Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры

Софья не могла объяснить, почему ей так нравится возиться с разноцветной бумагой, ножницами, ленточками и украшениями. Наверное, это ненормально, но она готова была заниматься этим сутки напролет. В глубине души она верила, что понятное, логическое объяснение этому все же есть, и возможно, оно кроется в мятой, потрепанной фотокарточке, с которой она никогда не расставалась. На фотографии, снятой полароидом, можно было разобрать только две фигуры – маленькую Софью, еще дошкольницу, в белом платье и с бантиками, и взрослого человека, ни лица, ни одежды которого нельзя было различить – слишком нечетко, расплывчато. Остальное и вовсе сливалось в сплошной бурый фон.

Работа с картоном и бумагой и смутные силуэты на старом фото рождали у Софьи удивительно похожие ощущения. Все, что было в ней такого, из-за чего люди иногда крутили пальцами у виска, все, про что она не могла с облегчением сказать: «Со всеми бывает» – отдавалось внутри нее одной и той же нотой – самой родной на свете, той, что спрятана глубоко внутри и не имеет названия.

Иногда, когда Софья заворачивала в праздничную упаковку чужие пожелания, между ней и покупателем рождалось на миг волшебное созвучие, как если бы оба они были струнами и звучали на общей ноте. В это редкое мгновение резонанса все ее существо до самых кончиков пальцев наполняло теплое, звонкое эхо. Она могла бы сказать, что счастлива в эти минуты, но боялась дать название своему состоянию, чтобы не разрушить его тонкую, волшебную ткань. Только звала про себя таких покупателей «особенными».

И что будоражило ее больше всего – фотокарточка откликалась на ее сиюминутное счастье, как живая. Каждый раз Софья доставала фотографию и убеждалась: силуэты стали четче, яснее, проступают новые контуры вокруг двух фигурок в центре. Когда случалось испытать это состояние дважды за день, лицо взрослого рядом с маленькой Софьей начинало приобретать очертания – странные, гротескные, как будто он был уродом или носил маску. Иногда она надеялась, что однажды увидит в нем кого-то родного и близкого, а иногда боялась его узнать. Она часами разглядывала карточку, но приходил следующий день, пустой и скучный, и черты его снова мутнели и расплывались.

Именно ради этого она каждый день бежала на работу в нетерпеливом ожидании – вдруг сегодня это опять случится? Вдруг сегодня это случится не один раз, и она наконец-то разглядит, а может быть, и узнает человека без лица? В отделе упаковки подарков у нее была не только любимая работа – там она могла бы разгадать тайну фотографии. А здесь, в этом офисе?

Софья огляделась по сторонам. Все делали вид, что ужасно заняты, уткнулись в мониторы, перебирали документы или подкладывали еду-бумагу печатающим монстрам. Но Софья чувствовала интерес к себе каждой клеточкой тела, острые взгляды впивались в спину, кажется, они желали просветить ее насквозь, как рентгеновским аппаратом. Нет, она здесь не кролик, скорее пингвин в стае любопытных обезьян. Еще и веснушчатый пингвин, ко всему прочему!

Ей невыносимо захотелось спрятаться, забиться в какой-нибудь угол. Наверное, ей тут полагается собственный кабинет? У кого бы спросить? За компьютером возле окна сидела крашеная блондинка в стильном деловом костюме. Чуть грубоватые черты лица сглаживал удачный макияж. Пальцы с длинными красными ногтями стучали по клавишам, отбивали вялый ритм, неестественный румянец на щеках напоминал безвкусные глянцевые яблоки в супермаркете. Было в ней что-то неприятное, словно внутри у нее пряталась склизкая гусеница. Не акула, а, скорее, барракуда – из тех, что тихо поджидает в засаде, а потом как выскочит, и хвать за ногу.

– Ну что вы стоите, как истукан? – обернулась Барракуда. – Принимайте дела. Я вам сейчас все передам.

