Влюбленный призрак

Марина Ефимова

Влюбленный призрак

Глава 1

Гость

Однажды страшная женщина, держащая себя как богиня, подарила ему кольцо, и с тех пор его жизнь походила на кромешный ад. Он везде видел демонов – тени, спрятанные в людских сердцах. Никто не догадывался об их существовании, но он прозрел, а потому умел различать дьявольские печати в лицах.

Иногда тени вырывались на свободу, заставляя истерзанные человеческие души вопить от боли. Пространство наполнялось живыми угольно-черными клоками тьмы…

Он ощущал их присутствие даже на расстоянии и боялся выйти на улицу. В конце концов страх превратил его в затворника.

Когда-то он был художником. Вероятно, неплохим – его ценили. Но после «прозрения» он никому не показывал больше свои картины. Страшные полотна открывали истинные обличия людей, обезображенные тенями. Он рисовал случайных встречных, знакомых, друзей и даже близких. Временами его охватывала ненависть к самому себе за то, что он больше не видел людские лица.

Он сходил с ума. Невозможно оставаться нормальным, когда мир вокруг походит на фильм ужасов! Лихорадочные попытки бороться с безумием ни к чему не приводили. Он глотал горстями таблетки. Сначала успокоительные пилюли затирали остроту восприятия и отгораживали его от теней, но очень скоро их действие ослабело. Тени стремительно разрушали его жизнь.

Он много раз возвращался в дом, похожий на белый куб, и просил избавить его от проклятья, умолял снять кольцо. Однако она смеялась ему в лицо и выгоняла. Душа женщины, полная теней, светилась от счастья, когда он сходил с ума и разрушал себя.

Сейчас он снова стоял на пороге дома, где она жила…

* * *

Октябрь выдался удивительный. В прохладном воздухе витала острая горчинка, ощущался аромат сухой опавшей листвы. По улицам тихо и уверенно, как кошка, шла осень. Небо было высоким, прозрачно-голубым. Однако солнце с каждым днем остывало все больше, и город мало-помалу смирялся с приближением неизбежных холодов.

Осеннее настроение добавляло товарам, продававшимся на блошином рынке, – расписной посуде, платкам, советским шапкам-ушанкам, – особенный шарм. Бойкая торговля всякой всячиной велась в исторической части города, рядом с допетровским кремлем с белыми стенами, превращенным в туристический развлекательный центр.

Мне всегда казалось, что разглядеть в откровенном хламе какую-либо ценность способны лишь истинные знатоки или всезнающие коллекционеры-любители. Моя младшая сестра Анечка, студентка Строгановского училища, как раз относилась к последней категории. Подобно гоголевскому помещику Плюшкину, она потихоньку тащила в дом всевозможную рухлядь и бережно припрятывала в своей сокровищнице – маленькой кладовке у кухни, где я когда-то мечтала организовать гардеробную.

Прогулка по блошиному рынку в поисках винтажной побрякушки в подарок сестре, как ни странно, доставляла мне удовольствие. Было интересно толкаться в сутолоке у стилизованных торговых палаток и рассматривать всевозможный хлам. Раньше я и представить не могла, какую ерунду сбывали торговцы старьем!

– Журнал «Крестьянка» за восемьдесят второй!

Газетчик почти в нос ткнул мне потрепанное, пожелтевшее издание. От неожиданности я громко чихнула и тихонечко отошла от пыльного прилавка.

Надо признаться, что кое-что в блошином рынке меня все-таки раздражало: прогорклый запах ветоши и неимоверная глупость людей, готовых за возмутительные деньги приобретать газеты тридцатилетней давности.

Знать бы раньше, что подобный хлам является ценностью, – ни один пыльный журнал «Смена», хранившийся на антресолях в бывшей теткиной квартире, не оказался бы в мусорном контейнере. Я бы приберегла макулатуру, а потом спустила с молотка на известном интернет-аукционе. Собственная расточительность вызвала во мне уныние.

Но вообще-то во мне жила уверенность, что определение «винтажный» специально придумали расчетливые торговцы, чтобы замаскировать некрасивое слово «старье». На блошином рынке старья имелось в избытке, так что я сломала голову: каким бы хламом осчастливить взбалмошную сестру?..

