Похищение любви

Георгий Баженов

Похищение любви

If my slight Muse do please these curious days

The pain be mine but thine shah be the praise. [1]

Shakespeare. Sonnet 38

Друзья посвящают эту книгу ЭДУАРДУ ЧЕХАЛОВУ – сокровенному художнику жизни

Часть I

Похищение любви

Глава первая

В конце рабочего дня Алеша подошел к Ларисе.

– Ты не можешь сдать комнату? – как бы между прочим спросил он.

– Комнату? – удивилась Лариса. – А вы что, надумали уходить от родителей?

– Ну да, надумали. – Алеша усмехнулся при слове «родители». – Нам ненадолго, на несколько месяцев. Летом мы куда-нибудь переберемся, – поспешил добавить Алеша.

– Я ведь и не думала никогда сдавать. – Лариса слегка покраснела. – Да вам, может, и не понравится у меня.

– Понравится. Я больше чем уверен.

– Ну, если так… – улыбнулась Лариса. – Приходите с Наташей вечером, посмотрите сами. Знаешь, где я живу?

– Знаю.

В это время мимо них с портфелем в руках проходил зам. начальника отдела Евгений Яковлевич.

– Что, знакомитесь поближе? – мрачно буркнул он. – Давайте, давайте… – В семье у Евгения Яковлевича были неприятности, и он в последнее время ходил мрачный.

– Евгению Яковлевичу наверняка завидно! – бросила в пространство Зина – Ларисина подруга.

Евгений Яковлевич остановился в дверях:

– Знаете что, Зиночка? – и усмехнулся.

– Ну что?

Евгений Яковлевич постоял, поморщился, но ничего не сказал и вышел из отдела.

– Ну, пойдемте и мы, – предложила Лариса. – Зина, ты идешь?

– Сейчас, Лара. Вы идите, я вас догоню.

Выйдя из отдела и спустившись по лестнице, Алеша с Ларисой пошли по длинному светлому коридору; коридор соединял филиал их НИИ с одним из опытных цехов; в этом цехе, агрегатно-сборочном, работал и Алеша когда-то, но потом перебрался в вычислительный центр, сначала лаборантом, позже техником.

– Шумно очень, – покачала головой Лариса. – Как ты только работал здесь, Алеша?

– Работал… – неопределенно ответил Алеша.

Цех был чистый, большой, просторный, но его, казалось, до предела заполнил шум пневматических молотков и скрежет сверел о металл.

– Вон видишь, – показал Алеша, – парень заклепки ставит?

– Вон тот?

– Да! – Алеша говорил очень громко, почти кричал. – Вот и я с заклепками, еще до армии. Ничего… Что? Нет, я говорю, ничего вообще-то… работать можно!

Они улыбались друг другу, потому что Лариса плохо слышала и переспрашивала, а Алеша с удовольствием повторял.

Они уже выходили на улицу, когда, на ходу накидывая на себя шубу и шаль, их догнала Зина; она взяла Ларису под руку. На Ларисе были легкая дошка и мужская пыжиковая шапка; выглядела она «под мальчишку». Мягкими крупными хлопьями падал снег, воздух был чист, дышалось свободно.

На остановке Алеша помог женщинам войти в трамвай, и, когда трамвай тронулся, Зина кивнула Алеше, а Лариса махнула рукой:

– Так я вас жду сегодня, Алеша!

– Да, – ответил Алеша, – мы обязательно придем.

В трамвае подруги сели на боковые сиденья, Лариса – впереди, Зина – сзади. Вдруг Лариса почувствовала на себе чей-то взгляд; покосилась глазами и сбоку увидела мужчину, он смотрел на нее. Она отвернулась. «Смотри-ка… – подумала она с неожиданной тревожной радостью. – Ну, пусть… Я ведь еще ничего, наверное, а?..» И, повернувшись к Зине, она тихо, но с какой-то тайной радостью в голосе спросила:

– Ну, как ты?

– Ничего, – ответила Зина, – все хорошо.

