Трупный синод

Все это смерчем пронеслось в голове Стефана, внеся опустошительные разрушения в его разум. Фигура призрака приблизилась к нему, медленно занося обух вверх. Стефан, собрав остатки сил, вскочил, проявив несвойственную для себя и своего возраста прыть. Путь к воротам Латерана теперь был отрезан, но инстинкт самосохранения подсказал ему единственный выход – бежать через сад!

Для этого ему пришлось пробежать по главному нефу в опасной близости от вновь ожившего трупа Формоза. Проносясь мимо, он увидел, что трон снова пуст, но за троном угрожающе высилась чья-то тень. Спустя мгновения он уже очутился в саду, периметр которого ограждался старинной галереей. Запасной выход на спасительную площадь находился в противоположном углу портика. Стефан ринулся между колонн. Душа его нашла в себе для этого последний резерв сил.

Внезапно от колонн отделилась фигура в белом. Новое появившееся лицо в этом страшном спектакле было женщиной, держащей в руках какой-то сверток. Стефан остолбенел, обострившаяся до предела интуиция подсказала ему, что самое страшное испытание еще впереди.

– Хочешь взглянуть на своего сына, Стефан?– вопросила женщина, разворачивая сверток. Вылезшие из орбит глаза папы уставились на синее тельце мертвого ребенка.

– Иоанна?! – голосом, сорвавшимся на визг ужаса, возопил Стефан.

– Ты погубил нас, Стефан! Ты раскрыл мою тайну, и, пользуясь этим, склонил разделить с тобой ложе! Ты пользовался мной, хотя я тебя умоляла оставить меня в покое, предлагая выполнить все, что ты пожелаешь! Но тебе нравилось иметь власть надо мной, особенно после того, когда я стала епископом Рима!

– Ты преступница, ты заняла трон римского папы, поправ законы Церкви! – нашел в себе силы защищаться Стефан, и привел главный аргумент, – ты …ты женщина!

– Меня выбрал епископом Рима его народ. Выбрал за достоинства, знания и благочестие. Ни одного голоса не было подано против. И это было впервые в истории Церкви. Почему же женщина, если она всеми своими добродетелями достойна занимать кафедру римского епископа, не может этого сделать?

Стефан пятился назад.

– Разве женщина не есть творение Божие, такое же, как и мужчина? Разве мужчины не появляются на свет из женского лона? Разве женщины не несут равное наказание с мужчинами за свои грехи? Разве среди женщин мало святых и мучениц Веры?

Стефан молчал, ошарашенно глядя на новый призрак, так умело сыпавший аргументами. Силы покинули его. Он закрыл лицо руками, покорный своей судьбе.

– Иди же к нам, Стефан! – произнес женский призрак.

В ту же минуту чьи-то крепкие руки тисками сдавили плечи Стефана. Кто-то развязал пояс его одежды и ловко накинул ему на шею. Стефан хрипел, не сопротивляясь убийцам и только вяло шевеля кистями сжатых рук, сознание его было окончательно помутнено, и он уже не понимал, что вокруг происходит. К тому же безжалостный призрак Иоанны вновь поднес к его глазам свой сверток и в свои последние мгновения Стефан видел только это, загубленное при самом рождении, маленькое существо. Прежде чем Стефан испустил свой заключительный выдох, его лицо исказила страшная и жалкая улыбка.

Палачи опустили тело папы на плиты галереи, равнодушно глядя на дело рук своих. Всего их было шестеро, основная часть находилась на беду Стефана в этом саду и только двое прятались в пределах Латеранской базилики, разыграв страшный маскарад.

Один из убийц вышел прочь через выход из портика. Спустя минуты он вернулся, ведя человека, полностью закутанного в темную ткань. Этот человек подошел к распростертому телу Стефана, уставившегося стеклянными глазами в потолок галереи, и с минуту внимательно смотрел на него. Затем вынул из-за пазухи маленький молоточек, наклонился к Стефану и, ударив его молоточком по лбу, насмешливо спросил :

– Стефан, ты спишь?

Спустя минуту ритуальный вопрос был задан повторно:

– Стефан, ты спишь?