Голос у нее был низкий, грудной и при других обстоятельствах мог бы показаться приятным.

– Какие дела? – Софья вздрогнула и попятилась.

– Которые должен вести начальник отдела. Я сейчас принесу из архива инструкции.

Барракуда поднялась и вышла, так же неспешно стуча каблуками, как только что отбивала ритм на клавиатуре.

Как только за ней закрылась дверь, из-за дальнего стола поднялся вертлявый субъект в пиджаке и персиковой рубашке. На смуглом, по-деревенски здоровом лице энергично торчали маленькие усики, несколько черных прядей сбились на макушке в непослушный хохолок. Пока он пробирался между машинами, Софье привиделся сочный сельский пейзаж, пятнистая корова с огромными губами и блестящий черный жук на широком листе лопуха. Она часто видела людей именно так – отстраненными картинками, но уже давно никому об этом не рассказывала.

– Здравствуйте! Фанис, – представился субъект и протянул ей крепкую широкую ладонь.

Софья отмахнулась от наваждения и ответила на рукопожатие. Едва сдержалась, чтобы не поморщиться, – от него исходил резкий, тяжелый запах одеколона, на воротнике снежинками осели крупинки перхоти. Рука оказалась теплая и приятная, Софья немного расслабилась и уставилась на ботинки Фаниса с расплющенными, чуть загнутыми кверху носами. Пряжка, с которой уже начала облезать металлическая краска, выдавала настоящую цену «модных» ботинок.

– Вы уж не обижайтесь на Ванду, ее можно понять, – сказал Фанис.

– Почему?

– Ну так до вас она была начальником отдела. Она тут все ногти пообломала, пока добилась этой должности, успела проработать полгода. Но директор решил, что теперь начальником будете вы.

– А она?

– Ванда теперь снова ведущий инженер.

Софья беспомощно оглянулась. Черт, куда бы сесть, это уже невыносимо, все время торчать посреди комнаты!

– Где мое рабочее место? – спросила она у Фаниса. Собственный голос оказался неожиданно напряженным, и она глубоко и медленно вздохнула.

– Айда сюда, – он провел ее к столу, прятавшемуся за огромной машиной. – Тут самый тихий уголок, полный ништяк. Правда, мы тут убраться не успели, но вы, наверное, сами устроитесь. Компьютер вам завтра принесут, сегодня не готов еще.

– А вы чем занимаетесь?

– Технический специалист. Слежу тут за оборудованием. Софья наконец-то уселась, сняла куртку и повесила на спинку стула.

– Сколько еще сотрудников в отделе?

– Еще нормоконтролер, Лиля, но она сегодня отгул взяла. И наши Олечка и Валечка, операторы. Девочки, познакомьтесь с новой начальницей.

Две девушки в одинаковых джинсовых комбинезонах и симметричных рыжих кудряшках на секунду оторвались от машин и молча глянули на Софью. На миг ей показалось, что в глазах у нее двоится.

– Ага, они у нас близняшки. А что вы такая напряженная? Может, массаж вам сделать, расслабитесь?

Софья вздрогнула и отшатнулась от него. Это еще как понимать? Что за намеки? Фанис пожал плечами:

– Ну, как хотите. Вообще-то, у меня работы полно, но, если что, спрашивайте, не стесняйтесь.

Врет, ни черта он не делает. Спроси Софью кто-нибудь, как она определяет, врет человек или нет, она бы и сама не могла ответить. Но при этом всякий раз холодели кончики пальцев, как сейчас, а при очень наглом вранье ее мучительно подташнивало. Она потерла ладони и сказала:

– Спасибо.

Стол, старый, еще советских времен, криво распахнул перед ней дверцу внутреннего отделения. Кипа желтых чертежей сверху пахла бумажной пылью, под столом валялся засохший яблочный огрызок. Софья чихнула, и ее слегка затошнило. Она повертела в руках сумочку, но поставить ее на стол не решилась.