– Слушай, – вдруг предложила Лариса, – поехали ко мне? Чаю попьем, поболтаем…

Разговаривая, она все время помнила, что мужчина поглядывает на нее; ей было и хорошо, и беспокойно. Лариса совсем развернулась к Зине и на один миг успела встретиться с мужчиной глазами. «Ничего, – подумала она. – Некрасивый, но… хороший, что ли? – добавила тут же. – Кажется, хороший…»

– Лара, – вдруг тихо прошептала Зина и едва не всхлипнула, – Лара, – повторила она, – у меня… я… – она вздохнула, – кажется, опять…

– А он? – почти машинально спросила Лариса.

Зина пожала плечами:

– Я еще ничего не говорила ему.

– Как всегда!

Зина опустила глаза.

– Значит, так, – распорядилась Лариса, – сейчас едем ко мне.

Зина вопросительно взглянула на Ларису.

– Там увидишь, – ответила на немой вопрос Лариса. – В конце концов надо серьезно поговорить. Нельзя же так бесконечно?!

Когда они выходили уже из трамвая, Лариса во второй и последний раз взглянула на мужчину: «До свидания. Очень жаль».

И он, поняв ее взгляд, быстро поднялся с места и, отстраняя пассажиров, заторопился к дверям. Он молча говорил ей: «Ну подождите же!» Но только он подошел к выходу, как дверь автоматически захлопнулась, а подруги были уже там, на улице, где шел снег.

«Ну ладно, до свидания, – подумал мужчина. – Бог с вами».

Выйдя на Остужевскую, подруги вскоре подошли к Ларисиному дому, поднялись на третий этаж. Лариса в шутку нажала на кнопку звонка, но никто, конечно, не открыл дверь: ни Светланки, ни тем более Романа, бывшего мужа, дома не было. С мужем Лариса разошлась, а дочка жила с бабушкой в Жуковском, переехала туда на «пока».

Зина вошла в квартиру первой; пока Лариса возилась с цепочкой, Зина прислонилась к стене и навзрыд, громко и горько, заплакала. «Ах, дурочка ты моя…» – подумала с жалостью Лариса, а вслух сказала:

– Ну, не надо, что ты! Не надо. Пойдем-ка…

Раздев Зину, она повела ее в комнату, усадила на тахту и, взяв обеими руками ее лицо, слегка приподняла его.

– Не плачешь уже? – спросила она, но Зина плакала не переставая. – Вот и хорошо, – продолжала Лариса, словно Зина уже не плакала. – И не надо плакать. Чего хорошего в бабьих слезах? Ничего хорошего…

За окном синели сумерки, Лариса подошла к окну, приоткрыла форточку. Вместе с морозным воздухом в комнату ворвалась веселая мелодия:

«… а нам все равно,а нам все равно,не боимся мы волка и сову…»

– Видишь, не боимся мы волка, – сказала Лариса.

Зина сквозь слезы улыбнулась.

– Никакой жизни у меня не выходит, – говорила она чуть позже, когда сидели они уже за столом и пили горячий крепкий чай. – Несчастливая я.

– Ну, счастье… – задумчиво сказала Лариса. – Просто на этот раз тебе надо рожать, – добавила она. – Обязательно, Зина!

– Надо! Обязательно! – вспыхнула Зина. – А кто я ему, чтобы рожать? Ни жена, ни девка! Подстилка, вот кто…

– Я тебе и говорю: плюнь ты на Володьку, гони его в три шеи. Не хочет жениться – пускай проваливает. А то пригрелся! Ничего, без него проживешь, невелико добро… А сама рожай! Дети – это же для нас всё… Ну вот, если б не было у меня Светки, я бы не знаю, зачем тогда и жить! А без мужа проживешь. Да я бы твоего паразита…

– Лара, ну зачем ты так? Ведь я люблю его…

– А он тебя любит?! «Люблю, люблю…» Надо, чтобы и он любил, чтобы уважал хоть немного. А ему наплевать на тебя. Да, да, не спорь!..

