Тантра – любовь, духовность и новый чувственный опыт

Священники, монахини и учителя, которых я знала в Неаполе, либо говорили о сексе с осуждением – причем глаза их при этом похотливо поблескивали – либо с умным видом ссылались на теории Зигмунда Фрейда и Карла Густава Юнга. Для меня сама идея, что секс и духовность – это одна энергия, была настоящим откровением, и я жадно «пожирала» статью, как вдруг в комнату вошел Говиндас.

Он выглядел великолепно и немного экзотично – точно так, как когда я увидела его впервые. Мы обнялись, он поспрашивал, где я побывала после отъезда из Мюнхена, а затем показал мне квартиру. Она располагалась в очень старом здании в пригороде под названием Пазинг. В квартире были кухня, три спальни и небольшая комната для медитаций. Электрического водонагревателя там не было, и, если нужно было принять горячую ванну, приходилось топить дровами печку в помещении этажом ниже… Поэтому банный день устраивался только раз в неделю.

Баскар и его прелестная жена-немка Прия жили в одной комнате, молодой жизнерадостный немец по имени Прабхупад – в другой, а в третьей временно жил Говиндас. В его комнате были две кровати, и поскольку занимавший вторую кровать человек как раз накануне уехал в Индию, я могла на ней спать. Лидия, как я узнала, какое-то время провела здесь, но уже давно вернулась в Италию. Как ни странно, она исчезла из моей жизни навсегда, и я ее никогда больше не видела, хотя она вернулась в наш родной город Неаполь.

Когда я поинтересовалась, что означает название журнала «Саньяса», Говиндас объяснил, что это действие, которое совершает человек, когда становится учеником просветленного Мастера. Это духовный путь. Если человек хочет получить инициацию, он «принимает саньясу», а значит, становится «саньясином».

Несколько позже я обнаружила, что слово «саньяса» имеет более широкий смысл. Все духовные искатели в Индии, которые принадлежат к индуистской религии и принимают решение «отречься от мира» – то есть отказаться от собственности, от семьи, дома и работы, – все они называют себя саньясинами. Они носят оранжевую одежду, просят милостыню, поклоняются многочисленным богам и богиням, следуют наставлениям личного духовного учителя, если он у них есть, странствуют по стране. Таких людей тысячи, и эта традиция насчитывает уже много веков.

Ошо полностью перевернул понятие саньясы и предложил совершенно новый, революционный взгляд, говоря, что только трусы отрекаются от мира и убегают в Гималаи, чтобы попытаться забыть все те желания, которые привязывают их к самсаре, или колесу жизни и смерти. То же самое он говорил о христианских и буддистских монахах и монахинях – что они убегают от непростых жизненных ситуаций, которые бросают им вызов, а также от земных удовольствий.

По мнению Ошо, настоящее искусство саньясы заключается в том, чтобы оставаться в мире, наслаждаясь всеми его удовольствиями, в том числе сексом, и в то же время освобождать себя от мирских привязанностей через медитацию. Не удивительно, что Ошо стал очень противоречивой фигурой в Индии, а затем и во всем мире.

В первую же мою ночь в Мюнхене я и Говиндас стали любовниками. Его мягкая и неспешная манера заниматься любовью меня приятно поразила. Для меня это было, безусловно, очень новое и очень интригующее переживание. Во-первых, у него не было уже знакомого мне мужского напора или торопливого стремления к сексуальной разрядке. Он никуда не спешил. Казалось, для него каждый шаг на пути так же приятен и ценен, как и кульминация. Во-вторых, его прикосновения были удивительными – такими мягкими и нежными, что ощущались скорее как чувственные, нежели сексуальные – раньше я не понимала, в чем разница, по той простой причине, что ко мне так никогда не прикасались.

Я немного нервничала из-за того, что Говиндас, как я знала, был раньше с Лидией, моей подругой. В моих глазах она была гораздо красивее меня: она была высокой и стройной, я же всегда была округлой и пышнотелой. Тем не менее я чувствовала, что мне невероятно повезло, что я наслаждаюсь вниманием мужчины, который раньше казался мне столь неземным и недоступным. Оказалось, что он очень сердечный и игривый. Я видела, что нравлюсь ему, но что он не влюблен в меня, а я – в своих усилиях приспособиться к новому окружению – считала неприличным показывать, что по уши влюблена в человека, всерьез занимающегося медитацией. Поэтому я решила делать вид, что мне все равно, и наслаждаться Говиндасом, пока он рядом.

