Хорги

С какой-то странной, внезапной ясностью Александра увидела – словно бы и не смотрела она через голову соседа, словно бы не отделяло ее от событий на дороге заиндевелое с одной стороны и запотевшее с другой стекло, – что волк успел хватануть мощными челюстями приклад, оставив заметные щербинки. Тут же последовал новый удар – и все было кончено.

* * *

За это время в автобусе никто не издал ни звука. Все было слишком уж внезапным, слишком жестоким, словно бы волка настигла чья-то расчетливая месть.

И откуда вдруг взялся здесь вертолет? Что же, он все время сопровождал автобус? Экая нелепость!

В этот момент Александра заметила, что дверца открыта, пассажиры выходят, остались лишь она да ее сосед, которому она мешает, и он недоуменно заглядывает ей в лицо.

– Что, жалко? – спросил он. – И правда…

Жалко? О, не то слово! Это была даже не жалость, a внезапное ощущение невозвратной потери, от которой вдруг сжалось сердце. Тоска – волна тоски! – нахлынула, ослепляя и оглушая… ушла, откатилась, оставив усталость и безысходность.

Она вышла из автобуса и на миг задохнулась, словно бы мороз, а может, запах смерти перехватил ей дыхание.

Все толпились вокруг волка, но Александра заметила, что по шоссе к ним несется «уазик». Да ведь это же студийный «уазик», Сашин! Случилось что-то?

Мелькнула мысль, что интервью, которое сегодня должно было идти в записи, сорвалось по каким-то техническим причинам, и со студии вдогонку за ней послали машину, чтобы вернуться и спасти передачу.

Впрочем, откуда бы они узнали, где Александра? Она ведь теоретически на больничном, а о поездке в Богородское и не мыслила до нынешней ночи!..

И точно – Игорь Малахов, выскочивший из «уазика», чуть ли не на ходу, явно не заметил Александру, а с налету врезался в толпу.

– Что там? Что произошло? Ух ты!.. Стойте, я сниму! Не заслоняйте свет! – тут же послышались его команды, и Александра поняла, что Игорь, как всегда, ловит кадр своим «Кодаком», с которым не расставался можно сказать, ни на миг и который не раз приносил ему удачу. Ходили смутные слухи, что фортуна и «Кодак» изменили Игорю только раз, когда он с тем парнем из «Обимурского вестника», как его… Колей Лебедевым… блуждал по тайге и видел какое-то немыслимое дерево, голубой кедр, что ли[2]. Впрочем, может быть, это лишь слухи.

К Александре подошел шофер Саша.

– Здрасьте, Александра Олеговна! Тоже в Богородское? Чего ж на автобусе? Разве не знали, что мы с Игорешкой (Игорю было давно за сорок, но, не сомневалась Александра, он обречен зваться Игорешкой еще как минимум лет тридцать, точнее, сколько проживет!) тоже в Богородское рвем? Там поймали тигра, то есть говорят, он сам в ловушку попался, а завтра его уже в город, на зообазу отправляют, ну а в Богородском как раз отдыхает бригада тигроловов, и Игорешка хочет инсценировать его отлов и отснять. Гнал меня как на пожар, а тут… А хотите с нами? В «уазике» же быстрее.

– Я не одна, – сдержанно ответила Александра, – и вообще, Саша, мне твой Игорешка еще в прошлый раз осточертел.

– Это уж точно! – захохотал Саша, вспомнив, очевидно, как нудил рвавшийся к иностранцам Игорь. – А что там случилось, чего толпа?

– Волка подстрелили, – неохотно сказала Александра. – Приставал, видишь ли, к автобусу.

– Волка подстрелили?! – Саша оживился. – Я погляжу!

Народ загудел, раздался, и Александра увидела, что вертолетчики, наверное, уступив настояниям Игоря, встали в живописную позу: один – опершись на двустволку, Другой – вскинув пистолет, и готовы сфотографироваться со своим «охотничьим трофеем».

Наверное, волка ворочали, разглядывая, потому что он уже был облеплен снегом, и не легким куржаком, заиндевелым дыханием, а грубо налипшим, смерзшимся с шерстью снегом, в котором он только что лежал, умирая, остывая, застывая…

При этом Александра, к своему изумлению, увидела, что тот пилот, у которого был пистолет, вдруг весело помахал Валерию Петровичу, будто знакомому.

