Дом №12

Но вернемся к настоящим событиям. Итак, Марышка влюбилась в меня еще в тот же самый вечер, и, после того как этот вечер окончился, мой дядюшка не замедлил позвать меня к себе в кабинет и произнести вот такую речь:

– Друг ты мой, как собственного сына я полюбил тебя и всю нашу совместную жизнь стремился дать тебе всех благ и вывести на путь благоденствия и праведной жизни. Что, скажи мне, что может быть хуже того, что человек, опираясь на земное свое происхождение и живя в добротном достатке, стремясь возвести свой род и потомство, наконец презирает Божий дар и сам, сам вгоняет себя в пучину мрака и бессилия? От чего же ты не хочешь смириться со своей непорочною частью, со своим наконец призванием? Ведь имея и кров, и твердую почву, ты теперь же есть и сам творец своего счастья и, несмотря на все это, решаешься оставить чудное поприще и жить повесою и растяпой, мотая и повесничая как подлый плут, не считаясь со своей древней дворянскою кровью. Я очень стыжусь что ты даже подумать решился об том, но каков же будет мой стыд, когда ты свершишь надуманное. Бога буду молить чтобы ты одумался и завтра же явился к Сергею Антоновичу для откровеннейшей и нежной беседы с этим человеком; на Матерь Божью буду я уповать, чтобы она дала тебе благоразумия и сил посвататься к его дочери, дабы перед смертью я обрел покой и великое счастье.

А надо признаться, что я никак не мог ожидать от моего дядюшки такой откровенной беседы, которая, впрочем, очень раздосадовала меня. И в самом деле, он уже давно был немощен и стар и собирался в скорейшем времени почить на своем одре. Я же тем временем собирался спустить все его имение и перебраться в Петербург, в столицу России и центр мира, который уже давно и сладко манил меня в свои объятия.

Однако ж, и самый Поварихин не замедлил послать за мною нарочного еще даже в самое утро, дабы переговорить со мною на счет сватовства, но вопреки всем моим ожиданиям и увещеваниям моего дядюшки в том, что это будет откровеннейшая и нежная беседа, случилась беседа иного характера. Он был чопорен и хмур в то самое утро и, лишь только я появился в дверях, начал дерзко и властно:

– Ну вот послушай, Вандрейч, (так он называл меня; зовут же меня полностью Иван Андреевич Семечкин), глупая и твердолобая голова твоя непробиваемая может изъять хоть каплю, хоть самую малую часть, хоть бы крупицу пользы из того, что я тебе предлагаю? Все прелести и выгоду того, что сам Бог преподносит тебе? Ужели настало время, когда наш юный брат сам спешит себе же слыть коварным врагом? Ну вот что, братец, чураешься ли ты меня иль дочери моей, а только знай, что я пошел на это не затем, что я сам хочу, а лишь потому, что того хотел многочтимый мною Федор Николаевич, или ты думал что мимо тебя негде сыскать других женишков моей дочери красавице? Что ж, иди ка ты теперь подумай об том, да явись же ко мне завтра, но знай, что твой отказ лишь оскорбит меня неслыханным образом, а я тебе не осел, чтобы такое вот оскорбление стерпеть и не принять мер. Заклинаю тебя Святым Причастием, чтобы ты одумался.

И вот, под покровом Святого Причастия, вышел я в ту же минуту и несколько пал духом, придя домой и закрывшись у себя. Честно признаться, я не знал что можно было мне предпринять в таком случае и приуныл, видя неизбежность женитьбы. Даже и самый Петербург со всеми своими балами и дамочками стал для меня каким-то абстрактным и призрачным; недосягаемым. На следующее утро уныние и досада мои дошли до крайности, как вдруг я узнал, что дядюшка мой захворал и слег в постель, и что теперь же, видя свою скорую смерть, он объявил, что если еще при его жизни я повенчаюсь с дочерью Поварихина, то тут же смогу получить восемь тысяч рублей по наследству.

Такой поворот событий намного меня ободрил, я бы даже сказал, что он оживил меня, и, не раздумывая более ни одной минуты, я поспешил придать такой верной оказии правильное направление. Я немедленно явился к Поварихину и сказал ему самым трогательным тоном, что дескать образумился и надумал принять такое свое счастье и жениться на его дочери, но что мол не имею никакого достатка и хотел бы устроить свое дело сам, что хочу наперед знать щедрую руку свекра и его ласковое напутствие.

