Красный уголок капитализма

В общем, жена корову завалила, вцепилась в Коровину одежду и держит. И все это на глазах у охранника. Охранник ничего понять не может. Думает, у него в глазах двоится. А жена-то у Герасима – одна, попробуй разбери которая. А с другой стороны, разнимать надо женщин, а то плохо кончат. И охранник решил, которая, значит, сильнее и сверху – ту и оттягивать начал. А Герасим охранника начал оттягивать, чтобы, не дай бог, одежда с коровы не слетела. Но в такой суматохе разве одежда удержится? Сначала ватные штаны с коровы слетели, потом фуфайка, потом – оренбургский пуховый платок. Когда охранник увидел голую корову, то стал подозревать, что это не жена Герасима. А жена Герасима сразу поняла, что это корова. И поняла, что корова трофейная. Теперь охранник стал корову обратно на мясокомбинат загонять, а жена Герасима не хочет отдавать корову. Мясо же… и шкура… Считай, уже почти свои были. Раз за пределами проходной. И опять суматоха началась. Но тут вмешалась милиция. Потом Герасима перевели от коров, значит, к нам на обувную. К лошади приставили.

Сам я тоже иногда неудобства испытываю. Обувь-то разная нужна. Кому – 37-й размер, кому – 49-й. А у меня-то нога – 40-й. Помню, для брата в 51-х сапогах шел. Длинные, как лыжи. Ну, стою, жду автобуса. Автобус подошел и мне на носки сапог наступил, наехал. А я и не подозреваю. Хочу в автобус зайти, а не могу. Дергаюсь. Пассажиры меня с дороги устраняют, а я не устраняюсь. Загородил дверь. Спасибо тому боксеру. Вышиб меня из сапог.

И вот так, идешь на работу, спрашивают: почему босиком? Идешь с работы – почему в комнатных тапочках? Я не такой. Никого не спрашиваю. Летом в шубах идут, в меховых шапках – пусть идут. Я не спрашиваю.

Но однажды спросил одного мужчину. Он, как и я, босиком шел. Но я точно знаю, что на обувной он не работает. Я говорю, вы на работу? Он говорит, да.

– А почему вы босиком? Вы же не на обувной работаете?

– Нет. Я в НИИ работаю, инженером.

И дальше пошлепал. А я подумал, что это йог. Как ни крути, а от них все беды. Такого пусти к нам на фабрику – он и с работы босиком пойдет. Его в пример поставят. Вот она, язва-то откуда идет. Выведем. Не посмотрим, что живучие. Раз йоги – в Индию их. Там все босиком.

Травма

Тут такой случай произошел. Приходят ребята из локомотивного депо и говорят: «Переходи к нам. Зачем этот комбинат тебе нужен? А у нас – заработки». Я думаю: еще раз схожу на комбинат и уволюсь.

Отработал нормально, иду с работы, как обычно, несу с комбината мешок сахара, к чаю. Ну и килограммов восемь дрожжей, к пирогу. В щель забора нормально вылез, метров сто по пустырю прошел. А потом не повезло – свалился в яму, вывихнул ногу. Лежу, на звезды любуюсь и думаю: производственная это травма или бытовая? Раз с работы шел – производственная. С другой стороны, сахар и дрожжи нес к чаю, могут посчитать за бытовую. А это невыгодно – сидеть по справке. Да и несправедливо! В самом деле, человек отдал все силы на производстве, поэтому не смог дотянуть до дома и травмировался. По правилам техники безопасности надо акт составлять. Но какой? Акт на травму или на хищение? Лежу, думаю. И тут вижу, по пустырю наш инженер по технике безопасности идет. Тоже с мешком! Такое везение! Только я хотел из траншеи у него проконсультироваться, он – хрясть ногой в яму и рядом лег, контуженый. Мешком сахара ему голову придавило, лежит, не шевелится. Мне пришлось по правилам техники безопасности вдувать жизнь в инженера по технике безопасности. Иначе кто же мне акт оформит на травму? Я сделал все так, как он сам нас учил. Голову ему запрокинул, освободил рот от посторонних предметов: сахара, дрожжей. И вдул в него жизнь, как положено, – по системе «рот в рот». Очнулся он и говорит: «Это не пустырь, а какое-то минное поле. Сколько здесь наших полегло!»

Я его спрашиваю:

– Ты идти можешь?

