Homo commy, или Секретный проект

За дверью с вывеской «Секретарь избирательной комиссии» обнаружилась немолодая скучная женщина с нездоровым бледным лицом. Появление Анатолия Николаевича было замечено.

– Вам чего?

– Я в депутаты хочу пойти.

– И что?

– Самовыдвигаться пришел.

– Мало ли, кто что хочет… – Неодобрение отражалось на ее сухоньком лице. – Пишите заявление. Вон там образец.

Как он мучился. Давным-давно Анатолий Николаевич ничего не писал, кроме стандартных отчетов. А тут – столь важный документ. Дважды начинал и ошибался. Волнение мешало ему. Наконец заявление было готово. Начальственный стол приблизился к Анатолию Николаевичу. Листок опустился на него.

– Посмотрите, пожалуйста.

– Меня зовут Светлана Игнатьевна. – Она говорила как строгая учительница. Цепкий взгляд пробежал по строчкам. – Все нормально. Давайте паспорт.

– Зачем? – испугался Анатолий Николаевич.

– Копию надо сделать, – ворчливо пояснила она.

Пребывание в начальственном здании утомило его. С какой радостью он, миновав зоркого милиционера, выпорхнул наружу, под серенький небосвод. И тотчас был встречен Юрием Ивановичем.

Выслушав эмоциональный отчет, Григорий достал из потертого, но весьма добротного портфеля мобильный телефон.

– Это вам. Чтобы я всегда мог вас найти. Не потеряйте.

– А кто платить будет? – с тревогой осведомился Анатолий Николаевич.

– На этот счет не беспокойтесь. Оплачено… Здесь в памяти всего один номер. Мой. Никому его не давайте. Буду нужен, звоните. Но по пустякам не дергайте.

Отягощенный строгими интонациями голос Юрия Ивановича напоминал голос той самой Светланы Игнатьевны, которой он совсем недавно сдавал заявление. Однако, телефон радовал глаз. И делал его, Анатолия Николаевича, солиднее. Как славно было сознавать, что эта недешевая вещь теперь подчиняется ему.

– Идемте, – весьма нетерпеливо проговорил Григорий.

– Куда?

– Вносить денежный залог.

Сберкасса приняла их, поставила в очередь. Анатолию Николаевичу пришлось заполнять квитанцию. Потом, когда настало время, большие деньги появились из кармана Григория, попали к Анатолию Николаевичу в руки. Но лишь для того, чтобы он тут же отдал их совсем несимпатичной девушке. А взамен получил убогий листок бумаги. Вот жалость.

Поход в новую жизнь закончился. По крайней мере, в этот день. Анатолий Николаевич был рад возможности вернуться на рабочее место. Он устал. Ему ничего не хотелось. И все-таки ощущение важности свершившегося не покидало его. Ему казалось, что он выглядит как-то особенно. Увы, подчиненные не замечали происшедшей с ним перемены.

«Они еще узнают», – думал он, поглаживая лежащую в кармане тушку мобильного телефона.

Позже, когда он и Валентина после очередного соития лежали на топчане, он вдруг сообщил:

– На выборы пойду. По нашему округу.

– Зачем?

– Пользу хочу принести. Трудящимся. Что я здесь? Сама знаешь. Депутатом надо становиться. Депутату легче отстоять свою правоту. С депутатом все вынуждены считаться. – Помолчав, добавил. – Квасову хочу нос утереть.

– А деньги?

– Будут.

– Откуда?

– Есть люди, которые хотят помочь.

– С какой стати?

– Им надо, чтобы я пошел на выборы и победил Квасова.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы среагировать на его слова.

– Толя, он – Квасов. Его знают.

– Он – Квасов. А я – Кузьмин. Еще посмотрим, что лучше. – Он потянулся к пиджаку, висевшему на спинке стула. Пальцы нашли то, что веселило душу.

– Смотри. – Он протянул Валентине продукт финской инженерной мысли, весьма симпатичный на вид.

Эффект был вовсе не такой, на какой он рассчитывал. Валентина совсем не удивилась. Повертев телефон, сказала:

– Ты хорошенько подумай, стоит ли тебе ввязываться во всё это.

Слышать такое было обидно.

– Думаешь, я ничего не могу?

– Можешь. Я совсем о другом. Тебе не дадут победить. Неужели ты не понимаешь?

Он молчал. Хмуро. Беспросветно.

– Я не хотела тебя расстраивать… – Она обняла его, поцеловала в щеку.

– Идем, – сказал он и потянулся за рубашкой.

