Закон Шруделя (сборник)

– Спокойствие, только спокойствие, – сказал он сам себе, сглотнув комок в горле.

Но какое уж тут, к черту, спокойствие?

Метнулся к окнам трамвая и стал жадно разглядывать пробегающий мимо летний пейзаж. Первое, что бросилось в глаза, – это отсутствие какой-либо рекламы. Второе – люди. Они были одеты НЕ ТАК!

– Стоп, – воспротивился практичный разум, – а как они должны быть одеты?

– Не так, и все! – гаркнуло в ответ подсознание, и этот наглый ответ был, увы, убедительнее всех прочих доводов.

Дальше в Гришиной голове начался подлинный сумбур. В спор между голосом разума и голосом интуиции влезли еще какие-то голоса. Один, особенно омерзительно писклявый, видимо, отвечавший за настроение и душевное состояние, начал визжать, что все пропало, жизнь пришла к логическому финалу, надо кончать с этим позором, а именно сигануть в окно, да и дело с концом. Тут все голоса заверещали одновременно, перебивая и споря друг с другом. Они то тыкали, то выкали, то вообще говорили от первого лица.

– Надо спросить у кого-нибудь…

– Что спросить?

– Не знаю… какой год, например?

– Ну и что это даст?

– По крайней мере, буду хоть в чем-то уверен.

– А, может, просто домой поехать?

– А он есть?

– А когда это началось?

– Что?

– Сумасшествие.

– А кто сказал, что это сумасшествие?

– Стоп-стоп! Заткнитесь все! Может, я сплю?

– Ага. Ты еще ущипни себя, как в плохих комедиях. Детсад!

– Стоп. А ведь с того времени, как я получил смс от Костика, мне никто не писал и не звонил на мобильный.

– А тебе так часто пишут?

– А когда это было?

– Да все тогда же… Я вышел из метро, потом смс, потом кино…

– Стоп. А потом был долгий проход по катакомбам «Иллюзиона»!

– Точно!

– Что «точно»? Ты вышел не в том времени, что ли?

– Слушай, а может, это просто кино снимают?

– А где камеры?

– Тогда телевизионный розыгрыш.

– Не похоже.

– Бросайся под трамвай! – заверещал голос душевного состояния. – Если это сон, то ты проснешься!

– Я не могу броситься под трамвай, потому что я в нем еду.

– Значит, выйди и бросься!

– Заткнитесь все!!! – закричал голос разума. – А если это не сон?!

В эту секунду трамвай заскрежетал дисками колес и остановился напротив «Новокузнецкой». Гриша пулей вылетел в распахнутые двери и понесся к метро, стараясь не поднимать глаза на окружавшую действительность, словно она была заразной. Мимо телефонных будок с дисковыми телефонами, мимо аппаратов с газированной водой, мимо пивного ларька с надписью «Пива нет», накорябанной на куске картона… Мимо… мимо… Но, влетев в прохладу вестибюля метро, он понял, что худшие опасения подтвердились – со стен трофейными головами убитых динозавров на него смотрели допотопные разменные аппараты с отверстиями для 15– и 20-копеечных монет, а из их чрева вываливались тяжелые пятаки, которые пассажиры кидали в узкую щель мигающих то белым, то красным глазком турникетов. В общем, мимо шли не так одетые люди и кидали неправильные деньги в неправильные аппараты. И вокруг бурлила не-пра-виль-ная жизнь.

Гриша зажмурился и закрыл ладонями уши.

– Спокойно, – сказал он себе, сжав зубы. – Тут два варианта – либо махнуть домой до Белорусской, либо… либо вернуться назад к «Иллюзиону».

– Товарищ! Э-эй, молодой человек, вам плохо?

Гриша открыл глаза. На него участливо смотрела невысокая девушка с самодельной джинсовой сумочкой через плечо, на которой бисером было вышито «Sveta».

