Две повести о войне

1. Запрещено частям без моего приказа куда-либо выдвигаться или передвигаться, всем оставаться на местах. В светлое время суток прекратить любые хождения и перемещения техники. В темное время суток запрещается разжигать костры, включать фары, пускать ракеты.

2. Все взводы и роты вывести из казарм, штабам и другим службам покинуть здания, отдельные дома и другие наземные строения и расселить их по блиндажам, сооружать которые следует только в темное время суток.

3. Рассредоточить танки, орудия, автомобили, другую технику, лошадей, замаскировав их.

4. Запрещается употребление спиртных напитков, включая слабоалкогольных – пива и браги. Их распитие карается расстрелом.

4. Всем командирам, их первым заместителям, начальникам штабов, начальникам оперативных отделов, помначштаба по разведке, замполитам, начальникам третьих управлений дивизий и соответствующих аналогичных служб других подразделений всех частей явиться к 14.00 27 июня в штаб командования Курляндской армейской группировки, который размещается на территории радиоотряда. В целях скрытости и безопасности следовать необходимо только на мотоциклах с интервалом в сто метров.

Командующий Курляндской армейской группировкиСамойлов И. П.

13

Командир стрелковой роты старший лейтенант Колосов сидел на перевернутом снарядной ящике в тени развесистой старой липы и наблюдал, как его бойцы маршируют на плацу. Стояла жара. Мокрые, солдаты, печатая шаг, пели во всю глотку:

Дан приказ: ему на запад,Ей в другую сторону.Уходили комсомольцыНа гражданскую войну.

«Странно, – рассуждал ротный, – началась война, а комбат продолжает требовать совершенствовать строевую подготовку. Между тем бойцы по существу не умеют стрелять. Сегодня снова отменили учебные стрельбы. Сказали, в целях экономии патронов. А если вдруг вот сейчас появятся немцы, например, десант с воздуха, что нам делать? Разбегаться? Ну и дела-а-а,» – Колосов стал вытирать платком пот с лица. Подумал он и о том, что комбат почему-то не отзывает его взвод с сенокоса. Неделю назад хозяин соседнего хутора обратился к командиру батальона с той же просьбой, что и в прошлом году, – прислать солдат для заготовки сена. Выбор снова пал на роту Колосова, которому приказано было выделить один взвод. И его бойцы продолжают сельхозработы, хотя началась война. «Ну и ну», – вновь мысленно возмутился он. И вдруг замер: на его плечи сзади легли две руки, нет ручки. Неописуемая сладость подкатила к сердцу. Он положил на эти божественные длани свои мозолистые лапы и прижался щекой к одной из них. Потом глухо, враз потеряв голос, прохрипел:

– Здравствуй, голубка моя!

«Голубка», сняв с его головы фуражку, прильнула лицом к его кудрям, и оба несколько мгновений молча наслаждались близостью. Колосов встал, крепко обнял девушку, потом отстранился от нее, радостно всмотрелся в нее, поцеловал в губы и затем снова прижал ее к себе.

– Дорогой, если бы знал, как я ждала этой минуты, – прошептала она.

– А я! А я! – только и смог ответить ротный и опять поцеловал ее в губы.

Это была Анна Трукснис, дочь хозяина хутора Абава, расположенного недалеко от батальонных казарм части, где служил Колосов. Он впервые увидел ее ровно год назад, тоже во второй половине июне. Тогда его рота заготавливала сено для ее папаши. Тот обратился к комбату с просьбой прислать ему в помощь солдат. Взамен он пообещал прислать с десяток жареных гусей и бидончик самогона. У Артура Труксниса было хорошо налаженное хозяйство. Несколько десятков гектаров он ежегодно засевал рожью и ячменем, держал более сотни голов свиней, около сорока коров, до сотни телят и бычков, не считанных кур, уток и гусей. Хозяину принадлежали более сотни гектаров пастбищ и сенокосов, но большая часть их располагалась на холмах и оврагах, где конную косилку не пустишь. А вручную там заготавливать сено некому: у него было только три сына, хотя и взрослых, единственную же дочь он не хотел загружать тяжелой работой. Вот папаша Анны и попросил в прошлом году соседей, военных, помочь ему. Комбат не отказал ему, довольный обещанным кушем, и выделил взвод из роты Колосова. Да и бойцы с радостью отправились на хутор. Им до того обрыдла строевая подготовка, да еще на жаре, что они чуть ли не прыгали от радости в предвкушение привычного деревенского труда. Ликование удвоилось, нет, утроилось, когда к стандартному казарменному харчу солдат хозяйка хутора добавляла немного или мясца, или сыра, или творожку, или молока, или даже блинов с вареньем. Благодарные служивые тогда не только завалили хутор сеном, заскирдовав его, но и спустили, а затем почистили пруд, распилили бревна на доски для дома старшего сына, который собирался жениться, вывезли горы навоза на поля с черным паром.