В сокровищнице Ани хранилось уже не менее трех десятков фигурок, фарфоровых кукол и прочей милой девичьему сердцу ерунды, так что статуэтки отпадали. Вслед за ними из списка подарков исчезли вещи, угрожающие чистоте дома, а значит, и моему спокойствию: сломанные печатные машинки, старые фоторамки, пыльные семейные фотоальбомы. Выбор пал на украшения: в них, в отличие от антиквариата, сестра разбиралась из рук вон плохо.

Повернув на торговую аллею, где продавали всевозможные побрякушки, я побрела между палатками. Взгляд остановился на лотке с бижутерией, на вид совершенной безвкусицей. Вдруг среди аляповатых серег, жемчужных бус и тяжелых перстней что-то блеснуло. Показалось, что зеркальный осколок отразил солнечный луч. Заинтересовавшись, я приблизилась к прилавку и заметила простенькое колечко с выгравированной на нем цепочкой необычных символов. В груде откровенных дешевок кольцо завораживало изяществом.

Меня точно кто-то подтолкнул в локоть, заставляя протянуть руку к украшению.

– Можно взглянуть? – не глядя на хозяйку товара, спросила я и осторожно взяла кольцо.

Находка оказалась удивительно легкой. Приблизив кольцо к глазам, я внимательно всмотрелась в незнакомые символы.

– Хороший выбор, – похвалила продавщица. – Это кольцо приносит счастье, защищает от порчи и злых духов.

– Злых духов, говорите? – машинально повторила я, не в силах оторваться от созерцания неведомых рун.

В голове зашумело, вокруг точно бы разнеслись едва слышные шепотки. На одно сумасшедшее мгновение показалось, что символы едва заметно задрожали…

Но тут в кармане плаща ожил мобильник. Громкое треньканье ворвалось в сознание и вывело меня из странного транса. Дернувшись всем телом, я точно проснулась и пробормотала:

– Извините.

На экране светилась скорбная надпись «Нерадивая фея», и спокойный выходной моментально утратил большую часть своего спокойствия.

Уже семь лет я работала организатором детских праздников в фирме «Волшебный ключик». В штате агентства состояло почти три десятка актеров, мнивших себя гениями театральных подмостков. Еще десяток сотрудников – менеджеры – не выдерживая взрывного характера шефа, менялись с такой частотой, что не всегда удавалось запомнить их лица. Неизменным оставались лишь Борис Иванович – босс, офисный тиран и личный психолог для штатных актеров, да я, не страдавшая депрессиями и при необходимости заменявшая «великих» лицедеев, когда те погружались в глубокую меланхолию и исчезали на пару недель.

– Только не говори, что ты забыла крылья! – выпалила я в трубку вместо приветствия и услышала сдавленный смешок продавщицы.

– Хуже, Зоюшка! – заныл слезливый, тоненький голосок. – Я забыла адрес!

Перед мысленным взором появился образ светловолосого неземного создания, чьей карьерной вершиной стал коротенький рекламный ролик лекарства от насморка. С «феей» всегда случались чудеса, как правило угрожавшие моей квартальной премии, так что, несмотря на выходной, я была во всеоружии.

– Подожди! – посторонившись, чтобы не мешать другим покупателям, я вытащила из сумки порядком потрепанный рабочий блокнот и открыла заложенную страницу с адресом заказчика. – Записать можешь?

– У меня ручки нет.

– Головы у тебя нет! Жди, сейчас сообщение пришлю!

Отключившись, я принялась поспешно набирать сообщение с адресом и точные инструкции к выступлению, но услышала голос хозяйки лотка с украшениями:

– Девушка, вы кольцо брать будете?

– Какое кольцо? – в горячке не сразу осознавая, что нахожусь на блошином рынке, я свела брови и с недоумением поглядела на колечко в кулаке. – Ах, кольцо!

– Примерьте.

Меня бессовестным образом подталкивали к покупке.

Надевать украшение не возникало никакого желания. Несмотря на тепло ладони, металл по-прежнему сохранял тревожный, мертвенный холод. Однако обижать хозяйку, потерявшую со мной достаточно времени, было неловко.

С виду колечко было великовато, но, как ни странно, село на средний палец точно влитое. Вытянув руку, я критически пригляделась к безделице. Мистическая подоплека наверняка бы пришлась сестре по вкусу, но странное наваждение прошло, и прелесть простенькой безделицы истаяла.

– Нет, я не буду его брать. Оно недостаточно поношенное.

