Лама

Виктор Иванович Ерёмичев

Лама

© Ерёмичев В. И., 2018

© Оформление ИПО «У Никитских ворот», 2018

Глава 1

В один из жарких июньских дней 1991 года в послеобеденной истоме вели два инженера неспешную беседу о бурной политической жизни великой державы. Вели они её много дней, месяцев и даже лет, изредка прерываясь на обед и сон, посещения родных и знакомых. Менялись события, менялось содержание беседы, но сама беседа оставалась непременно. Много за это время утекло слов и эмоций, много было вынесено приговоров и взлелеяно надежд, обсуждено программ и планов развития, тем не менее жизнь в державе ухудшалась, а вера в светлое будущее всё угасала, угасала и дошла в разгар знаменательной беседы до такой ничтожности, что один из инженеров отчаялся окончательно:

– А знаешь, Рюрик, давай плюнем на всю эту перестройку, съезды, митинги, программы, очереди. Представь, что некий добрый и всемогущий ангел узрел наше убогое житьё-бытьё, переполнился состраданием, повёл крылом и повелел исполнить любые три наших желания, как Золотая Рыбка из сказки. Что бы ты пожелал, дорогой?

– Миллион.

– Всего-навсего? Боюсь, что в наше смутное время надолго не хватит, придется просить ещё.

– Тогда десять миллионов.

– Можно и десять, можно больше. Но скучно. Нет у тебя никакой фантазии.

– Почему нет? Ты мне сначала дай миллион, на него я и пофантазирую. А так – только губами шлёпать.

– Эх, Юрий Валентинович! Я с тобой веду светскую беседу. Мы оттачиваем инструмент общения, осваиваем эстетику речи, искусство для искусства. Понимаешь? А ты – губами шлёпать.

– Подумаешь, эстет! Вон сосед пришёл, о него и поточи свой инструмент.

– Какой инструмент?

– Не бойся, Дмитрий Давыдович, пока не кинжал и не штык, а всего-навсего язык.

– Что значит «пока»?

– Сам понимаешь, перестройка, в капитализм возвертаемся. Скоро вас, коммунистов, ликвидируют как класс.

– Видали мы таких ликвидаторов. Еще нос не дорос. Рано ты в капитализм собрался.

– Не рано. Рыночные отношения, приватизация, чем тебе не капитализм?

– Конечно нет. У нас будут все виды собственности, социалистический рынок и социализм с человеческим лицом.

– А был с волчьим?

– Ты бы поостерёгся, не то язычок живо подрежут, и оттачивать станет нечего.

– Не подрежете, Димочка. Ваш паровоз уже ушёл, одна вонь осталась. И социалистический бред пора из головы выбросить.

– Напрасно. Социалистическая идея очень привлекательна. Правда, из-за враждебного окружения её не удалось воплотить в чистом виде. Слабаки отчаялись, потянули в обратную сторону, буржуи им бросились помогать – вот вам и перестройка. Но будущее всё равно за нами.

– Знаем, знаем, всё это мы уже слышали. Ты лучше помоги нам.

– Что, макет не заводится?

– Гори он синим пламенем, этот макет. Над нами добрый ангел крыло простёр. Исключительно для тебя, Дима, Золотая Рыбка выполняет любые три желания. Проси!

– Развлекаетесь. А меня работа ждёт.

– Работа не волк – в лес не убежит. А рыбка уплыть может. Упустишь сказочную возможность. Проси, Дима, пока не поздно, что хочешь, проси, всё исполнится.

– С вами не соскучишься. Ну ладно, так и быть, не упущу, закажу социализм во всём мире сразу. Никаких буржуев, никаких войн, все средства на жизнь людей, справедливое распределение. Ох и жизнь бы настала, всё бы у всех было!

– Уволь, Дима, уволь. О социалистическом мире мы уже говорили. Он оказался неэффективным, жестоким и агрессивным. Были в нём и тираны, и социалистические войны, и вторжения в независимые государства, а теперь пошли внутренние раздоры: братские страны взбунтовались, в наших республиках тоже стреляют.