– Идти могу, соображать не могу, с головой что-то.

Я говорю:

– А я соображать могу, идти не могу, с ногой что-то.

Получалось, в сумме мы с ним за одного нормального сойдем. Который ходить и соображать может одновременно. Начали мы с ним ходить-соображать, как дальше быть. Вернее, я лежу соображаю, а он вокруг меня ходит.

Я вслух соображаю. Вот хорошо, говорю, начальству нашему. Им не надо по пустырям с мешками горбатиться. Захотел сахара к чаю – дал команду шоферу, и тот вывез пару мешков дрожжей.

Потом говорю: а что мы думаем? Оформляй два акта, что у нас с тобой обе травмы производственные.

Он отвечает:

– Здесь комиссия нужна. А в комиссии представитель профкома.

Так сказал и громко засмеялся. Я думаю: все, свихнулся, прощай, больничный. Но оказалось, он по делу смеялся. По пустырю представитель профкома шел, с мешком.

Мы залегли, ждем. Инженер по ТБ мне шепчет:

– А вдруг он пройдет, не запнется?

Представитель профкома поравнялся с нами, мы ему свистнули, он от дороги отвлекся, и – есть! – член комиссии в яме. Мы его откачали, от сахара отряхнули, спрашиваем: ну как? Он отвечает: плохо, с руками что-то. Инженер по ТБ говорит: ну и хорошо, что плохо. Надо акт на групповую производственную травму оформлять.

Профкомовец говорит:

– Да, хорошо, что члены комиссии у нас все в яме. Но два свидетеля нужны.

Тут мы все трое захохотали. По пустырю два свидетеля с мешками двигались. Мы залегли в траншее и ждем. Подпускаем их ближе, ближе, еще ближе. И тут профкомовец скомандовал:

– Огонь!

Свидетели тоже залегли, мешки бросили и – ползком отступать начали. Но мы из траншеи успели объяснить, что свои мы, что раненые у нас есть, что помощь требуется. Большое дело – взаимовыручка! Они в акте сразу расписались. Подтвердили, что все мы на трамвайной остановке травмировались. Причем с работы шли порожняком.

Две недели я на больничном сидел, чай с сахаром пил, размышлял. Ну, мешок на голову – ладно, пережить можно. А если я в локомотивное депо перейду? Вот так понесешь заднюю часть локомотива – да в яму! Тут травмой не отделаешься. И не нести нельзя. Надо жить, чтобы нести. И нести, чтобы жить.

Не-е-ет! Остаюсь на комбинате. Жить хочется!

Как погода?

Алло, Зина?.. Ну что мы с тобой о погоде да о погоде. Давай о жизни поговорим. Как там у вас… погода?.. Сколько обещали?.. Плюс шесть. А сколько дали?.. Шесть и дали. А нам плюс десять обещали, а дали только пять… Да… Пять градусов дали, а пять недодали. Я тоже думаю, додадут, раз обещали… Но мы и так привыкли. Сейчас и плюс пять теплыми кажутся. Да… А плюс шесть вообще бы счастье было. Я помню, както плюс десять обещали, а дали ноль. А потом по градусу добавлять стали: один, два, три. Так нам пять полным счастьем показались. Да. Ну прохладно, так не смертельно же.

Ну ладно, хватит о погоде. Давай о жизни поговорим. Как там у вас погода? Нормальная? Ну и хорошо.

Алло, Зина, я что звоню-то, когда мы с тобой в загс пойдем? Да. А то мама плачет и говорит, доведет она тебя до алиментов и бросит. Не бросишь? Не бросай меня, Зина, а то мама говорит, кому ты будешь потом нужен. Да. Она вообще говорит, не встретиться вам с Зиной. Мол, Зина на передовом предприятии работает, а я – на отстающем. Говорит, невеста мне нужна с родного, отстающего. Но мы обязательно встретимся, правда? Давай я к тебе приеду и подадим заявление. Когда я приеду? У вас какой день? Вторник. Быстро вы до вторника дожили. А нам до вторника далеко. У нас только пятница. Почему? Так назначили, сказали, пока план не дадим, будут идти пятницы. Да, всего будет семь пятниц. С 30-го по 37-е число. Да нет, с 30-го по 37-е этого месяца. Этого, да. Как зачем нужно? План-то надо выполнять. Мы же сначала отчитываемся, а потом работаем. Отчитался о проделанной работе – будь добр ее выполни. Во-от. Так, может, я в среду к тебе приеду, и сразу в загс? В какую среду? Ну, которая в субботу будет. У нас же субботу перенесли на вторник, а вместо четверга будет пятница, вот я в среду к тебе и приеду.