На следующий день Говиндас сказал мне, что все жильцы квартиры отправляются в медитационный центр делать «Динамическую медитацию», и поинтересовался, не хочу ли я к ним присоединиться. Когда я спросила: «А что это такое?» – он дал объяснение, которое звучало так экстравагантно: сначала хаотическое дыхание, затем стадия сумасшествия, затем прыжки вверх-вниз, далее внезапная неподвижность, а потом танец, – что я не почувствовала желания пойти. Я побоялась, что не смогу сделать все «как надо».

Итак, все ушли делать Динамику, а я осталась одна в своем новом доме. Взяв другой номер журнала «Саньяса», я прочитала в нем о медитации под названием «Татрак», древней индийской технике, во время которой нужно в течение длительного времени смотреть в глаза Мастера.

Вечером, поскольку мои соседи все не возвращались, я решила попробовать хотя бы одну медитационную технику, чтобы понять, о чем говорят все эти люди. Не знаю как, но я ухитрилась все перепутать и начала делать странную смесь Динамики и Татрака, глубоко дыша, прыгая вверх-вниз и одновременно глядя на фотографию Ошо на стене комнаты.

Когда я, наконец, дошла до последней стадии этой мною же придуманной медитации, я опустилась на пол, чтобы полежать в тишине. Закрыв глаза, я как будто погрузилась в никуда, в какое-то незнакомое мне пространство. Это было очень расслабленное и приятное состояние, похожее на сон, хотя глубоко внутри я бодрствовала. Много позже и где-то очень-очень далеко я услышала звонок в дверь. Я медленно села и посмотрела на часы. Прошло четыре часа! Звонок продолжал звонить. Я поднялась на ноги и открыла дверь. Это был Баскар. Он с любопытством посмотрел на меня.

– Эй, что с тобой? Ты выглядишь как-то по-другому.

– Да? – Я протерла глаза, чувствуя себя немного ошарашенно. – Я медитировала.

Он озорно улыбнулся и спросил:

– И когда ты принимаешь саньясу?

Я улыбнулась ему в ответ.

– Сейчас.

Он удивился, я – тоже. До этого момента я всерьез не думала о том, чтобы принять саньясу, а если и думала, то скорее в негативных терминах, вроде того, что: «Это интересно, но не для меня». Но такая уж я есть. Когда я оказываюсь в новых и неожиданных ситуациях, мой отклик на них скорее похож на внезапный импульс или вспышку интуиции – лишь позже я перевариваю, что на самом деле произошло. Это не означает, что мое решение принять саньясу было случайным и поспешным. Напротив, оно пришло ко мне из более глубокого пространства, чем мой обычный рационализирующий и анализирующий ум, – скорее из пространства знания, нежели размышления.

Баскар засомневался:

– Сейчас? Но мне через пятнадцать минут нужно идти на работу. Боюсь, нам не хватит времени.

Я пожала плечами:

– Ну ладно, не важно. В другой раз.

– Нет-нет, если ты готова, давай сделаем это сейчас. Он сделал все очень неформально и просто, но в то же время с такой искренностью и любовью, что это глубоко тронуло мое сердце. Я начала ценить качества мягкости и грациозности, которыми как будто от природы наделены многие индийцы.

Баскар провел меня в небольшую комнату для медитаций, зажег свечу перед портретом Ошо и предложил мне посмотреть в глаза мастера. «Как хорошо, – подумала я, – сегодня я уже делала нечто подобное по собственной инициативе!»

Он вышел в свою комнату и вернулся с малой, ожерельем из деревянных бусин с небольшим портретом Ошо в виде медальона. Он надел его мне на шею, на мгновение прикоснулся большим пальцем к моему Третьему глазу, а затем спокойно сказал: «С этого момента ты саньясинка». Затем он спросил: «Ты хочешь подождать и получить имя от Ошо, когда поедешь в Индию, или хочешь получить имя прямо сейчас?»

Он объяснил, что может дать мне имя сам, поскольку Ошо имеет обыкновение отдавать бумаги с готовыми именами ученикам, покидающим Индию, на случай, если они встретят кого-то, кто захочет принять саньясу.

У меня не было никаких сомнений: «Сейчас».