Комната выпуска документации располагалась в цокольном этаже, и маленькие окошки под самым потолком были закрыты решетками. Глаза с непривычки слепили холодные лампы дневного света, одна из которых, над самой головой, нервно трещала. В ближайшее окно с любопытством заглядывал желтый осенний листок, сочувственно кивал с каждым порывом ветра.

Софья схватилась за стул и прикусила губу. Да, ей стыдно, она уже взрослая, но ей невыносимо хочется сбежать отсюда, как в детстве она сбегала из летнего лагеря. Но папочка решил, что дочь должна делать карьеру в солидном учреждении, а работа продавца в отделе упаковки – позор для семьи и к тому же не имеет никаких перспектив. Софья не могла отказаться. У нее было как минимум две причины, и обе приковывали ее к пыльному столу и стрекочущим машинам крепче любых оков. Шалтай-Болтай, конечно, был рад угодить отцу, большому боссу и полезному знакомому, и сразу же сделал ее начальником. Лучше даже не думать, что будет, если она не справится.

Софья вздохнула, поднялась и поставила сумочку на стул. Она освободила стол от мусора и огляделась в поисках тряпки. Возле стола Ванды распластал мясистые зеленые лапы огромный цветок. Софья не удержалась и потрогала пальцем толстый лист – надо же, выглядит как пластмассовый, а такой приятный на ощупь, почти теплый.

– Не трогайте! – раздался окрик за спиной. – Кто вам разрешил трогать мой цветок?

Софья вздрогнула и отошла к своему месту.

– Извините, пожалуйста.

Ванда прошествовала за ней. Стук ее каблуков отдавался в голове Софьи болезненными ударами. Тук-тук-тук… как гвозди забивает, неспешно, размеренно, прицеливаясь. Софья сжалась в комок и присела на краешек стула.

– Инструкция по оформлению проектной документации. Правила оформления накладных. Должностная инструкция начальника отдела. Должностные инструкции инженеров и операторов. Положение об отделе выпуска документации, – чеканила Ванда без остановки, выкладывая перед Софьей все новые и новые увесистые тома. – Все инструкции вы должны знать назубок, скоро у нас будет проверка. И я вас очень попрошу не трогать мои вещи!

Софья хотела было возразить, но тут распахнулась дверь, и в комнату въехал самосвал. То есть на самом деле влетел взъерошенный краснолицый тип, но она почувствовала себя как на стройке, когда вот-вот прямо перед носом начнут сгружать груду камней, а у нее даже нет каски.

– Сегодня выпускаем сто сорок девятый-У! – скороговоркой прокричал он. – Завтра надо отправить в аэропорт к утреннему рейсу, там десять томов, мне нужно три экземпляра. Ванда, твоим девочкам придется задержаться, заказчик уже весь на нервах.

– Извини, Тимофей, но теперь это уже не мои девочки. Знакомься, новый начальник отдела выпуска.

– Меня зовут Софья… Софья Павловна, – робко представилась она. – Но я еще не вошла в курс дела. Ванда, может быть, вы…

– Ну, у вас же достаточно квалификации, и вы, конечно, работали раньше в проектной организации, а значит, справитесь. Иначе что бы вы тогда здесь делали, на месте начальника? – Ванда метала крохотные молнии.

Самосвал перебил ее и повернулся к Софье:

– Раз вы начальник, с вас и буду спрашивать. Три экземпляра, оригиналы заберете в моем отделе. Черт знает что творится в этой конторе! И так вечно выпуск срываем, и тут нате вам, новости. Нашли время начальника менять, когда проекты горят.

Он вышел и хлопнул дверью.

– Если сорвете сдачу проекта, половина сотрудников не получит премии, – сообщила Ванда и вернулась на свое место.

– Валя, Оля, – попросила Софья. – Вы займетесь этой работой?