– Так это же происки империализма.

– Ты неисправим. Но в любом случае твоё желание глупое.

– Почему?

– Рыбка не станет постоянно заботиться о твоём обществе, её волшебство единовременно. И твой дар окажется развратом, ведь общество неизбежно свихнётся в сторону. Даже Бог, создав человека, не смог уберечь его от соблазна и вынужден был бросить на произвол судьбы. Ты хочешь быть выше Бога?

– Не думал.

– Подумай. Ценнее, если человечество найдет хорошее выстраданное решение. Давай второе желание.

– Мне бы квартиру новую.

– Э-э, нет! На незаконные материальные ценности не замахивайся. Коммунисту нельзя – потом за всю жизнь не отмоешься.

– Жаль.

– Ничего, ещё шанс остался.

– А ну тебя. Пристал как банный лист. Юрий Валентинович, убери Гения!

– Зачем? Пусть с тобой поупражняется. Я никуда не денусь.

– Переключайся-ка, Гений Иванович, на Фаназорова. Вон он спрятался за стойкой.

В просторной лаборатории действительно находился ещё один молодой человек. Он сидел поодаль за своим рабочим столом, отгороженный от остальных стойкой электронного макета, сидел, облокотившись о стол, подперев голову ладонями, закрыв глаза, а в уши ему откуда-то изнутри шептал вкрадчивый ласкающий голос: «Ты – феномен природы, тебе уготовано высшее предназначение, дан могучий волевой субстрат, ты можешь обрести рай на земле, а живёшь как тварь вислоухая, ничего о себе не знаешь. Загадай любое желание и стукни себя легонько по лбу – всё и исполнится».

«Отчего мне чудится стародавняя небывальщина? – дивился молодой человек. – Ведь знаю, что врёт голос, но так ловко уши заговаривает, стервец, хоть на хлеб его намазывай да с чаем пей. Так велик соблазн волевым субстратом, аж хочется прыгать до потолка. Отчего бы и не прыгнуть, возьму и стукну себя по лбу. Ой-ой-ой! Зачем же головой в потолок? Больно же! Первый опыт и первый урок: даром природы нужно пользоваться осторожно. Но ведь сбылось! Неужели сбылось?! Проверим ещё. Приказываю не ударяться и всласть прыгаю, вопреки всем законам природы.

А теперь к лазурному морю, на белый песочек. Вокруг скалы, замок, пальмы, розы, родник журчит в розовом мраморе, шелестит ветерок. Голубая вода принимает меня в прохладные объятия и не отпускает, пока не натешится, пока не устану. Чистый песок облепляет усыпанное жемчужными каплями загорелое тело и, подсохнув, осыпается. Восхитительно! На увитой виноградом террасе приготовлен роскошный завтрак. Здесь и запотевшие напитки, и благоуханная рыба, и зажаренная на огне баранина, и фрукты, и сладости. С наслаждением ем, восхищаюсь дивным вкусом и не верю: неужели это не сказка? Так не бывает. Но мясо просто тает во рту, и фонтан бесконечно журчит, журчит…

Отдохнув, вызываю субстратолет – серебристый волчок с круглыми окошками и внутренностями из кнопок и экранов. Я жажду знаний, страсть как хочу посмотреть на другие миры, на наше возможное будущее. Невесомость. Вилка парит рядом с апельсином. В черноте проплывают планеты, солнце. Хотите, погашу его? Ладно, ладно, я пошутил, я еще вернусь на вашу засиженную Землю. Звёзды-двойняшки, туманности и, наконец, первая цивилизация. Мои земляне ещё долго будут искать её, посылать корабли и кванты, сомневаться и снова искать. А я ею очарован. Есть здесь и поля, и леса, и море, и небо, и люди двуногие. Ничего, что все они лопоухие и лупоглазые, зато добрые и весёлые, не чета нашим, угрюмым.