Алло, Зина, ты меня до среды не бросишь? Не бросай меня, Зина, а то мама плачет.

Только ты меня встречай, я вечером приеду. Во сколько? А у вас сейчас сколько? Час ночи. И у нас бы час ночи был, да план за день еще не дали. У нас пока 23 часа 120 минут вечера. А нет, подожди, только что объявили 25 часов ровно. А я приеду в 27 ноль-ноль. Поезд отходит в среду ровно в 27. По четным. Но его отменили и назначили по нечетным.

Алло, Зина, ты до 27 ноль-ноль меня не бросишь? Не бросай меня, а то мама плачет. По четным…

Алло, Зина, а может, ты ко мне приедешь? Когда? Ну, приезжай на праздники в Новый год… Нет, мы еще не встречали. А вы уже встретили? Ну ты приезжай, еще раз встретим.

Алло, Зина, ты меня еще не бросила? Ты только трубку бросила? Трубку бросай, а меня нет. Мы догоним вас, и сразу – в загс. Алло, Зина?.. Трубку бросила.

Права мама. Не встретиться нам с Зиной. Надо искать невесту на родном предприятии.

Взятки гладки

Вот беда! Я говорю – со взятками совсем беда. Столкнулся я с этим делом впервые и сразу обнаружил кошмарную неорганизованность. Прихожу к секретарше и спрашиваю:

– Кому хоть давать-то? И сколько?

Она смотрит ошарашенно.

– Что давать?

– Ну, это… в конверте.

– Вам что надо, товарищ?

– Что всем, то и мне надо.

– У нас сейчас нет технической возможности, – строго пояснила секретарша.

– Я узнавал, техническая есть, но нет реальной. Чтобы она появилась, надо дать. А кому?

Секретарша замолчала со мной навсегда.

Ну, разве не безобразие? Прейскурант отсутствует, списка ответственных лиц за приемку конвертов нет. Полная анархия. Хотя можно навести порядок. В приемных на стенах вывешивать таблицы – кому давать и сколько. Или в магазинах на ценниках в уголочке приписывать, кому и сколько за эту вещь переплачивать. Чтобы потом со взяток взносы взимать, подоходный, за бездетность, алименты. Дело-то – государственное. Взятка – не Нобелевская премия. Должна облагаться налогами.

Мне повезло. Человечек один все объяснил, к двери нужной привел, сумму точную назвал и сам исчез. Я положил купюрки в конверт и ступил за порог. Там хозяин расхаживает, ух, здоровый, руки за спину, смотрит хмуро. Но я спокойно вручил ему конверт и руку поймал для пожатия. Он поморщился, но достал деньги и стал пересчитывать. Хмурится, шуршит, на пальцы поплевывает.

– Можете не считать, там все точно.

– В соответствии с чем точно? – взглянул он на меня сверху вниз.

– В соответствии с вашим служебным и семейным положением, а также с международным.

Он закончил и попросил добавить одну купюрку:

– Международное положение изменилось вчера.

Я отдал. Он сунул все в карман и спросил:

– Начинающий?

– Он самый.

– Плохо вы начинаете. Явление это сложное, психологически тонкое, нравственно важное. А вы с порога конверт мне суете. Я ведь мог обидеться. Взять конверт, а вас попросить за дверь. Начинать надо с беседы, с разговора. А конвертом заканчивать. Чтобы впечатление о вас осталось хорошее. И беседовать надо грамотно. Гдето недожал, где-то пережал, и все, я не возьму, не клюну. Крупным специалистом надо быть. Как по-вашему, я – крупный?

– Вы крупный.

– Правильно. Поэтому идите и ждите извещения. По нему вам все сделают.

Я ушел, потрясенный простотой процесса. Но извещения долго не было, и я повторил визит. В том же кабинете сидел тот же человек. Я еще дверь не закрыл за собой, а хозяин кабинета зычно пробасил:

– Что у вас опять?

– Извещения жду.

– А чего ждать? Добавлять надо. У нас с планом туго, премий нет, вся экономическая обстановка… тяжелая. Кто вам за просто так сделает?

