошло, после этого восхитительного лета в Ялте, когда ей жилось и работалось на полную катушку, а дышалось полной грудью, она сможет спокойно, как ни в чём ни бывало, зажить привычной жизнью – ходить в школу, делать уроки, забирать Тёму из детского сада, бегать в магазин за молоком и хлебом… Это было просто невозможно себе вообразить.

Светка чувствовала, что изменилась за время съёмок навсегда. А что, если волшебный мир кино, поманив её, так и останется неприступным? Что, если с течением времени всё постепенно забудется, будто ничего и не было? Что, если фильм вообще не понравится аудитории?

Она с досадой гнала от себя эти докучливые мысли. Но между тем, съёмки неумолимо близились к концу…

1996

В середине десятого класса у них появилась новенькая.

Одноклассники приняли её с удивлением и даже настороженностью. За все эти годы они сроднились между собой, поскольку знали друг друга с первого класса: вместе взрослели и переживали школьные радости, трудности и невзгоды. Пусть их коллектив и не был сплочённым и дружным на все сто процентов (всё, как везде: кого-то уважали, кого-то гнобили и периодически подтравливали, кого-то просто перманентно не замечали), но уж точно не нуждался в чужаках.

Когда же стало известно, что новенькая перевелась к ним аж из самой Москвы, ребята и вовсе растерялись. Это выглядело очень странно: у них была самая обычная школа, в которую едва ли стремились попасть специально, тем более из столицы. И это в предпоследнем-то классе, практически на пороге выпускного, да ещё и в разгар учебного года!

Тимофей обалдел сразу, как только её увидел. Вот так, буквально – она вошла, и он лишился дара речи. Очевидно, девчонки либо производили на него впечатление моментально, с первого взгляда (как у него было и с актрисой Светланой Звёздной), либо не производили впечатления вообще.

Впрочем, новенькая и впрямь была красоткой – это заметил не только Тимофей. Высокая, тоненькая, с тяжёлой светло-русой косой, перекинутой через плечо, с ладной фигуркой, которую подчёркивал приталенный пиджачок и юбка до колен, открывающая длинные стройные ноги. Пацаны одобрительно присвистнули и что-то приглушённо загудели между собой, плотоядно улыбаясь. Они всегда так реагировали на хорошенькую девчонку, но в этот раз Тимофей ужасно разозлился, увидев, что однокашники едва ли не капают на парты слюнями. Ему было ужасно противно, а ещё… хотелось просто вскочить и набить им всем морды за то, что они смеют так смотреть на эту девочку.

Что касается одноклассниц, то те, наоборот, надулись и поджали губы, оценив и внешность новенькой, и то, как стильно она одета, и, в конце концов, тот факт, что она является столичной штучкой. Особенно напряглась Оля Синицына, вот уже шесть лет до этого считавшаяся первой красавицей класса – она почувствовала, что её лидерство может пошатнуться.

Звали новенькую тоже необыкновенно: Лика Воронцова. На фоне-то многочисленных Наташ, Лен, Ань, Оль и Тань!.. Это, конечно, тоже не добавило очков в её пользу в глазах девчонок.

Лика села на парту позади него – других свободных мест в классе больше не было. С тех пор Тимофей совершенно потерял покой на уроках. Ему постоянно жгло спину, словно новенькая беспрерывно глазела на него, хотя это было и не так: пару раз он внезапно оборачивался, делая вид, что ему что-то надо в противоположном конце класса, и украдкой цеплял её взглядом – Лика вообще на него не смотрела. Её серьёзный сосредоточенный взгляд всегда был устремлён либо на доску, либо в свою тетрадь.

На переменах Тимофей неизменно старался держать новенькую в поле своего зрения: не обидел ли её кто? Не пристают ли пацаны со своими дебильными шуточками? При этом сам к ней подойти он ужасно стеснялся, и если её взгляд ненароком рассеянно скользил по его лицу, он тут же сердито отворачивался, чтобы она ничего не заподозрила.

Оказалось, что они живут в соседних дворах. Тимофей отдал бы всё на свете, чтобы вместе ходить домой из школы, но… это так и осталось его тайной мечтой. Он не смог пересилить себя и хотя бы раз просто заговорить о чём-нибудь с Ликой. Максимум, на что он осмеливался – это бормотать «привет» при встрече.

Нельзя сказать, что все остальные одноклассники тут же заделались её закадычными друзьями – конечно же, нет! Но всё же отношения Лики с коллективом, мало-помалу, завязывались. Тимофей зверски завидовал пацанам, которые запросто сыпали комплиментами в её адрес, рассказывали скабрезные анекдоты и сами же громко ржали над своим искромётным чувством юмора. Он так не умел. Да и не хотел…

Можно было представить себе удивление (хотя это скорее следовало назвать шоком и потрясением) Тимофея, когда однажды он услышал звонок и, открыв дверь, увидел за ней Лику!

Наверное, вид у него и впрямь был обескураженный. Несколько мгновений он тупо смотрел на неё, приоткрыв рот и не говоря ни слова. Наконец, Лика деликатно кашлянула и спросила:

– Тимофей, ты меня что, не узнал? Я в вашем классе учусь…

Он судорожно сглотнул.

