Зеленая лампа. Том 2

Зеленая лампа

Том 2

Авторы: Гогин Сергей, Ланцов Алексей, Павлов Илья, Половов Павел, Сафронов Евгений, Сланцев Миша, Цухлов Андрей, Цыганов Александр, Шакун Мария

© Сергей Гогин, 2019

© Алексей Ланцов, 2019

© Илья Павлов, 2019

© Павел Половов, 2019

© Евгений Сафронов, 2019

© Миша Сланцев, 2019

© Андрей Цухлов, 2019

© Александр Цыганов, 2019

© Мария Шакун, 2019

ISBN 978-5-4496-7008-3 (т. 2)

ISBN 978-5-4496-7009-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Зеленой лампы негасимый свет…»

вместо предисловия

А то…

Начало XIX в. – зажгли впервые, 20-е годы ХХ в. – светит издалека, начало XXI в. – горит, хотя бы иногда… А вообще это так по-старомодному уютно и так по-домашнему неприхотливо. В свете такой лампы можно и писать, и читать, и детям сказки рассказывать, и… в общем, есть чем заняться. Без лампы, конечно, тоже можно, но оно будет как-то не то, неуютно.

Особенно хорошо, если придут друзья, старые, добрые, да еще и с собой кого-нибудь приведут – сядем, разольем пиво и, не торопясь, смакуя, по глоточку, по словечку, также неторопливо заведем разговор о чем-нибудь простом, повседневном, но – мужском, серьезном. Как в старых русских повестях рассказывая истории…

Именно это было первым, что пришло мне на ум, когда я открыл «Зелёную лампу», включил ее свет. Всех знаю, всех хорошо слышу, их интонации, их словечки, даже то, как они молча слушают. Уютно.

Конечно, рассказывают они все по-разному и о разном. Кто прозой, кто стихами, кто часто и многословно, кто редко, иногда, попутно, завернет – и я езживал, видел кое-что, вот, мол, послушайте…

Истории слушать, конечно, интереснее, чем стихи – они же такие короткие, все больше об очень личном, почти интимном, даже если и о вечном, а ты подслушал ненароком – неудобно как-то, стыдно…

То ли дело – рассказ вечера на два! Пиво не кончается, автор в упоении, на тебя почти не смотрит, лишь иногда то строго, то затуманено взглянет – проникся ли?.. осознал ли?..

Да и не нужен он – автор, ты уже то ли фильм видишь, то ли в виртуальной реальности тоже пьешь пиво, плачешь, смеешься, – короче, живешь… И вот ползет гадюка, чтобы, наконец-то, ужалить Стаса (а нечего по сгинувшим селам и старым кладбищам шарить с металлоискателем!).

Вот на службу (будь она проклята!) вышагивает толстый черный кот Батон (пардон, это его хозяин – Павел Петрович, Батон же только с балкона один раз сиганет или полетит – что поделаешь, луна не только людей, но и котов делает глупенькими).

А вот шавку Белку вырывает из рук Светки явно душевнобольной, ненавидящий все живое Марат, чтобы потом переродиться, стать мягким и пушистым, как игрушечный медведь.

А вот Мишаня (ну, конечно, только так, не Мих Мих, не Майкл, не какой-нибудь Мартин, а наш, родной Мишаня!) со своим дурацким «чики-пуки» держит Аркадия (а может и тебя, читатель?) за такого лоха, которого свет не видывал, ну просто за Лоха с большой буквы. А что же с такого Лоха возьмешь? Они на то и существуют на свете, извините, в повести, чтобы их лохарить и лошарить.