Но вперёд, вперёд! Через всю Вселенную, к её границам. Что там, за её искривленной поверхностью? Ничего особенного, несколько других вселенных. И наша Вселенная очень хорошо видна. Она вроде надуваемого воздушного шарика. Пылинки вещества мечутся внутри шарика и вместе с воздухом вырываются наружу сквозь маленькие дырочки в оболочке. Подлетишь к такой дырочке и сразу попадаешь в струю ревущего вещества. Субстратолет гудит, дрожит, меня трясёт, болтает, руки едва удерживают штурвал»…

Раздаются голоса, команды: «Открой глаза! Проснись! Сколько можно тебя трясти…»

Он поводит плечами, нехотя открывает глаза, жмурится от света, постепенно осознает, что находится на работе.

– Что с тобой, ты болен? – вопрошает пришелец из соседней лаборатории.

– Нет, так, задумался.

– Опять новый фильм просматривал, – пояснил Скрипач. – У него как в кинотеатре, весь рабочий день сплошные сеансы. Сегодня на экране комедия «Пьянству – бой!». Расскажи, Фаназоров, кто кого?

– Эх, что вы понимаете. Сидите здесь каждый день да языки чешете. А у меня в воображении такая красивая, интересная, бурная жизнь! Сколько я всего перевидел, перечувствовал. Космические путешествия, иные миры, вся история человечества, и прошлая, и будущая, – всё в моем воображении. Заставьте себя, придумайте что-нибудь. Это так увлекательно. Неужели вам совсем не хочется необыкновенного?

– Мало ли что нам хочется. Не соизволит ли согласиться Скрипач Гений стать турецким султаном? Только каждый сверчок знай свой шесток.

– А вы представьте, что всё можно, что всё можете, как в сказке. И мечтайте, и воображайте, и перед вами развернётся поразительная сказочная жизнь. Вы будете страдать, смеяться, побеждать, переживёте массу счастливых минут, приобретёте богатейший жизненный опыт. Ну что вы смеётесь?

– А мы как раз этим и занимаемся. Понимаешь, только что Скрипач поймал Золотую Рыбку, и она выполняет любые три наши желания. Вот и вообрази нам сказочное и необыкновенное.

– Мне ничего не надо.

– Хорошо. Твои намеки на инопланетные путешествия и машину времени тоже сгодятся.

– Нет, Дима, и это не подойдёт, – опять возразил Скрипач. – Зачем тебе смотреть на другую цивилизацию?

– Интересно.

– А зачем интересно?

– Что ты привязался? Если бы мы узнали, какие они, как живут, что умеют, мы бы непременно переняли у них что-нибудь полезное.

– Вот-вот, в этом и есть зло.

– Почему?

– Нельзя вмешиваться в равновесную систему: возможны непредсказуемые последствия. Ты высмотришь, применишь у себя, и выйдет великое зло. Мы не доросли до их шагов. Уж лучше сами, потихоньку, с оглядкой, с ошибками, но не катастрофами. Может быть, они существуют, знают о нас, но специально не открываются: рано. Придёт время, и всё узнаем.

– А если они не доросли до нас?

– Всё равно вредно. Совратим их и уничтожим.

– Ну и скептик! Сознайся, полетел бы на Тау Кита?

– Конечно, но не выйдет. Чары Золотой Рыбки только на Земле существуют.

– С чего ты взял?

– А ни с чего. Никто ещё такого не придумывал, и в сказке тоже нет.

– И пусть нет.

– Правильное желание, – одобрил Юрий Валентинович. – А рыбка пусть потрудится и за пределами Земли, может, у неё знакомые есть в другой галактике. За неё думать не будем.

– Пусть так. Но машина времени тебе зачем? – не унимался Скрипач.

– Покатались бы, побеседовали с Лениным, Наполеоном, Тамерланом, побывали в Атлантиде, Гондване… Мы бы столько узнали!

– Ничего нового ты бы не узнал. Всё, что нам надо для жизни, известно, а если неизвестно, узнаем сами. И с великими людьми беседовать не нужно. Их мысли и дела известны. Мы легко можем догадаться, что они ответят на любой наш вопрос.