Спросив его в третий раз110, и не дождавшись ответа, человек, воздев руки к небу, произнес: «Vere Papa mortuus est»111 , осенил себя крестным знамением, а затем снял с руки Стефана кольцо с изображением Симона, тянущего свои рыбацкие сети. Положив кольцо на парапет, незнакомец взял у призрака Иоанна Восьмого обух и сильным ударом расплющил кольцо.

– Это произошло в пределах храма? – спросил он убийц.

– Нет, здесь. Что бы ни сотворил этот преступник в храме, Латеран был и остается матерью церквей христианских.

– Очень хорошо. Где вы взяли труп младенца?

– У цыган накануне умер ребенок. Мы взяли его труп на сутки, заплатив цыганам десять солидов.

– Все было сделано превосходно. Вот ваши деньги.

– Немедленно уберите их прочь. Вы знаете, почему мы это сделали. Он был давно приговорен нами, он сам себя приговорил.

– Вашей общине не нужны деньги?

– Но не за это. Мы выполняли свой долг. Долг очищения Церкви Христа от скверны и ереси.

– Господь нам всем судья. Уходите немедленно, – сказал человек, о чьем имени мы можем только догадываться. Он что-то положил на грудь Стефана, а затем, развернувшись, быстро зашагал к выходу. Убийцы последовали за ним.

Лишь через час, обеспокоенные долгим отсутствием Стефана, его слуги заглянули в Латеранскую базилику, и обнаружили во дворе сада мертвое тело понтифика. Синяя шея, вытаращенные глаза и скрюченные в судорогах пальцы рук не оставляли сомнений в его насильственной смерти. Также было понятно, что убийцы проникли в храм через прилегающий к нему сад. При этом, как оказалось, был умерщвлен римский ланциарий, охранявший данный вход в Латеран. Труп его был найден во дворе одного из ближайших домов. Еще одной страшной уликой, при виде которой содрогнулись даже самые смелые сердца, стали чьи-то два отрубленных пальца, лежавшие на груди убитого епископа.

На следующий день возле дома Теофилактов вновь остановились носилки кардинала Теодора. Высокий гость снова предпочел изысканным яствам хозяев уединенную беседу с Теофилактом. Воздав совместную молитву об упокоении скончавшегося папы Стефана, а также молитву о ниспослании миру нового достойного наместника Святого Петра, кардинал опять обратился к главе римской милиции с деликатной просьбой:

– Работы по строительству моего дома пунийцами закончены.

– Видимо, вы остались ими довольны. Они сработали так быстро!

– Да, они показали себя настоящими мастерами своего дела. Я вам рекомендую при необходимости обращаться к ним. Это превосходные резчики по камню.

– Увы, но, я думаю, их миссия в Риме исчерпана.

– Отчего же?

– Так будет спокойнее для всех.

– Воля ваша, мессер Теофилакт, мне будет жаль с ними расстаться. Но у меня просьба … В связи со свершившимся событиями город закрыт, а я не имею ни малейшей возможности содержать их более. Возможно ли им покинуть город?

– Я сделаю все, что в моих силах. Они могут побыть у вас еще сутки, чтобы я смог все уладить?

– Разумеется, благородный мессер Теофилакт.

Глава римской милиции действительно не сплоховал. Ровно сутки ему потребовалось для того, чтобы расположить на дорогах из Рима своих людей так, чтобы никто из шестерых выехавших из города «резчиков по камню» не добрался до своей общины.

Эпизод 22.

1651-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Льва Мудрого, 6-й год правления франкского императора Ламберта (август-декабрь 89

7 года от Рождества Христова)

За всю многовековую историю Рима и католической церкви найдется совсем немного случаев, когда смерть понтифика вызывала бы в городе если не ликование, то всеобщий вздох облегчения от кончины нелюбимого правителя. Весть об убийстве Стефана Шестого Рим встретил именно с облегчением, как факт своеобразного недорогого очищения от греха своего молчаливого соучастия в Трупном синоде. Не было ни слез, ни стенаний, ни треска разрываемой ногтями одежды. Город не стал утруждать свою милицию необходимостью провести тщательное расследование убийства, а начал настойчиво требовать от служителей Церкви побыстрее определиться с новым наместником Святого Петра.

