История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3

Для этого пришлось бы ввести в Грузию новые войска, но полковник Бурнашев сам признавал, что это если не совершенно невозможно, то весьма затруднительно из-за недостатка продовольствия.

«Хотя, – писал он, – усердие и готовность царская служить и споспешествовать нам не имеет поистине пределов, но по бессилию, по неимению властей подчиненных, по крайнему небрежению исполнителей его указов не следует весьма часто по его расчетам. Прибавлю к сему видимый недостаток в деньгах, но и из тех похищают немилосердно, ибо почти нет не только книг расходных, но с нуждою и отчет словесный».

Выросшие цены на хлеб и общий недостаток его заставляли даже опасаться и за продовольствие тех двух батальонов, которые уже находились в Грузии, а между тем Ираклий уверял всех, что хлеба в Грузии много, и просил прислать ему 4000 русских войск для наказания лезгин. Он настаивал на этом тем более, что на рассвете 15 июля партия лезгин, переправившись через Алазань, напала на кизихское селение Чугань. Хотя оно было расположено на высокой горе, жители его по беспечности, по отсутствию караулов и разъездов были атакованы совершенно неожиданно. Грузины не видели, как значительная партия грабителей спокойно подошла к подножию горы, спешилась и атаковала селение. Застигнутые врасплох жители, бросив свое имущество, спасались, кто куда мог. Напавшие в течение двух часов грабили и опустошали селение, убивали противящихся, забирали сколько могли людей, пожитки и весь скот. Грузины потеряли при этом тринадцать человек убитыми, до семидесяти человек было уведено в плен, все имущество разграблено, и сама деревня подожжена в пяти местах.

При первом нападении на Чугань Кизихский моурав (управитель) собрал в селении Бодби всех вооруженных грузин, но не решился идти с ними на помощь атакованным, а ограничился тем, что отправил посланного к командиру Горского егерского батальона с известием о нападении неприятеля. Посланный имел дурную лошадь, и хотя подполковник Квашнин-Самарин тотчас же выступил со своим батальоном, но не мог прийти вовремя, ибо до селения Чугань было двадцать пять верст от нашего лагеря. Егеря шли все время беглым шагом, но пришли, когда все уже было кончено, лишь горела деревня да пылали стога сена.

«Отчего грузинские войска, собравшиеся в Бодби, – доносил Самарин[75], – благовременной помощи подать не успели, – от робости ли сие произошло или не чаяли себя быть в состоянии, по не-бытности моей в то время там, мне неизвестно… При сем также за необходимое нахожу донести, что находящаяся здесь грузинская артиллерия, а особливо от вчерашнего перехода, почти вся рассыпалась, так что чуть держится. В случае какого движения взять оную с собою будет опасно, дабы, изломавшись, не замешкала батальону и не причинила бы затруднения оставлять для нее в том месте прикрытие. Действия же от нее никакого надеяться не можно»[76].

Материальная часть артиллерии была вообще в плохом состоянии в Грузии, патронов и зарядов не хватало, а порох хотя и был в небольшом запасе, но «вовсе негодный, грузинской фабрики»[77]. Получив сведения о таком неустройстве, Екатерина II пожаловала Ираклию двадцать четыре орудия различных калибров и приказала отправить их в Грузию с двойным комплектом зарядов и снарядов. Генерал-поручик Потемкин в бытность свою в Тифлисе также обращал внимание царя Ираклия на необходимость улучшения всех боевых средств, но Ираклий откровенно признавался, что не в силах этого сделать. Он говорил П.С. Потемкину, что, хотя подданные его и весьма храбры, но не могут устоять против лезгин, одно имя которых наводит на них страх и робость. Царь просил прислать в Грузию шесть полков пехоты с полным содержанием, и, когда ему было отказано, просил разорить Джары и Белоканы, главные лезгинские селения, теми двумя батальонами, которые были в Грузии. Царь обещал обеспечить наши батальоны продовольствием и для содействия им собрать до четырех тысяч человек грузинских войск. П.С. Потемкин отвечал, что для истребления селений, удаленных от границ Грузии, необходимы значительные силы, которых нет и взять неоткуда, что к тому же от такой экспедиции нельзя предвидеть никакой пользы, потому что, завладев этими селениями, Ираклий не в состоянии будет их удержать. Царь принял отказ с крайним огорчением, и Потемкин, видя, что беспрестанные вторжения лезгин «столь сердце его надсадили, что, казалось, и расположением одним наказать услаждался уже немало», предложил Ираклию наказать ближайшие к его границам селения, дабы лезгины видели, что не всегда они могут совершать нападения безнаказанно. Оставшись вполне доволен этим предложением, Ираклий просил только привести его в исполнение как можно скорее.