Сей приступ понравился толстому борову и он тут же выдал мне две тысячи ассигнаций, после чего, одевшись по-царски, отправил гонцов во все края города для устройства и проведения свадьбы. Помолвка же была назначена на следующий день, а для того чтобы придать всему этому правдоподобный образ, я в тот же самый вечер собрал все свои вещи и переехал жить к Поварихину, в соседнюю от его дочери комнату. В тот же день я сделал еще множество комиссий, особо для меня важных, и устроил дядюшке лестную и чувственную беседу, после которой он уже теперь дал мне восемь тысяч, но объявил, что все его имение и наследство перейдет по завещанию к дочери Поварихина, и что я смогу овладеть им лишь женившись на на ней. Сей предусмотренный его выбор несколько меня огорчил, но десять тыщенок, которые были у меня уже под рукой, не заставляли так долго томиться с таким огорчением.

Вскоре и самое дело насчет свадьбы было устроено совершенно, так, что нужно было лишь дождаться следующего дня, а вечером, то есть в канун свадьбы, прежде чем я отправился к себе, имел место быть еще долгий и в самом деле ласковый разговор с моим вероятным свекром, в ходе которого он излил мне множество обещаний и наставлений об правилах семейной жизни, и даже упомянул как-то вскольз о приданном, которое могло быть только увиденным во все.

Все это было конечно очень заманчиво, но дело свое я знал верно и не стал искушать Бога. Уже ночью я удалился в свою комнату, и, когда убедился, что все в доме спят, тихо вышел оттуда и направился в комнату ко своей невесте для проведения нашего с ней разговора. То есть я как бы не обольщен просто самою свадьбой, но, имея порыв любви и нежного сочувствия, питаю дескать большое уважение ко своей будущей жене, что мол пред самим Богом и под его покровительством, как и полагается всякой чете, следует доверять друг другу и не стыдиться законных дел своих. И что, имея она хоть какое-нибудь понимание, могла бы проявить его в знак доверия уже и на самом первом шагу нашей совместной жизни.

Окончив все это дело, я вернулся обратно, но не для сна, а для того чтобы, одевшись все свое новое и чистое, взять свою дорожную кладь и тихонько выбраться в окно на задворки, где уже меня стоял и ждал экипаж с кучером до ближайшей станции, и где также был мой конфидент, которому я вручил некоторую сумму для погребения дядюшки и поручил две-три комиссии, от которого я также получил некоторые документы, и с которым в итоге я крепко накрепко распрощался. Той же ночью я прибыл в Саратов, а затем отправился в Петербург.

Глава вторая. Петербург

Итак, вскоре я оказался в Петербурге, в кой же час и был поражен его величием до самого основания своего рассудка. Свет, тот божественный свет, царивший в столице российской аристократии, произвел на меня такой непомерный эффект, что я, уж по самому приезду, как был, так и замер на Невском в превеликом восторге.

Трудно и, к тому же излишне, будет описывать мне все его превосходство, а также все мои чувства, кои я питал первое время пребывания в Петербурге, а потому скажу лишь несколько нужных сведений об моем благоустройстве.

В первый же день мне удалось отыскать контору и еще кое-какие места для приобретения квартиры и некоторых важных документов, кои я оформил на себя весьма быстро и нехлопотливо. Квартира у меня была благоустроена в высшей степени, имела три комнаты, балкон и внутренний двор перед подъездом, а находилась она на Литейной. Окна у нее убегали в пол на французский манер, перинки до потолков, мебель вся блестела как позолоченная, столики с батистом, стулья с гнутыми ножками и подушками, ковры из Персии, одним словом – Эмпирей. Проживание в первое время не доставляло мне никаких тяжб, тем более что денег у меня было предостаточно, но, все же, тыщенок пять я отложил в банк для их сохранности и надежности. Затем я нанял себе щеголеватого лихача с крытой коляской, которого звали Фролом, и кухарку в дом, чухонку по имени Лотта, которая занималась в доме еще и другими делами.