В Рим снова потянулись пышные делегации церковных и светских правителей Италии и смежных с ней государств. Как обычно, с особым благоговением римляне встречали посланцев константинопольского базилевса, с любопытством взирали на бургундских и провансальских дворян, с опаской поглядывали на внушительных германцев. Да, Арнульф Каринтийский не упустил случая послать делегацию от себя, в робкой надежде вернуть утраченные им позиции при папском дворе. Надежды эти были действительно призрачны – после того, как вся Италия поняла, что Арнульф, в силу своего нездоровья, нескоро сможет вновь появиться на Апеннинах, интересы германцев более практически не учитывались. Формозианцы, до сего дня являвшиеся сторонниками германских правителей, чутко отреагировали на изменение конъюнктуры и постарались отмежеваться от бывших покровителей, в своей пропаганде сакцентируя внимание горожан на том, что именно сторонники Формоза были единственными, кто открыто критиковал Стефана за произведенное последним судилище. Политика формозианцев принесла свои плоды, авторитет этой партии в глазах римлян вновь пошел в гору.

Поспешили вернуться в Рим также правители Тосканы и Сполето. На этот раз молодой император Ламберт возжелал самолично присутствовать при выборе папы, однако сполетская церковная партия от этой новости в восторг не пришла и в ладоши не била. Ламберт, устами глашатаев, дал понять Риму, что осуждает произведенный судебный процесс над скончавшимся папой Формозом, что было по достоинству оценено гражданами Рима. Ввиду этого, Агельтруда, напротив, не захотела присутствовать на выборах папы, заранее примиряясь со своим тактическим и, как она считала, кратковременным, отступлением. Что же касается Адальберта, то он также с облегчением узнал о смерти Стефана, ибо это откладывало на неопределенный срок реставрацию Латеранской базилики, то бишь проносило мимо его кошелька возможный опустошительный шторм. Скорее всего, тосканский граф потенциально мог стать одним из главных бенефициаров раскладывающегося пасьянса – на фоне скомпрометировавшей себя сполетской партии, в условиях тесных отношений с семьей Теофилактов и явным интересом, проявляемым к нему со стороны формозианцев, он имел весомые шансы занять лидирующие позиции в Риме и сделать себе обязанным будущего наместника Князя Апостолов.

Сполетцы не были бы сполетцами, если бы даже в этой ситуации не попробовали кавалерийским наскоком взять свое. Кардиналы Христофор и Петр, а также Сергий, чей епископский сан, дарованный ему Формозом, Стефан благоразумно не подтвердил, энергично предложили городу свои кандидатуры. В этот-то момент сполетцы и узнали, что думает о них и об их скончавшемся предводителе Рим. Все сполетские кандидатуры римская знать, клир и плебс с негодованием отвергли. Заступничество Адальберта за сполетскую партию было вялым и вынужденным прежними союзническими клятвами – на деле граф Тосканы ликовал, видя ослабление своего грозного соперника, препятствующего его мечтам об итальянских коронах. Ах, было бы совсем прекрасно нашептать еще Риму, что благонравный, сладкий, «не замути водичка» Ламберт тоже причастен к Трупному синоду! Рим со своими священниками в этом случае уверенно бы пошел в объятия Тосканской марки, особенно если бы граф Адальберт для себя любимого хоть немного постарался.

В сложившихся условиях, Риму при выборе папы ничего не оставалось, как обратить свои взоры на партию сторонников Формоза. Основными кандидатами стали уже знакомые нам Романо Марин, Теодор, Иоанн из Тибура, а также римский кардинал Бенедикт и уважаемый, несмотря на молодость, протодиакон Лев из Ардеи. Впрочем, Теодор и Лев быстро сняли свои кандидатуры, уступая более авторитетным священникам своей партии. Долгое время казалось, что выбор падет на Бенедикта, поскольку он единственный среди оставшихся кандидатов был римлянином, а город после всех последних потрясений непременно хотел видеть своим епископом земляка. Вот тут и подключился к делу граф Адальберт, набравшийся-таки смелости и решивший, что второго подобного шанса у него может и не быть. Путем тайного подкупа – ах, ах! – он в считанные дни склонил голоса церковного клира в пользу Романо Марина, выходца из Витербо, находившегося тогда в границах Тосканского маркграфства. В итоге 24 августа 897 года, под бурное одобрение горожан и гостей столицы христианства, сто четырнадцатым папой в истории католичества был избран кардинал Романо Марин, младший брат папы Марина Первого, занимавшего папский трон за тринадцать лет до этого.