Про попрыгунчика Джанджгаву и Кольку-дурачка сказать нужно особо. Живое воплощение естественного человека (ах, Руссо!) они способны зародить в читателе смутное томление по какой-то другой жизни, которая, может, во сне мерещилась (чур меня!), или в детских фантазиях являлась, или в юношеских запойных разговорах с друзьями вставала у плеча…

Ну и в конце концов является в свете зеленой лампы сам Иван Окрошин, нашедший ответ (русский мужик все и всегда найдет!) на самый главный вопрос мужской зрелой жизни: «Ну и что после этого всего пить? Так, чтобы было хорошо, вкусно, весело и не отравиться?».

Но тут я, пожалуй, лампу притушу, пусть читатель сам все дослушает. Да, вот еще что – про пиво не забудьте!

Михаил МАТЛИН, фольклорист, кандидат филологических наук

Сергей ГОГИН

* * *Наливаются временем веки,но глаза остаются сухи,если кто-то уходит навекии уводит с собою стихи —за калитку, за грань, за пределы(что нельзя обойти стороной),где моё сознающее телопрозвучит в унисон с тишиной.***Эпоха обветшала и уходит.Вторгается эстетика распада.Студенческая скрипка в переходесоперничает с бликами айпада.Что было вашим, уплывает к «нашим».Грусти, паяц, и, если можешь, – смейся.Сапожки и ботинки месят кашупескосоляной снежно-грязной смеси.Ни день, ни ночь, а что-то в промежутке:и жутко, и куда-то надо ехать.Пустой «баян» ветхозаветной шуткипускает эхо сдержанного смеха.И то, что Веник возвестил на «Эхе»,и то, что скушал внук Эдиты Пьехи,и хорошо ли слажен «домик утки» —всё перетрут любезные в маршрутке.И бесконечна эта остановка,международна эта обстановка.Мерцают в небе призрачные краски.Бухой мужик выгуливает хаски.Из цикла «Филологическое»Не верю застольным речам,не вижу себя седовласым,как ватник c чужого плеча —расхожее: «Время всевластно».Я – словно мальчишка-щенок,и длинные школьные стены —пожизненно мне, и звонокраздался с большой перемены.Рыдает звонок, но – по ком?С контрольной работы сознаньяя снова сбегаю тайком,бессменный вахтёр баба Маняв зелёном, как вечность, платкеменя, милосердствуя, судит,пока на шершавой доскевопросы спряжения судебнестарый ещё педагогцарапает в трёх вариантах,он выдумать лучше не мог,чем прибарахлиться у Кантав бутике забытых вещей —«в себе», «вне себя» и «для прочих»,где нет бытовых мелочей,но нет и возвышенных очень,где я, наконец, понял быв объятьях тоски непролазной:свобода надёжней судьбы,надежда сильнее соблазна.Царапай, смешной педагог,свои роковые вопросы,летите стремглав за порог,разумные, добрые осы,спешите на помощь, показа мной еще можно угнаться,ужальте мальчишку-щенка:старею – пора просыпаться.***Нынче в доме пусто. Всё уже случилось.Чацкий сгинул в дурке, Треплев застрелился,Мурку закололи пёрышком (небольно),головы лишился глупый Берлиоз.То ли ещё будет: многое опишутинженеры чело-вечьих душ бессмертных,многое добавят в меру их таланта,если не устроит их Екклезиаст.В меру интеллекта и погоды в меру,в меру простатита и болезни сердца,в меру недосыпа или пересыпаили если просто муза посетит.Вот придёт и скажет: «Что-то в доме пусто.Где товарищ Чацкий, где коллега Треплев?Что случилось с Муркой – пела как по маслу?