«Вдохновенная проповедь бесчеловечности». «Удивительная способность видеть то, чего нет». Такими словами встретила эту книгу латиноамериканская критика. Чилийский писатель Хосе-Мария Виллагра еще довольно молод и, наверное, заслуживает не только лестных слов, но, так или иначе, «Антарктида» – повесть, которая заставила о нем говорить.

«Антарктида» – классическая утопия. И, как всякая утопия, она кошмарна. Люди умирают от счастья! Что может быть безнадежнее? Рай, в сущности, это тоже конец света. Во всяком случае – рай на земле. Это мир, где нет зла, а значит – и нет добра. И где любовь неотличима от зверства. Впрочем, так ли уж фантастично все это? Несмотря на футурологическую направленность, основная идея этой повести продолжает тему, которой, по сути, посвящена вся мировая культура: все вокруг не то, чем кажется. Все вокруг только кажется нам. И к реальному миру сказанное относится в куда большей степени, чем к вымышленному. Герои этой книги задаются вопросом, который сводите ума людей со времен Платона и Аристотеля. Почему жизнь только кажется нам? С этого вопроса и начинается бегство от нереальности бытия.

Та довольно жесткая манера, в которой написана повесть, отчасти объясняется противоречивой личностью автора. Его дед был видным государственным деятелем режима Аугусто Пиночета, в то время как большинство его родственников принадлежали к демократическому лагерю и многие из них пострадали в период военной диктатуры. По отцу он отпрыск старого аристократического рода, потомок конкистадоров. А по матери – мапуче. Это единственный индейский народ Южной Америки, который не был завоеван ни инками, ни испанцами. Мапуче сохраняли независимость до конца XIX века, и их культура никогда не отличалась особой сентиментальностью. Вот как, к примеру, обошлись они в 1553 году с Педро де Вальдавия, одним из предков Хосе-Марии: они отрезали испанцу острыми раковинами руки и ноги, поджарили их и съели на глазах у еще живой жертвы, а затем умертвили пленника, заставив его пить жидкое золото. Кстати, последнее человеческое жертвоприношение у мапуче было официально зафиксировано в 1960 году, когда богу моря Ньен Лав Кену, наславшему на Чили цунами, был отдан мальчик-сирота.

Те полубоги, а вернее – полулюди, которые действуют в повести, носят имена древних индейских божеств Киллены и Ванглена. Их мифологические взаимоотношения с точки зрения европейца выглядят довольно туманно: они при жизни питали лютую взаимную ненависть, но страстно полюбили друг друга после того, как погибли во взаимной борьбе. Затем они возродились силой взаимной тоски и еще больше возненавидели друг друга, каждый даже поменял себе пол, чтобы сподручнее было противостоять врагу, после чего они вновь полюбили друг друга, возненавидев себя, и т. д. Символика этих имен до конца становится понятной лишь после долгих экскурсов в хитросплетения эстетики мапуче, поэтому здесь я ограничусь лишь тем пояснением, что примерным, скорее эмоциональным, чем смысловым, их аналогом для европейского уха могут служить такие сочетания имен, как Орфей и Эвридика, Эней и Дидона или, если хотите, Адам и Ева.

В принципе, автор достаточно космополитичен. Он много путешествовал, жил в США, в Европе, в том числе и в Москве, где переводчик и познакомился с будущей звездой латиноамериканской литературы. Виллагра неплохо знает русскую литературу, читает ее в оригинале. Данный перевод делался при его активном участии и является, в сущности, авторским вариантом повести.

Кстати, даже с учетом европейской составляющей пестрого культурного бэкграунда Виллагры русскому читателю следует учитывать еще одну особенность, которая вносит дополнительный колорит в фантасмагорический калейдоскоп «Антарктиды». Оставив в стороне традиционную специфику южноамериканских рассуждений о добре и зле, замечу лишь, что даже понятия Юг и Север для чилийца значат совсем не то, что для нас с вами. Впрочем, вряд ли все это столь важно. Ведь дело касается другого полушария Земли, но не мозга. Кто-то должен быть крайним. Если не Север, то Юг.