У торговки полезли на лоб брови.

– Понимаете, у него совершенно свежий вид, – пустилась я в туманные объяснения. – Нет ни царапин, ни потертостей. Или что там еще нужно для винтажности?

– Вы правы, оно выглядит новым, но если вы считаете, что винтажность заключается в царапинах… – Собеседница вытянула губы уточкой, пытаясь придумать способ состарить побрякушку, и просияла: – Можем наждачкой подпортить!

– Пожалуй, не стоит.

Я попыталась снять украшение с руки. Однако ободок словно уменьшился в размерах и нешуточно впился в кожу. Сердце нехорошо екнуло. Нервно улыбнувшись продавщице, я потянула посильнее и тут же ощутила неприятное стягивание кромок.

– Какая-то нелепица… – промычала я сквозь зубы, пытаясь свинтить кольцо, как гайку. Фаланга опухала прямо на глазах, побрякушка окончательно угнездилась на пальце.

– Застряло? – насторожилась торговка.

– У вас есть крем для рук? – сконфуженно спросила я.

– Зачем?

– Ну, уж конечно, не цыпки полечить, – раздосадованно проворчала я и, сдаваясь, полезла в сумку за кошельком. – Сколько, вы говорите, стоит кольцо?

От озвученной суммы нехорошо сдавило горло. Судя по стоимости, тоненькое ледяное колечко было обязано принести мне очень много счастья, причем крупным оптом.

* * *

В маленькой кухоньке бормотал телевизор, включенный на новостной канал. В окна заглядывала вечерняя темнота, расцвеченная уличными фонарями. На плите остывала пустая раскаленная сковородка с маслом, в миске заветривался фарш для котлет.

Не обращая внимания на время, я развернула отчаянную борьбу, чтобы избавиться от невольно купленного украшения. Не помогли ни мыло, ни крем, ни масло – сустав распух, да под кромкой кольца болезненно треснула кожа. Приблизив руку к самому носу, я присмотрелась к ранке. Вдруг показалось, что на кольце снова, как на рынке, дрогнули символы.

Кольцо словно ожило и нагрелось. Рунические знаки медленно завращались по окружности ободка, как бесконечная бегущая строка. Учитывая, что без линз мир вокруг меня походил на размытое пятно, искренне хотелось верить, что виной необъяснимого явления была слабость зрения, а не помутнение рассудка.

Нацепив на нос очки, чтобы разглядеть странный оптический эффект получше, я остолбенела. Движение знаков ускорилось, цепочка превратилась в сплошную смазанную линию.

– Зоя?

От звука собственного имени, произнесенного над самым ухом, я подскочила на месте и до крови прикусила язык.

– Черт!!!

– Ты чего? – раскрасневшаяся от вечернего холода сестра испугалась не меньше меня самой.

– А ты чего подкрадываешься со спины?! – От неожиданности и страха сердце колотилось так сильно, точно хотело вырваться из груди.

– Я тебя раз десять звала, но ты не отвечала. – Ничуть не обидевшись на резкость, Аня пожала плечами, заглянула в пустую сковородку, с разочарованной миной понюхала миску с фаршем. – О, у нас сегодня на ужин сырой фарш с луком?

Глазастую, хорошенькую, как картинка, Аннушку воспитывали в баловстве и неге, а потому выросла она совершенно не приспособленной к жизни. Иногда казалось, что сестра искренне полагает, будто продукты производит холодильник, полы моет человек-невидимка, а кастрюля сама варит суп.

Зато эта бездельница, не ведавшая, какие чудеса чистоты творят обычные веник и совок, обладала чрезвычайно удобным свойством – имела избирательный слух. Она словно бы не замечала моего ворчания или дурного настроения в особенно паршивые дни. Наверное, поэтому мы сумели ужиться в одной квартире, после того как она, поступив в Строгановское художественное училище, переехала ко мне от папы.

– Как прошел день? – мой вопрос повис в воздухе, потому что сестра уже исчезла в глубине квартиры.

– Иди сюда! Я закончила зачетную работу! – позвала она из прихожей.

Вытирая руки вафельным полотенцем, я вышла из кухни. С сияющим видом Аня вытащила из огромной папки замусоленный даже с изнанки ватман.

– Размер один к одному с оригиналом – нужно смотреть издалека, – выставив ладонь для пущей убедительности, заявила студентка.

