Алхимия. Руководство по изготовлению философского камня

Николас Фламель

Алхимия. Руководство по изготовлению философского камня

© ООО «ТД Алгоритм», 2016

* * *

Фламель, алхимия и колесо истории

В мире алхимической литературы, как в кэрроловском Зазеркалье, вещи никогда не являются тем, что о них говорят персонажи, – притом, что автор трактата, как правило, оказывается одним из них. Наиболее правдоподобные истории, представленные в этих текстах, служат не более чем символом, призванным передать подлинную фабулу тем, кто имеет уши и способность видеть за пределами привычных рационализаций – там, где время и последовательность событий сворачиваются в кусающую свой хвост змею. Как лучше всего представить современному читателю эту странную стилистику, много столетий назад ставшую одним из sine qua non герметической традиции? Очевидно, лишь следуя ей. Именно поэтому в названии данного эссе упомянуты понятия, кои кажутся на первый взгляд неразрывно связанными, но на поверку оказываются разделенными глубокой, если не бездонной, пропастью… Но об этом позднее. Для начала посмотрим на объект нашего исследования тем самым первым взглядом.

Итак, Николя Фламель. Французский герметический философ, которого Гюго ставил в один ряд с Аверроэсом и Гийомом Парижским; безусловно, удачливый алхимик, так как, будучи скромным клерком, стяжал богатство, вызывавшее зависть коронованных особ; несомненно, историческое лицо, оставившее после себя многочисленные документальные свидетельства своей благотворительной деятельности, недвижимость и даже надгробную плиту. История его жизни, изложенная им самим в предисловии к «Иероглифическим фигурам», многократно переписывалась и пересказывалась целой армией исследователей и биографов, начиная с семнадцатого века и заканчивая двадцатым, следы железных пальцев коего еще видны на шее человечества. Какова же его, в высшей степени правдоподобная, история?

В 1330 году, в семье небогатых, но, как отмечает сам Фламель, очень достойных и честных людей, родился мальчик Николя. Произошло это в городке Понтуаз, в двадцати пяти километрах на север от Парижа. Несмотря на скромный достаток, семья Фламелей дала ребенку приличное образование, хоть он и не слишком хорошо овладел латынью, на что сетовал впоследствии. Приобретя необходимые знания, Николя отправился в столицу зарабатывать на жизнь профессией общественного писаря и нотариуса. Поначалу он обосновался вместе с собратьями по цеху неподалеку от Кладбища невинных [младенцев], а затем, когда гильдия писарей переселилась в район церкви Сен-Жак де ля Бушери, переехал туда вместе со всеми. Его скромная контора, а точнее деревянная пристройка, ничем не отличалась от остальных; ее площадь была около полутора квадратных метров, то есть ровно столько, сколько нужно, чтобы разместить малюсенький стол и стул. Располагалась она на улице Писарей; в английских переводах Фламеля ее часто называют улицей Нотариусов, а в русском переводе «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго даже «улицей Писателей», что уже слишком, потому что трудившиеся на ней écrivains, конечно же, не были писателями – они были общественными писарями, нотариусами, каллиграфами и переписчиками книг, часто совмещая все эти профессии в одном лице. В частности, Фламель был известен как искусный «издатель»; книгопечатание еще не было изобретено, и создание рукописных копий было единственным способом тиражирования. Кроме того, он пользовался уважением среди парижской знати, потому что некоторые особенно оригинальничающие вельможи брали у него уроки письма, чтобы научиться писать на бумаге свое имя (размеры невежества в то время трудно себе представить). Жил Фламель фактически напротив своей конторы, на углу улиц Писарей и Мариво[1]; дом его был известен как «дом под Королевскими лилиями», так как над входом красовался барельеф с их изображением. У Фламеля в дневные часы всегда было много народу – его ученики и подмастерья старательно выполняли задание по переписыванию книг и копированию иллюстраций; там же радушный Фламель кормил их обедом.