Одна из девушек неохотно отвлеклась от машины.

– Вам нужно взять у Пчелкина заявку и оформить накладную. И Оля сегодня не может задержаться, у нее важные дела.

– Фанис! – позвала она. – Фанис, вы сможете остаться после работы?

– Я специалист по технике, – откликнулся он со своего места. – В мои обязанности не входит размножение документов. Но я вам дам бесплатный совет – закажите еще бумаги на складе, вам наверняка не хватит.

– Я одна не справлюсь, – сказала Валя. – Хотите, чтобы я тут до утра торчала?

– Хорошо, я помогу вам сама. Вы покажете мне, что нужно делать? – добавила Софья тихо, стараясь, чтобы не услышала Ванда. – Это ведь не сложно?

Валя молча кивнула.

– Работать на ксероксе умеют даже школьники. – Барракуда все-таки услышала ее.

Отец бы сказал, что нужно проявить жесткость и заставить всех работать. Но как можно руководить людьми, если на глаза от обиды наворачиваются слезы? Они все здесь или врут, или ненавидят ее, все до единого, ни одной близкой нотки, только чужая, ржавая мелодия, просто уши хочется заткнуть. И от этого холод сковывает тело, слова застревают в горле, и камнем давит ощущение бессмысленности – зачем она здесь?

Когда жить становилось невыносимо, Софья мысленно возводила вокруг себя скорлупу, внутри которой ей было спокойно, что бы ни происходило вокруг. Сквозь прочную оболочку не пробивались обида и боль, в ее обволакивающей тишине не было места ни радости, ни родной ноте. Мир становился бесцветным, она видела его сквозь плотную завесу, и ощущения притуплялись, как после приема успокоительного, но так можно было жить, и тянуть время, и заставлять один час перетекать в другой.

Софья полдня ходила по коридорам офиса, собирала какие-то бумажки. Воздух в помещениях института был плотным и вязким, как кисель, сквозь него приходилось продираться, как и сквозь мутные, усталые взгляды сотрудников. Софью все время подташнивало. Ей мучительно хотелось вдохнуть свежести, выйти на крыльцо хоть на пять минут, но она боялась не успеть, сорвать выпуск проекта, и, чем больше боялась, тем больше путалась, и тем медленнее шло дело. Ровно в шесть часов, как только окончился рабочий день, Ванда надела резиновые перчатки, достала маленькую лопатку и принялась окучивать цветок с видом заправского садовода.

«Барракуда-землеройка. Интересно, сколько трупов она мечтает зарыть под этим цветком?» – думала Софья, с трудом подтаскивая к плоттеру тяжеленный рулон бумаги. Конец рулона никак не хотел заправляться. Наконец она нажала кнопку, монстр зашуршал и потянул бумагу на себя, но тут же замигал красной лампочкой и жалобно запищал.

– Бедненький, я тебя обидела? – спросила Софья. – Ничего, сейчас мы все исправим. Фанис!

Он подошел, понажимал несколько кнопок, открыл крышку, поглядел и развел руками.

– Йоханый бабай, ну вы натворили делов… я тут ничего не сделаю, надо специалиста вызывать, из сервис-центра.

– Вы сломали плоттер. Это очень дорогое оборудование, ремонт влетит в копеечку, – вставила Ванда.

– Софья… Софья Павловна, вы лучше не трогайте технику, я сама, – сказала Валя. – Лучше вы складывайте чертежи и проверяйте комплекты, а размножением я сама займусь.

– Да, пожалуй, так будет лучше, – согласилась Софья.

– Можете пока чашки помыть, а то мне некогда. – Валя махнула рукой на гору посуды, оставшуюся после чаепития.