Леонид Ситник

P.S. И еще один момент… В принципе, я вполне мог бы и вовсе не упоминать о нем, поскольку, в отличие от автора, не считаю его таким уж важным с точки зрения качеств этой книги. Но раз уж автор настолько озаботился этим обстоятельством, что пожелал его скрыть, то, наверное, оно достойно упоминания, тем более что и сам автор вовсе не стремился, во всяком случае – в России, окружать свою личность завесой непроницаемой тайны, а сделал это, скорее, ради шутки, в рамках литературной игры, которой и является, по сути, любая книга, и если автор скрыл этот факт, то лишь потому, что и сам считает его не имеющим никакого значения, а в такой стране, как Чили, сделать это обстоятельство не имеющим никакого значения для восприятия собственно книги можно, лишь вывернув его наизнанку, благо двойное и двойственное имя позволяло сделать это без лишних ухищрений, простым умолчанием. Дело в том, что наш жесткоперый автор на самом деле – милая женщина.

Я не готов прямо сейчас пускаться в длинные рассуждения о мужском и женском началах в творчестве, которые, в целом, не имеют никакого отношения к полу, но эмоциональная сторона этой книги, при всей своей физиологической выпуклости, мягко скажем, не довлеет над ее интеллектуальной составляющей, как это принято считать в отношении женской литературы, и если и говорить о какой-то особенной непосредственности автора, то лишь в том смысле, что его не назовешь посредственным. Впрочем, если кому-то понадобится подходящий повод для того, чтобы списать на него некоторую странность этой книги, то предлагаю воспользоваться именно этим моментом. Пусть этот роман будет женским.

В процессе работы над этим переводом однажды я со своим мужским самоумием чуть изменил один из эпизодов, немного по-иному интерпретировал фразу и даже сам не заметил этого, поскольку на самом деле просто не понял, что в точности имелось в виду, и допустил некоторую вольность, что Мария – так мне было позволено обращаться к автору – сразу почувствовала, восприняв это не как неточность, а именно как мужской произвол, и после довольно бурного обсуждения этого эпизода вездесущий «скайп» неожиданно принес мне с того конца этого света следующее сообщение: «Спасибо за признание в любви!» Конечно, это было сказано всего лишь с дружеской иронией, хотя мне было бы приятно отнести эти слова к русскому тексту этой книги.

P.P.S. Несколько слов по поводу странного финала этой книги. В принципе, вопрос опять-таки второстепенный, но удержаться от удовольствия прокомментировать его я не смог.

Вавилонская башня рухнула не оттого, что люди потеряли общий язык. Подвели расчеты. В древнем Вавилоне считали, что число Пи равняется 3,125. И Вавилон пал. В 2011 г. американский студент Александр Йи и японский исследователь Сигэру Кондо установили очередной рекорд, просчитав число Пи с точностью до 10 триллионов знаков после запятой.

Число Пи, как известно, является отношением длины окружности к ее диаметру. Доказано также, что вычислить его до конца невозможно. Любопытно, что с чисто геометрической точки зрения для любых мыслимых расчетов достаточно первых 39 значений. Длина окружности вращения Вселенной при этом может быть вычислена с точностью до радиуса протона. Но тогда зачем природе все эти остальные триллионы?

Есть гипотеза, что в этом числе зашифровано все, что только есть в мироздании. К примеру, каждый человек может отыскать в нем свой телефонный номер. А можно найти в нем закодированную «Войну и мир» и вообще все что угодно, включая еще ненаписанные произведения и даже несозданные миры. Вопрос лишь в правильной расшифровке, задача которой, впрочем, представляется едва ли разрешимой.

Но истинная проблема состоит в том, что точное значение одной из основных констант бытия получено быть не может в принципе, потому что очень похоже, что это не число, а чувство – чувство меры, чувство красоты. И создано оно неисчерпаемым, в том числе и для того, чтобы показать тщету всех наших попыток поверить алгеброй гармонию. Поэтому вавилонская башня цивилизации рано или поздно все равно падет. Она ложна, как любовь по расчету. Однако эта книга, в сущности своей, не столько один из бесчисленных сценариев того, как это, возможно, произойдет (в таковом качестве она была бы банальна и скучна), сколько еще одна попытка выразить некоторое неисчислимое чувство, одна из бесчисленных попыток, совокупность которых называется литературой.