Возвращаясь из Тифлиса в Георгиевск, генерал-поручик Потемкин оставил в Грузии прибывшего с ним генерал-майора Самойлова, которому и поручил командовать экспедицией. В состав отряда были назначены оба егерских батальона с четырьмя полевыми орудиями и сопровождавшие в Грузию Потемкина эскадрон Астраханского драгунского полка и около сотни донских и уральских казаков[78].

Наступавшая осень заставляла Самойлова торопиться выступлением в поход и окончанием экспедиции, но все его усилия оставались совершенно напрасными. Обещанные для содействия нашим батальонам грузинские войска не были готовы и собрались весьма медленно, они не имели ни боевых припасов, ни провианта. Запасов продовольствия для наших батальонов также не было, и генералу Самойлову стоило больших усилий снабдить свои войска только десятидневным провиантом. «Я голову свою вскружил, – доносил он генералу Потемкину[79], – и с ног сбил подполковника Кишинского, чтобы достать у грузин нужное войску нашему пропитание и для такого подвига, который прямо им пользу принести должен. Я нимало не могу в том на царя пенять – он всею душой готов исполнить все, что ни требуется от него, но подданные его совсем иные люди. Прежде, нежели захотят они сделать то, что приказывается, надобно мне несколько раз к царю, к архимандриту, к мелику и к каким-то казначеям посылать, которых тщание только в том состоит, чтоб скрадывать царя. Я исключаю из числа сего архимандрита Гаиоса, который всякое от меня нужное требование тщился не только доводить до царя, но еще и ему представлять о скорейшем по оному решении».

Обеспечив себя десятидневным продовольствием, Самойлов решился выступить, не дожидаясь сбора грузинских войск, и надеялся 4 октября быть в Кизихах, куда в тот же день обещал прибыть и царь с ополчением, которое к этому времени успеет собраться. Ираклий уверял Самойлова, что в Кизихах они найдут достаточно продовольствия и что русские войска будут им полностью обеспечены.

«Дай Боже, – говорил Самойлов, – чтоб они сдержали свое слово вернее прежнего», – но Ираклий и в этом случае не исполнил данных обещаний.

Вместо того чтобы 4 октября быть в Кизихах, царь только в этот день оставил Тифлис и лишь вечером 7-го числа соединился с генералом Самойловым в селении Мачхан. Ираклий привел туда вместе со своими войсками и сто двадцать имеретин под началом князя Георгия Цилукидзе, сопровождавшего новобрачных царевича Вахтанга и его супругу[80].

В Мачхане генерал-майору Самойлову пришлось испытать то же, что он испытывал в Тифлисе, и видеть во всем затруднения и крайний беспорядок. Почти на глазах соединенных сил лезгины грабили и опустошали селения, жители которых просили помощи. Самойлов настаивал на скорейшем движении вперед, но Ираклий, хотя и понимал, что движение необходимо, медлил, отговариваясь тем, что ожидает умножения своих сил. Царь не составил еще программы будущих действий. Он говорил Самойлову, что следует идти к Белоканам и разорить их, а несколько часов спустя замечал, что хорошо бы было нанести первый удар селению Джарам. Ежеминутные перемены заставляли генерала Самойлова сожалеть, что Ираклий сам принял начальство над грузинскими войсками, а не прислал одного из своих военачальников, «ибо, – доносил он, – того я бы принудил ко всему, а царю только представлять лишь могу. Его высочество соглашается совсем на резоны мои, но только и всего, а поспешности не прибавляется нимало».

Чтобы положить конец бездействию, Самойлов предложил Ираклию два плана действий: или идти прямо на Белоканы и, разорив их, продолжать путь к Джараму, или же разорить лежащие за Алазанью лезгинские селения и потом идти другой дорогой также к Джараму. Царь предпочел последний план, как наносящий ущерб большему числу селений, но все не решался выступить, говоря, что войска его не все еще собрались[81].