Через то ли масло сгинул Берлиоз?»И ответит эхо: «Вам бы только эхать!Нынче пусто в доме, слышите меня?Пустота – помеха, дальше надо ехать,словно бубенцами, рифмою звеня».Ибо в доме пусто. Что могло – случилось:стал Печорин лишним, Мармеладов спилсяи попал под лошадь, Ленский принял пулюи Андрей Болконский тоже не жилец…Что-то в русском слове мало оптимизма.Может, англосаксы снова подсобят?***в ваш аккаунт выполнен вход черезChrome Россия Ульяновскбром Россия Биробиджанбред Россия Бряндиноблин Россия Сенгилейбоб Россия Бобья Учабабья участь Россииучасток быльём поросшийбобыль на бобыле быльём погоняетбельём бывшим белым когда-токогда это былокогда это былокогда письма слали с оказиейа не с аккаунтовкогда хром был как праздника кирза на каждый деньчтобы пара служила лет двадцатьпотому что зачем если можно босикомвыполнить вход черезлес поле реку болото и дальшегде белеется что-то Россия что лии что-то блестит не хром лии там же наверное выходили исходв исходнуюточкувхода***Не учит жизнь. А может, тем и учит:сам отделяй, что истинно, что ложно.Очередной хрестоматийный случай:«Как дай вам бог любимой…» Сколько можно?!Ушёл в стихи, как в психотерапию,лечился эхом первобытных знаков.Не осуждай её, не торопи. Ей —«Как дай вам бог…» Наш мир неодинаков.Но знаки собираются в общину,вопят и обретают силу слова,и значит, я пока ещё мужчина,и значит, не исчерпана основа.Не буду зарекаться, мол, ни в жисть я,не по сезону белые одежды —сегодня осень на дворе, и листьяложатся так безмолвно, безнадежно…«Я – островокпосреди необозримогопрошлого».Аркадий ТюринНа склоне века, ставшего началомстолетий новых, столь же быстротечных,непостижимых медленным рассудкоми неподвластных взору ясновидца;на склоне века, ждавшего усталосвоей кончины в грохоте излишеств,чтоб возродиться новою страницейв календарях, историях и судьбах;на склоне века, века-инвалида,истерзанного язвами гордыни,не знавшего простейшего отличьябезумного злодейства от дерзанья;на склоне века, зрителя немогокровавых войн и ярких милосердий,открытий гибельных и радужных исканий,упадка наций и восстаний духа, —я осознал условность разделеньяшкалы времён на равные отрезки.Как только вспышка памяти, сверкнувшейна краткий миг, собою озаряетвсю ленту жизни – все её событьяодновременно будто происходятво времени (и – вне его!) прошедшем;сознание всего лишь ловит знаки,успевшие при свете проявиться.Грядущее сокрыто за стеноюбесплотной, но глухой и бесконечной,которая зовётся настоящим.Я – точка на стене, я – символ Бога.Я – призрак вечности. Я – бытия трилистник.Я – остров посреди необозримыхбезвременного прошлого просторов…На склоне века, или в середине,или в начале нового столетья —тысячелетья – миллионолетья! —я озираю жизнь с недвижной кочкии нахожу, что люди постоянныкак в добродетелях, так и в пороках.И где-то там, в конце времён, далёко —иль через миг, что, в сущности, едино —на горизонте сумерек бытийных,сжимающихся в точку-невозможность,в понятие, что некому освоитьскупым умом, но можно только – духом;и вот на этом смутном пограничьев последний миг, в конце концов, в пределеабстрактном, нереальном – интересно,какое Слово будет перед точкой?..