Как-то раз, когда Николя стукнуло уже сорок, миловидная вдова, оформлявшая в конторе Фламеля документы на собственность, дала ему понять, что совсем не прочь снова выйти замуж и господин нотариус ей очень приглянулся. Хотя мадам Пернелль Летà – так ее звали – была старше Николя, она выглядела довольно молодо и была обаятельна; желание оказалось взаимным. Свадьба не заставила себя ждать, так что вскоре в доме под лилиями зажила молодая семья. Новая хозяйка, имея некоторые сбережения, доставшиеся ей от покойного мужа, наняла кухарку и горничную; не то чтобы она была ленива или избегала домашней работы, но прокормить все увеличивающуюся ораву подмастерьев, столовавшихся в доме, и убирать за ними было не под силу одной женщине, а Фламели всегда с заботой относились к своим работникам и потчевали их от души. Сами же хозяева жили скромно, носили недорогую одежду и ели на глиняной посуде, зато качество блюд было хорошо известно за пределами дома… Но тут следует заметить, что в этой идиллии все же был один изъян.

Много лет назад, задолго до знакомства Фламеля с мадам Лета, его посетил удивительный сон. С неба к нему спустился ангел, держащий в руках большую старинную книгу, богато инкрустированную золотом. «Фламель, – сказал ангел, – посмотри на эту книгу. Ты не поймешь в ней ничего, равно как и все другие люди. Но настанет день, и ты увидишь в ней то, что больше никому видеть не дано». Николя протянул руку к книге, но в этот момент ангел вместе с ней стал быстро удаляться и в итоге растворился в золотистой дымке. Фламель не придал значения этому сну, пока с ним не произошел один интересный случай. Надо сказать, что, постепенно расширяя свое «книгоиздательское» дело, он занялся перепродажей редких книг, так что его дом отчасти принял на себя функции букинистической лавки. И вот в один из дней 1357 года по цене два флорина им была приобретена красивая старинная книга, написанная не на бумаге или пергаменте, а на чем-то очень плотном, напоминавшем кору молодого дерева. Фламелю часто попадались алхимические труды, он даже переписывал их по заказу, но особого интереса у него этот предмет не вызывал; и все-таки эта книга была точь-в-точь похожа на ту, которую ему показал во сне ангел. На первой странице ее значилось: «АВРААМ ЕВРЕЙ, ПРИНЦ, СВЯЩЕННИК, ЛЕВИТ, АСТРОЛОГ И ФИЛОСОФ, ПРИВЕТСТВУЕТ ЕВРЕЙСКИЙ НАРОД, ГНЕВОМ БОЖЬИМ РАССЕЯННЫЙ СРЕДИ ГАЛЛОВ». Книга содержала прекрасные цветные иллюстрации и текст на латыни, а также слова на «неизвестном древнем языке», который Фламель принял за греческий, хотя, скорее всего, это был иврит. Николя был столь заинтригован, что день и ночь проводил за изучением этого труда, суть которого состояла в обучении еврейского народа искусству трансмутации металлов и получения алхимического золота, которым автор рекомендовал платить подать Римскому императору. Несмотря на то что, казалось бы, Фламель уже начал разгадывать смысл некоторых символических иллюстраций и понимать modus operandi[2], он нигде не находил намека на то, с какой же материей изначально следует работать; немудрено, ведь адепты никогда не могли себе позволить в письменной форме открыто называть это вещество, заключающее в себе главную герметическую тайну. Но у кого же искать помощи в этом деле? Как получить разгадку первоматерии? Снедаемый такими мыслями и сомнениями, молодой супруг часто уединялся у себя в комнате, был весьма рассеян и вздыхал без видимой причины, чем вызвал серьезное беспокойство мадам Фламель. Однажды Николя сдался и уступил настойчивым расспросам супруги. Он поделился с ней своей тайной, и – весьма неожиданно – загадочная книга настолько заинтересовала Пернелль, что основным вечерним времяпровождением обоих молодоженов с того момента стало совместное рассматривание прекрасных иллюстраций и высказывание предположений касательно их символического смысла. В этом месте мы с вами, уважаемый читатель, незаметно и вполне в духе постмодернизма вплываем в русло основного повествования книги, известной как «Иероглифические фигуры»; нам не помешает проплыть еще немного дальше, по воле волн фламелевского сюжета.