Весь следующий день я посвятил таким местам, которые считались разве что самим фундаментом моей репутации. То были: парфюмерные, модные лавчонки, салоны, ванны, рулетки, рестораны, магазины с французской утварью и одеждою, картежные и просто пивные на русскую ногу. После нескольких таких дней покупок моя кожа просто превратилась в шелк, а самая квартира преобразилась в образ настоящего царственного чертога Филота македонянина.

Говоря короче, скажу, что в продолжении нескольких месяцев я сумел сделать множество удачных визитов и знакомств, впрочем, более с такими же сорванцами как и сам я. Таких людей можно отыскать где хочешь: всякий из нас знает, что, лишь только покажи человеку одну единственную копейку, хоть одному, и не то чтобы кривившему, а хотя бы даже полукривившему душою, хоть чуть-чуть, хотя бы он был самую малость подлец, то уже ничто не остановит это и других таких же подлецов. Всякий из них захочет выехать в рай на чужой спине; одни не станут даже спрашивать, а другие даже и почтут за ваш собственный долг. А потому, хоть я и обрел множество знакомых и полезных хоть в чем-либо людей, то все же это была такая шушара, что даже и говорить будет пошло.

Но вот зато один из них, действительно настоящий плут и кутила, да просто бестия, один то из них и сыграл мне на руку весьма удачно и, так сказать, даже стал в некотором роде моим благодетелем.

Звали же этого человека Рунин Павел Васильевич, и был он, так выразиться, на хорошем счету у всего светского общества. Познакомился я с ним в рулетке на Сенатской улице у Толкачева, да при таких обстоятельствах, что должен был по-людски выручить его и одолжить ему несколько белых бумажек для решающей ставки, из-за которой зависела его дальнейшая участь. Ставку он выиграл, после чего вернул мне деньги в десять крат и поднял с выигрыша пятнадцать тысяч. Разумеется, что я не мог более оставаться для него всего лишь простым человеком.

Расскажу и об нем.

Это был средних лет офицер, ушедший в отставку после семилетней службы в гвардии при одном князе, за ненадобностью самой службы. Выглядел он очень галантно, как и присуще всем поручикам нашего времени. Носил щегольские фраки с булавками для галстука и фалдами, иногда цилиндр а ля Боливар, но больше всего делал акцент на яркие жилетки из атласа. А когда он надевал камзол, то к наряду прилагались также белые широкие штаны и высокие ботфорты по-военному. К дамам же он обращался с непомерною учтивостью и вежливостью, всегда находил подход к каждой из них и встречал в них взаимность без малейшей сложности. Настоящий повеса и кутила, он никогда не мог отказать своему приятелю хоть в какой-либо эксцентрической авантюре, будь она связана хоть с каким-либо рискованным предприятием. На всех балах в Петербурге он был одним из главнейших званых гостей, и приобретал в глазах титулоносцев непомерное почтение. Ни в чем не отказывал, ни в малейшей просьбе, будь вы с ним на хорошем знакомстве, и иногда, когда никак не можешь ожидать его появления, он вдруг вваливался к вам в комнату с горячею дамой в платье с кружевом, с пьяными приятелями и начинал тут же зазывать вас то в кабак, то на вистишку, то в фараон, то в салон, то в кабачишку. Словом, это был настоящий удалой молодец, прожигающий жизнь насквозь.

С таким человеком мое появления в Петербурге сделалось заметнее и, пользуясь такими верными оказиями, я никогда не упускал шанс проявить себя в любом светском обществе, и был от такой жизни в абсолютной экзальтации.

Я стал кутить и тратить, и угощать важных особ; на балах я исправно танцевал полонез и кадриль, не упускал там ни одной дамы и почти всегда такой славный вечер оканчивался незабываемым событием. Дамочки шептались, глядя на меня, офицеры зазывали меня поставить карточку, а в другом месте господа чиновники приглашали сыграть в банк.

Вскоре я обзавелся такой прекрасною дамочкой, по имени Настасья Воленская, графскою дочерью и моей ровесницей, так, что я сам от себя был в восторге. Эта самая Настасья восходила кровью до какого-то старинного французского августейшего графа, но, конечно же, не имела никаких действенных связей с тамошним сословием. Однако ж против того имела весьма хорошую репутацию в городе и всюду была звана и любима. Имея интимное сношение с ней, я также был всюду приятен и нужным. Сама же Настасья чувствовала себя у меня в квартире и вообще в моем обществе как рыба в воде; то есть она как бы была для меня священной нимфой, сидящей на пафосском пляже. Я во всем способствовал ее прихотям и не знал отказа ни в чем для своей любовницы.