Время уходило, и Самойлов опасался, что экспедиция вовсе не состоится. Наступила глубокая осень, прекрасные дни сменились ненастьем, и в течение четырех суток шел проливной дождь, вода в Алазани быстро поднималась, и можно было ожидать, что переправа вброд окажется невозможной. Между тем в лагере было получено известие, что партия лезгин, вторгшаяся на территорию Грузии, переправившись через Алазань и соединившись с несколькими сотнями новых разбойников, двинулась было к Ганже, но, узнав о приближении русских войск, вернулась обратно. Генерал-майор Самойлов, видя, что представлялся удобный случай встретиться с неприятелем, не переходя реки, не стал уже спрашивать мнения Ираклия, но тотчас же выступил из лагеря и утром 14 октября настиг лезгин близ урочища Муганлу, тянувшихся к близлежащему лесу, с намерением через него пробраться к Алазани. Как ни старался Самойлов пресечь неприятелю дорогу в лес, ему это не удалось, ибо лезгины, заметив наши войска, пошли на рысях и скрылись в лесу. «Царь весьма желал, – доносил Самойлов[82], – чтоб их в то же время наказать, но до прибытия пехоты нашей ни один из грузин к лесу не подвинулся, и самые их князья стояли неподвижно».

Как только прибыла пехота, Самойлов тотчас же приступил к атаке. Он составил две колонны, одна, в двести егерей под командой подполковника Аршеневского, назначалась для атаки леса с правой стороны, другая, из ста егерей под начальством поручика Голоктионова, должна была наступать с левой стороны. Общее командование двумя колоннами поручено было подполковнику принцу Гессен-Рейнсфельдскому. В резерве правой колонны находился подполковник Квашнин-Самарин с Белорусским батальоном, а в резерве левой – подполковник Мерлин с Горским батальоном. На правом фланге пехоты встали казаки с несколькими сотнями лучших грузинских стрелков, между батальонами были драгуны, а левее всех на открытой поляне расположилась артиллерия, притом так, что могла обстреливать противоположный берег Алазани. Позади русских стояли грузинские войска, при которых находился и царь Ираклий.

Распорядившись таким образом, Самойлов двинулся в атаку. Взобравшиеся на деревья и все время следившие за движением наших войск лезгины встретили наступавших весьма сильным огнем, но после упорного пятичасового боя вынуждены были отступить и поспешно переправляться через реку под огнем нашей артиллерии. Неприятель оставил до двухсот тел на месте, не считая тех, которые были увезены или утонули в реке, у нас было семнадцать убитых и раненых, в том числе тяжело ранен и вскоре умер принц Рейнсфельдский.

Переночевав на поле сражения, Самойлов чрез урочища Карагач, Стефан-Цминду и Мачханы 20 октября возвратился в Тифлис. Победа не принесла никаких ощутимых результатов, так как все дело ограничилось одним рассеянием толпы разбойников.

«Весьма бы было полезнее, – писал князь Потемкин, – если бы начальный удар на лезгин произведен был сильнейшим образом по умножении войск в Грузии и если бы при самом первом случае испытали они всю тягость наших поражений, чрез то бы навсегда облегчились наши предприятия. Страх оружия российского наипаче бы распространился повсюду, и сии разбойники не дерзнули бы уже когда-либо схватиться с нами». Хотя замечание это было вполне справедливо, с другой стороны, нельзя отрицать, что и этот незначительный успех произвел огромное впечатление не только на грузин, но и на самого Ираклия.

Обрадованный победой, царь устроил торжество при вступлении русских войск в свою столицу и пригласил Самойлова прямо в собор, где патриарх ожидал их для благодарственного молебна за дарованную победу. При провозглашении многолетия императрице произведены были пушечные выстрелы[83]. На следующий день царь объявил Самойлову, что в патриаршей церкви будет совершено служение о здравии князя Потемкина-Таврического, как покровителя Грузии. Самойлов пригласил в церковь всех офицеров, а по окончании службы ездил к царю благодарить за такое «к главному начальнику нашему уважение»[84].