С торжественной миной она повернула рисунок. Большой лист был покрыт крупными мазками черной туши, а посередине контрастно выделялось яркое алое пятно. Однако стоило сосредоточиться, как хаотичные на первый взгляд линии складывались в очертания твердого рта с розой в зубах, резко диссонирующей с черно-белой гаммой. Даже на мой непритязательный вкус профана все выглядело ужасно.

Пауза тянулась неприлично долго.

Я была уверена, что положительная оценка за откровенную пошлость художнице-третьекурснице не светила, и пыталась придумать ободряющий комментарий.

– Ничего не говори! – скривилась Аня. – У тебя на лице написано «чудовищно»!

– Ну…

– Это не «ну»! Я копировала Алекса Протаева, цикл «Части тела и розы»!

– Хм? – промычала я, неопределенно взмахнув рукой, как всегда делала, когда не находила слов.

– Зой, тебе же ничего не говорит имя Алекса Протаева?

– Э-мм? – для пущей убедительности я поправила очки.

– Скажи мне, кто сейчас не знает Протаева? – судя по складке между бровок, сестра начинала сердиться, но дар речи отказывался ко мне возвращаться.

– Ну, не то чтобы…

– Зой, да он сейчас популярнее Шагала! – Аня разочарованно покачала головой и аккуратно убрала рисунок обратно в папку. – Он даже выставлялся в музее «Метрополитен»!

– Да неужели?! – хмыкнула я, возвращаясь на кухню.

– Ты не знаешь, что такое музей «Метрополитен», – с укором констатировала девчонка, следуя за мной.

– Я знаю… – поймав скептический взгляд сестры, я осеклась и пообещала себе хотя бы залезть на сайт самого знаменитого музея Нью-Йорка, чтобы в следующий раз не попасть впросак. – Знаю, что такое музей «Метрополитен». Просто мне страшно представить, куда именно твой гений Протаев воткнул розу на картине с ягодицами.

– Он нарисовал татуировку, – сухо оповестила Аня, внимательно следя, как я перемешиваю фарш.

– Мудро! И почему он так популярен?

– Зоя, ты новости смотришь?

– Смотрю, – кивнула я, стоя затылком к включенному телевизору. – Каждый день.

– Сейчас имя Протаева только глухой не знает! Он исчез четыре месяца назад!

– Глухой?

– Протаев! Как раз перед самой выставкой. Представляешь? Человек выехал из дома, чтобы лететь в Нью-Йорк, а до аэропорта не добрался, как будто в воздухе растворился.

Аня поднялась со стула и тут спохватилась:

– Забыла сказать! Звонила мама.

– Вот как… – Нахмурившись, я включила плиту и с нарочито сосредоточенным видом поводила ладонью над холодной конфоркой. – И как она?

– Хорошо. Сейчас живет в Ницце. Но ты бы узнала об этом лично, если бы иногда отвечала на ее звонки.

На справедливое замечание я не нашлась, что ответить, ведь с матерью мы практически не общались. Родители развелись. Для меня до сих пор оставалось секретом, что общего в течение четырнадцати лет находили сухарь-военный, обожавший строевую муштру, и не обремененная хозяйственным талантом художница. Они разъехались без ссор, скандалов или дележа имущества. Мы с сестрой остались с отцом в военном городке рядом с границей под Китаем, куда въезд разрешался только по пропускам. Понадобился десяток психологических тренингов и две расстановки по Хеллингеру, чтобы признаться в грустной правде: даже с годами мне не удалось простить мать, променявшую семью на жизнь свободной художницы. Не хотелось бы показаться мелочной, но меня тешило, что ни одна из ее картин не стала известной.

Внезапно на кухне на полную мощность заорал телевизор, и, вырванная из тяжелых раздумий, я испуганно вздрогнула.

– Ровно четыре месяца назад исчез известный художник Алексей Протаев, автор знаменитых графических циклов «Части тела и розы» и «Люди, как птицы»… – четким, приятным голосом говорила ведущая теленовостей.

Громкость была оглушительная. Схватив пульт от телевизора, я попыталась уменьшить звук. Кнопка почему-то не срабатывала, зато неведомым образом переключился канал.

– Чтоб тебя!

В кухне загромыхал голос ведущей с телеканала «Культура»:

– Сегодня из официальных источников, подтвержденных семьей пропавшего, стало известно, что розыск Алексея Протаева прекращен.