Стратегия

Начать хоть что-нибудь, потом,на мудрость жизни уповая,гадать, куда везёт кривая,ловить дождинки языком,любить детей, жалеть их мать,носить, как чётки, цепь событий,и обжигать горшки, и бить их,лепить и – снова обжигать,пасти гусей, учить азы,по ходу смыслы создавая,и колокол, не уставая,тянуть за трепетный язык.

Планета Меланхолия

Идею конечности лелея и холя,помыслишь о форме последнего привета.У каждого человека своя Меланхолияи персональный конец света.Так общий случай становится частным,комариный укус вырастает до феномена,конвертируясь в радугу здесь и сейчас, нопо очень выгодному курсу обмена.Потом и радуга погружается в Лету,Время работать коровой дойнойотказывается, поэтому свою Планетунадо будет встретить достойно.Лучше всего – поливая землю,рисуя кактус, рассаживая фиалку,любя другого человека, внемляветрам, чтобы – не так жалко.Даже если не родил детей, инет фиалки, не завел собаку —важно отложить яйцо идеи:идея способна пережить вакуум,пустить корни, дать начало,размножиться – за это много отдашь и…Ну вот, кажется, и полегчало.Можно житьдальше.«Счастье – это когда тебя понимают».

(Из фильма «Доживём до понедельника»)

Счастье – это когда тебя понимают.Принимают. Запоминают.Вспоминают и – обнимают.И потом, когда поминают.В этом есть элемент участья.Словно целое есть у части.Понимание – как причастье:ты да я – одной веры части.Одной Матери. Одного Бога.Эти – в ногу, а мы – не в ногу.Я твой посох, ты мне – подмога.Посидим, отдохнём немного.Помолчим, пока дремлет Логос,пока дразнит Танатос Эрос,пока серость высоким слогомтак вещает, что пахнет серой.Надо как-нибудь проще, проще,но не плоше, не в лоб, не площе.Слышишь – ветер гуляет в рощеили словом вскипает площадь?Не красна судьба пирогами.Всё твоё, что прошёл ногами.И расходится свет кругами.И расходится свет кругами.

Поэтическая сурдология

Звенит в ушах. То, может, голос свыше,и звездный ветер мне его пригнал?Я – избранный? Лишь только мне и слышенсверхразумом отправленный сигнал?И коль я из такого сделан теста,в мои локаторы, в мою тетрадьвселенная божественные текстынашептывает? Жаль, не разобрать…Зов галактический настойчив, безутешен.Звенит, как стадо комаров в пленупивной бутылки. Я устал. Я грешени текстам предпочел бы тишину.Я недостоин столь великой ролии не готов, по нищете своей,представить, от какой высокой болистрадал, внимая Яхве, Моисей.О чём шумел камыш деревьям гнутым?Неужто белый шум – вся жизнь моя?Сижу, в бахилы синие обутый.«Кто следующий?» – «Доктор, это я…»

Евгений САФРОНОВ

Помаево – село, которого нет

повесть

Глава 1

Мама еще с пятого класса, как только он этим увлекся, повторяла: «Стасик, ну зачем тебе эти монеты? Лучше бы ты за ум взялся и учился по-человечески! Тоже мне нумизмат!».

Стас с тех самых пор самого слова «нумизматика» на дух переносить не мог: оно почему-то напоминало ему о математике, которую тот не уважал с детства. «Стасик, алгебра и геометрия – основа основ! – эту пластинку его матушка в школьные годы тоже включала при первом удобном случае. – Какую бы профессию ты в будущем ни выбрал – математика всё равно пригодится!».

Бог мой, эти предки – сущие младенцы! Он преспокойно сдал три ЕГЭ (четвертый – на выбор) – и поступил на «технологию и предпринимательство» в местный пед. И уже через полтора месяца стал звездой студенческой осени в кавээновской команде «ТиПов»: раз плюнуть, как говорится. Там же, на КВН, он познакомился с Толяном, который учился на ест-гео.

«Ва-аще чумовая тема! Мы это дело отобьем за пару месяцев! – Толян впервые заговорил про поиск „всякого старья“ в начале мая, когда на горизонте замаячила летняя сессия. – Меня в это дело камрáд один втянул – типа копаря-поисковика был. Ему всё интересно было: черепа, котлы, шмотки солдатские. Но мне пофиг на это! Я ведь по монетам загоняюсь».

Толик предложил выкупить у одного своего камрада гудлó и всю атрибуцию. Гудлом или металликой друг Стаса именовал металлоискатель – как оказалось, вещь незаменимую при поиске монет.

Тот день, когда они раскопали свою первую добычу, ему иногда даже снился. Металлоискатель запикал, Стасик достал саперную лопатку и через пять минут извлек на свет Божий круглое металлическое чудо.