Ираклий радовался этой победе вдвойне: во-первых, потому, что ненавистные ему лезгины потерпели поражение, а во-вторых, потому, что последствием ее была покорность ганжинцев.

Узнав о движении русских войск к Алазани и видя, что лезгины их оставляют, жители Ганжи отправили посланных к Ираклию с объявлением, что они по-прежнему отдают себя в царское правление. Депутаты приехали в Тифлис накануне прибытия Ираклия, для которого это событие было самым лучшим плодом победы, ибо Ганжинское ханство приносило ему наибольшую часть доходов. Занятый покорностью Ганжи, Ираклий оставил без внимания то обстоятельство, что вскоре после победы при Муганлу лезгины снова вторглись в его владения со стороны Ахалциха, разорили деревню князя Орбелиани близ Куры, взяли в плен 27 грузин и угнали около 1500 голов рогатого скота[85].

Не лезгины, а Ганжа привлекала теперь к себе внимание грузинского царя. Он вошел в переписку с Ибраим-ханом Шушинским, и союзники дали друг другу взаимное обещание снова завладеть Ганжей, иметь там своих губернаторов и по-прежнему делить пополам все доходы ханства. Союзников беспокоило только вмешательство в их дела нухинского хана, решившего поддержать ганжинцев.

Одновременно с отправкой депутатов в Тифлис ганжинцы послали депутатов и к Ибраим-хану с просьбой, чтобы он освободил заключенного хана с братьями и отпустил его в Ганжу. Ибраим прогнал посланных и приказал усилить надзор за заключенным ханом. Тогда Ахмет-хан Нухинский отправил в Ганжу сына ганжинского хана Али-Бега, которого жители приняли с восторгом и назвали своим беком. Нухинский хан прислал ему подарки и провозгласил ханом, жители встретили присланные подарки музыкой и пальбой. Не ограничиваясь этим, Ахмет-хан предложил Ираклию прервать свои отношения с Ибраим-ханом Шушинским и тогда обещал содействовать в подчинении ганжинского ханства Грузии, но с условием, чтобы там был поставлен ханом кто-либо из фамилии прежних ганжинских ханов. Не встретив у Ираклия сочувствия к своему предложению, нухинский хан пригласил в Ганжу лезгин, которые в начале ноября числом 3000 переправились через Алазань и двинулись к Ганже. Чтобы преградить им путь в Ганжу, Ираклий просил полковника Бурнашева поддержать его русскими войсками. Взяв по три роты от батальонов Горского егерского и Белорусского и два единорога, Бурнашев 8 ноября выступил из Тифлиса по дороге к Ганже. После трех переходов в селении Марнеули было получено известие, что лезгины, следовавшие в Ганжу, повернули к Ахалциху. Ираклий бросился их преследовать, Бурнашев последовал за ним[86]. Егеря делали усиленные переходы, тащили на себе орудия, испытывали все лишения похода, но лезгин не догнали и, по выражению князя Потемкина, ходили «по-пустому, изнурительно для российских войск и несовместно со славой, ими приобретенною»[87].

Лезгины успели пробраться в Ахалцих, куда их призывал Сулейман-паша для совместных действий с турецкими войсками против имеретинского царя.

Глава 4

Соломон, царь Имеретинский, ищет покровительства России. Посылка в Имеретию полковника Тамары и его переговоры с царем. Прошение имеретин. Кончина Соломона. Вопрос о престолонаследии. Борьба партий. Провозглашение Давида Георгиевича царем Имеретии. Поездка Бурнашева в Имеретию и ее последствия. Князь Папу на Церетели и его интриги. Князь Абашидзе как претендент на имеретинский престол. Намерение турок вторгнуться в Имеретию. Подложное письмо царя Давида. Имеретинские послы в Петербурге. Инструкции нашему посланнику в Константинополе. Вторжение турок в Имеретию. Отражение неприятеля. Внутренние дела в Имеретии

Переговоры о покровительстве, которые царь Ираклий II вел с русским правительством, возбудили зависть в имеретинском царе Соломоне. Искренне преданный России, Соломон давно хотел подчиниться верховной власти русских императоров и настолько любил Россию, что одно упоминание о ней производило в нем «некоторое особливое чувствование». Посылаемых к нему русских чиновников имеретинский царь принимал всегда с особым почетом, уважением и некоторым подобострастием. Под видом сообщения заграничных известий Соломон часто присылал своих людей на линию с письмами к генерал-поручику Потемкину, присылал ему подарки[88] и вообще всеми силами старался выказать свою преданность России.