– Мне? – спросил Гриша и глянул по сторонам. – Да. То есть нет. То есть то, что нехорошо – это точно. Извините, девушка, не знаю вашего имени, видимо (он посмотрел на сумку), Света… а как мне лучше проехать до… эээ… Тверской… то есть Горьковской?

На последнем слове он сделал особенный упор. Вопрос девушку не смутил, и она четко ответила: «Проедете площадь Свердлова и выйдете на следующей».

Гриша тихо застонал и даже покачнулся.

– Да это близко, – испуганно затараторила девушка. – Всего пять-шесть минут.

– Нет, – сказал Гриша, – это дальше, чем вам кажется.

Света пожала плечами и прошла через турникет, бросив в щель увесистый пятак.

Гриша же стоял, замерев, словно был статуей будущего строителя капитализма посреди коммунистического рая. Но вскоре оцепенение спало, и он выбежал на улицу. Там, отойдя в тень ветвистого тополя, достал мобильный. Сигнала, естественно, не было, смс не проходили. Только сейчас Гриша заметил, что на улице не было иномарок – сплошные «волги», «жигули» и «москвичи». Он посидел минуту в раздумье, а затем рванул к трамвайным путям и дальше, в сторону Котельнической набережной. Расстояние, которое он на трамвае проехал за шесть минут, сейчас было покрыто пешком примерно за то же время. Правда, на сей раз минуты показались вечностью. Когда же, обливаясь потом, подбежал к «Иллюзиону», то растерянно замер – на дверях красовалась табличка «Закрыто».

Что «закрыто»? От кого «закрыто»? На сколько «закрыто»? Никаких объяснений. Закрыто, и все. Гриша начал было стучаться то в главную дверь, то в дверь кассы – нулевой результат. Может, разбить стекло и влезть? Успею убежать по коридору. А если не успею – там же тоже дверь.

– Стоп! – сказал он сам себе. – Кончай изображать алкоголика у закрытого ларька. Еще не хватало, чтоб вызвали милицию. Вот уж будет потеха! Паспорт у тебя российский. Мобильный телефон в кармане. Деньги непонятные. Сразу ясно – шпион. Ох, черт! Еще и доллар железный в кошельке на память!

Доллар когда-то подарила ему Галка, вернувшись из гастрольной поездки с ансамблем в Америку.

– Так. Главное – взять себя в руки и продумать план действий, – подумал он, глянув исподлобья по сторонам – слава богу, зеваки разошлись. – Так… первым делом надо выяснить, какой год… Потом…

Что делать потом, оставалось за гранью понимания. Можно было бы, конечно, поехать домой, но маловероятно, что на Белорусской время идет иначе, чем здесь. А значит, ему откроют дверь чужие люди, и что?

Все в том же странном оцепенении Гриша побрел к Китай-городу. Смотрел исключительно под ноги. Так, он считал, больше шансов не свихнуться окончательно. Асфальт, он и есть асфальт. Не меняется. По крайней мере, в России. Но, проходя по Солянке, Гриша невольно обратил внимание на окно на первом этаже. Оно было распахнуто настежь, а на подоконнике сидела кошка и увлеченно грызла рыбью голову, заботливо положенную кем-то на газету.

Гриша посмотрел по сторонам – не видит ли кто, а затем подкрался к окну и согнал кошку. Та, пронзительно мяукнув, свалилась внутрь квартиры. Гриша брезгливо смахнул рыбью голову и вытянул газету. На титульной странице, где красовалось название издания – «Московский коммунист», стояла дата. 1952 год. «Значит, Сталин еще не умер», – подумал Гриша, и внутри у него как будто что-то оборвалось и понеслось вниз, как сорвавшийся лифт на дно шахты. Но лифт неожиданно дернулся и замер.

«А при чем тут «Иллюзион»? Вряд ли он существовал в сталинское время. Да и одеты при Сталине были иначе. Да и автомобили были другие».

– Тебе чего? – раздался сверху дребезжащий старушечий голос.