Зина опустила голову:

– Я уже все перепробовала. И так к нему, и этак…

– А им только это и надо. Эх, дуры мы, бабы, дуры! – обозлилась Лариса. – С ними не так нужно. Не нравится – ну и скатертью дорожка!

– Тебе хорошо, ты сильная, Лара! А у меня ничего не получается. Вот я не разговариваю с ним, уже шестой день пошел. А он сначала: «Зин, ну, Зинуль, Зинуленька…» А потом, день на третий, купил бутылку вина, сидит, телевизор смотрит, вино попивает, усмехается. Я молчу, и он молчит. А дальше что?

– И дальше так. Ничего, не выдержит. Ты, главное, ночью не уступай…

– А тут не могу, – вздохнула Зина. – Ты же знаешь, какой он… – Зина виновато улыбнулась.

– Что я знаю?! – рассердилась Лариса. – Я знаю, что паразит он, вот что я знаю!

– Ла-ара…

– Лара, Лара! Сто лет уже Лара!.. И потом, знаешь, что я тебе скажу? Пропадешь ты со своим Володькой, вот что!

– Пропаду, – вздохнув, согласилась Зина.

– Да чего это ты вдруг пропадаешь?! Чего ты сразу соглашаешься?! Прямо зло на тебя берет, ей-богу! Со всеми она соглашается, все ее устраивает, все ей подходит. Есть в тебе хоть капля гордости? Или нету?

– Нету.

– Ну, это уж ты совсем! – всплеснула руками Лариса. – Это уж ты даешь! – Она вскочила из-за стола и, сбегав на кухню, принесла бутылку вина «Бисер» и две рюмки. – Твое, – буркнула Лариса и выпила рюмку.

Зина, помедлив, тоже выпила.

– Вкусно, – сказала она. – А вдруг мне нельзя?

– Ага, нельзя! – обрадовалась Лариса. – Не вздумай даже слушать своего Володьку! Если настоишь на своем, он уважать тебя начнет, будешь командовать им как хочешь! Представляешь: ты – мать! Ма-а-ать!..

Они выпили и улыбнулись друг другу.

– Да… – сказала Зина. – Конечно, ты права. Права…

– Давай-ка споем, – предложила Лариса. – Что-нибудь такое… – Лариса мечтательно-грустно улыбнулась. – А потом еще поговорим, подумаем… Да и что тут думать-то? Рожать надо!..

Они запели романс. В нем для них было столько личного, прочувствованного и пережитого, что безо всякого напряжения, спокойно и просто, вошли они в одно настроение; сейчас их как будто переполняла тоска расставания, большая, без краев, без начала тоска, но каждая чувствовала и понимала эту тоску по-своему. В голосе Ларисы тоска была горькая, потому что прощание уже случилось давно, а жизнь осталась, а жить вроде незачем и только воспоминание, только чувство, с каким расстались, теперь и есть настоящая жизнь. «Прощай, пришла разлука, прощай, моя голубка, навсегда-а…» – пела Лариса, и только вспоминала, и только тяжело помнила, что попрощалась уже давно, все прошло… А Зина не знала еще прощания, но предчувствовала его; она боялась прощания, думала о нем, отмахивалась от него, а прощание неумолимо надвигалось, жизнь катилась вперед, и с горьким сердцем приходилось соглашаться, что какова бы ни была ее жизнь, «ничего, ничего, ничего не осталось от жизни моей…»

Они не глядели друг на друга, а смотрели на темное окно перед собой. Сладка была им песня. И пусть в жизни не очень им повезло, но раз есть такая песня, раз поется полным, раскованным голосом, то быть не может, чтобы надежда совсем оставила их. И когда они пропели:

Только раз бывают в жизни встречи,Только раз судьбою рвется нить… —

и замерли, чтобы выдержать паузу, в квартиру Ларисы позвонили.

Это были Алеша с Наташей; открывая дверь, Лариса смутилась: она совсем забыла, что должен прийти Алеша, и теперь слегка покраснела – было неудобно, что она немного пьяная. Алеша с Наташей стояли перед входом, тоже смущенные.

– Ну, проходите же, проходите! – опомнилась Лариса. – Алеша, ну что же ты! Проходите!