Часть первая

Двое стоят на песке и смотрят в море. Их кожа покрыта великолепным северным загаром. Одежды на них нет, но они держат себя так, будто на них красуются самые пышные наряды, будто их тела – роскошная одежда, которую они носят со сдержанной торжественностью, но совершенно естественно и даже с какой-то изящной небрежностью, переходя от одной позы, которую назвать картинной мешала лишь ее совершенная простота, к другой с непринужденной пластикой борца или танцора, когда он не танцует и не борется. Один из них молод и строен. Он не уступает в росте второму, но тот намного шире в плечах.

Однако не в возрасте и стати состояло главное и разительное различие между ними. Тот, что моложе, выглядел столь изящным в пропорциях и сочленениях своего тела, что казался нарисованным в воздухе, очерченным несколькими сильными взмахами огненного угля. Не нужны были никакие подробности, чтобы восхищаться этим очерком. Все прочие черты казались случайными. Другой, постарше, был плотно вырезан из огромной глыбы живого камня. Он весомо отливался совершенно нереальными деталями своей чудовищной мускулатуры, легко преодолевая бремя бытия концентрированностью своего в нем присутствия. Даже стоя на месте со сложенными на груди руками он просто взрывал треугольником спины пространство вокруг себя, в то время как его товарищ плыл, рисовался в нем, и его, прямоплечего и узкобедрого, еще надо было разглядеть в глубине резкости трехмерного мира.

– О чем ты все время думаешь? – внезапно, точно потеряв терпение, спросил тот, что моложе.

– Я бы тебе сказал, но, боюсь, ты заснешь, меня слушая, – ответил широкоплечий. – Мои мысли не сделают тебя счастливее.

– Конечно, не сделают. Ведь невозможно быть счастливее, чем я есть!

– Никто не может сказать о себе, что счастлив, пока не узнает свою смерть.

– Мне кажется, что я так счастлив, что буду счастлив даже умереть.

– Я об этом и говорю. Придет день, и ты будешь счастлив умереть.

Ванглен открыл глаза и, как всегда, в первое мгновение едва не задохнулся от счастья. Он был счастлив просто оттого, что проснулся.

Как бы ни был прекрасен сон, проснуться – вот что было настоящим счастьем. Радость пробуждения была столь острой, что Ванглен вновь закрыл глаза, не в силах стерпеть брызги солнца на потолке и стенах. Ванглен лежал, привыкая к плеску света, к свежести морского воздуха, врывающегося в распахнутое окно, к тяжести литых мышц своего тела. Пробуждение! Всякий раз это было, как сотворение мира.

Ванглен рывком вскочил с постели, прошлепал босыми ногами по мозаичному полу, изображавшему море, солнце и горы, глянул на море, солнце и горы за окном. Пол приятно холодил ступни. Ванглен быстро прошел к выходу и, сладко потягиваясь, выскочил на порог, где замер в розовых лучах восходящего солнца, обозрел лазурную гладь залива, густую зелень пальмовых рощиц, белизну песка, сирень неба. Не в силах больше стерпеть ослепительного счастья бытия, Ванглен вскинул вверх свои руки и возопил во всю мощь легких, затем сорвался с места, одним махом пронырнул бассейн перед домом, прямо по газону пробежал через сад к пляжу и ринулся в море, бешено работая руками и ногами. Ванглен плыл и плыл навстречу зеленому солнцу, пока не выбился из сил настолько, что перестал чувствовать что-либо, кроме стучащей в висках крови. Он полежал на воде, приходя в себя, разгоняя розовый туман перед глазами. Берег казался узенькой полоской песка и зелени в беспредметной акварели моря. Ванглен неторопливо поплыл назад.

Выйдя из воды, юноша пошел в сад и принялся поднимать над головой и швырять на траву огромные камни, чтобы разогреться и почувствовать каждую клеточку своего тела. Некоторые камни были столь велики, вровень с его ростом, что он мог лишь ворочать их с бока на бок, да и для этого требовалось собрать всю силу. Он швырял, тягал и катал валуны, пока его кожа не залоснилась от синего пота. Мышечная радость привела Ванглена в эйфорию, и он с дикими воплями принялся плескаться у берега, поднимая искрящиеся брызги до самого неба.

Ополоснувшись, Ванглен напился прямо из моря, зачерпывая воду пригоршнями и наслаждаясь ее свежестью и сладостной чистотой.