Баскар снова пошел в свою комнату, заглянул в ящик стола, но вернулся разочарованным и с пустыми руками.

– К сожалению, имен не осталось. Может быть, у Прабхупада найдется для тебя имя. Спроси его, когда он вернется.

Вскоре пришел Прабхупад.

– У тебя есть имена от Ошо?

– Конечно.

Он пошел в свою комнату и вернулся с небольшим листом белой бумаги. На нем было написано саньясинское имя и стояла подпись Ошо. Я прочитала имя и в восторге рассмеялась.

Как раз накануне, вскоре после моего приезда, Прабхупад подарил мне яркий индийский постер с изображением Кришны, играющего на флейте, и его преданной супруги Рады, стоящей рядом с сияющей улыбкой на лице. Постер мне очень понравился, и я сразу прикрепила его булавками к стене над своей кроватью.

Имя, которое я только что получила, звучало так: Ма Кришна Рада. Я была очень довольна таким именем и с этих пор начала называть себя Рада.

Через несколько дней после принятия саньясы я присоединилась к выездному медитационному лагерю, который проводили саньясины в прелестном загородном бревенчатом домике на берегу озера. Мы делали пять медитационных техник в день, начиная рано утром с Динамики, и теперь я научилась делать ее правильно. Эту необычайную технику разработал сам Ошо. Она длится один час и состоит из пяти отдельных стадий.

• 10 минут глубокого быстрого хаотического дыхания через нос с акцентом на выдох.

• 10 минут катарсиса, полного сумасшествия, смеха, крика, плача… выражения всего того, что пробудило дыхание.

• 10 минут энергичных прыжков вверх-вниз, во время которых нужно держать руки поднятыми, приземляться на полную ступню и выкрикивать мантру: «Ху! Ху! Ху!»

• Внезапная остановка, после которой следует 15 минут тишины и неподвижности, полной неподвижности, исключающей малейшие движения.

• Последние 15 минут – стадия празднования, которая представляет собой свободный танец.

Техника была весьма интенсивная и требовала ощутимых усилий, особенно на первых трех стадиях, однако эффект был очень интересным: эта медитация помогала мне освободиться от накопившихся невыраженных эмоций и физического напряжения в теле и испытать гораздо более глубокое расслабление.

Позже Говиндас объяснил мне, что цель третьей стадии – пробудить и высвободить сексуальную энергию и распределить ее по всему телу. По замыслу Ошо, человек, выполняющий эту технику, должен прыгать таким образом, чтобы приземляться на полную ступню так, чтобы пятки ударялись об землю, посылая мощную волну энергии вверх по ногам в сексуальный центр. Мантра «Ху!», кроме того, также действует на сексуальный центр как молоток – таким образом, на один и тот же центр оказывается воздействие с двух сторон одновременно. Самой сильной медитацией для меня, однако, оказалась не Динамика, а то, что называлось «разговор с деревьями». Инструкции для ее выполнения были очень простыми: разговаривайте с деревьями на языке, который вы не понимаете, – другими словами, говорите ерунду, бессмыслицу.

Помню, мы все разбрелись по лесу, я выбрала себе дерево и начала разговаривать с ним на непонятном языке. Внезапно я испытала всплеск радости и чувства освобождения – ощущение нового начала, как будто со мной скоро должно случиться что-то неизведанное. Я рассмеялась при мысли о том, что всякий, кто увидел бы меня в такой абсурдной ситуации, решил бы, что у меня не все в порядке с головой. Объяснить, почему бессмысленный разговор с деревьями вызвал такую бурю восторга, было невозможно, – между ними не прослеживалось никакой логической связи. Но состояние было замечательное, и, когда я легла на землю на последней тихой стадии, ко мне пришли мгновения настоящего безмолвия, что для такой болтливой итальянки, как я, было само по себе революцией.

Так началась моя саньясинская жизнь. Не могу сказать, что у меня появилось ощущение какого-то духовного предназначения или признания, что «теперь я нахожусь на верном пути к просветлению», – однако, как только я начала практиковать медитации, я безусловно почувствовала от них огромную пользу. Даже несмотря на то, что я много путешествовала и оказывалась в неожиданных и интересных ситуациях, я всегда ощущала в себе какое-то качество безжизненности, уныния, какой-то вялости, которая не оставляла меня даже на Ибице. Чего-то не хватало – возможно, ощущения изумления или новизны. С того самого момента, когда я оказалась в доме в Пазинге, я почувствовала, что мои жизненные силы пробуждаются, как будто раньше мой внутренний моторчик работал лишь на два оборота, а теперь начал работать на все восемь. В то же время я по-прежнему пребывала в невежестве относительно того, что такое на самом деле саньяса и какое она имеет отношение к Ошо.