Видимо, сюжет о пропавшем художнике был горячей новостью.

Практически оглушенная, я с раздражением тыкала в пульт, пытаясь уменьшить громкость. А на экране появилась фотография кумира моей младшей сестры. Он выглядел молодо, чуть за тридцать. Буйная рыжая копна обрамляла худое бледное лицо со стальными глазами и прямым носом. На губах играла открытая и обаятельная улыбка. Мужчина показался смутно знакомым, и внезапно у меня в голове всплыло воспоминание о дикой истории, случившейся со мной прошлой весной. Я ехала на такси к заказчику, но попала в глухую пробку. Вдруг какой-то псих распахнул дверь машины, на глазах у людей выволок меня наружу и принялся тискать. Он бормотал непонятные вещи, требовал, чтобы я его вспомнила или что-то вроде того. Слава богу, что за меня вступился таксист: он оттолкнул сумасшедшего, усадил меня в машину, и мы уехали.

С фото на экране на меня смотрел тот самый безумный субъект.

Пораженная неприятным открытием, я отключила телевизор, нажав кнопку сети. После невообразимого шума на кухне стало так неестественно тихо, что зазвенело в ушах.

– Какое счастье.

Однако стоило мне вернуться к приготовлению затянувшегося ужина, как вдруг воздух содрогнулся от оглушительно заоравшего телевизора. Подпрыгнув от страха, я едва не поранилась мясным тесаком и отшвырнула нож в раковину.

– Да что ты будешь делать?!

Испуганная неожиданно взбесившейся техникой, я со злостью выдрала из розетки телевизионный провод. В квартире вновь установилось безмолвие. Однако тишина казалась нехорошей, настораживающей – в какой хочется прислушиваться к каждому шороху.

Тут как оглашенный завопил лежащий на столе мобильник. Взвизгнув, я всплеснула руками. Сердце подпрыгнуло к самому горлу. Номер на экране не определился.

– Алло? – хрипловатым голосом буркнула я в трубку.

– Розыск пропавшего четыре месяца назад художника Алексея Протаева был прекращен… – раздался бездушный голос автоответчика, в обычное время объявляющего о том, что абонент находится вне зоны действия сети.

– Это шутка такая?! – заорала я в телефон и поскорее отключила вызов.

Я чуть не швырнула аппарат в стену, остановила лишь мысль, что от удара он, скорее всего, разлетится на части. И мне самой придется просидеть до утра «вне зоны доступа сети», а подобные фортели обычно плохо сказывались на квартальной премии.

– Зойка, ты чего орешь как резаная? – донесся из спальни голос Ани.

– Ничего! – выкрикнула я в ответ, бессильно сжимая аппарат побелевшими от напряжения пальцами. – Все нормально.

Тут в воздухе резко запахло табаком, словно кто-то закурил в прихожей. Борясь с дурной привычкой, я десять дней не притрагивалась к сигаретам и почти переплюнула рекорд прошлого месяца, так что внутри появилось глухое раздражение.

Входная дверь легко открывалась от любого сквозняка, а сестра вечно забывала запирать замок. Скорее всего, сосед дядя Толик, любивший подымить на лестничной клетке, в очередной раз с жадностью разглядывал в приоткрытую дверь интерьер нашей завешенной студенческими акварелями квартиры на предмет чего-нибудь стырить.

– Сколько раз просила закрывать замок!

Недовольно ворча, я выглянула в коридор. Дверь была надежно заперта.

Тут кто-то точно бы выдохнул в спину целое табачное облако, даже в горле запершило. На секунду меня охватило оцепенение, по спине побежал холодок, зато ладони вспотели. Не зная, чего ожидать, я резко развернулась на пятках.

Посреди кухни стоял высокий рыжеволосый мужчина. На кудрявой шевелюре и на плечах вельветового пиджака лежал иней. Ресницы и брови тоже были белыми, заиндевелыми, а лицо – застывшим, как у статуи. Зрачок в холодных, стальных глазах походил на острую черную точку. Даже не обладая фотографической памятью, я вмиг узнала исчезнувшего Алексея Протаева.

В голову пришла идиотская мысль, что он появился здесь, чтобы поскандалить: ведь я так нелестно отзывалась о его творчестве! Но тут же я осознала, что у живого человека просто не может быть такого воскового цвета кожи, по-рыбьи пустых глаз и замерзших ресниц.