Николя, осознав, что без посторонней помощи они с Пернелль так и будут теряться в догадках, коротая дни до самой смерти, принимает единственно правильное – и безопасное – решение. Он без особого труда, поскольку в этом и заключается его профессия, копирует иллюстрации из книги Авраама Еврея, а саму книгу хорошенько прячет в доме. Копии же он, соблюдая осторожность[3], начинает показывать людям из числа своих клиентов, которые, по его мнению, могли бы помочь в этом деле. Однако большинство из них не понимали даже, о чем идет речь в удивительном манускрипте Фламеля. Когда же Николя объяснял, что труд этот посвящен «благословенному камню философов», его собеседники начинали улыбаться, а некоторые позволяли себе откровенно подшучивать над свихнувшимся нотариусом. И все же в один прекрасный день он продемонстрировал свои картинки доктору медицины, некоему мэтру Ансольму, который – как показалось Фламелю – был весьма искушен в алхимии; тот страшно обрадовался, что копия такого ценного манускрипта попала к нему в руки. Он доходчиво и правдоподобно разъяснил Николя смысл рисунков, и в результате этого прекрасного разъяснения Фламель провел в лаборатории, которую оборудовал в подвале своего дома, двадцать один год – разумеется, с нулевым результатом. В конце концов, немолодая уже семья Фламелей сделала вывод, что они пошли по неправильному пути и о советах господина Ансольма следует забыть. В шестьдесят с лишним лет Фламель вернулся туда, откуда начинал. Но алхимик не пал духом, а решил предпринять весьма серьезный шаг: он отправится в паломничество в Испанию, в город Святого Иакова, на покровительство коего всегда рассчитывал, и там, среди множества синагог, найдет иудея духовного звания, который разъяснит ему истинный смысл книги Авраама.

Итак, взяв посох и накидку пилигрима, Фламель отправляется в путь. Галисийский город Сантьяго де Компостела, ныне являющийся столицей автономной области Ля Корунья на северо-западе Испании, был одним из важнейших пунктов паломничества последователей католической религии начиная с IX века, когда вблизи него обнаружили останки, приписываемые Святому апостолу Иакову. В 1128 году там была заложен собор Святого Иакова, в котором находилась могила с захороненными в ней мощами, предположительно принадлежащими великому апостолу; поездка Фламеля не была чем-либо экстраординарным, она скорее соответствовала репутации набожного человека, закрепившейся за Фламелем. После долгого пути он благополучно завершает паломничество молитвой в соборе и начинает обратный путь – не найдя, как рассчитывал, знающего иудея в синагогах Сантьяго. Во время путешествия домой он останавливается в кастильском городе Леоне, где встречает Мэтра Канчеса, радость которого при известии о том, что книга Авраама Еврея найдена, не знает пределов. Это именно тот человек, который нужен Фламелю; удовлетворившись сообщением, что книга находится у Фламеля дома, в Париже, господин Канчес немедленно отправляется вместе с ним во Францию, по дороге разъясняя все загадки манускрипта внимающему ему Николя. Из Леона они едут в Овьедо, а затем в Сансон, где пересаживаются на морской транспорт, доставивший их на французский берег; логично предположить, что высадились они в Ля Рошель, уже в XIV веке известном как крупный торговый и военный порт на западе Франции. Далее они следуют через Орлеан по направлению к Парижу, но тут мэтра постигает несчастье – рвота, явившаяся следствием морской болезни, не только не оставила его, но еще усилилась, и Канчес, не вставая с постели в Орлеанской гостинице, умирает на руках Фламеля – конечно, успев рассказать ему все секреты Великого делания. Похоронив компаньона и заказав за упокой его души ежедневную мессу, Николя благополучно добирается до Парижа, где его встречает с распростертыми объятиями верная Пернелль.