На следующий день состоялась коронация, на которой новоиспеченный папа торжественно подтвердил все титулы и привилегии императора Ламберта, принес ему вассальную присягу как правитель Рима, получил от Ламберта встречную присягу патриция-защитника римско-католической церкви, принял дары от прочих гостей. Делегация Арнульфа горькую для себя пилюлю проглотила молча и без демонстрации своего неудовольствия. Помимо папы это принесло большое удовлетворение и Беренгарию Фриульскому, который получил возможность продлить свое сидение на двух стульях одновременно.

Под занавес коронации папа Роман Первый преподнес Риму еще один знаменательный дар – префектом города вместо Григория был назначен глава римской милиции Теофилакт. Греческое семейство было, безусловно, радо еще одному своему шагу вверх по карьерной лестнице, хотя легкая тень разочарования все же покрыла прекрасное лицо Теодоры – ее мечты о титуле покамест оставались неосуществимы.

Следующие дни прошли в торжественных шествиях и вечерних обильных вакхических жертвоприношениях. Противоборствующие стороны Италии ждали от нового папы первых шагов. Умудренный опытом, всегда спокойный и расчетливый Роман начал свой понтификат осторожно, как сапер, вступивший на минное поле. Он, как и Бонифаций Шестой, едва сев на трон Апостола, вдруг преисполнился идеей примирить все воюющие в данный момент стороны – идеей на тот момент явно утопичной и опасной. Как это часто бывает, он потерпел поражение на обоих фронтах – ему не удалось целиком расположить к себе неприязненно относившихся к нему сполетцев, и в то же время кое-кто из формозианской партии, ждавшей скорого официального осуждения Трупного синода, поспешил посчитать его чуть ли не предателем. Огромное разочарование испытывал категоричный и экспрессивный Теодор, чья природная горячность иной раз прорывалась даже в личных беседах с еще недавним «братом Романом».

– Вы, Ваше Святейшество, своим молчанием подтверждаете законность решений суда над покойным Формозом, да смилостивится над его душой Господь! Вы, тем самым, позволяете сполетцам обелить себя, отводите от них справедливый гнев Рима, и, тем самым, рушите все идеи за которые мы боролись!

– Терпение, ваше преподобие, терпение! Сан, который я принял по воле Всевышнего и с благословения города святых Петра и Павла, не терпит скоропалительных действий, способных возмутить и расколоть общество!

Справедливости ради стоит сказать, что аннулирование решений Трупного синода и достойное погребение останков Формоза было единственным категоричным требованием к папе со стороны его прежних друзей. Приверженность формозианцев правителям с другой стороны Апеннин, как уже было сказано, заметно испарилась и внешне никак себя более не проявляла, ибо Арнульф, очевидно, был неспособен в ближайшее время влиять на итальянские дела, Фигура же императора Ламберта набирала все больший авторитет и уважение в обществе, в связи с чем формозианцы без устали ломали свои мудрые головы над тем, как поскорее навести мосты к уму и сердцу молодого сполетца, пока ни то, ни другое ему не законопатила его драгоценная матушка.

Не спешил новый папа и с восстановлением Латеранского дворца. В отличие от Стефана, папа Роман безбоязненно посетил Латеран и даже отслужил в храме мессу, несмотря на сохранявшийся там ужасающий беспорядок. Но, тем не менее, Роман предпочел оставаться в папской резиденции возле храма Святого Петра, в покоях, которые еще так недавно занимал его предшественник. Преимущества такого расположения Роман ощутил очень быстро. Прежде всего, он сохранил имущество Стефана, которое, по старой традиции, в Латеране подверглось бы неминуемому разграблению, но в данном случае черни пришлось остаться ни с чем. В отличие от доступного всем и вся Латерана, здесь он был прикрыт стенами города Льва, которые за полвека до этого воздвиг папа Лев Четвертый, спасая Ватикан от нашествия сарацин. В любой момент, при возникновении беспорядков в городе или угрозе неконтролируемого наплыва черни, папа мог приказать изолировать город Льва от Рима и выдержать в его пределах долгую осаду.