– Я… помню. Привет, Лика. Просто не ожидал тебя увидеть, извини.

Теперь смутилась и она.

– Ты прости, что я заваливаюсь вот так, без предупреждения… Я к тебе по делу.

– Так проходи, – он посторонился, пропуская девчонку в квартиру, даже не уточняя, какое именно у неё к нему может быть дело. Да плевать, плевать! Главное – она здесь, рядом с ним! И она даже помнит, как его зовут!

В тесной прихожей они невольно оказались так близко друг к другу, что Тимофея тут же бросило в жар. Он возблагодарил бога за тусклую лампочку, из-за которой в этом закутке у двери всегда было полутемно и Лика не могла заметить его волнения.

Он так и не решился помочь ей снять пальто, однако нашёл в себе силы предложить тапочки и вежливо пригласить в комнату.

Присев на краешек дивана, Лика поправила выбившуюся прядку из причёски, застенчиво улыбнулась и похорошела ещё больше, если такое в принципе было возможно. На ней был чудесный бледно-голубой свитер, из-за которого её тонкая нежная кожа казалась ещё более белоснежной.

– В общем, зачем я пришла… Вася сказал мне, что вы занимаетесь копированием видеозаписей.

– Да, занимаемся, – кивнул он. – Так тебе что-то нужно записать?

– Вот, – она бережно, точно величайшую на свете драгоценность, протянула ему видеокассету в необычном пластмассовом футляре. До этого Тимофей видел только бумажные обложки. На фотографии была изображена незнакомая женщина возле микрофонной стойки, а надпись гласила:

Celine Dion «Live à Paris»

– Кто это? – спросил он с удивлением – до массовой истерии по фильму «Титаник» и песни «My Heart Will Go On» оставался ещё целый год.

– Это франко-канадская певица Селин Дион, – заторопилась с объяснениями Лика. – Очень талантливая, просто изумительная… Я её обожаю! Эту кассету мне привезли из Парижа, и она мне очень дорога. Здесь её живой концерт, я ужасно боюсь, что с записью может что-то случиться, потому что очень часто её пересматриваю… – Лика зарделась. – Понимаешь, я… тоже очень хочу стать певицей. Планирую после школы вернуться в Москву и поступать в Гнесинку. Так ты сможешь мне помочь? – глаза её умоляюще распахнулись. Тимофей сморгнул, с трудом осмысливая, что она сейчас ему сказала – в голове был туман, он просто смотрел на Лику, любуясь её лицом, и почти не слушал.

– Конечно, перепишу в лучшем виде, не беспокойся… Чистая кассета с собой?

– Ой! – смутилась Лика и виновато схватилась ладонями за щёки. – Забыла! Вот дура… Давай, я прямо сейчас в магазин сбегаю? Или завтра тебе в школу принесу…

– Да брось, – отмахнулся он, приходя в ужас от того, что в классе придётся обнародовать их общение. Он не хотел ни с кем этим делиться. Это было только его счастье. – У меня есть запасы…

– Спасибо, спасибо, спасибо! – Лика расцвела счастливой улыбкой. – А когда будет готово?

Васёк, занятый всю неделю соревнованиями по баскетболу, оставил свой видак у Тимофея, чтобы тот в одиночку справлялся со срочными заказами. Сейчас это было очень кстати…

– Да могу прямо сейчас переписать, при тебе – хочешь? – спросил он и внезапно сам испугался того, что только что предложил. О чём с ней говорить в эти пару часов? Как побороть неловкость? Чем её развлечь? Да и родители вот-вот вернутся с работы…

К счастью, Лика сказала, что не может задерживаться – её ждёт бабушка.

– Если ты не против, я могу забежать завтра. Часа в три – устроит?

– Вполне, – кивнул Тимофей, внешне спокойный, а внутри готовый орать от восторга. – Я буду тебя ждать.

Как он пережил эту ночь – он и сам не понял. Ворочался с боку на бок, вскакивал, с досадой уминал кулаком неудобную подушку, то распахивал форточку, то снова закрывал её, бегал на кухню попить воды и снова возвращался, прикладывался разгорячённым лбом и щеками к холодному оконному стеклу…

Перед глазами стояла Лика. Даже если он зажмуривался, её образ становился ещё более отчётливым. «Я могу забежать завтра…» Как, ну вот как тут можно было уснуть?!

Войдя в класс, он сразу же увидел Лику. Она перехватила его взгляд и едва заметно, но вполне определённо улыбнулась ему краешками губ. Ему не могло показаться! Раньше она вовсе не замечала его, а теперь… Тимофей залился краской, неловко изобразил какое-то подобие короткой улыбки в ответ и прошмыгнул за свою парту. Сердце его пело, а душа ликовала.

Уроки в этот день он пересидел кое-как. Один раз его даже вызвали к доске, и он схлопотал заслуженную пару, но его это совершенно не волновало. Он видел только эти чудесные, сияющие глаза…

После школы он поначалу хотел дождаться Лику и идти домой вместе, но в последний момент испугался. К чему торопиться и форсировать события? Она и так сама придёт к нему…

Она пришла ровно в три, как и обещала.