Изумленная нелепостью идеи, что я, как в убогом мистическом триллере, узрела мертвого человека, я даже не испугалась. Может быть, совсем чуть-чуть, самую малость…

Секунду спустя колени у меня подогнулись. Я стала проваливаться в темноту. Краешком ускользающего сознания еще успела расслышать нечеловеческий, полный ужаса вопль, но не успела понять, что он принадлежал мне самой.

Глава 2

Клуб безумцев

В кабинете невролога отчетливо пахло валерьянкой. Из большого окна струился солнечный свет и отлично просматривался больничный парк. То и дело из приемной заглядывали нетерпеливые пациенты, но тут же исчезали за дверью.

С дотошностью исследовав снимок моего головного мозга, эскулап принялся что-то писать в больничной карточке. Складывалось впечатление, будто заполнение бумаг – более важное дело, нежели объяснение диагноза пациенту, сходящему с ума от одной мысли, что он сходит с ума.

– Доктор, и все же… – Я поерзала на стуле и, прежде чем озвучить пугающий вопрос, с силой сжала пальцами сумочку: – Со мной что-то не так?

– Поверьте, вы здоровы! – на лице эскулапа появилась приятная улыбка. Импозантный и дородный, он вызывал симпатию. – Во всем виноват стресс. Вам нужно больше отдыхать.

– И галлюцинации тоже бывают от стресса? – спросила я и тихо пробормотала, точно нас подслушивали из коридора:

– Понимаете, я не случайно упала в обморок, а сильно испугалась – мне привиделся мертвый человек!

– Стресс – страшный враг! – не поднимая головы от записей, уверил меня эскулап, но, похоже, даже не услышал последней фразы.

Со слов профессора выходило, что нормальный, душевно здоровый человек вполне способен обнаружить на своей кухне призрак мертвеца. Какое облегчение!

– Подождите, – опомнился невролог, – у вас были галлюцинации?

Похоже, все-таки привидения нормой не являлись.

– В некотором роде…

Я уже пожалела, что сглупила и задала вопрос. Искренне хотелось верить: у меня переутомление, а не начальная стадия шизофрении.

– Угу…

Доктор что-то быстро настрочил в карточке, а потом на больничном бланке. Это было направление к психиатру. К нему прилагался рецепт на лекарства, гарантирующие беспробудный сон во время бомбежки и абсолютное спокойствие даже в авиакатастрофе. Сомневаюсь, что я решилась бы попробовать хотя бы одно из подобных средств.

Вяло попрощавшись с доктором, расстроенная, я выскользнула в людный коридор, где маялась длинная очередь. Аня дожидалась меня, прислонившись спиной к стене, и что-то с интересом изучала в телефоне.

Стоило двери закрыться за моей спиной, как в коридоре замигали лампы и отключился свет. Народ с возмущением загалдел. В потемках вспыхнули экраны мобильников, заменивших фонарики.

Сестра тоже посветила телефоном. Она, конечно, не могла видеть, что яркий луч, разрезав темноту, скользнул по неподвижному бледному лицу с крепко сжатыми бледными губами и мертвыми прозрачно-голубыми глазами.

Там стоял восставший из небытия Алексей Протаев. В людном больничном коридоре художник выглядел еще кошмарнее, чем в свое первое появление, и казался гораздо реальнее, чем пугающая галлюцинация воспаленного мозга.

Тяжелый взор пустых, безжизненных глаз ощущался даже через темноту. Меня затрясло, ноги точно приросли к полу – ни пошевелиться, ни сделать крошечного шага. Хотелось кричать, наплевав на полный коридор свидетелей, но рот беззвучно открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы.

Между тем незваный гость прислонил к стене ладонь, как раз над макушкой ничего не подозревающей Ани. От касания мертвой руки по краске стремительно разлетелся льдистый узор, похожий на грубые трещины. Сестренка зябко поежилась, поплотнее закуталась в куртку, словно вдруг замерзла в отапливаемом помещении.

Глядя мне глаза в глаза, он стал медленно опускать руку на плечо жертвы, и от паники ко мне вернулся дар речи:

– Аня!

Звук моего голоса с истеричными нотками отпугнул потустороннего визитера. Он мгновенно исчез. В этот миг дали электричество, и люди по-совиному захлопали глазами, привыкая к свету.