Когда я вернулась из медитационного лагеря в Мюнхен, передо мной встала очень практическая проблема – мой кошелек был пуст. За шесть месяцев скитаний я истратила все деньги. Говиндас находился в таком же положении и предложил мне поработать с ним на Октоберфесте, знаменитом немецком пивном фестивале. Моя работа заключалась в том, чтобы продавать по вечерам закуски в больших пивных палатках, где за длинными столами сидели сотни людей, попивая из огромных стаканов пиво и слушая, как духовой оркестр играет «Ум-па-па, ум-па-па…»

«Для продажи закусок в палатках требуется огромное количество персонала, и у симпатичных девушек больше шансов заработать хорошие деньги», – объяснил Говиндас.

Он научил меня кричать по-немецки: «Rettich! Bretzeln! Weiss Wurst!» Для тех, кто не знаком с немецким, объясняю: я продавала редиску, соленые крендельки и белые сосиски.

На следующий вечер я приступила к работе и почувствовала, что это даже лучше, что кроме названий трех продаваемых мною угощений я не понимаю ни слова по-немецки: когда захмелевшие парни покупали у меня закуски и обменивались друг с другом вульгарными замечаниями, явно говоря обо мне непристойности, – меня это не смущало. Вместо этого я давала волю своей коммерческой жилке и продавала больше закусок, чем кто-либо в нашей команде. Однажды я относила закуски на частную вечеринку в отдельном углу палатки, как вдруг посреди всего шума услышала свое имя: «Чао, Камилла!»

Я с изумлением увидела во главе стола своего двоюродного брата Франко. В то время он был директором по персоналу компании «AGFA» в Милане и вывез своих подчиненных на отдых в Германию. Он мгновенно предложил своим сотрудникам купить у меня закуски, тем самым обеспечив мне в тот вечер прекрасную прибыль.

К тому времени я окончательно укрепилась в мысли заработать деньги на поездку в Индию, поэтому, когда Октоберфест закончился, я сразу же нанялась на другую работу, на этот раз в вегетарианский ресторан, где научилась готовить макробиотическую еду. Я проработала там месяц и заработала достаточно денег не только для того, чтобы купить авиабилет для себя, но также чтобы помочь Говиндасу, аргументируя свою щедрость тем, что я сама ни разу не была в Индии, а Говиндас уже был там дважды, поэтому мне будет гораздо удобнее поехать туда с проводником.

Он согласился поехать со мной, но вел себя довольно сдержанно. Я чувствовала, что он не разделяет моего энтузиазма по поводу продолжения наших любовных отношений в Индии, хотя я, разумеется, именно на это и рассчитывала. В действительности я была настолько без ума от него, что надеялась от него забеременеть и родить ребенка. Мы полетели недорогим рейсом Египетских авиалиний, который на сутки делал остановку в Каире. Поскольку у нас не было виз, и мы не могли выйти в город, мы провели все это время в номере гостиницы при аэровокзале. Говиндас распаковал небольшой похожий на гитару инструмент, который называется бузука, и начал на нем играть, приглашая меня присоединиться и сыграть на небольшой флейте, которую я везла в своем рюкзаке. Мы играли вместе несколько часов кряду. Я с удивлением обнаружила, что в присутствии хорошего музыканта как будто заражаюсь его мастерством и начинаю играть все лучше и лучше. Однако это было мое последнее выступление. Когда несколько недель спустя, уже в Индии, Говиндас покинул меня, я забросила игру на флейте и никогда к ней больше не притрагивалась.

После столь длительного путешествия мы достигли Индии в полном изнеможении. У меня остались довольно туманные воспоминания о приезде в Мумбай – или Бомбей, как он тогда назывался, – там мы провели ночь, а наутро сели на поезд в Пуну. Мы ехали третьим классом, сидя на жестких деревянных скамейках в окружении огромного количества индийцев – они сидели на полках, причем даже на багажных, прямо на полу, в проходах, везде. Большинство из них в течение всего четырехчасового путешествия не отрывали от меня глаз.