Алеша пропустил жену вперед; коридорчик был узкий, Лариса прислонилась к стене; проходя мимо Ларисы, Алеша обернулся, и они вдруг крепко стукнулись лбами – у Ларисы даже слезы на глазах выступили. Алеша растерялся, покраснел, приложил ладонь ко лбу и начал горячо извиняться. Но Лариса, махнув рукой, засмеялась веселым звонким смехом. За Ларисой рассмеялся Алеша, за ними осторожно засмеялась и Наташа. Зина, выбежав на шум, увидела смеющихся «дурачков» и, как это бывает, не сдержалась сама и тоже прыснула.

Этот общий смех помог женщинам без лишних церемоний познакомиться и решить дело быстро и по-дружески. Комната была сразу по коридору направо, Алеше она понравилась, он тут же предложил за нее сорок рублей. Лариса от денег отказалась совсем; начали спорить. Наконец Зина примирила всех. Сказав, что со стороны Ларисы, конечно, благородно отказываться от денег, но нужно помнить о самолюбии и гордости других. «Двадцать пять рублей – и все по чести», – закончила Зина. На том и согласились.

Лариса пригласила всех в свою комнату. «Надо же отметить это дело», – сказала она.

Когда налили вина, Наташа наотрез отказалась пить.

– Ну, всего одну, во-от таку-ую… – улыбнулась Лариса.

– Нет, нет, я не буду, – улыбнулась в ответ Наташа.

– Маленькую-ю… – продолжала настаивать Лариса.

– Нет, нет, ни большую, ни маленькую, – упорствовала Наташа.

Три руки с рюмками были подняты, все ждали. Наташа все не соглашалась; ни Зина, ни Лариса не знали, что делать. Выручил Алеша; приняв несколько таинственный вид, он как будто в сторону, но довольно четко проговорил:

– Знаете, нельзя ей…

– А-а… – протянула понятливо Зина. – Тогда, конечно. Вы что, жде… – Но не стала договаривать: «…ждете кого-нибудь?» – не все ведь любят говорить об этом.

Так что выпили втроем; Лариса и Зина про себя поздравили Алешу. Алеша же, намекая на то, что Наташа в положении, просто-напросто схитрил. К этой уловке приходилось прибегать всегда, когда Наташа отказывалась в компании пить. В кругу своих друзей-студентов она пила и не презирала за это ни себя, ни друзей, но среди чужих или малознакомых вела себя так, словно для нее вообще оскорбительно, когда рядом пьют. Она сидела за столом и поглядывала на всех с некоторым пренебрежением. Лицо у нее было красивое, с темными маленькими, но выразительными глазами; длинные черные волосы, слегка загибаясь на концах, обрамляли бледное лицо.

Втроем они выпили снова, Наташа все так же сидела и не только не пила вина, но и не принимала участия в разговоре. Да и по поводу снятия комнаты, цены и прочего Алеша тоже ведь разговаривал в одиночку, Наташа ни в чем не поддерживала его, не радовалась «удачной» комнате. Если Алеша что-нибудь слишком хвалил, она говорила с усмешкой: «Ну да, да, конечно…», если бранил, говорила: «Мало ли что нам кажется…»

– Нам не пора? – напомнила она.

– Посидим еще немного, совсем немного. Хорошо? – попросил Алеша.

Ему бы, по правде говоря, очень хотелось, чтобы вещи сами собой переместились с Семеновской сюда, на Остужева, чтобы можно было не разговаривать с тестем и тещей в последний раз, на прощанье. Хотя, конечно, прощание это не могло быть грубым или оскорбительным, но без покачиваний головы не обошлось бы наверняка. К тому же Алеша понимал, что ни комната, ни хозяйка, ни Зина, – но это уже было второстепенным, – не понравились Наташе, да и понравиться не могли. В просторной трехкомнатной квартире отца и матери была у Наташи своя комната – чистая, с огромным окном, чуть не во всю стену, с прекрасным балконом, с отличной мебелью, правда, родительской; комната вдвое больше той, которую они собрались снять у Ларисы. Но Алеша не хотел никаких «подарков» от ее родителей, дело было даже не в самой комнате – это ерунда, дело было в отношении тестя и тещи к нему и дочери по поводу их комнаты, их мебели, их, их, их… Они, конечно, да и заслуженно, чувствовали себя хозяевами всего того, чем обладали, но они были еще и твердо убеждены, что безо всех этих удобств, без всего того, что они предоставили дочери и зятю, молодым было бы невозможно жить, они бы задохнулись, подняли ручки. Алеша же терпеть не мог, если в его жизнь вмешивалось благодеяние, да еще такое, которое уверено в своем всесилии. Это его оскорбляло.