– Куда?

– Увидишь.

Улица подставила им тротуар. Вечерний небосвод накрыл высоким куполом, по-доброму светлым, не грозящим дотошными осадками. Неспешное перемещение доставляло им удовольствие.

5

Валентина понравилась ему сразу, едва появилась у него в цехе. До этого на складе хозяйничала старенькая тетя Маша, глухая и ворчливая, а тут – молодая, интересная женщина, очень приветливая. Красота у нее была не такая броская, как у модных актрис, фотомоделей – спокойная, какая бывает у надежных русских женщин. Ему нравилось разговаривать с ней. Он искал повод, чтобы сходить на склад. Но долгое время не давал волю своим чувствам. Пока не наступил Новый год. Они отмечали его в цехе. Подчиненные напились капитально. Трезвыми остались он и Валентина. Когда рабочие разбрелись, Анатолий Николаевич обнял ее, принялся целовать. Ей это понравилось. Несколько минут спустя Валентина потащила его на склад. И там он получил подарок, тот, который давно мечтал получить. Так начались их отношения, скрываемые ото всех, потому что Анатолий Николаевич не хотел, чтобы знали о его романе с подчиненной – ни к чему. Работа есть работа.

Когда они поравнялись с «Макдональдсом», Анатолий Николаевич решительно повернул к освещенному веселыми огнями входу. Именно в «Макдональдс» он и направлялся. Ему вновь хотелось подвергнуться беспардонному американскому влиянию.

Внутри было шумно, играла музыка, звучали многие разговоры. Он чувствовал себя весьма уверенно. Проследовал к прилавку, встал в очередь, буднично поинтересовался у Валентины:

– Что тебе взять?

– Не знаю…

– Чизбургер попробуй. Филе о фиш тоже вкусно. С рыбой. Хотя… дорого. В общем, чизбургер. И картошку. Хорошо? Столик займи.

Позже они сидели друг против друга. Окружающее пространство заполняла молодежь, но это не смущало их.

– Я хотел, чтобы ты побывала здесь. Надо всё попробовать. Американцы, конечно, сволочи, – продолжал со знанием дела Кузьмин. – Всюду насаждают свои порядки, весь мир грабят, за счет этого и живут припеваючи. Но еда у них вкусная.

– Да, – неспешно согласилась Валентина, прислушиваясь к своим ощущениям. – Мне нравится.

– Они и Россию превратили в сырьевой придаток… Но еда вкусная.

За окном стемнело. Вечер втиснулся на улицы городка, погрузил жителей в вечерние заботы.

– Всё равно пойду на выборы, – упрямо сказал Анатолий Николаевич.

– Хорошо. Если решил, иди. Но будь готов ко всякому.

Он помолчал с нахмуренным видом, потом ласково глянул на нее.

– Ты мне поможешь?

– Помогу.

Дома Анатолий Николаевич смотрел телевизор. Шла телевикторина «Поле чудес». Крутилось колесо. Тужились игроки, угадывая буквы. Потом заглянул Евгений, нынешний муж бывшей жены. У него была с собой бутылка. Все верно – в последний раз ставил Анатолий Николаевич. Выпили за конец рабочей недели.

– Как твой завод? – полюбопытствовал Евгений. Кислое выражение лица было ему ответом. – А у нас ничего. Похоже, выкарабкиваемся. Читают люди книжки. Нельзя сказать, что много, но читают.

Евгений работал там же, где и бывшая жена – в типографии. Наладчиком типографских машин. И, судя по всему, руководство типографии дорожило им, если не выгнало в трудные девяностые годы.

– Национализация нужна. – Анатолий Николаевич принялся наливать по второй. – А так – грабят нас. Предприятия разворовывают. Сплошной грабеж… Давай за нас. Чтоб все было в порядке.

Выпили.

– Вот дурень. – Евгений с осуждением смотрел на экран. – Не может угадать. Яр-мар-ка. Дурень, ярмарка. – Он говорил так громко, будто надеялся, что громоздкий мужчина по ту сторону экрана услышит его.

Они успели выпить по третьей, пока не появилась Елена. Прозвучало короткое как удар:

– Пьете?

– Чуть-чуть, самую малость, – попытался объяснить Кузьмин.

– Пьяницы.

– Какие пьяницы? По чуть-чуть. Пятница…

– Где Николаша? – не слушая, потребовала ответа Елена.

– Гуляет.

– Распустил сына. – И, повернувшись к мужу. – Пошли.