Потом «кадр сменился». На этот раз парни по очереди взваливали убитого зверя на плечи и стояли, чуть согнувшись под его тяжестью. Игорь любил такие залихватские «скульптурные группы». Окровавленная морда торчала над головой вертолетчиков, и картинка была не очень доблестной: чудилось, волк только что разорвал кого-то в клочки, оттого у него и окровавленная пасть, а теперь вспрыгнул человеку на спину – и тот обречен.

Александра не хотела видеть, как поволокут зверя к вертолету, и вернулась в автобус. За ней потянулись остальные.

Вскоре «уазик» умчался. Подошел оживленный, сбросивший страх Валерий Петрович:

– Ну, чего ты? Как ты?

– Нормально.

– Едем дальше?

– Ну, едем.

Что ж она могла ответить?..

Тронулись. Как поняла Александра, пока можно было не маскироваться больше. Да и плевать, вообще-то! Она опустила спинку кресла, с наслаждением откинулась, закрывая глаза.

Накатывала дрема… сперва сияли снежные брильянты, сверкала тайга… потом мелькнула тень птицы в вышине… нет, это была не птица, это был вертолет – тот самый, зеленый, уже знакомый.

Вращение винта влекло куда-то к западу эту грохочущую нелепость, чужую здесь, между этой роскошно-белой землей и немыслимо-голубым небом, как если бы в огромную хрустальную чашу свалилась вдруг уродливая жаба… Внезапно небо покраснело, налилось огнем, из него вырвалась молния и пронзила вертолет, превратив его в огненное облако!

Едва сдержав крик, Александра открыла глаза, рванулась к окну.

Сон! В небе ничего. Тишина. Она наклонилась вперед:

– Валерий Петрович! Валерий Петрович!

Первый взгляд Овсянникова – на дорогу:

– Что? Опять они?!

– Валерий Петрович! А откуда здесь взялся вертолет? И почему пилот вам махал?

Овсянников зевнул.

– Это я вызвал вертолет. Утром, пока ты варила кофе, я заказывал такси, ну и… позвонил в отряд. Они иногда патрулируют над Центром. Я и попросил их… проводить нас. А потом уже дал сигнал к посадке. Как видишь, не напрасно! Теперь ты поняла, что я не зря осторожничал?

– Да, – рассеянно произнесла Александра. – А как вы… дали сигнал к посадке? Телепатия, что ли?

Валерий Петрович крепко спал и не мог ей ответить.

* * *

Итак, мы шли. И все было нормально, когда я вдруг остановился.

Это дерево… Осина, сказал бы я, хотя никогда не видел таких осин!

Она была в два обхвата, и дубы-то такие нечасто встретишь! Гладкая сероватая кора растрескалась, собравшись жесткими складками, и в них виднелась кроваво-красная древесина. Ветви, чудилось, кто-то нарочно скрючил, связал узлами.

На них висели листья. Именно висели, будто огромные и причудливые лоскуты материи. Каждый был раз в десять больше обычного осинового листа, но, кроме того, все прожилки на них набухли и казались наполненными кровью: там пульсировала красная жидкость.

Тут же, рядом со зрелыми листьями, торчали красно-зеленые почки, висели толстые пушистые сережки. Словом, дерево словно бы жило во всех временах года разом, потому что некоторые листья по-осеннему ссохлись, а ветви кое-где имели зимний голый вид.

Корни его выпучились из земли. Там зияли темные провалы… Неодолимо тянуло наклониться, заглянуть туда…

Что за дерево? Монстр!

Я окликнул своих спутников. Они сперва тоже остолбенели, а потом Мурашов кинулся осматривать эту немыслимую осину, он был биологом; а Козерадский сделал то, что и следовало сделать: раскрыл карту.

Это была хорошая, подробная карта, копия той, что висела в бункере. На ней обозначалась зона «сетки».

Мы прикинули… Выходило, что осиновый монстр находится в эпицентре зоны.