– Знаешь, давай все-таки выпьем, а? – подмигнул он Наташе. – Ну, пожалуйста. За нашу с тобой жизнь.

– Алеша, ты же знаешь… я пить не буду.

– Ну, я прошу тебя! Ведь у нас, можно сказать, новая жизнь начинается. Давай, а? Заметь, – улыбнулся Алеша, – волшебное слово говорю: пожалуйста.

Наташа тоже улыбнулась.

– Нет, Алешенька, – сказала она мягко, – раз не пила сначала, то и не буду. Ну, пойдем лучше…

Алеше ничего не оставалось, как согласиться; они поднялись из-за стола.

– Ну, так вас когда теперь ждать? Завтра? – спросила на прощание Лариса, открыв дверь и поеживаясь от холода.

– Ну да, завтра утром. Мы ведь во вторую завтра?

– Ага.

– Утром и прикатим. – Алеша улыбнулся.

По лестнице спускались молча.

Оставшись вдвоем, Лариса с Зиной немного взгрустнули. Лариса вдруг остро позавидовала, что вот есть же на свете люди, как Алеша с Наташей, живут себе вместе, устраивают жизнь, любят друг друга. А что Наташа строга с Алешей, так это, может, только к лучшему, потому что мужьям спуску давать нельзя. Вон ее Роман… А Зина тому позавидовала, что вот Наташа в положении, но если для Наташи все просто и ясно, то для нее это одна мука. Тоже, конечно, хочется ребенка, дочку, но ведь хочется, чтобы у нее и отец законный был…

– Ну, так допоем, что ли? – предложила Лариса. Они повернулись друг к другу, грустно улыбнулись и начали петь. Также легко и свободно, как прежде, нашли они то общее в песне, что объединяло их, и запели грустно, ладно и хорошо. И вновь с особенным чувством пропели, что «только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою рвется нить…

Только раз в холодный синий вечерМне так хочется люби-и-ить…

От «люби-и-ить…» у них сладко щемило в груди. И они тянули это слово как можно дольше, потому что следом снова шли слова о разлуке: «Прощай, пришла разлука, прощай, моя голубка, навсегда…», а не очень им хотелось прощаться, а прощаться надо было…

Закончив петь, они посидели молча, что-то вспоминая… И хотя не разговаривали, не смотрели друг на друга, но чувствовали себя очень близкими, родными, больше даже, чем сестрами.

– И не вздумай дурить на этот раз, – погрозила Лариса пальцем.

– Думаешь, мне самой хочется? Господи, как мне не хочется, если бы кто знал!

– Ну и рожай.

– Ну и буду!

– И правильно сделаешь.

– И сделаю!

– И молодец!

– И мо…ло… – Но не докончив, Зина разрыдалась, уткнулась Ларисе в плечо. Плача, она шептала. – Я хочу дочку, дочку…

– Ну и правильно, правильно, – гладила ее Лариса по голове ласково и осторожно, – и молодец будешь… Родится дочурка, хорошенькая такая, хорошенькая… Глазки голубые, волосы светленькие, знаешь, завиваются так, красивые… Будет говорить тебе: «Мама, мама…» И рассуждать будет, такая славная вырастет. Володьку прогонишь – и все… и мучиться не будешь, правда, правда! Дочка тебя всегда будет любить, никогда не перестанет… Она такая славная, хорошая вырастет…

Придя домой, Зина застала Володю лежащим на кушетке; в углу светился экран телевизора, на столе стояла наполовину выпитая бутылка вина.