Утолив жажду, он вылез на берег и лег на песок, слушая, как плещутся волны, как шелестит ветер листьями пальм, как гудят вершины сосен с огромными лазоревыми цветами, торчащими из хвои. Он сел и долго смотрел на то, как удивительно расположились разбросанные в саду камни, какие причудливые тени рисуют на девственном песке тени фруктовых елей. Мир был столь прекрасен, что казался нереальным. Ванглен словно оцепенел. О, какое это странное, странное, странное чувство – жить! Он вдруг ощутил себя счастливым, как никогда раньше.

А это был всего лишь крепкий порыв ветра.

И тогда Ванглен встал и побежал. Он бежал что есть мочи, чтобы сильнее почувствовать, как приятель-ветер ласкает его кожу и гладит волосы, как влюбчивое солнце нежит ему спину и целует плечи. Иногда, дурачась, он начинал бежать огромными скачками, крутился колесом, делал сальто. Он то сбегал на рыхлый песок, то несся по колено в воде, стараясь напрячь радость бега, и вновь переходил на ровную трусцу по самой кромке шелкового моря. Подошвы плотно впечатывались в мокрый песок – и это тоже было наслаждение, которое хотелось длить и длить. Ванглен бежал уже довольно долго, когда увидел девушку на берегу.

Девушка сидела на песке, у самого моря. Ванглен заметил ее еще издали – маленькая фигурка на пустом пляже. Она была прекрасна, как и все девушки Антарктиды, и сердце Ванглена радостно подпрыгнуло.

Он еще издали окликнул ее, но девушка сидела неподвижно, уставившись в песок прямо перед собой. Лишь ветер слегка шевелил полог ее густых волос, казавшихся необыкновенно черными даже на фоне до синевы загорелой спины. Девушка никак не реагировала на его оклики, но лишь оказавшись рядом, Ванглен понял, в чем дело, и сам едва не оцепенел. Прямо перед ней на песке лежала… книга!

Увидев книгу, Ванглен чуть не вскрикнул от неожиданности, но быстро взял себя в руки. Прежде всего он ногой отшвырнул книгу далеко в море. Затем наклонился и заглянул девушке в лицо. Она была уже где-то очень далеко, но ее светло-серые глаза еще не потухли. Пульс все еще сочился по капле в ее запястье, казавшемся таким хрупким в огромной ладони Ванглена. Девушка ушла в себя, но ее тело еще не окоченело. Еще не поздно было попытаться вернуть ее к жизни.

Ванглен подхватил на руки и перенес пушинку девичьего тела в тень пальм. Ее голова и ноги безвольно обвисли. Ванглен от волнения сам едва не терял сознание, но руки делали, что положено. Он положил девушку на песок, пристроив ее голову так, чтобы язык не запал в горло, а затем приник ртом к ее полуоткрытым губам… Бесполезно. Поцелуй жизни не сработал. Девушка быстро остывала на горячем песке, и Ванглен принялся за сердечный массаж. Он старался согреть маленькое тело, мял груди, гладил живот и узенькие бедра. Он щипал ее соски и вновь страстно целовал губы, нос, лоб, прекрасное лицо, кусал мочки маленьких, почти прозрачных ушей. Все было напрасно. Девушка оставалась холодной и бездыханной. Ее прозрачно-серые глаза быстро стекленели.

Торопясь и волнуясь, Ванглен раздвинул девушке ноги. У нее, как и у всех девушек Антарктиды, не было возраста, но теперь Ванглен увидел, что она жила на свете дольше, чем он думал: на ее лобке уже росли волосы.

Дальнейшее оказалось не так легко осуществить с безжизненным телом, ведь по сравнению с девушкой Ванглен был огромен. Он подтянул одну ее ногу и терпеливо совершал свои попытки, пока не справился с узким местом. Ванглен был осторожен и все же чувствовал, что буквально раздирает бесчувственную плоть. Как и все девушки Антарктиды, она была девственницей.

Ее лицо теперь оказалось на уровне его груди, и Ванглен не мог больше целовать ее губы, но он внимательно смотрел в ее застывшие глаза, стараясь уловить малейшее движение век, хотя бы легкую рябь жизни в глубине зрачка. Средоточие его нежных усилий стало твердым, словно кость. Он чувствовал, как тугая плоть поддается его напору.