Прибыв в Пуну, мы остановились в привокзальной гостинице под названием «Грин-отель», которая, к моему облегчению, оказалась довольно чистой. Говиндас хотел немедленно ехать в Корегаон-парк, пригородную зону, где располагался ашрам. Он там раньше не был, поскольку Ошо переехал из Мумбая в Пуну и сделал ее своей постоянной резиденцией в то время, когда мой друг был в Германии. Мы прыгнули в грохочущую моторизованную рикшу, которая напоминала трехколесный мотоцикл с большой пластмассовой кабиной, и на бешеной скорости понеслись по запруженным улицам, пробивая себе путь среди машин, мотоциклов, воловьих упряжек, пешеходов, собак и коров.

Опускался вечер, и, помню, я с удивлением заметила, с какой легкостью я воспринимаю атмосферу Индии. Индийцы и неаполитанцы разделяют теплоту юга, не просто теплоту климата, но также и теплоту души, поэтому, хотя Индия сильно отличалась от южной Италии, я не чувствовала себя в совершенно противоположной культуре. Говиндас тем временем проводил со мной краткий курс выживания туриста, объясняя, как бы он вел себя в разных ситуациях, например с нищими: «Если ты подашь одному, то за тобой по улице последуют по крайней мере еще пятнадцать, – предостерег меня он, – поэтому лучше не обращать на них внимания. В такой ситуации лучше не проявлять сострадания».

Корегаон-парк представлял собой довольно обширную и элегантную пригородную зону, где в тени многочисленных деревьев прятались слегка обветшалые особняки, построенные в 1920-х и 30-х годах состоятельными индийскими принцами и магараджами главным образом для того, чтобы иметь резиденцию на время проведения скачек в сезон дождей. Увлечение скачками индийская знать позаимствовала у британцев, своих завоевателей, которым она поклонялась и подражала. Британцы использовали Пуну как важный стратегический объект, пока Индия не обрела независимость.

Когда мы добрались до дома номер семнадцать в Корегаон-парке, было уже темно и тихо. На улице не было ни души – никого также не было у ворот или в саду. Ворота были открыты, поэтому мы прошли через них по направлению к бунгало, которое теперь называется Кришна-Хаус и является главным зданием. Помню, я чувствовала себя невероятно странно и нервозно, ожидая, что Ошо в любой момент выскочит откуда-нибудь из-за угла. Я не знала о его привычке проводить практически все время в своей комнате с кондиционером.

В бунгало мы увидели нескольких человек в оранжевых одеждах и с малами на шее, некоторые из них очень радушно поприветствовали Говиндаса. Они сообщили нам, что в этот вечер нет никаких медитаций, но завтрашняя медитационная программа начнется в шесть часов утра с Динамики по другую сторону бунгало. Для Говиндаса большой новостью оказалось то, что Ошо больше не ведет ежемесячные медитационные лагеря – интенсивную десятидневную медитационную программу, которую он до сих пор самолично проводил в Бомбее и по всей Индии. Он попросил заниматься этим одного из своих саньясинов.

Когда мы снова вышли за ворота, Говиндас остановил рикшу и сказал водителю: «Боут-Клаб роуд, баба». Затем он объяснил мне, что обращение «баба» можно использовать по отношению практически к любому мужчине в Индии, особенно к водителям рикш, торговцам и официантам. В свободном переводе это слово означает «папаша».

Боут-Клаб роуд[3], как я узнала позднее, было еще одним напоминанием о временах британского господства. Эта улица получила свое название от лодочного клуба, построенного в колониальном стиле и располагавшегося рядом с ашрамом, на берегу реки Мула-Мута. Река в этом месте была перегорожена дамбой, в результате чего образовалось небольшое озеро, где леди и джентльмены на досуге могли кататься на лодках. Аромат тех изящных времен, казалось, все еще витал в воздухе. В действительности весь город был погружен в какой-то постколониальный туман и испытывал благоговейный трепет перед иностранцами, что, возможно, и объясняет ту бесконечную терпимость, которую пуниты проявляли к саньясинам Ошо, несмотря на их порой возмутительное и скандальное поведение.