Все эти моменты я описал вам для того, чтобы вы лучше понимали степень и значимость моего плутовства, моей жизни и все те нюансы, которые позднее дадут вам возможность понять мои переживания еще лучше и обстоятельней. Именно для этого я и решился описать вам вкратце все свои тогдашние передвижения. Но все это, разумеется, было бы неосуществимо, если бы не случилось одно обстоятельство, которое привело меня на такою хорошую ступень признания в обществе. А обстоятельство тут было вот какое.

Дело в том, что пик своего успеха я смог достичь лишь по прошествии около двух лет, тогда как все это прежнее время был озадачен весьма важным и серьезным другим делом-поиском финансов.

Вам уже, надо полагать, давно стало ясно, что такое мотовство весьма потрепало мои финансы и что, честно говоря, уже через какие-то три-четыре месяца, у меня осталось всего-то пару тыщенок, так, что это не замедлило заставить подумать меня об уверенном и прочном моем благоустройсте. Мне нужно было предпринять определенную затею, открыть дело или же предприятие, но первые несколько поползновений в этом деле не увенчались успехом, что повергло меня в уныние.

Наконец я начал подумывать об бусах, об самодельных бусах нехитрого устройства, собранные как бы кустарно, но изящно. То есть я просто неоднократно уже замечал такую привычку у людей, кои не могут деть свои нервы и шаловливые пальцы, кому очень нужно и хочется деть их куда-нибудь и повертеть что-либо, ибо в любом обществе и месте это очень успокаивает человека и дает ему направить свои мысли и энергию, свое умственную силу в правильном направлении.

Я решил собирать бусы на монашеский манер и увенчать соединяющую две стороны грань какой-либо кисточкой или кожаной материей, ибо такими бусами можно во-первых размашисто крутить на пальцах, затем их можно перекручивать в руке и забавляться фееричными кручениями, и потом уже их можно просто перебирать в пальцах, как бы расслабляясь и настраивая свое внутреннее умонастроение.

Эти самые бусы отлично подойдут к любому человеку и тем более будут являться неплохим и изящным атрибутом как в руках господ, так и у светских дам. Но прежде чем я начал производить их масштабно, мне потребовалось заказать индивидуально у резчиков по дереву и плавильщиков несколько таких шариков с отверстиями, затем сшить нить с упомянутой кисточкой, и потом уже, лишь только я сделал одни такие бусы, то тут же убедился в здравости своего предприятия.

Тяжело и весьма хлопотно было для меня устройство сей данной затеи, но постараюсь в точности описать и это, дабы вы лучше поняли мое окончательное положение.

Итак, прежде всего мне нужно было нанять мастеровых, чем я и занялся. Я пошел на заводы и отыскал там несколько человек, нужных мне для необходимых целей, оговорил с ними все подробные нюансы заработка и трудоустройства, узнал от них все тонкости дела и наименование инструментария, узнал также самый точный процесс изготовки, вероятный расход и требующийся материал. Показал я им также и свои образцовые бусы, дабы те изначально прояснили всю суть самого производства.

После всего этого дела я был очень вдохновлен и жизнерадостен, однако радоваться было еще рано. Нужно было найти помещение для работы и приобрести также станки для нарезки и печи для плавки. Нужно было также узнать у кого покупать материал и кто бы смог поставлять мне все необходимое сырье регулярно. Также еще необходимо было нанять подешевле такой персонал, который выполнял бы всю черную и физическую работу, но еще главная сложность заключалась в создании самой технологии и как бы рецепта.