Вот тогда-то Иван Колосов и увидел Анну. Накануне она приехала домой на летние каникулы из Риги, где училась в сельскохозяйственном техникуме. Все девушки в таком возрасте прекрасны, и бойцы, и ротный непроизвольно любовались молодостью и красотой дочери хозяев хутора. Вполне возможно, что для старшего лейтенанта молчаливое восхищение Анной так бы и закончилось скрытым очарованием, если бы не два случайных обстоятельств. Первое заключалось в том, что она училась на землемера, специальность явно не женская, но так захотелось ей. А отец Ивана тоже работал землемером, начав трудиться на этой стезе еще до революции, при царе. По его рассказам, в те времена землемер был важной фигурой, причем хорошо оплачиваемой. Тому свидетельство – двухэтажный особняк, купленный родителем в городе Сасове Рязанской губернии в 1910 году. Причем при доме имелась десятина с садом, огородом и хозяйственными постройками. При советской власти к ним подселили еще две семьи. Правда, отец отвоевал для своей семьи весь второй, верхний этаж, одну из комнат переделал в кухню, со стороны, противоположной парадной, приделал лестницу. Тем самым они полностью обособились от подселенцев. А вот землицей пришлось поделиться с новыми жильцами. Но даже те тридцать с небольшим соток, что досталось им, крепко выручили семейство землемера с тремя детьми в тяжелые годы гражданской войны и после.

Об этом однажды Иван рассказал семейству Трукснисов на одном из вечерних чаепитий, на которые его частенько приглашали как непосредственного начальника солдат, трудившихся на хуторе. Хозяева, их сыновья и дочь, а иногда и заглянувшие на огонек соседи с большим интересом слушали рассказы русского офицера о жизни на его родине, о работе отца – землемера, матери – учительнице, о детстве – своем и двух его сестер. Анна особенно интересовалась особенностями отцовской профессии, обожала слушать всяческие истории из жизни сельского землемера до революции и при советской власти. И так незаметно – неприметно ротный командир и хуторяне, пожилые и молодые, включая дочь, подружились. И бывало, уже после ужина Анна и Иван прогуливались в огромном фруктовом саду, продолжая беседы, начатые за столом.

Способствовало сближению молодых и другой весомый фактор – благосклонность отца к старшему лейтенанту, вызванная тем, что Колосов умел играть на аккордеоне. Сам Трускнис-старший хорошо музицировал на скрипке, пытался овладеть аккордеоном, но без знания нот тут у него плохо получалось. И когда однажды старлей увидел в углу на стуле свой любимый инструмент, попросил попробовать и заиграл, отец Анны пришел в восторг. Как рассказал Иван, его мать с детства учила его игре на пианино. Но однажды он с отцом оказался на толкучке в Рязани и там впервые увидел аккордеон. Услышав его звучание, он обмер и уговорил тятю купить тогда редкий музыкальный инструмент. И научился играть на нем. Артуру Трукснису так пришелся по душе русский командир, что раз, немного выпив, он вызвался проводить его после очередного чаепития и, прощаясь, хлопнул его по плечу и сказал:

– Ей-богу, Иван, я бы с большой охотой взял тебя в зятья, если бы ты не был оккупантом.

Как говорят в таких случаях, у Колосова чуть было не отвалилась челюсть.

– Это почему же я оккупант? – нахмурился старший лейтенант.

– Извини, сынок, – ответил Трукснис-старший. – Вы, служивые, конечно, ни при чем. Я ведь тоже служил в русской армии и воевал в большой войне против Германии и Австро – Венгрии. И знаю, что дело военного – выполнять приказы. Поэтому, по правде говоря, оккупантами мы считаем конкретно не вас, офицеров и солдат, а советскую власть.