Отказ же от реконструкции Латерана был продиктован исключительно меркантильными соображениями. Бурные события последнего времени, происходившие в Италии вообще и в Риме в частности, совершенно опустошили папскую казну. Ну а маркграф Тосканы Адальберт Богатый, поначалу всерьез рассчитывавший на свое землячество с новым папой и потенциально способный покрыть возникший дефицит, теперь совсем не спешил вновь проявлять благотворительные инициативы, печально наблюдая за все более крепнущей дружбой папы с императором Ламбертом.

Постепенно Рим по достоинству оценил рассудительность и деловые качества нового папы. Над городом, наконец, начала потихоньку рассеиваться та гнетущая атмосфера, которая воцарилась здесь со времен Трупного синода, когда каждый римлянин в той или иной степени ощущал на себе часть вины за произошедшее внутри его крепостных стен.

Всю осень 897 года папа Роман успешно занимался хозяйственными делами папской курии. В частности, ему удалось произвести инвентаризацию имущества большинства папских патримоний112 , начать взыскивать недоимки последних двух лет с арендаторов земель, отправить гонцов в Константинополь и встретить их возвращение с подтверждением и приветствием своего епископства со стороны императора Льва Шестого и письмом от уважаемого всей Европой патриарха Антония Второго113. От этих же гонцов папа Роман, а вместе с ним и весь Рим, впервые получили от Константинополя предупреждение о воинственных настроениях среди племен мадьяров и секеи114, не так давно обосновавшихся на землях Паннонии, и, очевидно, начинавших тяготиться рутиной оседлой жизни.

Наконец, в конце ноября 897 года, уступая все возрастающему на него давлению формозианской партии, и решив, что, быть может, действительно пришло время расставить все точки над i в событиях этого года, папа Роман, устами глашатаев, зачитал буллу об осуждении решений Трупного синода, о перезахоронении с почестями, достойными римских епископов, тела папы Формоза, о снятии анафемы с папы Формоза и о созыве церковного собора, которому надлежало бы закрепить все эти решения документально и во веки веков.

Собор был назначен на 5 декабря 897 года с тем расчетом, чтобы каждый церковнослужитель, даже прибывший в Рим из самых отдаленных мест, успел бы домой на Рождество. Поэтому папа весьма энергично взялся за организацию собора. Дело спорилось. В Рим активно прибывали самые авторитетные служители Церкви со всех уголков Европы, все, казалось бы, должно было пройти великолепно, но за два дня до собора, за обедом, у папы Романа случилось кровоизлияние в мозг и он, не приходя в сознание, скончался вечером того же дня. Вот здесь Рим и испытал самый настоящий шок и явил миру свои самые искренние слезы!

Эпизод 23.

1651-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Льва Мудрого, 6-й год правления франкского императора Ламберта (декабрь 89

7 года от Рождества Христова)

Смерть в 814г. Карла Великого и до радиоактивного скорый распад его грандиозной империи, казалось, вновь возвращали Европу в дремучее состояние предыдущих двух столетий невежества и варварства. На фоне яростной схватки отпрысков великого императора за оставленное им наследство, снова, на радость религиозным ортодоксам, подверглись забвению наука и культура, экономические отношения в результате непрекращающихся междоусобиц опустились до совершенно примитивного уровня, а философская мысль была до полусмерти забита догматичным восприятием христианского учения. Однако шестидесятые годы дерганого девятого века подарили миру робкую надежду на скорое просветление общественной мысли и возвращение ранее утраченных талантов, в лице одновременно выдвинувшихся на авансцену двух выдающих деятелей Церкви. То были римский папа Николай Первый и патриарх константинопольский Фотий. Судьбы обоих долгое время удивительным образом были связаны между собой, оба получили впоследствии право именоваться великими, а еще позже были канонизированы благодарными потомками, оба определили политику римских пап и патриархов Востока на многие века вперед, но оба, впрочем, стали одними из главных действующих лиц, положивших начало будущему разделению единой Церкви Христа на католичество и православие.