Придерживая тело девушки за плечи, чтобы оно не ерзало по песку, Ванглен чуть усилил натиск и после нескольких осторожных пресмыканий проникновенно взмахнул бедрами. Он был уверен, что сумеет тронуть девичье сердце. И это сердце наконец содрогнулось.

Шок оказался слишком силен, и девушка выгнулось дугой, почти сбросив с себя Ванглена, который не ожидал такой мощной конвульсии от столь хрупкой на вид плоти. Но он превозмог ее первую судорогу и сильным движением вновь впечатал тело в песок. Девушка вскрикнула, и конвульсии вновь сотрясли ее, но на этот раз Ванглен ждал отклика. Ему удалось расшевелить девушку, задеть ее за живое.

Он смотрел в ее запрокинутое лицо и видел, как ожили губы, как она сделала глубокий и жадный вдох, будто выныривая из-под воды. Ее бледные глаза чуть посинели. Девушка задышала полной грудью, вбирая сладостный воздух жизни. Ее тело стало упругим и гибким. Ее руки вцепились в торс Ванглена. Ее ноги обвили его бедра. Девушка то прижималась к его груди, то откидывала голову и дышала так, точно не могла надышаться. Ее слепые глаза быстро набирали синевы, затем потемнели и стали черными.

Наращивая силу маха, Ванглен словно плыл с ней. Плыл из океана смерти к берегу жизни. Он видел, что девушка пришла в себя и уже старалась встречными всплесками не сбросить, а поглотить посылы Ванглена. Так они дошли до взаимного экстаза. Ванглен подождал, когда ее последние судороги уйдут в песок, и лишь после этого поднялся и сел рядом, тяжело и сладко дыша.

Девушка некоторое время лежала неподвижно, глядя в небо. Ее глаза вновь стали голубыми. Они будто светились на загорелом лице. Девушка потерла узкой ладошкой лоб и виски, огляделась вокруг, точно все еще не понимая, на каком она свете. Наконец она встала, отряхнула от пудры песка свои маленькие ягодицы, взглянула светящимися глазами на Ванглена, словно силясь его спросить о чем-то. На ее губах выступила капелька голубой крови, и она слизнула ее маленьким розовым языком. Девушка сделала несколько неуверенных шагов по изрытому песку, вошла в море, еще раз молча оглянулась на Ванглена и поплыла, сначала медленно, почти не совершая никаких движений руками и ногами, точно вода сама несла ее от берега, затем быстрее, уверенными и точными гребками проталкивая свое смуглое тело сквозь бирюзовую гладь. Ванглен следил за девушкой, пока она не скрылась из вида в блеске волн где-то далеко, за мысом. После этого он встал, взглянул, как море слизывает узенькие следы на песке, точно и не было никакой девушки на берегу, точно все, что сейчас случилось, лишь привиделось ему на пустом пляже. Ванглен вошел в море, ополоснулся в паху от синей девичьей крови и медленно побрел вдоль берега.

Ванглен лежал на камне лицом вниз, крестом раскинув могучие руки. Камень был столь велик, что нечего и пытаться было сдвинуть его с места, и Ванглен невольно думал о той чудовищной силе, которая забросила этот огромный, лобастый валун на середину пролива между двумя вытянутыми грядами островов, больших и таких маленьких, что и сами они казались лишь чередой камней, скользкие шишаки которых едва проступали над сизой дробью волн.

Ванглен лежал на камне, обнимая его теплую от солнца покатую спину, выглаженную водой, ветром, льдом древнего ледника, временем и, хоть немного, его, Ванглена, ладонями. Он чувствовал щекой твердую зернь породы. Его пальцы ощупывали край трещины, пересекавшей поперек всю глыбу. И непонятно было, что говорило ему о мироздании больше – простородность камня или блажь этой трещины в нем. Следить за трещиной пальцами было целым приключением.