«Да это же пятачура – катька! Ну-ка, дай-ка, дай-ка! – Толян поковырял грязным ногтем монетку. – Точняк: катька, 1774 год. Повезло тебе. Дальше шагаем? Еще и не такое найдем, обещаю. Здесь же постоялый двор был раньше!».

Они копали на пустыре одного из сёл – километров в десяти от города. Увезли к вечеру семнадцать монеток. В основном, попадались бутылочные алюминиевые пробки и советская мелочь, но добыли и две пятачуры: одну взял себе Толян, а другая по праву перекочевала в рюкзак Стасу.

«Одно плохо: люди постоянно шастают. Увидят нас с металлоискателем – ментам могут настучать. Надо искать по заброшкам, вот это ва-аще чумовая тема!» – просвещал его Толян, развалившись на заднем сиденье рейсового автобуса, который вёз их в сторону города, усеянного желтыми пятнами уличных фонарей. Именно тогда-то у них и созрел план о поездке в заброшенное село. Или, может быть, они придумали его позже… Да кто же сейчас разберется в этом после всего случившегося?

***

– Вон оно! Видишь, да? – Толян весь подался вперед и, приставив ладонь к бровям, стал вглядываться в отдаленные заросли.

– Чего там? – Стас привстал на цыпочки. – Изба?

– Не-е, – его друг покачал головой и поправил большой рюкзак за спиной. – Чё-то побольше. Деревянное вроде. Может, магазин. Или клуб. Но это точно помаевское, вот смотри…

Стас мельком глянул на экран смартфона, где светилась заранее скаченная разноцветная карта местности, и вдруг почувствовал то самое – знакомое томительно-сладкое ощущение предстоящей охоты. Сотовой связи, кстати, здесь не было. Совсем.

– Здесь всё достанем? – он указал на рюкзак.

– Ты про гудло? Да можно и здесь, в принципе. Сейчас границы села уже не найдешь: всё травой поросло, одни кочки. Давай перекусим и начнем, ага?

Толян осторожно извлек прибор и закрепил насадку.

– Металлика хоть и бэушная, но хорошая, проверенная. Ни одной железки не пропустит, точно говорю.

Они примяли траву, которая местами доходила до пояса, и разложили на мягком зеленом ковре газету. Стас нарезал вареную колбасу крупными кусками.

– Тут клёво, да? Село-то вышло-кончилось лет десять назад, а Википедия об этом знать не знает!.. – более опытный охотник хохотнул и взял еще один бутерброд. – Избы, наверное, успели растащить или сжечь. Но нам так даже лучше: фундаменты прощупаем – точно без улова не останемся. Тут еще одна деревенька была недалеко – Козловка, но там уж никаких следов не отыщешь.

Стас слушал его с уважением. Всё-таки его напарник в полевой нумизматике смыслит куда больше: каких только старинных монет не перебывало в руках Толяна! Он и находил, и менял, и продавал их сотнями. А у Стасика была коллекция всего монет в семьдесят, ну и бумажных немного – червонцы да трешки дореволюционных времен. И это – за шесть лет собирательства!

По уверениям Толяна, он такую коллекцию мог за две удачных вылазки состряпать. Не удивительно, что у его менее опытного товарища горели глаза и ноги сами порывались идти вперед – к таинственному высокому деревянному зданию, которое они увидели в зеленых зарослях.

***

Выцветшие одежды и лица святых едва проступали наверху – почти у самого купола бывшей церкви. Стас заметил, что у Христа, парившего над их головами, чья-то настырная рука выскоблила глаза, оставив вместо них два рваных углубления. Стены первого этажа были покрыты сложной вязью разномастных надписей – от признаний в любви, имён и дат до матерных слов и неприличных рисунков.