Итак, паломничество завершено. Все соответствует приметам времени, ничто не нарушает стройной сюжетной линии средневекового романа – простите, автобиографии Фламеля. Есть, правда, несколько странных моментов, иногда просвечивающих сквозь ткань повествования, подобно турецким туфлям, что предательски выглядывали из-под сутаны прелата в романе Яна Потоцкого[4]. Например, где-то на середине своего пути в Галисию Фламель останавливается в Монжуа, городе, название которого он пишет как Montjoye; во Франции есть только один Montjoi, лангедокский городок недалеко от Перпиньяна, каковой никак не мог оказаться у него на пути, поскольку расположен гораздо ближе к Средиземному морю, чем к Бискайскому заливу. Есть другой город, который подходит на эту роль, – кастильский город Монтехо (Montejo), однако переводить его название на французский как Монжуа, мягко говоря, некорректно: если только название это, то есть гора радости (Montjoie), не играет очень важной роли во всей истории паломничества: гора радости философов, над которой сияет звезда Святого Иакова Компостельского (значащее имя, конечно: Compostela, звездное поле)… Быть может, и другие названия – и имена – имеют не менее важное значение в повествовании Фламеля? Фулканелли, par excellence адепт ХХ века, в своем труде «Обители философов» разъяснил алхимическое значение каждого символа[5] – а ими являются практически все имена собственные, – в книге Фламеля «Иероглифические фигуры». Разъяснил и сделал вывод, что персонаж, носящий фамилию Фламель, совершил свое длительное и плодотворное паломничество к Святому Иакову, не выходя за пределы лаборатории в подвале дома на углу улицы Писарей и Мариво.

К этой мысли мы еще вернемся позднее. А пока, покинув плавное течение сюжета «Иероглифических фигур», вернемся к историческим документам. Вышеизложенную концепцию жизни алхимика Николя Фламеля, в основе которой лежит обнаружение им легендарной книги Авраама Еврея, и обретение учителя в лице испанского еврея по имени Канчес, то есть события, описанные им же самим в предисловии к «Иероглифическим фигурам», разделяли многочисленные исследователи жизни и творчества великого французского адепта[6]. Пожалуй, единственной и беспримерной по глубине анализа альтернативной версией до недавнего времени была лишь та, что предложил Фулканелли в 1930 году, когда вышло первое издание его «Обителей»… Какие же еще биографические факты мы можем почерпнуть из этих книг? Скажем, большое внимание всегда уделялось дате смерти – официально зафиксированной! – человека по имени Николя Фламель. Умер он через девятнадцать с половиной лет после своей супруги Пернелль, 22 марта 1417 года (иногда указывается 1418 год, но это неточность), оставив заверенное по всем правилам завещание (включая предполагаемую надпись на могильной плите), датированное ноябрем 1416 г. Что же тут такого подозрительного? Дело в том, что 22 марта, день весенного равноденствия, когда солнце входит в знак Овна, является традиционным днем начала Великого делания – красивая деталь в биографии алхимика, не правда ли? Зная, что универсальное лекарство[7], коего у Фламелей был нескончаемый запас, во много раз удлиняет жизнь адепта[8]. Можно предположить, что смерть обоих Фламелей была мистификацией, выполненной по всем законам жанра, с могильной плитой и записью в церковной книге. Согласно легенде, после того как воспоминания о Фламеле были захоронены в его родной Сен-Жак-дела-Бушери, он сам отправился в Швейцарию, где его ждала (целых двадцать лет?) живая и здоровая супруга. Последующие три столетия они занимали себя путешествиями по Индии и Ближнему Востоку[9], причем вера в их благополучное существование была настолько сильна, что кроме многочисленных туманных свидетельств о встрече с Фламелями в разных экзотических странах сразу несколько добропорядочных парижан в один голос заявили, что видели чету Фламелей вместе с их сыном, родившимся в Индии, проследовавших в ложу Парижской оперы одним прекрасным вечером … 1761 года[10]. В числе прочих фактов иногда цитируют известную историю, упоминаемую Борелем в его «Сокровищнице»[11]: когда французского короля стали раздражать слухи о баснословном богатстве некоего Фламеля, он – вполне логично – отправил к нуворишу налогового инспектора, господина де Крамуази. Реакция Николя была вполне в духе времени (точнее, в духе всех времен и народов) – правда, он не стал нагружать карманы инспектора презренным металлом, а отсыпал ему немного порошка, который, согласно воспоминаниям потомков, в течение многих поколений хранился в семье де Крамуази. В докладе же королю было указано, «что господин Фламель живет в очень стесненных условиях, ест из глиняной посуды, и слухи о его богатстве весьма преувеличены». Несмотря на анекдотичность ситуации, не следует забывать, что описанная королевским налоговым инспектором ситуация фактически соответствовала действительности. С момента получения Фламелями в 1382 году красной тинктуры, то есть Философского камня, они ни су не потратили на себя; огромные средства, которыми теперь распоряжался Николя, вкладывались в постройку больниц, церквей и приютов для бедных (один из таковых, кстати, сохранился под номером 51 на улице Монморанси; он был заложен Фламелем в 1407 году, о чем сообщает ныне существующая памятная табличка).