Артур Трукснис хорошо говорил по-русски, но с большим акцентом.

– А почему вы считаете советскую власть оккупантом? – удивленно спросил Иван.

– Ну как вам сказать, – замялся отец Анны, – вы пришли, не спрашивая у нас разрешения, насильно заняли Латвию…

– Почему насильно? – прервал его Колосов. – Нам рассказывали, что жители вашей республики проголосовали за приход Красной армии. Я сам видел в кино, как латыши встречали с цветами наши части.

– Мне нечего возразить, Иван, на ваши слова, – ответил на это хозяин хутора. – Хочу только заметить, что в России, как пишут ваши газеты, люди тоже ходят с цветами по большим советским праздникам на Красную площадь, хотя жизнь в вашей стране совсем не сахар, об этом вы сами нам рассказывали. Почему же тогда они приходят с цветами и голосуют единогласно за всё и вся? Сведущие люди у нас объясняют такое единодушие у вас так: попробуй не приди с цветами и не проголосуй, как надо. Вот так было у нас и в Латвии, когда Красная армия оказалась на нашей территории. Сила солому ломит.

Колосов тогда промолчал, сознавая, что ему крыть нечем. Вспомнил он и беседы с своим отцом, когда он, будучи курсантом пехотного училища, в редкие каникулы появлялся в родном доме. Батя прямым текстом разъяснил ему, что сначала так называемое освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии из-под гнета панской Польши, а затем добровольное присоединение прибалтийских стран к Советскому Союзу – это банальная агрессия со стороны СССР, которая повторилась, когда у Финляндии был оттяпан Выборг с большой территорией Карельского перешейка. Но тогда те события прошли стороной, никак не коснулись его жизни, и вдруг теперь они проложили невидимую грань между ним и теми, кто стал жертвами «освободительных» походов, а конкретно в данном случае между ним и семейством Трукснисов. И в том, другом лагере оказалась та, к которой он испытывал сильные симпатии. Вскоре после этого разговора с отцом Анны закончилась сенокосная пара, и взвод вернулся в казармы. И все же Иван приезжал несколько раз на хутор, они вместе гуляли с Анной по вечерам в саду, который наливался яблоками, грушами и сливой. Но он видел, что исчез блеск в ее глазах, когда она смотрела на него, пропала страсть, с какой она раньше обычно обсуждала с ним любую материю, возникла вялость в некогда горячей ручке, когда он пожимал ее, прощаясь. Видимо, та отцовская откровенность стала достоянием всего хуторского семейства. И Колосов понял что ему больше здесь делать нечего. И скрепя сердце, старший лейтенант отказался от дальнейших поездок на хутор. Нет смысла говорить, скольких бессонных ночей стоило ему такое решение. В конце концов он дал себе слово забыть ее. Забыть, конечно, не забыл, но от сосущей тоски все-таки избавился.

И вдруг в один поистине прекрасный день, точнее вечер Анна появилась в расположении роты. Приехала она на велосипеде, в новом бело платье, с красной розой на груди. Иван был потрясен. Она, сильно волнуясь, сказала, что через неделю уезжает в Ригу, кончаются каникулы. С часок они прогулялись вдоль опушки соседнего леска. Как и раньше, они горячо и заинтересованно поговорили на самые различные темы, от хозяйственных дел на хуторе до учебной программы в техникуме. Она появлялась еще несколько раз. В последний свой приезд Анна, прощаясь, нежно прислонило его к своей груди, поцеловало Ивана в губы. Ошарашенный, он ничего не сказал в ответ, только взял ее руку и приложил к своей щеке. Она тоже молча села на велосипед и уехала, ни разу не обернувшись. Недели через две он получил от нее письмо. Она писала о том, чем жила там, в Риге. И ни слова о каких-либо чувствах. Он поступал в своих письмах точно так же – о службе, о делах в родительском доме, о прочитанных книгах. Так продолжался весь учебный год. Приближались каникулы. И вот нежные ручки на его плече… Они ушли подальше от ротного плаца, углубились в лес. Первый день войны стал для них самым счастливым.