Гриша вздрогнул. Из окна на него смотрела бабулька лет семидесяти.

– Я это… газету взял.

– Зачем? Макулатуру, может, собираешь?

– А? Да, да, макулатуру собираю, – закивал он, как китайский болванчик.

– Так я тебе целую кипу этого добра сейчас дам, погоди. Ты поднимайся к шестой квартире – у меня все уже подвязано, просто сил нет выкинуть.

– Извините, а какое сегодня число?

– 27-е.

– Чего? Июля?

– Ну.

– 52-го года?

– Сам ты 52-го года! 75-го! Тьфу! Шутник нашелся, – разозлилась бабулька и захлопнула ставни.

Только сейчас Гриша заметил, что газета, которую он держал в руках, была уже заметно пожелтевшей.

– Пронесло, – подумал Гриша. – Значит, так. Рассуждаем логически. Если я в 1975-м, то… во-первых, я не родился, и даже родители еще не познакомились. Мама еще живет в Минске, а отец служит в ГДР. Во-вторых… до перестройки еще десять лет. Десять лет! Десять лет советской тюрьмы. В 1985-м мне будет тридцать два, а в 2008-м, значит… пятьдесят пять. Боже мой, а Галке будет… будет… Да какая разница?! Сколько бы ни было Галке, главное, что мне будет пятьдесят пять!

«Может, и вправду под трамвай сигануть, – мелькнула дурацкая мысль, но умирать почему-то все равно не хотелось. Даже если б на дворе был 1937-й, он и то вряд ли бросился бы под трамвай.

Черт, как же все это случилось?! А может, все как-то еще повернется? Ладно, это уже другой вопрос – сейчас надо как-то выживать… где-то ночевать, деньги зарабатывать.

Целый час Гриша бродил по городу, как пьяный. В голову лезли дурацкие мысли, и он им не препятствовал. Можно даже сказать, он их не осознавал. Они жили какой-то своей отдельной жизнью. Очнулся он только тогда, когда заметил, что находится уже где-то в районе Ярославского вокзала. Как он туда добрался, понятия не имел.

«И ведь, как назло, я ни хрена не смыслю в точных науках, – с тоской подумал Гриша, – а ведь мог бы сейчас какую-то микросхемку изобрести по второму разу, ну, для этого года в первый раз. Стал бы миллионером. Хотя какие на хрен миллионы? Я ж в коммунизме. Но все равно. Историю свою тоже не знаю. Мог бы сейчас предсказывать будущее… хотя наверняка в психушку посадят за такую частную деятельность. Черт возьми! Надо же хоть какую-нибудь выгоду из этого перемещения извлечь. Но какую?! Так… я заканчиваю журфак, значит я – кто? Правильно. Журналист. Будущий. А я где? Я в прошлом. Стоп!»

Только сейчас Гриша понял, что по-прежнему держит в руке макулатурную газету. Он расправил скомканную бумагу. На последней странице газеты стоял адрес редакции. Выходила ли она еще в 75-м, фиг знает, но попытка ведь не пытка.

«Оно, может, и к лучшему, – размышлял Гриша, чувствуя свинцовую тяжесть в ногах от ходьбы – без образования и документов в солидную газету не возьмут, а тут, глядишь, и проскочу. Хотя бы на время… А там в «Иллюзион» и обратно!»

Очевидно, «Московский коммунист» почил в бозе, ибо на его месте теперь был «Московский пролетарий». «Один хрен», – подумал Гриша и толкнул входную дверь.

По коридорам редакции бегали какие-то безумные люди с выпученными глазами и взъерошенными волосами.

Кто-то ронял кипу бумаг и тут же начинал судорожно собирать ее, выдергивая листки из-под ног пролетающих мимо людей, кто-то, погруженный в чтение рукописи, задумчиво брел, черкая в ней на ходу карандашом и натыкаясь не неожиданные преграды в виде людей.