Весьма очевидным доказательством активной общественной деятельности Фламелей, убежденных пропагандистов алхимического искусства, служат барельфы с изображением герметических символов, или фигур, каковые Николя располагал почти на всех зданиях, чьи постройку или ремонт финансировал; в качестве примера можно привести арку на Кладбище невинных, подробно описанную в «Иероглифических фигурах», а также барельефы церкви Сен-Жак де ля Бушери, простоявшей целой и невредимой вплоть до 1797 года. Несмотря на то что церковь была разрушена, похороненная под ее обломками могильная плита (прошу прощения за странный каламбур) неожиданно объявилась в середине XIX века в антикварной лавке на берегу Сены, откуда перекочевала – уже насовсем – в музей Клюни. Парижский антиквар купил плиту у бакалейщика, который много лет использовал ее в качестве стола для рубки зелени. В верхней части плиты изображены три фигуры – Святой Петр с ключом в руке, Христос со скипетром и Святой Павел, вооруженный мечом. Между Спасителем и Апостолом Петром изображено солнце, а между Апостолом Павлом и Иисусом – луна. Под эпитафией, описывающей фламелеву благотворительность, расположена надпись по-латыни, гласящая: Domine Deus in tua misericordia speravi[12], а далее, под изображением покойника, – по-французски: «Я вышел из праха и возвращаюсь в прах, / Направляю душу к тебе, Иисус Спаситель Человечества, прощающий грехи».

Итак, начиная с этого момента мы попытаемся хотя бы контурно очертить смысл некоторых «фактов» из биографии этого герметического философа. Некий Николя Фламель изобразил на своем надгробии все основные элементы Великого делания: меч в руке Святого Павла символизирует тайный огонь философов, скипетр Спасителя – Первоматерию делания, а ключ в руках Апостола Петра – философское растворение, являющееся ключом к магистерию; покойник, изображенный в нижней части надгробия, символизирует не столько мертвого парижского писаря, сколько важнейший этап делания, разложение, без которого нельзя продвинуться ни на шаг. Солнце и луна, без сомнения, символизируют Солнце и Луну философов, то есть их истинные Золото и Серебро. Иными словами, перед исследователем предстает множество увековеченных в камне и на бумаге свидетельств, подтверждающих, что житель Парижа, скромный клерк по имени Николя Фламель, строил здания на собственные деньги, кои, при всем уважении к его трудолюбию, нельзя было заработать, сидя в нотариальной конторе, и украшал эти здания символикой, подтверждающей его глубокие познания в области так называемого Королевского искусства, то есть алхимии. Конечно, эти деньги вполне могли иметь своим происхождением сундучок вдовы Лета; к тому же, как становится ясно из текста «Иероглифических фигур», герметические символы часто могут быть интерпретированы вполне в духе христианской теологии, и наоборот. Нам известны детали его биографии, включая годы рождения и смерти, но все же последняя дата слишком символична для того, чтобы соответствовать действительности. Теперь попробуем проследить, к чему нас может привести поиск других символов в жизни этого адепта, для чего обратимся к упоминавшейся выше работе Фулканелли. В «Обителях философов» автор напоминает нам, что, согласно легенде, Раймонд Луллий также совершил паломничество к Сантьяго де Компостелла (ровно за сто лет до Фламеля) и что большинство адептов во все времена прибегали к подобной же аллегорической форме изображения своего пути познания материи и обретения Философского камня. Что же касается главного героя книги «Иероглифические фигуры», то Фулканелли указывает на символичность его имени: Николя по-гречески значит «победитель камня»; фамилия же Фламель происходит от латинского Flamma, то есть «пламя», или «огонь»[13]. В свою очередь, имя обретенного Фламелем в Испании учителя, мэтра Канчеса, представляет собой аллегорическое название белого сульфура философов, характерной особенностью которого является сухость (по-гречески Последователь «сухого пути» в алхимии, Фулканелли сразу же обращает внимание на странное решение, которое после знакомства Николя с Канчесом принимают компаньоны, – они решают добираться до Франции морем, а не по земле, что символизирует «влажный путь», которому в итоге будто бы отдается предпочтение. Фламель, то есть огонь, благополучно добирается до Орлеана (or-léans, что можно перевести как «там находится золото»), в то время как Канчес, то есть Сульфур, погибает вследствие продолжительной рвоты, каковая в алхимии служит знаком растворения и разложения: вот он, тот самый труп, изображенный на фламелевом надгробии под словами Domine Deus in tua misericordia speravi! Дорога домой на корабле как символ Влажного пути явно указывает на то, в каком ключе следует понимать все дальнейшее изложение автора «Иероглифических фигур» и описываемых им символических картин. Паломничество, «сухой путь», не принесший желанного плода, привел Фламеля к пониманию истинного Сухого пути, который, однако, не может быть описан прямо без нарушения герметической тайны, величайшего табу Сынов Гермеса, и поэтому изложение этого делания может быть осуществлено лишь в терминах философии влажного пути (к этому приему прибегал не только Фламель), буквальное следование которому обрекает делателя на долгие и безуспешные поиски, которые неизменно завершаются поражением. Говоря это, мы говорим слишком много, но надежда помочь имеющему уши стоит этого риска.