14

Большинство командиров прибыли на совещание за полчаса до назначенного часа. Их разместили на лужайке в соседнем леску, где они расселись на широких неструганых досках, положенных концами на табуретки. Сверху между деревьями были наброшены маскировочные сетки, позаимствованные в соседнем стрелковом полку. Не лишняя предусмотрительность: в небе с утра до вечерних сумерек непрерывно барражировал разведывательный самолет врага. Из той же части прибыла стрелковая рота, окружившая место встречи командного состава армейской группировки. Тоже необходимая мера: всем стало ясно окончательно, что на территории, где располагались дивизии и артполки, действуют диверсанты, разведка противника с радиопередатчиками и вооруженные националисты – «лесные братья». Командиры молча ждали появления Самойлова. Он вышел к ним ровно в 14.00. Подошел к столику, поставленному под развесистым кленом, обвел взглядом присутствующих и заговорил:

– Товарищи! Произошло то, что мы все ожидали с нетерпением: назначено общее командование частями, дислоцированными в Курляндии. Это позволит объединить наши силы и скоординировать их в борьбе против врага. Сообщаю последнюю сводку с прибалтийского фронта на 27 июня, шестой день войны. Враг штурмует Либаву, подходит к Елгаве, то есть до Риги уже рукой подать. Противник продолжает расширять плацдарм в Двинске, где он ранее захватил мост. Одним словом, фронт неумолимо приближается к нам, и через два-три дня Рига наверняка будет захвачена германскими войсками, и мы окажемся в полном окружении. Сегодня мы обсудим наши возможные действия в непростых условиях. К сказанному добавлю, что вермахт хорошо осведомлен о нашем существовании. Больше того, я уверен, что ему в точности известно, сколько нас, какими силами мы располагаем, сколько у нас орудий и танков. Такую информацию они могли получить благодаря своей агентуре среди местных жителей, благодаря воздушной разведке, благодаря людям из Абвера, которые бесцеремонно шастают в расположении наших частей и безнаказанно передают по рации свои сведения. Но даже наш радиоотряд не располагает средствами пеленгации, и мы не в состоянии обнаружить техническими средствами место нахождения вражеских передатчиков. Возникает, естественно, вопрос: зная о нас если не все, то многое, то почему тогда немцы не бомбят нас? У меня такой ответ: мы не находимся на пути их продвижения на восток и не выдвигаемся им навстречу. Погибший полковник Пашин пытался это сделать, и что из этого получилось, известно. Кроме того, на мой взгляд, противник, видя нашу дислокацию и наше бездействие, лелеет мечту полностью окружить нас и уничтожить, как он это успешно проделывает сейчас с крупной группировкой Красной армии в Белостокском выступе в Западной Белоруссии и как собирается повторить то же самое, окружая Минск и несколько общевойсковых армий, расположенных вокруг столицы республики. То есть, иначе говоря, мы для вермахта очередная легкая добыча. Станем ли мы таковой жертвой, зависит уже от нас. Об этом у нас и пойдет сегодня разговор. А сейчас я хотел бы выслушать вопросы, связанные с фронтовой обстановкой вокруг нас, и другие вопросы.

Поднялся подполковник, представился – начальник штаба стрелковой дивизии номер такой-то:

– Товарищ Самойлов, какое у вас звание, вы в штатском, как к вам обращаться?

– Вопрос правильный. Отвечаю. Я майор запаса. Вроде бы нелогично: среди вас есть генералы, и ими командует майор. Но так получилось. Поэтому ко мне лучше обращаться как к командующему, полное наименование – командующий армейской группировкой. Но главное, мне кажется, не в этом. Главное в том, имею ли я боевой опыт, опыт управления войсками. Отвечаю: некоторый такой опыт имею. Я участвовал в первой мировой и гражданской войнах, прошел путь от рядового до командира красной пехотной дивизии. В 1920 году демобилизовался. Но так получилось, что, занявшись радиоделом, в качестве радиоспециалиста бывал в Испании, на Халгин – Голе, на Карельском перешейке во время финской войны. То есть постоянно находился в гуще боевых событий. Кроме того, зная хорошо немецкий и английский языки, находясь за границей, я покупал книги, в которых анализировались операции и весь ход первой мировой войны, а также развитие современной военной мысли. После нападении Германии на Польшу и разгрома Франции регулярно слушал передачи Берлинского и Лондонского радио, посвященные разбору сражений в Европе, причин разгрома союзников. Знаете, товарищи, такого рода исследования – отличное учебное пособие для командиров всех рангов. Наши очень серьезные поражения в Белоруссии и Прибалтике свидетельствую о том, что те, кому было положено по должности извлекать уроки из катастроф на Западе, судя по всему, не изучали практику ведения боевых действий в современных условиях, отстали и допустили серьезны просчеты в подготовке к войне и в управлении войсками при нападении Германии на нашу страну. Есть еще вопросы?