– A-а… пришла наконец. Разрешите спросить, где изволили быть?

Зина не ответила.

– Все молчишь? Ну-ну… А домой вообще-то не мешало бы пораньше возвращаться…

«Нашел себе дом», – подумала Зина.

Она села за стол и, подперев лицо кулаками, начала смотреть передачу. Но не понимала, что показывали, о чем говорили. Все хотела начать разговор с Володей, но язык не слушался. Только было решалась: вот сейчас, сейчас – и не могла. Хорошо еще, было темно, Володя не видел, как она мучилась. Он поднялся с кушетки, налил себе вина, спросил: «Будешь?» Зина промолчала. Володя не стал пить, отодвинул от себя стакан.

– Сумасшедший дом какой-то! – сказал. – Совсем взбунтовалась баба. – И ухмыльнулся.

«Нашел себе бабу, – подумала Зина, – телку безответную…»

– Зина, ну что с тобой? – спросил Володя, обнимая ее за плечи. – Ну что ты молчишь, Зинулька?..

Зина высвободилась из объятий, передернула плечами.

– Да! – загадочно сказал Володя. – Да!.. Ну что ж! – Он вновь потянулся к стакану, на этот раз выпил до дна и повалился на кушетку. – Эх-хе-хе… плохи твои дела, Володимир заморский, князь московский. Нет тебе во родной сторонушке ни удачи, – он ухмыльнулся, – ни бабенки в придачу…

Полежав молча, он поднялся с кушетки, подошел к телевизору, отключил звук. На экране развивались события, люди ходили, уходили, размахивая руками, требовали, сидели на заседаниях, бегали друг за другом, один человек долго целился в другого из винтовки, – убитого показали крупным планом. В комнате была полнейшая тишина, лишь монотонно гудел под напряжением светящийся голубой экран. Володя, стоя у телевизора, смотрел на Зину, потом включил звук на полную мощность. Зина молчала. В стенку застучали соседи – квартира была коммунальная. Володя с сожалением сбавил звук, потом во второй раз отключил его и вернулся на кушетку. Снова на экране развивались таинственные события, но Зина не воспринимала их. По правде говоря, она почти не замечала того, что только что делал Володя.

– Володя… – наконец выговорила Зина, и с этим первым словом ей сделалось легче. Она прокашлялась. – Володя, – повторила она, – я решила рожать. Я твердо решила.

– Ну, наконец-то слышу живой голос! Ей-богу, соскучился уже… – Володя соскочил с кушетки. – Ты что, потому и не разговаривала, что забеременела? Вот так причина! В первый раз, что ли?

– Я буду рожать.

– Ну, нашла чем удивить! И рожай себе на здоровье. Я мешаю тебе, что ли?

– Не смейся надо мной.

– Не смеялся и не собираюсь! Ну, правда, нашла причину, чтобы целую неделю не разговаривать… Рожай себе, я не помешаю. Давай-ка лучше спать, бай-бай…

– Не помешаешь! Знаю, что уж если решусь, так не помешаешь. Только дочке отца законного нужно!

– Прямо-таки дочке? Ну, может, и дочке, а только насчет отца не знаю… Если одна надумала рожать, так и рожай, не спрашивай про отца. А если про отца заговорила, так не мешало бы и с ним посоветоваться…

– Знаю я твои уловки. Рожать захотела? Ну и рожай, только, мол, не советую, а то могу вообще никогда не жениться. Рожай – не женюсь, не рожай – тоже не женюсь, и без того хорошо с бабой живется. Так, что ли?

– Ну, зачем так глубоко? Я ведь, в общем-то, не против детей, только надо бы сначала семью создать, так сказать, брак оформить. А то, если все начнут без мужей рожать, лихо получится.