Притесняемый турками, Соломон неоднократно умолял Екатерину II оказать ему покровительство и защиту.

«Премилосердая мать всех восточных православных христиан, – писал он[89], – всемилостивейшая, всеавгустейшая Екатерина Алексеевна, самодержица всероссийская.

С великим благоговением, подобострастием и земным поклоном осмеливаюсь донесть я, имеретинский царь Соломон, что из единой вашей матерней щедроты изволили вы оказать божественное ваше милосердие. Вами св. церкви и народ наш избавлены от тяжкого ига неволи и дарована вольность, за что все восточные христиане денно и нощно молят Бога о здравии вашем и до скончания века будут прославлять высочайшее ваше имя. Все мы, находящиеся здесь, с великим усердием желаем, помощью Христа, за вас, избавительницу нашу и всемилостивейшую монархиню, против врагов ваших турок и против всех наших неприятелей положить жизнь нашу и пролить кровь.

Припадая к стопам вашего императорского величества, осмеливаемся мы молить о непредании забвению нас, избавленных вами от неволи и о нелишении вашей монаршей милости, покровительства и помощи. В соседстве с нами находятся весьма многие неприятели, а напротив того, нас малое число, и потому не в состоянии мы делать им всегда сопротивление. Всемилостивейшая монархиня! окажите милосердие ваше и защитите вашим величеством избавленный народ, да не возымеют турки власти над святыми православными церквами.

С берегов Черного моря чинят турки сильное на нас нападение, хватают народ наш, продают и приводят в турецкий закон и потому подвергают христиан в большое порабощение. Мы писали к турецким начальникам, чтобы они не делали такого разорения и нападения в нашем владении. Но они, невзирая на наше требование, начали еще более истреблять народ наш, и потому принуждены мы были собрать наше войско и счастием вашего императорского величества одержали совершенную над ними победу; отмстили им более, чем они сделали нам вреда.

По таким обстоятельствам сами турки да и другие, окружающие нас, соседи пришли в немалое смущение и стараются напасть на нас. Я, царь, также все духовные и светские владения моего, стоя на коленах, молим принять нас под ваше сильное покровительство и защищать вечно вами избавленных от ига неволи ваших рабов. Окажите материнское ваше милосердие нам такое, какое сами соблаговолите».

Зависимость Имеретии от Порты по Кучук-Кайнарджийскому трактату лишала нас возможности приступить к немедленному исполнению желаний царя Соломона. Хотя князь Потемкин и находил шаг принятия Имеретии под покровительство России до времени весьма скользким[90], тем не менее русское правительство старалось поддержать расположение царя Соломона и обещало принять Имеретию под свое покровительство при первой возможности.

«Ее императорскому величеству благоугодно, – писал князь Потемкин[91], – чтобы после сего знаменитого для империи Российской дела, примеру царя карталинского и кахетинского мог подражать и царь имеретинский Соломон, которого расположения согласуют уже сей высочайшей воле. Но как некоторая зависимость его от Порты Оттоманской заставляет удержаться произведением сего в действо, покуда не откроются удобные обстоятельства, то и нужно не упускать всего того, что только может способствовать утверждению преданности к российскому престолу имеретинского владетеля и его подданных».

Руководствуясь этим наставлением, генерал-поручик Потемкин поддерживал непрерывные сношения с Соломоном, просил его чаще присылать известия о состоянии дел, относящихся к Имеретии и Турции, и, наконец, обнадеживал царя в постоянном расположении к нему русской императрицы. Контакты эти не имели серьезного характера до тех пор, пока Соломон не узнал, что договор с Грузией уже подписан, но, как только эта новость дошла до Имеретии, царь тотчас же отправил письмо П.С. Потемкину, в котором просил принять и его под покровительство России точно на таких же основаниях, на каких принята Грузия[92]. Потемкин послал Соломону подарки[93]и просил прислать доверенное лицо, с которым бы можно было переговорить об условиях подданства[94].