Тяжко вздохнув, Евгений встал, поплелся за женой.

Анатолий Николаевич хорошо помнил, как они с Еленой познакомились. Это случилось на вечеринке.

Он попал туда случайно. И увидел ее. Как она ему понравилась. Он ухаживал за девушками, но серьезных намерений до тех пор не имел. А тут, едва увидев Елену, подумал: «Вот бы такую жену». Лучше бы не приходила эта мысль. По крайней мере, лучше бы не реализовалась. Так нет же, всё вышло. И чем кончилось? Но тогда он был безмерно рад, встретив отклик с ее стороны. Сколь загадочно смотрели ее глаза. Каким неповторимым казался ее аккуратный носик. Они танцевали. Разговаривали. Он узнал, что она работает в типографии, учится заочно. Потом он провожал ее. И впервые поцеловал в подъезде ее дома – она позволила ему сделать это, хотя ответа он не почувствовал. Она как бы говорила: если вам хочется меня целовать, пожалуйста, но мне это не надо. Он удивлялся ее холодности, и тому, что она, такая красивая девушка, не замужем. Разумеется, в тот раз вопросы не прозвучали. Позже, когда они стали встречаться, он узнал, что она успела побывать замужем, но первый муж оказался тираном, человеком с необузданным нравом. Слава Богу, они не успели завести детей. Он убедился, что ей нравится целоваться. А вскоре их общение пополнились еще одной формой. Анатолий Николаевич не разочаровался. И не разочаровал ее. Так она, по крайней мере, говорила ему. И, скорее всего, не обманывала. А поскольку она не предохранялась, то забеременела. На церемонии бракосочетания могла броситься в глаза некоторая округлость ее живота – Елена была тогда на шестом месяце. Долгое время они жили в комнате в коммунальной квартире, которая досталась ему от отца. И лишь когда сыну исполнилось девять, им удалось получить двухкомнатную квартиру. Ту, которая теперь стала пристанищем двух семей. Видно ему на роду было написано жить в коммуналках. Но в будущем все может перемениться.

Ой как может. У него появился шанс преодолеть эту мерзкую тенденцию.

Допивать бутылку пришлось в одиночестве под крутой заокеанский боевик. Анатолий Николаевич неодобрительно проворчал: «Опять американская гадость». Но канал не переключил. Досмотрел переполненный сценами драк и стрельбы фильм. Хотя все время убеждал себя, что не получает никакого удовольствия.

Вскоре явился Николаша. Он был взъерошенный, быстрый. Наполнил комнату суетой, шумом.

– Кушать будешь? – Сколько скрытой ласки наполняло голос Анатолия Николаевича.

– Буду.

Они переместились в кухню, где тут же началось изготовление бутербродов. Хлеб, вареная колбаса.

– Может, я маму попрошу?

– Давай сегодня со мной… Как у тебя дела в школе?

– Нормально.

– Оценки?

– Какие оценки? Учебный год только начался.

Бутерброды исчезали быстрее, чем появлялись из-под рук Анатолия Николаевича.

Выждав, когда скорость исчезновения кусочков хлеба, накрытых кусочками колбасы, упадет, он раздумчиво проговорил:

– Николаша, я решил на выборы идти. В Государственную Думу. По нашему округу. Заявление сегодня подал. Пользу хочу принести. Трудящимся. Депутату легче отстоять свою правоту. С депутатом все вынуждены считаться.

Лицо сына весьма красноречиво изобразило удивление. Таких широко раскрытых глаз надо было поискать.

– Ты даешь…

– По-твоему, не смогу? Смогу. Вот увидишь. Квасову хочу нос утереть. Слышал про такого?

– Не слышал.

– Есть такой. Из фальшивых коммунистов… – Он видел: сыну это не интересно. Черт с ним, с Квасовым. – Ты хочешь, чтобы я победил?

– Хочу.

– Поможешь мне?

– Помогу. А что надо делать?

– Клеить листовки. Агитировать. Сможешь?

– Смогу.

– Постараюсь договориться, чтобы тебе за это платили.

– Клёво. А чаю нальешь?

Усмехнувшись, Анатолий Николаевич потянулся к чайнику.

6

Суббота давала возможность выспаться. Анатолий Николаевич проснулся в девять. Сын еще спал. Умаялся за неделю. Анатолий Николаевич лежал на своем диване, держал перед собой листки, полученные от Юрия Ивановича, и думал о том, что предстояло ему. Вперед убегала длинная череда дней, заполненных предвыборными делами. Она кончалась в день выборов. Ему стало страшновато, когда он представил себе эту изнуряющую дистанцию.