Помню, Козерадский и Мурашов сразу заспорили, игра это природы или же побочный эффект, которого, по идее, быть не должно. Никак не должно! Исключено!.. Ведь то, что мы видели сейчас, напоминало результат действия на дерево повышенной радиации: ну хотя бы свыше четырех-семи миллирентген в час. Дело в том, что в нормальных условиях растительная клетка «знает», сколько ей «можно» совершить делений, повышенная же радиация снимает «ограничитель» с этого процесса. Появляются и другие изменения: пробуждение «спящих» почек, гипертрофия и ветвление пыльцевой трубки, плакучие побеги… «Сетка» же не радиоактивна. Вот Мурашов с Козерадским и спорили: если это радиация, то откуда она взялась? А если не радиация, откуда взялось все это?

Я стоял молча. Я не участвовал в их споре не потому, что не знал, исключался или не исключался побочный эффект от «сетки», тем более – в мире растительном, а не животном.

Я молчал именно потому, что знал: да, все дело в «сетке».

Я узнал это, прильнув ладонью к коре той несчастной осины.

В первый миг прикосновения почудилось, будто меня ударило током… я еле сдержал стон! Причем, что странно, ощущение этого удара пришло не через ладонь, а через сердце, словно некая молния избрала путь сквозь меня.

Я стоял. Я чувствовал себя не то пьяным, не то мертвым.

Что-то мгновенно изменилось вокруг!

Сначала это были звуки, запахи… И не только таежные.

Я ощутил, услышал будто бы все на свете, в том числе и оглушительный голос города. Все звоны его, грохот, гам, крик, вонь… И тут же таежная тишина снова сомкнулась вокруг. Нахлынула – и впиталась, вжилась в меня!

Сперва она казалась спасением, а потом, через миг, стала карой, ибо говорила…

И пока Козерадский с Мурашовым спорили, я слушал тайгу, и узнавал все о себе, и пытался понять.

Казалось, что и солнце, и луна, и звезды – все разом глядит на меня, и слышу я голос всех трав, и деревьев, и дыхание вод, и угрозы гор, а за спиной моей, лицом к лицу со всем миром, стоят мои сородичи. Кровные мои! Так, как это было в первый день нашего сотворенья.

* * *

А тигр и правда сам в ловушку попался! Это Саша точно сказал. Кому принадлежала та ловушка – неизвестно, а достался зверь Михаилу Невре.

За три дня до приезда Александры и Валерия Петровича в Богородское Михаил отправился проверить капканы, которые насторожил на колонка и лисицу. И на берегу засыпанной снегом старицы вдруг увидел цепь тигриных свежих следов.

Ну, след – это еще не зверь, но все же Михаил пошел осторожнее. Досадовал: тигр, если оголодал, и вынуть добычу из ловушки может или вообще распугает мелкое зверье… И точно: в том самом месте, где был поставлен капкан, неожиданно зашевелилось что-то темно-рыжее, раздался рев – пока не столько угрожающий, сколько предостерегающий.

Тигр!

Михаилу не раз приходилось видаться с тигром – и с глазу на глаз, и в компании охотников, – но все равно: мгновенно прошибла испарина. Отскочив за ближнюю березу, сдвинул шапку на затылок, снял с предохранителя карабин.

Он стоял неподвижно, да и тигр не шевелился.

– Эй, амба-старик! – громким шепотом окликнул Михаил, подражая своему знакомому тонгасу, Филиппу Актанке. – Уходи подобру-поздорову! Ты мне не нужен – но и меня с моей добычей оставь! Уходи, слышишь?

Он старался быть почтительным. Тонгасы-охотники учили: «Мы, люди, приходим в тайгу – дом зверя. И должны вести себя как гости!»

Тигр не двигался. Желтые глаза его сверкали какой-то сдержанной, словно бы утомленной яростью. Наконец он отвел взор от человека и покосился влево.

Михаил повернул голову и увидел широкий волок, тянущийся вдоль русла старицы.

Вот те раз! Тигр-то в ловушке! Волочился же за ним обрубок дерева, который ловцы мягким тросиком привязывают к капкану, чтобы зверь, попавшись, мог передвигаться – да не мог уйти.

То и дело оглядываясь, Михаил выбрался из зарослей и ринулся в село. Там как раз отдыхала бригада тигроловов Крюковых, и уж они-то знали, как быть в этих случаях.

И впрямь – без лишних хлопот Крюковы опутали обезножевшего зверя сетью – он и не шибко сопротивлялся: не то растерян был, не то слишком измучен, – и приволокли в село. Однако вскоре выяснилось, что с этим нечаянным, «легким» тигром все надо начинать снова-здорово: едет телевидение.