Софья молча подхватила поднос с посудой и тут же поняла, что совершила ошибку. Вот она проходит мимо Валечки и Олечки с подносом и каждой клеточкой своего тела ощущает, как меняется нечто важное и неуловимое, как перетекает настороженное любопытство в снисходительное терпение, как уплывает последняя надежда стать начальником, которого готовы уважать и слушаться. Слезы снова навернулись на глаза.

Когда она проходила мимо Ванды, у нее в ушах мягко прошелестело:

– Суууучка…

– Вы что-то сказали? – с трудом выдавила Софья.

– Ничего, – ответила Ванда. – Надеюсь, хотя бы посуду мыть вы умеете?

Тщательно возведенная скорлупа треснула под едким напором, вот-вот хлынут наружу слезы. Только не при ней, только бы не разреветься при ней. Софья отвернулась и вышла. Она долго терла под холодной водой чашки, слезы ручьем текли в грязную раковину, и больше всего она боялась, что кто-нибудь сейчас ее увидит, новую начальницу отдела, с ревом отмывающую чашки своих подчиненных.

Дома папочка будет поздравлять с первым рабочим днем. Интересно, это будет последняя пытка на сегодня?

* * *

Говорят, счастье – это когда утром хочется идти на работу, а вечером – домой. А как называется, если и на работу, и домой – все равно что из одной тюрьмы в другую? Жизнь у Софьи теперь как у рыбки в аквариуме – ограничена со всех сторон, куда ни плыви, ткнешься носом в прочное стекло.

Входная дверь с авторским витражом в стерильном подъезде элитного дома – еще один повод сказать: «На твоем месте многие люди были бы счастливы», – но Софья только тяжело вздохнула и нажала кнопку звонка. «Динь-дон», – отозвался тот, и сразу же дверь открылась: ее ждали.

– Пал Палыч! Дочь пришла. – Мама, как всегда аккуратная, подтянутая, до ужаса безупречная, протягивала ей тапочки.

– Ну что, как прошел первый рабочий день? Что-то ты поздно, отмечала, что ли? – Из кабинета появился отец.

Сегодня он явно был в духе, судя по тому, что в руках у него был кроссворд, а позволял он себе это очень, очень редко. Куда чаще можно было его увидеть с деловым журналом или увесистой книгой. Вон, лысина светится, как луна в безоблачную погоду.

Сейчас еще не поздно сказать: я не справилась, я не сумею. Тогда больше не придется возвращаться в серый офис, ловить волну презрения, слушать бессмысленные разговоры. Только у отца сразу найдется один аргумент, который перевешивает все на свете. Значит, нужно во что бы то ни стало убедить его: новая работа ей нравится.

– Все хорошо, – Софья выдавила улыбку. – Много работы было, пришлось задержаться.

– Что поделаешь, серьезная работа всегда много времени отнимает. Ну уж небось поинтереснее, чем коробки-то заворачивать?

– Куда уж интереснее, – вздохнула Софья, опустила голову, не в силах сдержать саркастическую улыбку, и засунула ноги в тапочки.

– У нас сегодня праздничный ужин, – сообщила мама. – Важные события в жизни семьи надо обязательно отмечать особенным ужином.

Мама уже пять лет писала книгу о правилах семейной жизни и цитировала ее при каждом удобном и неудобном случае. «Библия идеальной жены» – так она сама называла свое произведение, а Софья про себя звала его «Энциклопедия домашней рабыни». Она б еще продолжение написала, про воспитание детей: «Тысяча способов свести с ума родную дочь».

У Софьи совсем не было аппетита, но она покорно поплелась на кухню. Ей не терпелось забраться к себе в мансарду. Просторная квартира на верхнем этаже элитного дома с первого дня переезда не вызывала у нее ничего, кроме отвращения. Вряд ли на свете найдутся другие люди, способные годами поддерживать интерьер в точно таком же виде, как его задумал дизайнер. Не дом, а мертвая картинка из глянцевого журнала: у каждой табуретки и вазочки свое место, новую картинку на стене труднее себе представить, чем дверь на потолке. В каком еще жилище увидишь девственно-чистую дверцу холодильника, без единого магнитика? Во всем доме, кроме своей мансарды, Софья чувствовала себя как в музее: смотреть можно, но руками лучше не трогать.