Мое самое яркое воспоминание о том первом вечере в Индии связано с приездом в квартиру на Боут-Клаб роуд, где жили друзья Говиндаса. Когда мы позвонили в дверь и она была открыта – уже не помню кем – из коридора к нам навстречу с восторженным криком «Говиндас!» выбежала совершенно обнаженная женщина с бритой головой. Она бросилась к нему в объятия и повисла на нем, как мартышка, обвив руками и ногами и громко покрывая поцелуями.

Она явно проявляла скорее нежные дружеские чувства, нежели сексуальные, но я впала в глубокий шок и подумала: «Боже, я что, тоже должна вести себя подобным образом?» Стоя рядом с ними, я испытывала смешанные чувства – неловкость, смущение, замешательство, а также осознавала целую бурю мыслей в голове: «Они уж слишком „другие“. Не думаю, что я смогу вписаться в их компанию». Но я заметила также, что просто наблюдаю эти мысли и чувства из более глубокого пространства внутри. В течение ближайших недель и месяцев это ощущение будет становиться все более и более знакомым.

Затем мы прошли в комнату, где находились другие саньясины, все одетые, и, к моему облегчению, перешли к более привычному общению. Сарита – женщина с бритой головой – обернула вокруг себя лунги, и я начала расслабляться. Кстати, лунги – это очень удобный, особенно в жаркий сезон, вид одежды, который используют и мужчины, и женщины. Он представляет собой просто кусок тонкой хлопчатобумажной ткани два метра на метр. Индийцы оборачивают ею бедра и ходят с открытым торсом. Женщины-саньясинки приспособились носить лунги, оборачивая их вокруг бедер, а затем крест-накрест прикрывая ими грудь и завязывая ткань на шее. Разумеется, все лунги, которые носили саньясины в Пуне, были ярко-оранжевого цвета.

На следующий день я и Говиндас снова пришли в ашрам с главной целью – увидеть Ошо. Как я узнала, это могло произойти только на вечернем даршане – так назывались личные встречи с мастером. Подать заявку на встречу нужно было в десять часов утра у ворот Лао-Цзы Хаус, где жил Ошо.

Здесь необходимо объяснить географию ашрама. По сути дела, он состоял из двух больших строений: в передней его части находился Кришна-Хаус, где располагалась администрация, а позади него – Лао-Цзы Хаус, где жил Ошо. Каждый вечер он давал даршаны на крытой веранде в дальней части своего дома, а утром проводил беседы на большой террасе на первом этаже. Между этими двумя строениями находились крошечная столовая и площадка для ежедневных медитаций. В целом на территории ашрама и вокруг него жило не больше пятидесяти человек – приблизительно двадцать западных саньясинов и тридцать саньясинов-индийцев. Вся обстановка отличалась крайней простотой.

В те времена это место очень сильно напоминало обычный индийский ашрам, поскольку его обустройством и управлением занимались индийцы. Индийцы организовывали все праздники, мы ели индийскую еду и танцевали под индийскую музыку, которая называлась киртан. Огромный приток западников еще только начинался.

Встречи с Ошо назначала красивая гречанка необычного вида, которую звали Мукта. У нее были глубокие карие глаза и довольно серьезное лицо, которое в любой момент могло озариться ослепительной улыбкой. Мукта задала мне несколько вопросов: как меня зовут, откуда я родом и медитировала ли я когда-нибудь до приезда в Индию. Если это было испытание, то, должно быть, я его прошла, поскольку она сказала: «Хорошо. Приходи на встречу с Ошо сегодня вечером. Незадолго до даршана обязательно прими душ, воздержись от использования духов или средств с сильным запахом и не надевай шерстяную одежду». Очевидно было, что Ошо страдает от аллергии на любые сильные запахи и шерсть.

Именно так в этот вечер я оказалась у ворот Лао-Цзы Хаус. Я отмылась дочиста и, как надеялась, не источала никаких запахов. Было около половины седьмого, и я испытывала некоторое волнение, поскольку видела ворота Лао-Цзы во сне в Мюнхене: Ошо стоял у ворот и, когда я подошла, открыл их, взял меня за руку, и мы вместе пошли по дорожке. Я с изумлением обнаружила, что ворота и дорожка были в точности такими, как в моем сне: это были двустворчатые железные ворота с узором, и открывались они на посыпанную гравием тропинку, над которой возвышались огромные деревья. В сгущающихся сумерках дорожка казалась очень манящей и таинственной.