Все молчали.

– Тогда продолжим нашу работу. Я бы хотел бы начать с того, чтобы все присутствующие ознакомились с теми боевыми возможностями, которыми располагает наша армейская группировка. Сначала я перечислю наши воинские соединения. Это четыре стрелковые дивизии, одна танковая и одна механизированная дивизии, бригада Артиллерийского Резерва Главного командования, противотанковый полк, отдельный мотоциклетный батальон, отдельный саперный батальон, смешанная авиадивизия. Сила, как видите, большая. Особо хочу отметить, что все перечисленные части и их подразделения вплоть до рот полностью радиофицированы. Единственный пример в Красной армии. Правда, во многих дивизиях, корпусах и армиях на остальных фронтах тоже имеется разнообразное радиооборудование, но не все они располагают полными комплектами, связисты плохо обучены, а главное, до сих пор сохраняется недоверие к возможностям радиосвязи. Перед командировкой сюда мне в Генштабе растолковали, что на базе воинских соединений, дислоцированных в Курляндии, планировалось сформировать механизированную армию. То есть посадить на колеса все наши стрелковые дивизии, создать еще одну танковую и одну механизированную дивизии. К войне не успели. Теперь что есть, то есть. И эти силы немалые. Чтобы все присутствующие имели полное представление о наших боевых возможностях, я прошу командиров всех частей коротко доложить о своих вооруженных ресурсах. Начнем с командира смешанной авиадивизии генерал – майора Козлова.

Поднялся летчик-комдив, с лицом в синяках и кровоподтеках.

– У нас пять авиаполков, – начал он, – до начала войны насчитывалось 306 самолетов, из них 175 бомбардировщиков, чуть более ста истребителей. С самого начала формирования нашей дивизии ставка была сделана на новые боевые машины. Среди бомбардировщиков это ПЕ-2, СУ-2, Ер-2. Имеются и устаревшие, это несколько ТБ-3. Из истребителей новые – МИГ-3, имеется несколько десятков И-16. Наверное, вам известно, что в первый же день войны враг пытался уничтожить с воздуха на земле наши самолеты, но мы успели вовремя поднять в воздух наши истребители. Результат боя таков: мы потеряли 22 машин, из них восемь МИГов; правда, два из них погибли из-за поломок, еще один МИГ потерпел аварию при посадке; таким образом, наши чисто боевые потери 19 самолетов, нами сбито пять немецких, в числе их два истребителя и три бомбардировщика. Противник успел все-таки сбросить бомбы на несколько наших аэродромов, но уничтожил только один ТБ-3. Все склады ГСМ, бомбохранилища, другое имущество остались в целости и сохранности…

– Берлинское радио сообщило, – перебил Козлова Самойлов, – что в первый день войны немецкая авиация уничтожила с воздуха более тысячи советских самолетов на земле, то есть на аэродромах. Даже если они соврали пусть даже в два раз, все равно потери наши впечатляющие. А вот соколы Козлова сбили даже пять фашистских самолетов. Есть вопросы к комдиву? Нет? Тогда у меня вопрос к вам, товарищ генерал-майор. Как вы знаете, я наблюдал за тем воздушным боем и поделился некоторыми своими впечатлениями с вашим штабом. Но тогда я забыл сказать об одном важном, на мой взгляд, моменте. Я обратил внимание на то, что большинство ваших летчиков стреляет по противнику со слишком большого расстояния – с 300–400 метров. Разве можно с такой дистанции поразить летящий самолет? Чем объяснить такую крайне неэффективную практику: трусостью или неумением вести бой?