Изначально же читателю следовало обратить внимание на одну странную деталь: дорогая старинная книга досталась Фламелю всего за два флорина, чему он искренне удивляется в предисловии к «Иероглифическим фигурам». Дело в том, что эти самые два флорина и есть примерная необходимая сумма для приобретения материалов, используемых в Великом делании, – в соответствии с экономическими условиями XIV столетия, конечно. В середине XVII века Ириней Филалет называет несколько отличную цифру: «Как ты видишь, работа наша стоит не более трех флоринов…»[14], что, с учетом инфляции, вполне совпадает с рекомендациями Фламеля. К началу XII века папирус полностью выходит из употребления, и тот факт, что книга была написана «на коре молодых деревьев», конечно же, эксплицитно указывает на египетское и «древнее» происхождение книги, но кроме этого – что гораздо важнее – также указывает на металлическую природу Первоматерии в рамках алхимической символики. Что же мы имеем в итоге? Не только мэтр Канчес и паломничество в Галисию могут считаться аллегорией и мистификацией, но и сам господин Фламель со своим хозяйством, домом, женой и благотворительностью оказывается не более чем литературным персонажем. Не слишком ли это смело, даже при всем уважении к имени адепта Фулканелли? Нет, не слишком. Скорее, слишком близко к истине. В мире алхимиков наличие аллегории и мистификации совсем не означает ложности или незначительности личности автора и его трудов; совсем напротив, вопросы аутентичности произведений и времени их написания предстают сложнейшими, и часто неразрешимыми, загадками – и чем важнее и откровеннее труд, тем сложнее загадка.