На протяжении еще нескольких месяцев я был погружен лишь только в данное дело и никак не мог позволить себя отвлечь свое же внимание хотя бы даже на любезную Настасью. Прежде всего я отправился искать помещение и в тот же самый день снял большой и удобный флигель на Конногвардейском бульваре. Флигель был огорожен забором и имел внутри все нужное для работы, то есть самый цех комнаты для рабочего персонала и для прочих потребностей. За станки и оставшееся оборудование я отдал чуть ли не половину из того, что у меня осталось, но зато все было в высшей степени надежно и профессионально. Наконец я отправился на поиски чернорабочих, и сделать это было не трудно: я просто набрал в карманы мелочи и отправился на финский вокзал, где обнаружил много нищих и бездомных. Из них всех я отобрал самых молодых, бойких и проворных, то есть самых смышленых и сдельных в любом предприятии.

Всех их я пригласил к себе на постоянную работу и заманил бесплатным питанием, жильем и даже рюмкой водки в сутки. Всем им я выдал одежду и белье, единоличную кровать(а все они у меня были двух-ярусными), положил на каждого даже маленький грош в также в сутки и отдал им даже несколько гитар и гармонь для приятного препровождения времени, то есть в нерабочее время.

Всего же таких у меня набралась дюжина человек и все они в дальнейшем полюбили меня истово и выполняли свою работу в высшей степени рачительно и усердно. Каждый из них в последствии был закреплен за тем или иным делом, был привязан к одному или другому станку и выполнял сразу несколько поручений. Один например просто подметал то стружки, то еще какие-либо опилки, подбирал ниточки и тому подобное; другой допустим усиливал нить, обрезал ее, крутил и владел как бы так сказать швейными навыками; третий напротив того таскал все вещи и ящики с сырьем, помогал обрабатывать метал и кости, разгружал что-либо или же справлялся об поставке сырья.

Словом, все было устроено так, как мне было нужно, но касаемо всех этих чернорабочих дело было сделано чуть ли не в самую последнюю очередь, а покамест мы создавали технологию резьбы, отливки, шитья, сборки и покраски. Также на первых шагах моего предприятия я, по научению опытных людей, обзавелся знакомством с кое-какими поставщиками сырья, которые поставляли мне и камень и метал, а к тому же кости и дерево. Также я скупал сырье у многих других купцов и лавочников, дабы производство шло налаженным образом.

Целый месяц нам потребовалось для того, чтобы только сделать несколько шаблонных образцов для создания бус и способы плетения нитей и самих бусинок. Много времени ушло также на приготовление формочек, на изготовление подходящего состава краски, и также на технологию окрашивания и покрытия лаком.

И вот, спустя весьма длительное время в разработках и изготовлении технологий, у нас наконец наладилось и само производство. К концу первых удачных попыток у нас уже имелись бусы из разного материала, разной формы, разных цветов и также отличительного строения. Все они также имели и разные свойства, как то: металлические были тяжелы, увесисты, холодны и звонко бренчали; бусы из кости были легки и изящны, а их прелестные щелчки доставляли приятное удовольствие слуху; деревянные же(по запросу) могли быть не покрашены, и были весьма приятны на ощупь и на запах; и наконец бусы из камня(потом мы стали делать и такие) были просто очень красивы и вовсе не требовали покраски.

Помимо этого мы делали весьма красивые и изящные кисти на бусы из кожи, из шелка и в последствии использовали даже такие ткани как батист или атлас. Все это было сделано и устроено так, что все мои нанятые работники(а надо признаться, всех их я трудоустроил к себе законным образом и даже сделал для них специальные документы) были довольны и, привыкши к такой интересной и не особо хлопотливой работе, производили настоящие шедевры в своих стараниях. Но следует объяснить вам вот еще что.

Более всего важным в этом деле было для меня конечно же распространить по всему городу мои бусы, то есть просто породить в жителях Петербурга потребность в моих изделиях и тем самым повысить их актуальность.

Я положил, что самые простейшие и примитивные бусы будут обходиться в пять рублей, но другие же, более изощренные и продуманные, будут стоить от десяти до двадцати пяти рублей. Быть может для никоторых людей это весьма большие деньги, а для других, напротив того, ничтожные, а потому, учитывая массовое их изготовление, я, пожалуй, могу найти в сей верной позиции золотую середину. Но все же мне было весьма трудным и не выгодным распространять эти изделия чрез купеческие лавчонки или же путем своей собственной уличной продажи и агитации, поскольку здесь все еще попросту не было такого случая, который мог бы дать закваску всему этому делу, то есть как бы брожение для самой торговли и актуальности.