– Соня, ты куда? У нас же праздничный ужин, я накрыла в гостиной, – окликнула ее мать.

– Мам, ну сколько раз я тебя просила, пожалуйста, не называй меня Соней! Ты же знаешь, я терпеть этого не могу.

– Ну ладно, ладно. Иди за стол, мы с отцом уже проголодались.

Софья уселась за стол и в очередной раз поклялась себе, что, когда будет жить отдельно, в ее доме не будет ни одной накрахмаленной кружевной салфетки, ни одной хрустальной вазочки, ни одного графина, никаких фруктовниц и салфетниц. И уж конечно, ни одного буфета, чтобы там все это расставить, как на выставке достижений кухонно-столового хозяйства.

Официальная церемония праздничного ужина началась, как полагается, торжественно и неспешно. Папа произнес тост «за деловые успехи Софьи Павловны» и разлил по бокалам вино, мама разложила по тарелкам салат с ананасами, а Софье то и дело мерещился лакей за спиной. Она вяло перебирала салат вилкой.

– У тебя красные глаза, ты хорошо себя чувствуешь? – спросила мама.

– Устала с непривычки.

– Ну что ты опять ковыряешься в еде! Разве ты сможешь нормально работать, если совсем ничего не ешь. Посмотри на себя, такую тощую селедку никто замуж не возьмет! – Отец ткнул в ее сторону вилкой, и Софья болезненно вздрогнула, словно вилка и вправду воткнулась ей под ребро.

Мама закусила губу и протянула Софье тарелку с ветчиной. Отец посмотрел выразительно, и Софья послушно подцепила вилкой самый маленький кусочек, засунула в рот и принялась старательно жевать. Она терпеть не могла мясо, но сейчас съела бы и сырую свинину, только бы он не узнал, как на самом деле обстоят дела на новой работе. Лишь бы не сорваться, главное, не начинать с ним спорить. Она проглотила ветчину, но в горле застрял комок.

– Все врачи говорят, животный белок необходим организму, особенно такому молодому, как твой, – поучительно произнес отец. – Для мозгов полезно.

Софья с тоской посмотрела на своего единственного союзника – фарфорового негритенка. Обладатель жемчужных бус, пухлых ярко-красных губ и зеленой набедренной повязки, негритенок занимал добрую половину журнального столика, махал всем кривой ручкой и кокетливо отводил ножку в неизвестном танце. Это произведение китайского искусства подарили отцу на работе по случаю юбилея. Мама категорически не желала видеть в доме «эту жуткую безвкусицу», но отец настоял: «А вдруг кто-то из коллег заглянет в гости, неудобно ведь?» Негритенок единственный вносил в гостиную живую нотку, из-за него родители тоже частенько ругались, и потому Софья чувствовала его почти что своим другом.

Отец сложил вилку с ножом на тарелке, мама поспешно подхватила ее и понесла на кухню. Он откинулся на спинку стула, вытер уголки рта салфеткой, довольно улыбнулся и спросил:

– Ну, как прошел первый рабочий день? Расскажи поподробнее, как тебе сотрудники, что было интересного?

– Папа, извини, я сегодня очень устала, пойду к себе.

– Мне не нравится, как ты выглядишь.

Софья выпрямила спину и потянулась к тарелке с ветчиной:

– Я, пожалуй, возьму еще кусочек, такая вкуснятина.

– Что-нибудь не так? – настаивал отец. – Ты справляешься с работой? Проблем нет?

– Все в порядке. Просто устала.

Отец вдруг стукнул кулаком по столу, да так, что тарелки подпрыгнули, Софья привычно вжалась в стул, по коже побежали мурашки.