– Народное творчество, однако… – бормотал Стасик вполголоса, разглядывая граффити многочисленных визитеров. Юный нумизмат чувствовал себя немного странно – так, будто не он разглядывал стёршиеся лица подкупольных святых, а наоборот – внимательно рассматривали его. И всё никак не могли насмотреться.

– Кажись, тут вместо церкви кинотеатр раньше работал! – басом, как батюшка с амвона, провозгласил откуда-то сбоку старший охотник за монетами. – Вон видишь дыры в стене с двух сторон? Это для проектора. А вон на той – противоположной – стенке, наверно, экран висел.

– Наверное, – согласился Стас. – Клуб был. Это еще хорошо. А то могли и зернохранилище устроить.

– Тут нужно всё с металлоискателем облазить. Лучшего места для монеток, чем церковь бывшая, не найти! – сказал Толян и немедленно приступил к делу.

Они провозились в самом здании около часа; еще столько же потратили на поиски у высоких металлических ворот, задраенных наглухо, словно вход в подводную лодку. Когда-то церковь была разделена на два яруса, но неумолимое время перекроило всё по-своему: пол второго этажа почти везде обрушился, оставив небольшие островки торчащих деревяшек и линолеума. Ступени теперь вели в никуда, и это друзей вполне устраивало: лезть наверх они не собирались.

Металлоискатель звенел, в основном, на железки – кованые гвозди, скобы и подобную, как выражался Толян, чернину.

– Я хоть и фильтры на металлике включил, а всё равно она реагирует на железяки. А нам медь и серебро нужнее.

Опытный нумизмат-охотник уже не раз наставлял своего напарника, как правильнее работать с гудлом. Если прибор издавал круглые звуки, то это точно означает удачу.

– Вот водишь из стороны в сторону – если пикает ровнёхонько везде, то точно наткнулся на круглый предмет. Можно, конечно, и рубль бухарский выкопать, но есть шанс и нечто покруче достать.

Бухарским рублем Толян называл алюминиевые пробки с водочных бутылок, которые были в ходу в советскую эпоху и в начале 90-х годов.

Поиски рядом с бывшей церковью ничего особенного не принесли: сапёрная лопатка извлекла на свет Божий лишь несколько копеек времен полета Гагарина в космос. Зато под ступенями полуразрушенного крыльца помаевского клуба металлоискатель обнаружил целое скопление каких-то круглых предметов.

– Это любопытно… – протянул Толян. – Здесь покопать надо основательнее, но для начала придется крыльцо доломать. Давай на завтра это оставим. Сегодня надо пробежаться по всему селу и заночевать поискать где.

На плече Стаса болталась скрученная в тугую сосиску небольшая палатка, которая должна была послужить им пристанищем на ночь. Друзья побрели от церкви в сторону пригорка, продираясь сквозь заросли разномастных колючек и сушняка.

– Тут, по логике, где-то кладбище должно быть, – рассуждал Толян, который плелся первым. – Но, может, и не осталось уж ничего.

От холма по левую руку располагались бескрайние кувайские леса. С правого бока виднелись заброшенные поля. Самое интересное было впереди: зеленело-белело плотное скопление берез и других деревьев, которые, скорее всего, скрывали кладбище; и – главное – в полукилометре от наблюдателей серела крыша уцелевшей избы.

– Вот это круто! – выдохнул Стас. – Дом остался! Полазаем там?

– А то! – заулыбался старший. – Зря мы, что ли, сюда припёрлись? Наверняка найдем что-нибудь этакое…

Вечерело. Они ускорили шаги. Если бы кто-то вдруг приподнял Стаса на высоту парящего квадрокоптера, он увидел бы расходящийся, разбегающийся в разные стороны рисунок улиц исчезнувшего Помаево. Над фундаментами изб цвет травы неуловимо менялся, приходил в какое-то неистовство, переливался оттенками чужого, инопланетного изумруда. Время от времени попадались заросли старой, слегка пожелтевшей крапивы; сухие столбики прошлогодних колючек сцеплялись с их молодыми, свежими собратьями; на самом нижнем ярусе пробивалась своя, особая, желто-коричневая травяная жизнь, в которой протаптывали незаметные тропки чугунные ножки муравьев и красных солдатиков. С широких крон прицерковных деревьев, которые остались позади, недобро каркали ворóны. Прямо над головой в темнеющем небе зависла небольшая птичка, своими переливами настраивающая всё село на вечерний лад.