– И тем, и другим, товарищ командующий, – ответил Козлов. – Я уже там, в штабе, при разборе боя сказал, что мы не умеем воевать, в училищах этому не учат почему-то. Не разрешали и нам, здесь, в части в мирное время проводить целый ряд тренировок. Причина – экономия бензина и боеприпасов. У меня к вам просьба, товарищ командующий: разрешить проводить нам учения. Мы намерены отрабатывать полеты в строю, полеты в облачности, резкий набор высоты для перехвата противника, пикирование и обстрел наземных целей. Я уже издал приказ – начать открывать огонь по самолетам противника только со 100 метров.

– Разрешаю. Но у меня еще одни вопрос. Я обратил внимание и на другое: немецкие истребители летают парами, наши звеньями из трех самолетов. На ваш взгляд, товарищ Козлов, какой из этих двух вариантов лучший – советский или германский?

– Конечно, германский, товарищ командующий. Но летать звеньями из трех машин – требование боевого устава. И я, и другие летчики-командиры, я это точно знаю, не раз обращались по инстанции с предложением летать парами, но всякий раз получали отказ.

– Я разрешаю вам нарушить данное требование устава, – и, обращаясь к остальной аудитории, Самойлов добавил: – Товарищи, наши боевые уставы во многом порядком устарели, не отвечают современным требования ведения боевых действий. Над нами нет сегодня никакого вышестоящего начальства, и я разрешаю всем вам управлять своими частями, сообразуясь практической необходимостью, и нарушать уставы, если они противоречат здравому смыслу. Например, я с величайшим удивлением узнал, что уставы при обороне требуют рытье так называемых ячеек, то есть попросту говоря ям. И это при том, что опыт минувшей мировой войны показал, что ни ячейки, ни окопы не оправдывают себя. Только траншеи, разного рода укрытия, обязательно соединенные ходами сообщения – вот верный способ обороны. У меня создается впечатление, что те, кто разрабатывал боевые уставы, ни разу не участвовал в боевых передрягах. Так что я прошу всех безжалостно игнорировать в боевых уставах все те наставления, которые противоречат здравому смыслу. Беру в пример белые подворотнички. Извиняюсь за грубость, но какой дурак придумал их? Красная армия – единственная армия в мире, где военнослужащих заставляют пришивать белые подворотнички. Военная служба – это пот и грязь. А во время войны это еще и кровь. И вот после боя солдаты и командиры, оказывается, обязаны постирать подворотники и пришить их к своим воротникам. Это верх дурости. Повторяю – пока нет над нами никаких проверяющих, игнорируете боевые уставы, если они мешают грамотно воевать. И еще несколько слов о нашей авиадивизии. Она – большая сила, и мы будем находиться под серьезным воздушным прикрытием. У меня только такой вопрос к товарищу Козлову. Каков запас в дивизии ГСМ, боеприпасов и продовольствия?

– Хороший запас, товарищ командующий. Продовольствия на месяц, бомб на несколько десятков вылетов, патронов для пулеметов тоже достаточно.

Поднялся с места командир стрелковой дивизии Панюшкин:

– Товарищ командующий, к вопросу об самостийных исправлениях нелепостей в боевых уставах. Нельзя ли на этот счет издать специальный приказ? Это на тот случай, чтобы нас, командиров, потом не обвинили в анархии. Самый лучший вариант – в том приказе указать конкретные явные глупости в боевых уставах и исключить их.

– Согласен. Это будет сделано. А теперь слово предоставляется командиру танковой дивизии генерал-майору Грекову.

Греков:

– Наша дивизия – это два танковых, один механизированный и один артиллерийский полки. Численность – более 11 тысяч человек, 375 танков, 60 орудий и минометов. Особо хочу отметить, что большая часть бронемашин – это новейшие КВ-1 и Т-34, их около 300, остальные устаревших типов – БТ-5, БТ-7, Т-26. Броня у них слабая, но вооружены они серьезными пушками – 45 мм.

Самойлов:

– Сколько у вас автомашин?

– 359. Еще в случае войны мы должны получить с гражданки более ста. Но пока не получили ни одной.

Самойлов:

– Как дивизия обеспечена ГСМ, боеприпасами и продовольствием?

– Неплохо, товарищ командующий. На каждый новый танк у нас приходится пять боекомплектов и четыре заправки, продовольствия хватит месяца на полтора.