Вообще говоря, всех герметических авторов можно разделить на четыре группы: подлинные авторы, не скрывающие своего имени и обладающие документально подтвержденной биографией (это самая малочисленная категория – Михаэль Майер, Монте-Снидерс, Сендивогий); анонимные авторы, скрывающиеся под именами великих ученых, теософов и других персонажей прошлого, пользующихся авторитетом и служащих своего рода «прикрытием» и защитой для традиции (псевдо-Раймонд Луллий, псевдо-Аристотель, псевдо-Фома Аквинский и т. п.); авторы, скрывающиеся под оригинальными псевдонимами (их биографии, как правило, обрывочны и недостоверны – Ириней Филалет, Ламбспринк, Фулканелли, Камала Джняна, Арчибальд Кокрен); и наконец, авторы, имеющие весьма правдоподобные имя, биографию и окружение, которые на поверку оказываются чистой фикцией, дымом, маревом, клетчатым гражданином в пенсне. К последним, конечно же, относится бенедиктинский монах Василий Валентин, аббат Вестминстерский Кремер и – к этой мысли приходит большинство современных исследователей, не отягощенных карьерными амбициями и сочувствующих Сынам Гермеса, – господин общественный писарь Фламель. Хотя в случае нашего героя дело обстоит еще сложнее. Если при попытке установить личности Василия Валентина и Кремера очень легко выясняется, что в бенедиктинском ордене никогда не было такого брата-алхимика, а в Вестминстерском аббатстве никогда не было аббата по фамилии Кремер, то в случае Фламеля у нас имеется множество доказательств его существования. В чем же тогда проблема? Может, легенда говорит правду? Но проблема возникает не столько из-за биографии парижского нотариуса, сколько из-за его литературного наследия. Несомненно, в XIV веке жил человек, жертвовавший деньги на приюты для бедных и церкви, под именем Николя Фламель. Но большинство фактов его биографии мы знаем из его собственного трактата «Иероглифические фигуры», а трактат этот, хотя ему следовало быть написанным в начале XV века, впервые предстает перед глазами публики в 1612 году, когда в Париже из печати выходит книга Trois traiсtez de la philosophie naturelle non encore imprimez[15]. В качестве второго трактата этого сборника выступают «Иероглифические фигуры Николя Фламеля, писаря, находящиеся на четвертой арке Кладбища невинных в Париже, по правую руку, если входить со стороны улицы Сен-Дени, с разъяснением упомянутого Фламеля, посвященные трансмутации металлов и ранее никогда не публиковавшиеся. Перевод с латыни П. Арно, Шевалье». Нелишне будет заметить, что «латинский оригинал», с которого этот труд переводил на родной французский Шевалье Арно, никто, кроме него, никогда не видел. Также стоит вспомнить, что весь вышеназванный трактат построен на анализе аллегорий, содержащихся в найденной автором Книге Авраама Еврея[16]. Как вы можете догадаться, о существовании этой книги известно только со слов Фламеля – ни она сама, ни даже копии с нее вне контекста «Иероглифических фигур» тоже никому и никогда не были известны. По многим признакам, для перечисления которых требуется отдельная книга, современные исследователи пришли к выводу, что текст «Иероглифических фигур» не мог быть написан ранее XVII века и, следовательно, не имеет отношения к нотариусу, жившему в доме под лилиями за два столетия до этого. Наиболее осведомленный в этой области человек, фактически посвятивший жизнь изучению «дела» Николя Фламеля, Клод Ганьон, в своей фундаментальной работе, название которой можно перевести как «Фламель под следствием»[17], высказывает предположение, что «Иероглифические фигуры» были написаны крупнейшим издателем герметических книг Бероальдом де Вервилем[18] в том же году, когда вышло первое издание Трех трактатов по натурфилософии, или чуть раньше; он основывает свои наблюдения на том, что большинство идей, высказанных в этом трактате, почерпнуты автором из Artis aurifera quam chemicam vocant antiquissimi auctores, опубликованного Петером Перна в 1572 году в Базеле и в деталях известного господину де Вервилю. Кроме того, Шевалье Арно является слегка искаженной анаграммой имени Бероальд де Вервиль. Клод Ганьон также сумел отыскать запись библиотекаря, служившего в XVIII веке в библиотеке Сент-Женевьев; в ней упоминается ныне утерянный трактат под названием «Приключения Али эль Москлана, известного как Халиф Сломнял, переведенные с арабского Раби эль улле де Деон», датируемый 1582 годом. Ганьон отмечает, что странное имя переводчика представляет собой опять-таки анаграмму имени Бероальд де Вервиль, в то время как имя главного героя (Slomnal Calife) является не чем иным, как точной анаграммой имени Николя Фламель. Другими словами, перед нами типичный по своему «анамнезу» алхимический трактат – книга, написанная спустя примерно двести лет с момента смерти предполагаемого автора и основанная на произведении, которого никогда не существовало. Настоящим автором ее вполне мог быть издатель, или же – кто знает? – анонимный адепт XVI века, навсегда исчезнувший под маской общественного писаря Николя Фламеля и увековечивший себя в его имени. А мог быть и не менее умело сохранявший инкогнито адепт, живший в Париже в начале XIV века, хорошо знакомый с писарем Фламелем и передавший ему свою рукопись с точными указаниями, когда ее можно будет опубликовать, а также, возможно, и денежные средства, необходимые для поддержания легенды. Причем эта последняя версия весьма точно совпадает с силуэтом иной истории, случившейся шестью веками позднее в лангедокском местечке Ренн-ле-Шато с аббатом Беренже Соньером и его загадочной находкой, будто шили их по одному лекалу…