Вокруг избы сохранился местами забор, а за ним друзья заметили окученную картошку.

– Во как! – сказал Толян. – Неожиданный номер. Неужели кто-то здесь еще живет?

Однако провалившийся шифер на крыше вроде бы говорил об обратном.

– Ну, чего? Посмотрим хату? – спросил старший и, не дожидаясь ответа, нырнул за угол дома, где находилась входная дверь. Замка не было, на полу в сенцах валялись старые газеты, погнутая крышка от алюминиевой кастрюли, старые цветные тряпки. Пол заскрипел под тяжестью Толяна, за ним в избу зашел его друг.

– Кто-то тут точно бывает, – послышался через минуту голос старшего, успевшего оглядеть три небольших захламленных комнаты избы. В одной из них в красном углу стояла икона, внутри, за стеклом, украшенная серебряной фольгой.

– Как думаешь: имеет она какую-нибудь ценность? – спросил Толян подошедшего Стаса. Старший снял изображение Божьей Матери с угловой полочки и пытался рукавом стереть толстый слой пыли со стекла.

– Не знаю, – ответил юный нумизмат и отвел глаза в сторону. – Лучше, наверно, на место поставить…

– Да я так – просто. Мне на картинки плевать, я монеты собираю, – хмыкнул старший и положил икону на растрескавшийся подоконник. – О, смотри – какие-то рогатки висят! Возле печки – видал?

Рядом с хорошо сохранившейся побелённой печкой на стенном крючке действительно висело собрание крючковатых палок, напоминавших большие рогатки.

– Зачем такие, не знай? – спросил Толян: он уже заскучал, стал позёвывать и чесать левую руку. – Чё, пойдем? Нет тут ничего. Монеты тут тоже бесполезно искать. Лучше бы найти место бывшего магазина – вот там наверняка попадется что-нибудь. И по фундаментам домов пошариться. Но это завтра. Где ночевать-то будем?

Удобное место для ночлега они нашли недалеко от церкви рядом с мелкой, но широкой речкой, на противоположном берегу которой сквозь осоку и камыш проступали черные развалины то ли сарая, то ли бани.

– Тут вот под пригорком костер разожжем, а вон там палатку поставим, – распорядился старший. Они стали возиться с установкой палатки, а затем Толян отослал друга за дровами.

– Иди вдоль берега – там должны быть дровишки. А я пока бутеров нам настрогаю.

Совсем стемнело. Стас, подсвечивая себе смартфоном под ноги, побрел вниз по течению. Воздух заметно посвежел; хотелось уже глядеть на костер, весело швыряющий искры вверх, жевать бутерброды и строить планы на завтра. Ему показалось, что нечто холодное вдруг коснулось его щиколотки, а затем ускользнуло куда-то вбок. Озноб волною прошелся по его спине, и студент заспешил дальше. Слава Богу, сухие ветки обнаружились всего через несколько шагов. Он схватил столько, сколько смог, и уже повернулся, чтобы идти обратно.

«Коля! Ко-оля-а!» – голос был женский. Его интонации были знакомы Стасу с детства: так звали ребенка, до вечера заигравшегося во дворе на песочнице. Студент замер и начал оглядываться по сторонам. Смартфон пришлось спрятать в карман, чтобы сподручнее нести дрова. Глаза еще не привыкли к темноте, и он безуспешно пытался разглядеть силуэт той, что звала.