– Главное, с первого дня правильно расставить все точки над «и»! Чтоб каждый знал свое место. Соблюдай дистанцию, требуй, чтобы тебя звали только по имени и отчеству, и коллеги, и подчиненные. Тебе дали отдельный кабинет?

Софья поковыряла вилкой в салате, потом промямлила:

– У них там нет отдельных кабинетов, – и тут же громко добавила: – Но меня посадили за самый лучший стол, откуда я всех могу видеть.

– И все-таки у тебя несчастный вид. В пятницу позвоню вашему директору, узнаю, как ты там справляешься.

Софья поперхнулась, закашлялась так, что из глаз выступили слезы.

– Вечно торопишься за едой, – проворчал отец.

Она вдруг подумала, что отец и офис – одинаковые по ощущениям. Принадлежат друг другу, как две стороны одной монеты. Что с решки, что с орла, а все одно и то же – холодный на ощупь металл.

– Бери горячее. – Мама пристраивала на столе блюдо с курицей и картошкой.

– Нет, спасибо, ма. Я уже наелась. Попью чаю у себя, наверху.

– Не понимаю, как ты можешь жить посреди этого склада барахла… – донеслось вслед, когда она уже поднималась наверх.

Если всю остальную квартиру Софья от души ненавидела, то свою мансарду с такой же силой любила. То, что для отца было «помойкой, складом барахла и старого хлама», а для матери – «настоящим свинарником», для Софьи превращалось в уютную нору, куда она могла провалиться, как Алиса в Страну чудес. Иногда ей казалось, что это совсем отдельное, независимое жилище, дом в доме, куда никто, кроме нее, не имеет права зайти. И в самом деле, родители заглядывали наверх редко, уж слишком не нравилась им обстановка в комнате.

Одна стена мансарды представляла собой огромное окно, от пола и до потолка, в нижней части огражденное кованой решеткой. Из окна всегда чуточку дуло, и поэтому в комнате чувствовалась атмосфера города, который открывался отсюда как на ладони. Еще одну стену сверху донизу занимал стеллаж. На нижних полках расположились старые пластинки, которые отец собирался продать коллекционерам, но Софья с трудом отвоевала. Слушать их было не на чем, но она любила перебирать пыльные обложки, вдыхать запах старых вечеринок и чужих первых поцелуев. Верхние полки сплошь были заставлены банками из-под конфет и печенья со сценками из старинной жизни. Софья могла часами разглядывать свою коллекцию, и фантазия уводила ее далеко на вымышленные жестяные улицы. А еще на полках были книги, старые, с желтыми страницами, и совсем новые, пахнущие свежей типографской краской, пыльные журналы бог знает каких годов, музыкальные диски и коллекционные DVD с фильмами. Ей достаточно было подойти и дотронуться до цветного корешка, и тут же рождалось волшебное чувство соприкосновения с выдуманным миром. И тогда реальность вокруг растворялась, исчезала, рассыпалась в мелкую пыль.

У Софьи была «приличная спальня» внизу, с большой кроватью, горой подушек, туалетным столиком и просторной удобной ванной. Но она часто ночевала в мансарде, свернувшись калачиком под уютным клетчатым пледом, а вниз спускалась только утром, чтобы одеться, привести себя в порядок и замазать вечно проступающие веснушки. Перед сном она любила разглядывать крыши и теплый желтый свет в окнах. Иногда она доставала подзорную трубу и наблюдала за жителями соседних домов. Люди на верхних этажах не прятали свою жизнь за шторами. Софье нравилось озвучивать немые сценки, придумывать, что они говорят друг другу, а особенно она любила смотреть, как в новенькой многоэтажке напротив делают ремонт, и из безликих серых стен рождаются уютные гнездышки. Иногда она завидовала новоселам и тогда подходила к окну и опускала жалюзи. Жаль, но звезд над ярко освещенным городом не было видно даже отсюда.