– Лихо! А кто тебе мешает мужем стать? Я, может? Другой давно бы уж предложение сделал…

– Другой! Поищи другого-то… мужья теперь на дороге не валяются. Да и зачем же сразу предложение? Надо человека узнать вполне, проверить… Ты вон, например, не очень, оказывается, характером. Надо еще подумать, знаешь…

– Пугай, пугай! «Сразу предложение»! Три года с бабой спать – это ничего, а как предложение делать – «как это так сразу»? Хорошенькое сразу!.. Только вот что я скажу на этот раз: обязательно буду рожать. Женишься – не женишься, наплевать. Из тебя не выйдет человека, так, может, хоть дочь человеком вырастет.

– Ну что ж, давай рожай, давай… Я ведь не против, что ты! Это дело твое, личное! Не мне ведь с бельмом на миру жить…

Глава вторая

– Тебе выходить, – Алеша показал в окно. – Никитские ворота. – С работы Алеша с Ларисой всегда возвращались теперь вместе.

Лариса вздрогнула, взглянула на Алешу вопросительно туманным, отсутствующим взглядом:

– Мне?.. А ты?

– Я на Манежную. В шесть договорились – встречу Наташу.

– Ну да, понятно…

– Никитские ворота, – объявил шофер.

– Ну, пошла, – Лариса потерла лоб ладонью, нахмурилась, словно хотела что-то сказать, но забыла – что. Сдвинув пыжиковую шапку на затылок, улыбнулась. – Пока! – подала Алеше руку.

– Пока.

Глаза их встретились; они не знали еще, как-далеки были сейчас и в то же время как близки были друг другу. Это было примерно так же, как тогда, когда Лариса только пришла в вычислительный центр из экспериментальной мастерской. Она легко разбиралась в схемах, с удовольствием работала на «РАЗДАН-3» – электронно-вычислительной машине. Однажды от заказчика поступила жалоба; жалобу проверили – оказалось, в один из горячих дней Лариса неправильно ввела в ЭВМ программу. Евгений Яковлевич лишил Ларису квартальной премии. Алеша возмутился, вбежал к нему в кабинет и долго доказывал, что Лариса не виновата, потому что не может быть виновата. Это был его главный аргумент – «не может быть виновата». С тех пор между Алешей и Ларисой появилась какая-то особенная близость, которую они, правда, осознали не сразу…

Лариса вышла из автобуса; автобус вскоре был уже на Манежной площади. Алеша озорства ради выпрыгнул из него на ходу с задней площадки. Одевался он всегда легко, небрежно, по-студенчески. Ветер и холод тут же начали трепать его. Алеша постоял на одном месте, подумал, вспоминая, куда идти, и побежал к университету.

До звонка было еще полчаса, он сел в вестибюле на стул, начал ждать… Изредка мимо него проходили студенты. И он мечтал когда-то стать студентом. Дважды поступал, даже трижды, один раз еще до армии, но каждый раз проваливался на первом же экзамене – сочинении. Уж как только не наставляла его Наташа, в то время второкурсница, с которой он случайно познакомился в коридоре университета (тогда она была ассистенткой экзаменатора), что в сочинении главное – не делать ошибок и не писать заумно. Небольшое, простое, без всяких претензий сочинение. Алеша соглашался, но как только добирался до ручки и бумаги, не мог не написать того, что думал, – и получалось любопытно, конечно, но все это не имело никакого отношения к теме сочинения.

С провала на экзамене и началась его дружба с Наташей. Сколько было разговоров, встреч, клятв, ссор, странностей… Как мечтали – уже после свадьбы – жить друг для друга. Быть внимательными, добрыми, чуткими… Потом началась жизнь и серьезное узнавание друг друга. Что самое странное, так это неожиданное открытие Алеши: Наташа – истинное дитя своих родителей. Ибо что он узнал о ее родителях? О теще – что глупа, невежественна, деспотична, в то же время думает о себе как об умнице, добрейшей душе, – за все это Алеша возненавидел ее. О тесте – что добр, умен, правда, глуп в семейных делах, рабски подчинен жене, Лидии Константиновне, – за все это Алеша жалел, но и презирал Павла Петровича. Наташа любила своих родителей, это Алеша понимал. Но что считала их идеальными, этого он понять не мог.