Говорил он со мной запросто, как со старым знакомым. И я ему, как старому знакомому, опять вручил конвертик. Он опять пересчитал, поморщился. Я опять купюрку добавил. Он опять сказал: идите, ждите. Я опять не дождался. И снова пришел, дал. Он взял, пересчитал, поморщился. Я вручил купюрку на поморщивание.

Я любил его в эти минуты! И ревновал. К другим.

Однажды он прижал очередной конверт к груди и разрыдался:

– Пора нам расставаться.

– Как – расставаться?

– Не могу я вам это дело сделать, могут подумать, что я взятку взял.

Я сразу – купюрку сверху.

Он обмяк, пошатнулся, вынул бланк и на нем все написал. Все!

Я бланк-мечту к груди прижал, чувствую, тревога по телу ходит. И он сидит сам не свой. Пробил час расставанья. А расстаться-то мы не можем. Привыкли. Ну, как он без меня? А как я без него? В объятия бросились, глаза закрыли, стоим, плачем. Нам не жить друг без друга. И тут он говорит с надеждой:

– Может, тебе еще что-то надо? Может, у тебя другая мечта есть?

– Есть! И третья есть!

Он строго – давай конверт. Я дал. Он пересчитал, поморщился. Я – купюру сверху. Он строго – идите, ждите.

Я пошел. Радостный! Счастливый! Идет мечта, мечте – дорогу!

К любовнице!

Застойный роман

Николай Петрович Шабашов работал распределителем квартир. Вот и пришлось распределить себе двенадцатикомнатную. Распределять квартиры было очень трудно, потому что мешала законная очередь.

Николай Петрович, отобедав, уже целый час шел на работу, но никак не мог дойти. Наконец он не вытерпел и закричал:

– Лиза! Да где тут у нас выход?

Жена Лиза вышла из ванной и покачала головой:

– Перерабатываешь, Колюня. Иди пополдничай.

На полдник были опостылевшие деликатесы.

Шабашов сказал:

– Лиза, ты бы хоть раз меня картошкой в мундирах побаловала.

– Не положено тебе по должности, – ответила жена, – я бы и сама сейчас блюдо окрошки бабахнула, да что люди скажут?

– А лекарство где? – спросил Николай Петрович.

Врачи прописали ему три столовых ложки икры перед едой. От памяти. И стакан коньяку после еды – от ума.

Николай Петрович принял лекарство «до еды» и «после еды» без еды. И вздремнул прямо за столом.

Разбудил его голос Лизы:

– Колюня, вставай, пора к любовнице.

Шабашов любовницу не любил. Но Лиза строго следила за моралью.

– Что о тебе без любовницы люди подумают? – говорила она, – Подумают, что с должности тебя сняли.

Шепотом ругая свою судьбину, Шабашов стал собираться к любовнице.

– Душ прими да чистенькое все надень, – хлопотала Лиза.

Больше всего она боялась, что Шабашова разлюбит любовница, и будет у них все не как у людей. Поэтому и подарки Лиза всегда готовила сама. Она положила в рюкзак полкило золота, бриллиант из Индии по кличке Вася и трехлитровую банку французских духов. Упаковав рюкзак, Лиза спросила:

– Колюня, у тебя когда прием от трудящихся?

– С двух до шести по понедельникам.

– Ты бы на двухразовый прием перешел, что ли. А то расходы большие, и сыновья жалуются:

– Кстати, где они? – спросил Шабашов. – Давно не видно.

– Ой, как лекарство тебе помогает! Ты же их сам отдал в МИМО.

Николай Петрович обрадовался: ничего не помнит. А то раньше, бывало, проснется ночью и все помнит: сколько дал, сколько взял – хоть кричи! А теперь – красота! Одно плохо – думать пока может.

– А чего они не заходят? – спросил Шабашов.

– Некогда им, учатся. И подрабатывают. Один – послом в Занзибаре, другой – атташе в Антарктиде.

– А у нас с Антарктидой хорошие отношения? – спросил Шабашов.

– С Антарктидой – хорошие, – ответила Лиза. – Ты иди мойся, а то опоздаешь, – спохватилась она.

Шабашов сел на край ванны и включил душ в стенку.

Мыться он не хотел, любовницу он ненавидел.