А тем временем, не ожидая присылки такого лица, князь Потемкин воспользовался отправкой в Грузию полковника Тамары со знаками инвеституры и поручил ему по окончании празднеств в Тифлисе отправиться в Кутаис для переговоров с царем Имеретинским. Тамара должен был заверить Соломона в искреннем расположении к нему императрицы и светлейшего князя Потемкина и предложить ему отправить в Петербург прошение на высочайшее имя за подписью всех сословий народа, проект которого был передан полковнику Тамаре. В этом прошении царь должен был заявить, что главную причину, побуждающую его искать покровительства России, составляют частые и весьма тяжелые болезненные припадки, опасение оставить Имеретию в руках малолетних и неопытных наследников и, наконец, желание избавиться от набегов турок, их грабежей и разорения его отечества. Эти три пункта, должные служить основанием прошения, не были приняты Соломоном. При том неограниченном самовластье, которым пользовался царь над своими подданными, ему трудно было публично сознаться в своей неспособности к правлению, хотя бы и вследствие тяжкой болезни, точно так же, по его мнению, несовместно было с достоинством царя видеть вместе со своей подписью подписи его подданных и, наконец, по характеру азиатского населения опасно было заявлять о малолетстве и неопытности наследников. Исходя из этого Соломон говорил, что прошение должно быть подписано им одним и основано только на его личном желании перейти под покровительство России. Упорство Соломона и несогласие его исполнить наше требование задержали Тамару в Имеретин, и ему пришлось провести там три недели, чтобы добиться какого-либо ответа. Царь долгое время не высказывал окончательного решения и тем затягивал дело.

Человек безусловно храбрый, редких правил, обладавший особой способностью управлять народом, Соломон был малограмотен, умел только читать и, к сожалению, предавался пьянству, убивавшему в нем всякую деятельность мысли. «Несчастная склонность к вину, – доносил Тамара[95], – которая в нем, кажется, умножилась после того, как был я здесь в первый раз, препятствует объяснениям. Редко такой час случается, в который поговорить с ним можно по-надлежащему».

После долгих усилий полковнику Тамаре удалось наконец уговорить Соломона написать прошение от имени всего народа и поводом к исканию покровительства выставить вторжения турок в Имеретию. В Кутаисе были собраны представители всех сословий, которые после совещания сами составили прошение и подписали его 4 марта 1784 года.

«Всему свету известны, великая самодержица, – писали имеретинцы[96], – милосердие и неусыпное попечение твое о всех единоверных тебе народах, как бы оные отдалены ни были. Богом данная деснице твоей сила восстановляет народы кровью Христовою искупленные и веру его исповедующие.

В числе тех народов и народ сей земли, непобедимым твоим оружием защищенный, пред очами врагов стоит и привлекает на себя ненасытный взор их и сердце, жаждущее нашей погибели… Отдели, всемилостивейшая государыня, хотя малую частицу этого вечной славы исполненного времени твоего на выслушание по делу веры и совести приносимого к престолу твоему от толиких христиан прошения.

Положение наше в рассуждении ближайшей беззаконной турецкой державы не может быть ни твердо, ни спокойно, пока не будем мы под защищением вашего императорского величества. Чувствования народа сего к нам ложны; их желание – отмстить нам междоусобием, порабощением и поруганием; время часто открывает глубину их сердец».

Высказав, что турки всегда были непримиримыми врагами христианства, и перечислив все разорения, которые Имеретия претерпела от них в последнее время, подписавшиеся просили защиты и покровительства. Припадая «с преклонением голов» к престолу Всероссийскому, царь Соломон, его наследник, князья, архиереи, начальники, служители и весь народ имеретинский «повергали себя навеки подданными и рабами» русской императрицы.

«Помилуй, великая монархиня, – говорили они, – толикое множество единоверных тебе христиан, и, ограждая нас навсегда силою твоею, буди вечною избавительницей нашею; даруй нам, земле, народам и потомкам нашим, желающим быть вечно твоими подданными, отныне навсегда покровительство твое и преемников престола твоего, прими на себя имя покровительницы нашей и государыни и возложи на нас долг и звание подданных твоих, да будет то известно врагам нашим, чтобы превратилось в них один раз навсегда желание господствовать над нами…