Все началось еще с переноса столицы Римской империи в Константинополь и последующего разделения империи на Восточную и Западную в 395 году, что дало старт ревнивому соперничеству между епископами двух столиц. Стало ли главной причиной исхода этой борьбы преклонение перед апостолами Петром и Павлом, принявшими в Вечном городе мученический венец, или же хитрая Византия, не в силах оружием удержать в своей власти весь Апеннинский полуостров, своей уступкой преследовала дальновидную цель выставить римскую церковь своеобразным форпостом, перед которым склонились дикие племена, но факт тот, что брошенный своим императором Рим смог одержать победу над опекаемым базилевсами константинопольским патриархатом.

С течением веков становилось все очевиднее, что цивилизации Византии и Запада идут каждая по своей колее, причем все далее удаляясь друг от друга. Борьба за первенство в Церкви принесла победу Риму, а в светской сфере цивилизованной, но меркантильной Византии необходимость учитывать интересы епископа Рима с течением времени становилась все большей обузой, особенно после того как лангобарды все-таки вытеснили греков из Рима на юг Италии, уничтожив Равеннский экзархат и отрезав Рим от постоянной помощи Востока. Неудивительно, что папскому Риму, в борьбе за свою независимость и за сохранение своего влияния в этом мире, пришлось со временем отдать предпочтение сильному государству франков перед вдруг начавшей ослабевать Византийской империей. Признание папой Львом Третьим франкского короля Карла императором Запада в 800 году Константинополь воспринял не только как однозначное покушение на собственную монополию на наследство античных правителей, но и как непозволительную, с его точки зрения, претензию римских епископов на все великосветские решения в Европе. Различия же в проведении основных христианских обрядов и восприятия Священного писания, обусловленные разным уровнем развития общества и общественной мысли на западе и востоке Европы и весьма выпукло проявившиеся к тому времени, предопределили в итоге возникновение первой схизмы (раскола) в истории христианства. Жаркие богословские споры возникали и раньше, но священникам долгое время удавалось достигать согласия и даже помогать друг другу с вольницей в собственных рядах. Так, восточная церковь помогла Риму обуздать арианскую ересь115, которой были подвержены воинственные готы, зато два века спустя Рим решительно осудил иконоборческие течения, навязанные Константинополю базилевсом Львом Исаврийским116.

Так было когда-то, течения времени и истории все далее разводили между собой два берега одной реки, но христианство по-прежнему представляло собой единую реку. И вот два великих представителя своего века – папа Николай и патриарх Фотий – завели оживленнейшую переписку религиозно-философского склада, не подозревая, что своими действиями начинают вести реку христианства по двум удаляющимся руслам. Именно в ходе этого заочного общения с невиданной силой вспыхнул давно тлевший костер разногласий по поводу «филиокве117» – проистечения Духа Святого, не только от Отца, но и от Сына, на чем настаивало католичество. Еще одним спорным моментом стал опять-таки вопрос о взаимоотношениях иерархов Церкви со светскими правителями, и если папа Николай прямым текстом подчеркивал и обосновывал притязания пап на управление судьбами королевских дворов Европы, то его константинопольский оппонент, как и подавляющее большинство последующих видных деятелей православия, признавал первенство в светских делах императора. Оба ученых мужа были людьми убежденными и амбициозными, в связи с чем характер переписки очень скоро вышел за пределы дипломатического и вообще уважительного тона.

Новым яблоком раздора стала Болгария, решившая принять крещение, но колебавшаяся в выборе своего примаса118. Борьба за души недавних язычников велась с переменным успехом, в ход шли все средства, от кнута до пряника, и известен анекдот, что однажды Рим, устами, кстати говоря, тогда еще священника Формоза, в попытке склонить болгар на свою сторону, разрешил последним носить штаны вне зависимости от пола, как это было принято у тех издревле. Также болгарам было разрешено вкушать в пост сыр и молоко, но, главное, иметь собственного архиепископа. Последнее оказалось легче пообещать, чем сделать, это обещание дальше слов не пошло, чем с радостью воспользовалась Византия, оставившая поле болгарской битвы за собой. К тому моменту двое самых уважаемых людей Церкви уже успели предать друг друга анафеме. Спустя двести лет подобным страстям предадутся патриарх Михаил Керуларий119 и папа Лев Девятый120, и будет официально, на радость Сатане, оформлен раскол между католицизмом и православием.