– Колюня, – послышалось из-за двери, – ты не забыл, где вы встречаетесь с любовницей?

– Конечно, забыл. Что я, лекарство зря принимаю? А где?

– В заповеднике. Оттуда звонили, сказали, лосята уже подросли, пора отстреливать. А лосята, говорят, такие чудные, смышленые, как люди. Сами подходят и головы – под ствол.

Николай Петрович всплакнул. Жалко лосят.

– Ты уж, Колюня, съезди, отстреляй, – продолжала Лиза из-за двери, – а то соседи слух пустят, что тебя сняли, раз не браконьеришь.

Николай Петрович вышел из ванной совсем раскисший. «Бедные лосята, проклятая любовница», – думал он.

Николай Петрович обнял Лизу и сказал грустно:

– Не хочу к любовнице.

– Ты что, Колюня! – отпрянула Лиза, – Давай езжай, не опаздывай. Любовницы это не любят.

Николай Петрович вздохнул и вышел на улицу.

– Эх, Витек, – говорил он по дороге персональному шоферу, – если меня с должности попрут, как же ты без меня будешь?

– Продержусь! – жизнерадостно отвечал Витек, – Я же в душе инвалид войны.

– В душе мы все инвалиды. А удостоверение у тебя есть?

– Вы же мне уже организовали.

– Все забыл, хорошее лекарство, – успокоился Николай Петрович.

– Куда едем? – спросил Витек.

Шабашов сказал:

– Ты – к моей любовнице, я – на собрание. Хоть отосплюсь… Вот жизнь! – добавил он. – Так не хочется, а приходится жену обманывать.

Папаша Паша

Они мне утверждают: не надо кривиться, если рожа крива. Да как же она будет пряма, если уже обижают. Я же красавцем был до перестройки. Софи Лорен за автографом в очереди стояла. А теперь, конечно, лицо скривилось. И зафиксировалось.

А ведь какое лицо раньше было, красивое. А главное – ответственное. Кланом я в нашем городе руководил. Кланом Собакиных.

Да когда я звонил в гастроном и говорил, что это я, папаша Паша Собакин, у меня только спрашивали: когда и сколько? Потому что куда и что именно – знали!

А началось как-то все неожиданно. Звоню я в прокуратуру и сажу Сорокина на пять лет. Мешал он нам. И тут вдруг его выпускают через четыре. Дня. Чувствую, чья-то рука мешает в городе руководить. Тогда я выпустил на волю Червякова. Чтобы он, значит, по этой руке чикнул. Но его тут же схватили и посадили обратно. Я думаю, во жизнь пошла! Никого не посади, никого не выпусти. Ну, беззаконие жуткое!

Я говорю, в чем дело? А мне говорят, что клан Кошкиных в силу входит.

Ну, кто же раньше этих Кошкиных в расчет мог взять? Так себе кланчик, средний. Руки нам лизали, в глаза заглядывали. Ну, были у них в городе кое-какие должностишки, кое-что контролировали. Но чтобы против нас, Собакиных, – упаси бог! Такого не было.

Дальше – больше. Эти Кошкины начали хитростью брать. Подослали своих мордобойцев и побили одного нашего товарища. Сильно. Ему на коллегии выступать, а он все путает. Понос с аппендицитом путает. Кофе – с коньяком. Да еще синяк под глазом. Загримировал я ему лицо. Под синяк. Синяк больше лица был. Загримировал. Лицо еще красивше стало. И пошел он выступать. И хорошо там выступил. Выпросил даже не две медали, а два ордена! Но для Кошкиных! Перепутал, собакин сын! Вот как побили.

Ну, тут Кошкины осмелели и вообще впереди лозунгов побежали. И в городе посты под шумок перестройки заняли. И посыпались мы, Собакины, кто куда.

Теперь больничный по уходу за собой не возьмешь. Сейчас Кошкины за собой ухаживают. В нашей финской бане не помоешься. Сейчас там Кошкины грехи смывают. А если я хочу бутерброд, например, с чемнибудь, то пожалуйста мне – бутерброд с хлебом. Во как все обернулось!

До смешного доходит. Клан Кошкиных намариновал на зиму два миллиона рублей. В двухлитровых банках. Это они этого миллионера из Каракалпакии окаракалпачили. А мы, Собакины, рты открыли и завидуем. Скисли. Будто чая хлебнули вместо коньяка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.