Не был бы Гриша уверен, что на дворе стоит 75-й год, он бы решил, что попал в двадцатые годы прошлого века – именно так он себе представлял газетные редакции ильфопетровских времен.

По отдельным выкрикам бегающих Гриша понял, что номер надо нести в типографию, а он еще толком не сверстан.

– Георгий Ильич, Георгий Ильич! – раздался за Гришиной спиной душераздирающий вопль пожилого человека в синей рубашке. От сильного волнения и суеты бедняга вспотел и оттого в районе подмышек и на спине у него темнели пятна, образуя что-то вроде материков на карте мира. Пятно в левой подмышке напоминало Северную Америку, пятно в правой – Южную, а пятно на груди плавно принимало очертания Евразии.

Гриша отшатнулся от запыхавшегося бедолаги, а затем заметил невысокого лысоватого человека в очках, к которому, собственно, и обращался бежавший.

Георгий Ильич замер и, нахмурившись, недовольно пробурчал: «Ну, что там еще?»

– Георгий Ильич, – запинаясь, начал вспотевший, – международное положение горит!

– Здрасьте!!! – взорвался казавшийся до этого невозмутимым лысоватый. – А Синюшников где?!

– Запил, – виновато развел руками собеседник. – Я же говорил! Не надо было ему выдавать получку до воскресного номера.

– Черт-те что! Ну, напишите сами!

– Георгий Ильич, я и так опаздываю, у меня в парткоме заседание…

Тут он глянул на часы и печально добавил:

– …уже началось.

– В воскресенье?!?

– Экстренное же. Вы ж меня туда сами послали!

– Я? Ах, ну да. Вот черт! Все сам! Все сам! Сам виноват! Сам отвечаю! – завопил редактор и вдруг заметил стоявшего неподалеку Гришу. – А вам, молодой человек, собственно, кого? – спросил он, спустив указательным пальцем по переносице очки и посмотрев на Гришу поверх стекол. – Вы вообще кто?

– Я? Студент. Журфака, – поспешно добавил Гриша.

– Значит, журналист будущий?

– Эээ… да, – кивнул Гриша, подумав, что слово «будущий» здесь более чем уместно, правда, в буквальном смысле, о чем главред и не подозревал.

– А к нам кем? Стажером?

– Вроде того.

– Имя-фамилия?

– Гриша Гранкер. То есть Григорий Гранкер.

– Гранкер? О, господи! Еще один на мою голову! – почти взвыл редактор.

– У вас уже есть Гранкер? – удивился Гриша.

– У меня в штате уже три «гранкера», – язвительно хмыкнул тот, – а именно: Шрудель, Вальдман и Гурфинкель. Двадцать одно. Очко. Больше – перебор. Ладно. Давай-ка ты будешь эээ… ну, хотя бы Гранковым. Идет? Нет, лучше Гранкин. А что? Очень даже журналистская фамилия. Хотя… – вдохнул он, – что Гранкин, что Гранкер – один хрен.

– Не, ну, я не против, – легко согласился Гриша, не очень понимая, почему Гранкин лучше Гранкера, если все равно «один хрен».

Редактор поправил очки и вдруг недоверчиво покосился на Гришу.

– Слушай, Григорий. А ты где-нибудь печатался?

– Ну… да.

– Где?

– Студенческая газета… потом в этой… в «Комсомольской правде».

Гриша пошел ва-банк.

– Да? – недоверчиво хмыкнул редактор. – Врешь, наверное. Впрочем, не до жиру. В другой ситуации я бы тебя и близко не подпустил к писанине, но… у меня горит номер. Вот тебе первое редакционное задание. Через полчаса нужна статья на тему международного положения. Андрей Федорович, – повернулся он к мужчине в синей рубашке. – Бери стажера. Дай ему пару номеров с Синюшниковым и введи в курс дела.

– Да я… – жалобно начал тот, с многозначительной досадой глянув на часы, но быстро сдался. – Ладно. Только быстро.