Серые, омытые солнцем валуны были накрошены по всему проливу, громоздились у берегов, поросших поверху колючими пальмами, неведомо как цеплявшимися своими вздувшимися корнями за голый камень. По небу тянулись изумленные, выпукло взбитые облака, и, когда лимонное солнце выглядывало из-за них, казалось, нет ничего ярче, чем эти нагретые скалы, плескучая лазурь воды между камней, едкая хвоя пальм с их рдяной корой, поросшей цветастыми мхами. Но солнце скрывалось – и все вокруг гасло, куталось в рваную серость, становилось плоским и по-южному неуютным. Но тем ярче плескала солнечными звездами морская даль между онемевшими, затекшими островами. И вновь появлялось солнце, мгновенно намагничивая камни и плавя воду до такой синей, ветреной переливчатости, что берега и скалы, эти сколы бытия, казалось, плыли в ней со всеми своими искрометными крапинами, рудной ржой прожилок и солнечным рельефом тени. Сама их неподъемная тяжесть становилась светлой и плавучей. Камни блуждали в купоросном пламени вод. Но вновь набегало безвольное облако, и мир сутулился, тускнел, уходил в себя, чтобы через минуту опять сбросить хмарь и вспыхнуть с новой силой.

Ванглен очень любил бывать в шхерах. Это был покой, который, меняясь снаружи, оставался незыблемым внутри. Это была дрожь вечности. Даже своей тревожной переменчивостью она умиротворяла душу и говорила о какой-то древней катастрофе, прочертившей борозды этих узких проливов, искорежившей берега, раскидавшей огромные, как горы, камни. Все это так отличалось от усыпанного коралловым песком северного берега, который, в сравнении с суровостью южного, выглядел каким-то ненастоящим, искусственным, декоративным. И вместе с тем Ванглену казалось, что даже если бы кто-то сотворил Антарктиду с тем умыслом, чтобы она выглядела случайной, то он не смог бы создать ничего более естественного, чем шхеры с их бирюзовыми притонами. И, чтобы еще более подчеркнуть этот эффект, все эти обкатанные валуны и стесанные берега словно встали к Ванглену боком, обнажая именно для него свой трагический профиль, но глядя куда-то мимо, поверх, сквозь него, в ту даль, в которую ушел древний ледник, когда-то сорвавший их с места, выдавивший им спины, оставивший шрамы шхер. И не было, казалось, этой природе никакого дела до маленького человека среди огромных камней.

Ванглен перевернулся на спину и взглянул в небо. Облака разошлись под его взглядом, и в литой синеве зенита вспыхнула радуга. Сначала бледная и прозрачная, она постепенно разгоралась все ярче и нереальнее.

Когда Ванглен поселился на этом острове, то долгое время считал себя его единственным обитателем. В этом не было ничего странного. Антарктида огромна, и в ней всегда можно отыскать безлюдный уголок. Но однажды во время пробежки Ванглен увидел человека. Он стоял на берегу, широко расставив ноги, и глядел в море.

Ванглен был счастлив встретить живую душу после стольких дней одиночества. Он заулюлюкал, захлопал в ладоши и даже прошелся на руках от восторга. В свою очередь, увидев Ванглена, незнакомец так обрадовался, что захохотал, громко и раскатисто. Чем ближе подбегал к нему Ванглен, тем больше изумлялся облику незнакомца. Они были почти одного роста, но Ванглен еще никогда не видел такой мощи в человеческом обличии – перед ним вздымалась настоящая гора мышц. Это был восхитительный соперник, и они сразу, не тратя времени на разминку, вступили в схватку. Ванглен обожал бороться. Иногда ему казалось, что жизнь – это борьба.

Ванглен считал себя опытным борцом, и для него не было секретов в искусстве единоборства, но в этот раз он точно налетел на скалу. Борцы сплелись в тугой ком перекатывающихся мышц, и, при всей своей ловкости и быстроте, Ванглену просто нечего было противопоставить чудовищной силе противника. Кости и сухожилия трещали от напряжения, но он так и не смог добиться ни малейшего преимущества в борьбе за захваты. Он попытался взять соперника хитростью, но тот, похоже, знал все мыслимые приемы и уловки. Ванглен решил измотать его долгой возней, но вскоре понял, что изматывается сам. Соперник был неутомим и вел схватку, как опытный боец. Он не форсировал события. И лишь когда наступил подходящий момент и глаза Ванглена уже застилал кровавый туман усталости, противник вдруг взорвал груду своих мышц. Он поднял Ванглена над землей, красивейшим приемом швырнул его через себя, а затем просто-напросто вкатал юношу в песок. Никогда еще Ванглен не испытывал такого восторга! Это было самое красивое поражение всей его жизни!

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4