Тимофей до её прихода успел дважды принять душ, надеть свою лучшую рубашку и любимые джинсы, расчесаться… Он даже раздумывал, не побрызгаться ли отцовским одеколоном, но в конце концов решил, что это будет перебор.

На небольшом столике в комнате он расставил вазочки с печеньем и конфетами, достал красивый чайный сервиз, который мама берегла для особо важных гостей и никогда не пила из тонких фарфоровых чашечек просто так, без повода.

Когда Лика появилась в его квартире и сняла пальто, он с удовольствием отметил, что она тоже принарядилась – сменив юбку и пиджак, которые носила в школе, на симпатичное шерстяное платьице, в котором выглядела просто очаровательно. «Интересно, она для меня так разоделась?» – думал Тимофей, боясь надеяться на это и в то же время отчаянно этого желая.

Он включил видеокассету для проверки, чтобы Лика оценила качество записи. Некоторое время они молча наблюдали за тем, как певица творила что-то невероятное своим удивительным голосом: она импровизировала, изображая всевозможные музыкальные инструменты. Лика, хоть и видела этот концерт тысячу раз, снова залипла перед экраном. Глаза её сияли, как два солнца, губы в восторге приоткрылись.

– Какая она необыкновенная! Какая чудесная! – повторяла она в восхищении. Это Лика была чудесная, а не Селин Дион, думал Тимофей, но, понятное дело, вслух ничего не говорил.

– Сколько я тебе должна? – спросила, наконец, она, с усилием оторвав взгляд от экрана. Он махнул рукой:

– Да брось… ничего не надо.

– Как это – «не надо»? – удивилась Лика. – Я же знаю, что это твой заработок. Ты потратил на меня время, и вообще…

– Ничего не надо, – повторил он почти сердито. Сердился, правда, не на неё, а на себя самого – за то, что так и не решился предложить ей выпить чаю. Он боялся, что Лика сейчас заберёт обе своих кассеты и просто уйдёт… И всё вернётся на круги своя, он просто перестанет для неё существовать. – Нисколько ты мне не должна, – повторил он мягче. – Мне… мне было даже приятно.

– Спасибо… – Лика удивлённо вперила в него свои глазищи, не понимая, что с ним происходит. Затем она перевела взгляд на сервированный столик и спросила:

– Это ты меня хотел чаем напоить?

– Нет! – торопливо отозвался Тимофей, заливаясь краской, но, спохватившись, тут же поправился:

– То есть, да… В смысле… не хочешь ли чаю?

– С удовольствием выпью, – отозвалась она, пряча смешинки в глазах и кусая губы, чтобы не засмеяться.

Проклиная свою застенчивость и неловкость, Тимофей помчался в кухню, чтобы поставить чайник.

– Тебе помочь? – Лика пошла за ним следом. Тимофей так торопился и волновался, что невольно обжёгся кипятком.

– Осторожно! – вскрикнула Лика и схватила его за руку. Его словно второй раз обожгло – на этот раз от её прикосновения.

– Очень больно? – спросила она испуганно, дуя ему на пальцы.

– Нет, – выдёргивая свою ладонь из её руки, отозвался он резко. Только бы она не заметила, что он чуть не падает в обморок от её близости. Только бы не…

– Ты что такой сердитый? – её брови недоуменно приподнялись. – Я тебя чем-то обидела? – она внимательно смотрела ему в лицо, ожидая ответа. Тимофей молчал, про себя кляня на чём свет стоит свою нерешительность и чувствуя, как толчками бухает в груди сердце, а щёки наливаются предательским жаром. Что-то было в его взгляде – такое, от чего Лика вдруг притихла и, доверчиво глядя на него, вдруг сделала маленький шажок навстречу.

Он и сам не понял, как это всё произошло. Просто подался к ней, обхватил руками за плечи и прижался к её зовущим нежным губам – своими…

Тимофей совсем не умел целоваться, да и Лика, судя по всему, тоже. Но то, как она доверилась ему, как позволяла его робким и одновременно жадным поцелуям покрывать её губы, отзывалось в его животе сладкой истомой. Он прерывисто вздохнул и ещё крепче прижал Лику к себе.

Она не отстранилась.

Это нечаянное, безумное, нежданное, запретное счастье продолжалось ровно неделю.

Целую неделю. Всего лишь неделю…

Все эти семь дней Тимофей летал, как на крыльях. Ему хотелось кричать на весь мир, буквально орать о своей любви, и он едва сдерживался, чтобы не начать петь или танцевать прямо на улице. Лицо его постоянно было озарено широкой улыбкой, как у Иванушки-дурачка. Ему было так хорошо, что он вовсе не замечал косых и завистливых взглядов одноклассников, а их было ой как много… Пацаны досадовали, что этот тихоня, бывало, краснеющий до слёз на вопрос о том, девственник ли он, буквально за пару дней уломал новенькую красотку! И ведь наверняка уже успел ей «засадить» – вон какой довольный ходит, аж сияет.