– Ты как, в политике разбираешься? – спросил Гришу Георгий Ильич.

– Не очень, – замялся Гриша.

– Плохо, – укоризненно произнес редактор. – Для журналиста главное – политическое чутье. Ну, ничего, Андрей Федорович научит. Дурное дело нехитрое. И чтоб чик-чик. Сразу ко мне потом дуй.

Он повернулся спиной и исчез за дверью кабинета, на которой висела потертая табличка «Главный редактор».

В кабинете Андрея Федоровича творился форменный беспорядок. На стене за рабочим столом висел покосившийся портрет Ленина. На полу валялись клочки бумаги, огрызки карандашей и картонные папки, а по всему периметру комнаты высились шаткие небоскребы из криво сложенных газет и книг. Довершало картину творческого ландшафта железное ведро, стоящее прямо в центре комнаты. В него с периодичностью в несколько секунд падала капля с протекающего потолка.

– Не обращай внимания – временные трудности, – сказал Андрей Федорович и, ловко маневрируя между небоскребами газет, пробрался к бумажной горе на столе и безошибочно выдернул из нее четыре номера «Московского пролетария». – Смотри рубрику «Мир и мы» Синюшникова и постарайся выжать из нее максимум.

– В каком смысле? – удивился Гриша.

– Во всех смыслах. Ты ж ни хрена не знаешь, правильно? Правильно. Значит, фантазируй, но вместе с партией. То есть гнись с линией партии, но не перегибай. Понял?

– Понял, – сказал Гриша, хотя ничего не понял.

– Молоток, – хлопнул Гришу по плечу Андрей Федорович, – а я побежал. Поздравляю с началом трудовой деятельности!

Последнюю фразу он произнес, уже выбегая из кабинета.

Дверь хлопнула, и Гриша остался один. Чувствуя себя Гулливером в стране лилипутов, он боком протиснулся между нескольких газетных небоскребов к рабочему столу и там разложил последние выпуски «Московского пролетария».

Рубрика «Мир и мы» приятно удивила отсутствием какой-либо фантазии. Свой хлеб автор ел явно не зря, ибо придраться к отточенному слогу было невозможно. Словосочетания «чилийская хунта», «израильская военщина», «гидра капитализма», «свободолюбивый народ» и так далее железной поступью переходили из номера в номер, не оставляя живому слову ни малейшего шанса прорваться сквозь их стройные ряды. Менялись только заголовки, да и то скорее просто варьировались, складываясь при этом в какое-то причудливое графоманское стихотворение: «Проблемы обостряются», «Агрессор не унимается», «Напряженность сохраняется», «Провокации не прекращаются», «Разрядка намечается» и так далее. Гриша быстро изучил малооригинальный стиль Синюшникова и принялся за дело. Сначала его, конечно, так и подмывало написать что-то интересное и необычное, чтобы все оценили его талант, но он пресек это свободомыслие со всей решимостью, на какую был способен, и работа закипела. Собственно, ничего даже выдумывать не надо было – в Чили под неусыпным оком диктатора Пиночета болел и чах любимец советского народа Луис Корвалан, Израиль собачился с Ливаном, а Южная Корея с Северной. Все эти процессы были долговременными и стабильными, как сама советская власть. Посему, пролистав несколько номеров, Гриша бойко сочинил несколько заметок на все те же темы, надеясь только на то, что со вчерашнего дня Израиль не помирился с Ливаном, а Корвалан не помер.

Синюшников мог бы гордиться столь резвым учеником. Особенно удалась заметка под названием «Вылазка реакции». Она была собрана, как конструктор, из привычных фразеологизмов, в которые Гриша добавил чуточку личной фантазии. Но, в общем и целом, это был набор все тех же кубиков – «уже не в первый раз», «советский народ со всей решимостью», «и это тогда, когда все прогрессивное человечество», «спасая прогнивший режим» и так далее. Едва собрал листки, чтобы отнести материал главреду, как в комнату неожиданно заглянул мужчина неопределенного, но сравнительно молодого возраста с семитской внешностью и печальными глазами.