«Может, отказаться? – спросил он себя. – В самом деле, Бог с ним, со всем этим. С выборами, с депутатством».

И тут он вспомнил про десять тысяч. Про невероятные возможности, которые сулили эти деньги, такие огромные в их городе. Отказываться было нельзя…

Москва тем и хороша, что она – Москва. Шумная, наглая, деятельная. Она бодрит почище нашатырного спирта. Здесь иной ритм жизни, чем за ее пределами, здесь по-другому дышится, здесь другие мысли наполняют голову.

Григорий прилетел в столицу не только по делам – ему хотелось развеяться, впитать той летучей энергии, какую давала столица.

Водитель вез его в центр. Суббота подарила хорошую погоду – светлый день, высокое небо. Настроение было прекрасное.

Размышления о тех многих проблемах, которые приходилось ему решать в текущий отрезок времени, вызвали конкретные действия. Нельзя давать клиентам и подопечным расслабиться. Григорий набрал на телефоне, предназначенном для разговоров с Кузьминым, соответствующий номер. Электромагнитный сигнал дошел туда, куда следует. Гудки зазвучали в трубке. Третий, четвертый, пятый… Ожидание затягивалось.

– Где он? – ворчал Григорий. – Куда запропастился?

– Что-то не так? – добродушно спросил водитель.

– Да ну! Свяжешься с идиотами… хлопот не оберешься.

– Вы, Григорий Матвеевич, всё в делах. Даже в машине работаете.

Анатолий Николаевич смотрел телевизор. Старый советский фильм, черно-белый, еще довоенный. Он любил такие фильмы. Куда нынешним российским кинолентам до старых, снятых еще при Сталине. Взять хотя бы эту, про женщину-электрика, про путаницу с чужими детьми. Он видел ее не единожды. Но с удовольствием следил за происходящим на экране.

Раздался непонятный звук. Веселенькая мелодия. Не из телевизора. Что такое? Откуда? Из-за стенки? Нет. Звучит где-то рядом, в районе шкафа.

Тут он понял – телефон. Тот, который у него в кармане пиджака. Анатолий Николаевич вскочил, стремительно распахнул дверцы шкафа. Судорожно вытащив, приложил мобильный к уху. И услышал недовольное:

– Чего так долго не отвечаете?

– Я не сразу понял… Еще не привык.

– Привыкайте. Вы попросили помочь вам своих друзей и знакомых?

– Нет еще.

– Какого черта вы попусту время тратите? Кто должен ваших знакомых просить? Я за вас не собираюсь это делать? Вы не смотрите, что суббота. Для вас теперь не должно быть выходных. Надо работать. Вкалывать.

Анатолий Николаевич обещал исправиться. И не обманул – тотчас оделся, пошел к давнему другу, Сергею. Для убедительности взял с собой бутылку водки.

Когда-то давно, в прошлом тысячелетии, в советскую пору, он и Сергей работали вместе в механическом цехе одного завода, Сергей – газорезчиком, Анатолий Николаевич – на механических ножницах. Вместе бегали за водкой в обеденный перерыв, после чего слушали газосварщика дядю Васю, непомерно большого, не по годам энергичного, который, выпив, начинал рассказывать о том, как он в годы войны моряком попал в Америку и провел там целых полгода – вместе с командой осваивал эсминец, который построили для нас по ленд-лизу американцы и на котором дядя Вася потом воевал. По его словам, американцы прямо-таки носили наших моряков на руках, подкармливали, возили по выходным на прогулки. «У трапа встречали. Идем в увольнительную, а там уже машины ждут. Пять или шесть машин. Берут по два-три человека, и везут знакомиться с разными красивыми местами. Потом домой отвезут, накормят и выпить дадут. Американки такие все поджарые. Те, которые помоложе. Так мы тогда на тех, кто постарше, внимания не обращали. А молоденькие – ох какие. Загляденье. Все такие ухоженные, красивые. А нам до вечера приказывали вернуться. Блядь! Не явишься – дезертир. И расстрел. Война идет. Жа-аль. Я бы там не одну оприходовал бы. Показал бы, что такое русский мужик. Не удалось. Но жизнь у них, я вам скажу, отличная. Все так чистенько, аккуратно. Домики, улицы. Красиво живут. А дома уже тогда было полно того, что мы только недавно увидели, там, стиральные машины, пылесосы. А еды всякой сколько. Такой, что мы и не видели. Ешь, пока жопа не отвалится. Столько, как там, я никогда не ел…»

Рассказчик был отменный, а события, описываемые им, чересчур яркими – не только рабочие, но и технологи, инженеры постоянно просили его предаться воспоминаниям. Дядя Вася никому не отказывал: два стакана водки, и он приступал к повествованию.