Ничего не скажешь, долго пришлось уламывать бородачей Крюковых! Не раз и не два Михаила Невре, который оказался посредником, выпроваживали на матах, однако наконец он своего добился. Ну а подоспевший Игорь Малахов довершил дело с помощью трех бутылок «Frapin Cuvée», которые он специально привез из города.

Ну, предположим, этот коньячок был не 1888 года, но все же впечатлял!

Где уж Игорь этот уникум раздобыл, сколько заплатил, о том не знал никто. Ни Крюковы, ни Михаил никаких «Frapin Cuvée» в жизни своей не видели, да и Александра, которая с Валерием Петровичем добрались до Богородского как раз к началу «боевых действий», была поражена экзотическим зрелищем этих трех черных бутылок с золотыми пробками на выскобленном деревянном столе едва ли не более, чем лицезрением пленника, который то все был спокоен, словно равнодушен к собственной участи, а то вдруг ожил, начал нервничать, заметался в своем узком деревянном ящике, сбитом из прочных кедровых плашек. Он бил лапами по стенам, словно старался сокрушить их, бешено грыз решетку.

Александра вдруг заметила, что, поймав ее взгляд, тигр на мгновение утихал, словно затаивался, а затем с удвоенной яростью бросался на дубовую решетку, высовывая наружу когтистую лапу.

Михаил сказал, что зверь третьи сутки ничего не ел, только по ночам, словно украдкой, хватал снег.

План съемок, предложенный Игорем, был надежен и прост. Конечно, ему хотелось запечатлеть старый добрый отлов с рогатками и собаками. Но Крюковы упрямились еще и потому, что так ловят молодых зверей – матерого же самца рогульками не взять. Тогда Игорь предложил, а Крюковы согласились, ввести тигру обездвиживающее вещество. Действует оно не сразу, зверь теряет активность постепенно, и в полусонном состоянии его можно изловить «красиво и безопасно», как сказал Игорь.

Четвертый «Frapin Cuvée» отошел начальнику местной охотбазы за этот самый препарат, и дело было слажено.

Невольными зрителями инсценировки стали Александра с Валерием Петровичем.

Слов нет, зрелище обещало быть редкостным, интерес разбирал даже Овсянникова. Страх и желание как можно скорее попасть в Центр боролись в нем с любопытством, однако на помощь любопытству пришло то обстоятельство, что Михаил с каким-то мальчишеским тщеславием непременно хотел сам участвовать в съемках вместе со знаменитыми тигроловами. Ведь это был его, Михаила Невре, тигр!..

Ни о каких путешествиях с ним в Центр сейчас и помыслить было невозможно. Поэтому пришлось смотреть спектакль.

Тайга тесно обступала село и, по сути, начиналась сразу же за избой Михаила. По приказу Крюковых огородили веревками малый участок поляны и опушки, выставили оцепление из добровольцев-промысловиков. Игорю устроили что-то вроде охотничьей засидки[3] в развилке приземистой яблони-дичка, стоявшей посреди полянки.

Пока тигр бесновался, глядя на людское мельтешение, старший Крюков изловчился, зайдя сзади клетки, всадить ему в бок шприц с лекарством. Затем зрители все ушли за оцепление, стараясь не мять чистого, красивого снега, – за это страшно бранил Игорь со своего насеста, – и когда, по расчетам, препарат должен был подействовать, дверцу клетки открыли.

Однако… тигр не спешил на волю. Может, чуял грядущее насилие и не хотел доставлять людям удовольствие? Александра даже успела замерзнуть и начала, как учил когда-то ее дед-охотник, «ершить себя изнутри»: шевелить мышцами, сохраняя почти полную неподвижность. Рядом неловко переминался в снегу Валерий Петрович.

А тигр все взбрыкивал в клетке. Пришлось старшему Крюкову обойти ее и ткнуть в бок зверю горящим факелом.

Тигр вылетел на волю, будто золотое копье, и с яростью, в которой не было ни малой доли сонливости, бросился вперед.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Кинолог – специалист по служебной выучке собак.

2

Об этой истории можно узнать из повести Елены Арсеньевой «Голубой кедр».

3

Засидка – «гнездо», которое устраивают охотники в ветвях дереьвев, подстерегая зверя, например, на солонцах.