– Здрасьте, – неуверенно кивнул ему Гриша. Внешность гостя показалась ему знакомой, но откуда он мог его знать?

– Приветствую, – меланхолично отозвался тот. – А где Федор?

– Кто?

– Андрей Федорович. Это я его так зову.

– Ушел на совещание… в партком. Или горком. Какой-то ком.

– А ты кто? – спросил тот почти равнодушно.

– Стажер. Гриша. Гранкер. То есть Гранкин. В смысле, Гранкер.

– Аа, – разочарованно протянул мужчина. – Еще один инвалид пятой группы? Гидра сионизма проникает в наши сплоченные ряды? Понятно.

Гриша решил не возражать. Голова мужчины какое-то время помаячила в проеме двери, а затем вплыла внутрь, затягивая за собой остальное тело.

– А я Владимир Шрудель. Можно просто Вова. Слыхал, наверное?

– Вова? – неуверенно переспросил Гриша.

– Нет, имя Вова ты наверняка слыхал. Я про Шруделя.

– А-а… кажется, Георгий Ильич говорил.

– Да? – снова равнодушно спросил мужчина и вдруг резко, почти по-собачьи, почесал небритый подбородок. Флегматичность в нем легко уживалась с нервозностью.

– Да… – неуверенно ответил Гриша. – Сказал, что «мне уже хватает Шруделя… потом… эээ… Вальдемара…».

– Вальдмана, может?

– Да-да, Вальдмана… и этого…

Вспоминая, Гриша защелкал пальцами.

– Гурфинкеля?

– Точно.

– Гм, – задумчиво хмыкнул тот. – В чем-то он прав. Ладно. Что кропаешь, товарищ Гранкин-Гранкер?

– Да вот, – смущенно протянул Гриша свой материал Шруделю.

Тот внимательно прочитал написанное.

– Редкостное по своей убогости говно, – сказал он, возвращая листки.

– Извините, – обиделся Гриша, – но, по-моему, ваши статьи – тоже не Пушкин.

– Читал? – немного удивился собеседник.

– Что-то читал, – сказал Гриша, хотя ничего не читал, но в том, что Шрудель – не Пушкин, он был уверен и безо всякого чтения.

– Да, не Пушкин, – согласился новый знакомый после паузы. – Но это осознанный шаг. В какой-то степени дело всей моей жизни.

– В чем же оно заключается? – хмыкнул Гриша.

– Я сознательно гроблю свой талант и опускаюсь на дно литературного болота.

– А цель?

– Цель – угробить свой талант и опуститься на самое дно литературного болота.

– Логично.

– Пойми, старик, – снисходительно, но все так же грустно продолжил Шрудель, – что в наше время это фактически подвиг. Многие талантливые люди гробили и гробят свой талант неосознанно, всячески сопротивляясь этому процессу и даже отрицая его. А я это делаю осознанно, со знанием дела, потому что, если вовремя не угробить свой талант, он начнет давать ростки и пробиваться сквозь асфальт вот этой макулатуры.

Тут он мотнул головой в сторону газетных небоскребов.

– И что?

– Это будет ущербный уродец. А зачем он нужен? Взять и уничтожить его в зачатке – вот главная задача любого гения. В наше время, конечно. Выдавливать из себя по капле раба может каждый. А ты попробуй по капле выдавливать из себя человека, в смысле, свой талант. Не спиваясь, но и не идя на сделки с совестью. А? То-то. Или ты думаешь, что я в этой газетенке оказался по воле рока? Нет, старик. Я работал в таких изданиях, что тебе до них расти и расти. Но мой талант начал сопротивляться окружавшему его мусору. От меня постоянно требовали компромисса. А это, извините, не по мне. Поэтому я здесь.