Потом Анатолий Николаевич закончил институт. Заочно. И хотя советская власть к этому времени кончилась, иссякла, диплом обеспечил ему другую работу – место начальника цеха металлолома на соседнем заводе. Жаль только, что дела в стране пошли плохо, и он не смог насладиться положением пусть небольшого, но руководителя.

Сергей обрадовался, обнаружив его за дверью.

– Толян, заходи. Давненько мы с тобой не виделись… – Друг напряг память. – С июля, поди.

Сотворив загадочное лицо, Анатолий Николаевич поставил на стол стеклянную емкость, вместившую пол-литра прозрачной жидкости. Это вызвало энтузиазм у хозяина. Азартно потерев руки, он принялся готовить закуску.

Когда выпили по второй, Анатолий Николаевич проговорил:

– На выборы пойду. В Государственную Думу. Вчера заявление написал. И залог внес.

Друг всерьез удивился.

– Ты это с чего решил?!

– А что я, хуже других? Хуже Квасова, который выставляет себя защитником трудящихся. А на самом деле – вор. За какую зарплату он себе трехэтажный дом отгрохал? Да еще рядом озеро выкопал. Тоже мне, защитник. Что я, хуже?

– Толян, ты не хуже, – вскинулся приятель. – По мне, так ты лучше. Ты человек простой. Наш человек. Даже при том, что начальник цеха. Ты наш. Но он – известная личность. И бабок у него больше. Без бабок сейчас никуда.

– Ну, хорошо. А если мне дадут денег?

– Кто?! – Сергей прямо-таки опешил.

– Есть люди. Дадут. Что тогда?

У Сергея захватило дух от такой перспективы. Помыслив, он сказал:

– Давай выпьем. За твой успех.

Выпили. Потом еще. Содержимое кончилось. Сбегали за второй бутылкой.

После восьмой рюмки потянуло на серьезные темы.

– Проблемой СССР стало то, что не удалось наладить экономику, – с азартом объяснял Анатолий Николаевич. – Стоит честно признать: дело не только в происках США… – Всё было в его неистовой речи: объяснение промахов, предложение новых путей, боль за несовершенство мира. – КПРФ не оправдывает тех надежд, которые возлагают на эту партию люди, – мрачно закончил он.

Друг смотрел на Анатолия Николаевича с теплотой.

– Толя… Ты не расстраивайся. – Бутылка в очередной раз поделилась частью содержимого. – Не расстраивайся. Всё будет хорошо. Вот увидишь. Будет. Давай выпьем.

Предложение было принято.

7

В это время выпивали не только Анатолий Николаевич и его друг, миллионы людей по всей стране употребляли алкоголь в умеренных и неумеренных объемах. И даже в Москве шла неустанная работа по изничтожению спиртосодержащих жидкостей, весьма опасных, грозящих заполонить всю Землю. В престижном ресторане, разместившемся вблизи от Старой площади, Григорий выпивал в компании достаточно молодого человека с плутоватыми глазами. Его звали Максим, он был достаточно известным журналистом, яростным сторонником правых. Но лишь несколько человек знали, что он пишет и для красных под псевдонимом Дарья Семенова, что неистовая Дарья и Максим Ломакин – одно и то же лицо. Григорий принадлежал к весьма узкому кругу осведомленных.

– Макс, нужны тексты, – говорил он, попивая «Хеннесси». – Статьи, выступления. Ракурс тебе знакомый: от лица коммуниста, упертого ортодокса. Он не любит КПРФ, Зюганова; считает, что руководители партии зажрались, забыли про интересы трудящихся. Местных коммунистических лидеров честит, мол, разжирели, обуржуазились. Фактурку я тебе подброшу.

– Почем? – лениво поинтересовался Максим.

– Не обижу.

– Сейчас предвыборная пора…

– Я сказал – не обижу, – весьма жестко повторил Григорий.

Принесли горячие блюда. Вилки и ножи пошли в ход.

– Как приятно дорваться до качественной еды, – поделился эмоциями Григорий.

– А там негде нормально поесть?