Я начал думать, думал, думал, и вскоре пришел в своем мозгу к такой потрясающей идеи распространения этих бус, что они в конце концов потрясли весь светский слой до самого основания.

Случилось это вот как.

Я просто взял одни свои такие изящные бусы и пришел на вечеринку к весьма знатной и влиятельной в Петербурге госпоже Лаппи, куда было приглашено на танцы, карты и пунш много господ, чиновников и офицеров (будет излишним, если я упомяну, что пришел с Руниным). Там, находясь подле ломберного стола, где происходила сильная игра, я как бы невзначай пристроился под самую правую руку одного майора Бажорина, который, кстати говоря, был весьма серьезен и заметно нервничал, переживая за вероятный проигрыш своего приятеля капитана Савицина. То есть он натурально постоянно сжимал в своей руке опустевший от вина бокал. Понимаете, к чему я клоню вновь? Тут же напротив меня стоял Маркизов(тоже повеса, но только делал вид что просто степенный игрок), у которого в руках была какая-то булавка, которую он также то сжимал, то разжимал вновь, как бы не зная чем занять свои руки. Общество было навеселе, и уже давно начался тур кадрили, как вдруг я изъял из своего сюртука металлические бусы и начал ловко ими перевертывать между пальцами и пощелкивать, так, что это произвело потрясающий эффект. Вдруг Маркизов, обернувшись ко мне, спросил с недоумением на своем лице:

– Позвольте, а это что?

– Это мои бусы. – Отвечал ему я. – Разве у вас нет? Да ведь сейчас же этот атрибут на пике самой парижской моды.

– Нет-с, позвольте, никогда не замечал. Однако ж какой необычный манер этих….. четок? Будто прям из монастыря?

– Да нет же, – ухмыльнулся я. – Это натурально мои бусы, то есть их изготавливают на моей фабрике на Конногвардейском бульваре. Да вот же попробуйте.

Тут я дал ему подержать их в обе руки и он с удовольствием и нелепо начал перевертывать их в своих тоненьких пальцах.

– Ах, какой эффект, как успокаивает; в самый раз когда нечем занять свои руки. Только вот следовало бы не столь тяжелые, может из кости?

– Делают и из кости. – Отвечал я ему с удовольствием. – Всякие делают мои мастера.

– Между тем, какова же цена? – Спросил кто-то, кого я не знаю, но кто уже также держал их в своих руках.

– Да смешная цена, за эти пятнадцать рублей.

– Ах, как дивно, и в самом деле, напрасно я не догадался сделать себе такие, и, казалось бы, вещица то не мудро устроена. Как же их приятно крутить и перебирать, вот посмотрите господа, посмотрите все сюда.

Тут начали подходить люди и все обсыпали меня многими вопросами: «А как пройти короче на вашу фабрику, господин Иван Андреевич?», «А есть ли бусы из камня, господин Иван Андреевич?», «А можно ли поменять цвет, многочтимый мною Иван Андреевич?», «А можно ли сделать другую форму, милостивый государь мой, Иван Андреевич?», «Не-ет, я не согласен с вами, Марк Карлович, из метала будет в самый раз», «Позвольте, позвольте, батюшка Станислав Федорович, мы-с люди учтивые, галантные, из метала будет грубо-с, это вам вот военным может будет в самую пору, а мне бы вот сделать из кости-с», «Нет, из кости не прочно, а зато как звенят, ровно шпоры, цок-цок, цок-цок, ведь правда, достопочтеннейший Иван Андреевич?».

В эту самую минуту по нашему оговору в комнату вошел Рунин, держа в руках пять разных бус на всякий манер.

– Да как же вы не знали про бусы Ивана Андреевича? – Заговорил он, казалось, не войдя еще даже в самое помещение. – Да где же вы были, разве ваш слух перестал быть вашим поданным, а зрение ваше разъел червь неведения и невежества?

Все что ни было в комнате в миг и разом обступило его и начался просто совершенный азарт; всем вдруг очень захотелось иметь эти бусы и сделать одни такие в пандан под свое что-либо. Весть эта как мощная буря пронеслась по всему городу и объяла каждого хоть сколько-нибудь светского или военного человека с ног до головы, после чего все они принялись брать штурмом мой нанятый флигель.