– Понятно, – сказал Гриша, хотя логики в пространном монологе было маловато.

– И еще мне фатально не везет на букву «р», – неожиданно добавил Шрудель.

– На что?

– На букву «р».

– В смысле?

– Долгая история, но если коротко…

Тут он отодвинул рукой стопку газет и сел на стол.

– Сделал я как-то материал про визит Леонида Ильича в колхоз один. Описал, так скать, рабочие будни тружеников села. Ну, и в заголовок вынес фразу нашего генсека из выступления перед колхозниками – «Каждая жатва – ступень к мастерству».

– И что?

– Ничего, – меланхолично пожал плечами Шрудель. – Как назло, генсек наш, будь он неладен, решил отобедать с тружениками села. И фотографию сего пиршества вынесли на первую полосу. А наборщик ошибся. Затесалась у него в заголовок буква «р». А теперь, представь, на фото – Брежнев кушает со знатными трактористами и доярками, а сверху цитата из его выступления: «Каждая жратва – ступень к мастерству». А автор кто? Я. Чудом пронесло.

– Смешно, – усмехнулся Гриша.

Шрудель неожиданно запрокинул голову и прикрыл глаза, словно пытаясь объективно оценить юмор ситуации.

– Пожалуй, – согласился он после короткой паузы, вернув голову в исходное положение. – Но мне, как ты понимаешь, было не до смеха. А эти идиоты из западных голосов сразу решили, что это какой-то политический акт. Хотели даже у меня интервью взять. Еле отбился. Ну, потом, конечно, наши привязались. В общем, ушел я из газеты. Вот так.

Тут Шрудель печально пожевал ртом и добавил в приступе откровенности:

– Уволили, в смысле… Теперь здесь обитаю.

– Но если это фатальное невезение плюс увольнение, то где ж тут «сознательное» действие? – удивился Гриша и едко добавил: – Нестыковка.

– Да, нестыковка, – легко согласился Шрудель, – но ведь если, допустим, человек сознательно спивается, то он, конечно, в итоге сопьется, но ведь судьба может его долгое время хорошей водкой обеспечивать, а может и тормозную жидкость с политурой подкинуть. Так что он в секунду копыта отбросит. Получается что? Сознательный риск с примесью судьбы.

Гриша собрался что-то возразить, но в этот момент в дверь осторожно постучали.

– Да-да, – грозно отозвался Шрудель.

В кабинет просунулась голова мужчины в кепке:

– Товарищи, к вам можно?

– А вы, собственно, по какому делу, гражданин?

– Я вообще-то оставлял тут свои… стихи… Копылев моя фамилия.

Мужчина снял кепку и пригладил рукой копну седеющих волос – если бы не седина, ему можно было бы дать лет сорок.

– Я был у товарища Ершова… и он… мне сказал зайти на следующей неделе… но сейчас Ершова нет…

– Ершов умер, – перебил Шрудель. – Я его замещаю. Стихи у вас с собой?

– Как умер?! – побледнел мужчина. – Когда?!

– Полчаса назад. Сгорел на работе. Шутка. Он в отпуске. Отдыхает. Ну что вы так испугались? Право на отдых у нас закреплено конституцией. Ну, так есть у вас с собой экземпляр?

– Да, да, конечно, – засуетился мужчина, слегка ошалев от потока разнообразной информации.

Он вытянул из потертого кожаного портфеля мятые листки и протянул один Шруделю.

– Смотри и учись, – шепнул тот Грише на ухо, – даю мастер-класс, как разбираться с доморощенными поэтами. Первый урок бесплатно.

Только сейчас Гриша почувствовал, что новый приятель слегка подшофе.

Шрудель взял протянутый лист и сразу нахмурился. Потом показал Грише.

– Ты можешь это разобрать?

Текст был исключительной бледности.

– С трудом, – неуверенно ответил Гриша.

Шрудель повернулся к поэту.