– Откуда?! Впрочем, несколько сносных ресторанов я обнаружил. Так, второй сорт. – Григорий оживился. – Хотя «Макдональдс» там есть. Представляешь, добрался до глухой провинции. Пища для дебилов. – Он призывно махнул рукой, подзывая официанта. – Еще по сто «Хеннесси». – И вновь глаза на Максима. – Ты не против?

– Нет… Скажи-ка, твоего клиента «Единая Россия» поддерживает?

Григорий вальяжно кивнул.

– Поддерживает. Но толку от этого мало. Губернатор, как и некоторые другие хозяева регионов, исподволь гадит Кремлю. Слишком их допекли. В общем, втихую помогает коммунисту Квасову, секретарю обкома. Это серьезно. Так что Квасов – наш главный конкурент. Поэтому я и решил отнять у него часть голосов хитрым образом. Нам их никогда не взять, а представитель ортодоксальных коммунистов возьмет. На жесткой критике слева. Будешь для него тексты писать. Тебе не в первой.

– Что за человек? – вяло поинтересовался Максим.

Григорий небрежно махнул рукой.

– Доморощенный мыслитель коммунистической закваски. Я вообще не понимаю, как можно после того, как стала доступна вся информация о происходившем в СССР, оставаться сторонником коммунистических идей. А он воспринимает их всерьез. Упертый до невозможности. В общем, никчемная личность. Видел бы ты, как он обжирался на халяву, когда я пригласил его в «Макдональдс»… – Презрительная улыбка появилась на лице, вслед за тем взгляд уперся в собеседника. – Ну, ты согласен?

– Согласен.

Потом Григорий заскочил к родителям.

– Ты в Москве? – удивилась мать.

– Прилетел ненадолго. – Он передал ей пакет с купленными по пути фруктами. – Надо решить кое-какие проблемы.

– Ты здоров?

– Да. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Давление не скачет. Спасибо тебе за лекарство.

– Как папа?

– Тоже нормально. – Она повернулась в сторону большой комнаты. – Отец, иди сюда. Гриша приехал.

Появился отец, в спортивном костюме, вконец поседевший, но такой же энергичный, как прежде.

– А как твои дела?

– Работаю. Всё хорошо.

– Тебя устраивает то, что ты делаешь?

– Устраивает.

– Это главное… Что мы здесь стоим? Идемте в кухню. Ты голоден?

– Нет.

– Чаю выпьешь?

– Выпью.

Пока грелся чайник, он стоял у окна. Перед ним был двор, образованный старыми зданиями в центре Москвы. Пространство его детства. Он не любил этот двор. Здесь ему впервые пришлось услышать «жид», понять, что он другой и отличается от тех, кто живет рядом. Хотя он был евреем наполовину и по еврейским традициям вообще не считался частью древнего народа. Мать – русская по национальности. Григорий больше походил на нее, чем на отца. Все равно ему давали понять – ты другой. Когда ему было двенадцать, он решил: если он на самом деле другой, он должен быть лучше, а не хуже.

Григорий не любил этот двор. Хотя при чем тут стиснутая домами и покрытая асфальтом часть земной поверхности, ничтожная по сравнению с громадным миром? Неподалеку располагалась школа, возглавляемая в прежние времена Колесником, самодуром и полным идиотом. Григорий хорошо помнил день, когда у входной двери собралась большая толпа учеников, им долго не разрешали войти внутрь. Потом дверь открыли, но учителя не подпускали учеников к окнам, выходящим на двор. Причина имелась, и весьма серьезная: на темном гравии, который покрывал двор, белым порошком было выведено: «Колесник дурак» и «Колесник брось чудить». Эти надписи венчал череп с костями. Порошок удалось определить очень скоро – это была известь, заготовленная для ремонта школы. Директор вызвал милицию, та обследовала двор, принялась допрашивать старшеклассников, но никого не нашла. И директор начал свое расследование. Почему он выбрал Григория? Решил, что тот может дрогнуть? Что предаст? Директор вызывал его в свой кабинет по несколько раз в день, сулил выгоды за сведения о том, кто сделал мерзкие надписи, угрожал. Григорий твердил, что не знает. Хотя знал. Сам он в подпольной акции участия не принимал, но был осведомлен, кто из его одноклассников осуществил столь славное деяние. Григория бесило то, что директор выбрал именно его. Он – слабое звено? Почему что еврей? Пусть даже наполовину. «Я не знаю», – усталым голосом твердил он, хотя внутри у него кипело. Григорий сдерживал себя, чтобы не сорваться, не выпалить какую-нибудь грубость. Он понимал – ему надо нормально закончить школу. Приходилось принимать унижение.