– В тебе бес сидит. Разве плохо посидеть с ними за чашечкой кофе?

– Неплохо.

– Болтун. А Фаназорова мы опять усыпили. Слышь, Филя, так придумал ты, что у рыбки попросить?

– Просите жизнь лет до двухсот или более, но без болезней и дряхлости, да силу необыкновенную, какой-нибудь волевой субстрат, чтобы хороших людей от нечисти всякой избавить, от жулья, хамья и прочего.

– Молодец! Но такая сила тоже может во зло обратиться, если зарвёшься, во вкус войдёшь, зазнаешься. Сколько божественных тиранов в истории человеческой зла натворили! Попробуй отличи, что добро, а что зло.

– Да, это так. Но согласитесь, очень заманчиво.

– Ещё бы! Вот так, Дмитрий Давыдович, схоластика получается.

– Не схоластика, а театр в рабочее время.

– Обижаешь.

– Я что! А руководству очень не нравится, что вы без пастуха. Селен уже приказ на Фаназорова заготовил, но тянет, надеется найти менее сонного.

– Знаем…

В дверь негромко постучалась и заглянула русоволосая девушка:

– К вам можно?

– Ламочка! Кассандра, наша прелесть! Ступи божественной ножкой на грешный паркет лаборатории. Трон богине! – распластался Скрипач.

– Спасибо. Я к вам, Дмитрий Давыдович, разговор есть. Выйти можете?

– Минуточку, Ламора Матвеевна, – не унимался Скрипач. – Спаси нас! Мы поймали Золотую Рыбку – меценатку, понимаешь? Но не можем придумать три достойные просьбы к ней. Умоляем, Ламора Матвеевна, пожелай что-нибудь.

– Меня, кажется, Бог ничем не обидел. А вам три желания ни к чему, обойдетесь одним: пожелайте исполнения всех ваших желаний, – сказала и исчезла вместе с Дмитрием Давыдовичем.

– Однако, – промолвил Скрипач. – Как она нас размазала.

– Барышня хорошая, красивая, – с удовольствием сказал Юрий Валентинович.

– Такая женщина – сущий омут для тех, кто понимает. Раз встретишь – и пропал на всю жизнь, как Вертер. Только кто же теперь понимает?

– Под колись.

– Как видишь, не получается.

– Чует, что ты посмеёшься и бросишь.

– Ах, Рюрик!

– Трудно ей найти достойного мужика.

– Встретит какого-нибудь говоруна-вертопраха, внушит себе, что влюбилась, и будет с ним маяться всю жизнь.

– Ламора – умная девушка.

– Логикой женщину не убедить. Ее ум – раб льстивого слова. Соблазнители этим успешно пользуются…

– Коллеги, неприятно слушать о Ламоре Матвеевне такой вульгар.

– Фаназоров прав. Устами младенца глаголет истина. Молчим, Юрий Валентинович. Пусть лучше он расскажет нам, какова будет его генеральная линия на должности руководителя лаборатории.

– Волнистая.

– Темнишь. Но рад бы был этому назначению?

– Ему надо. Козырь при защите диссертации.

– Постой, я его спрашиваю.

– Зачем тебе?

– Если его назначат, я уйду.

– Почему?

– Не хочу терять друга. А работа – везде работа.

– Перестаньте! Делите шкуру неубитого медведя. Предлагаю заняться делом.

Он раскрыл книгу, подпёр голову ладонями, попытался читать, но смысла не понял, опустил мизинцы на веки и представил: «Я руководитель лаборатории. Выросла зарплата, приятно, почётно, престижно. Отвечаю за работу и двух инженеров, наказываю их за опоздания, прогулы и болтовню. Очень скоро мы из друзей превратимся во врагов. Нет, увольте. Уж лучше бы нашли другого…»

Отворилась дверь, и в лабораторию вошёл стройный подтянутый мужчина лет сорока, чуть выше среднего роста, темноволосый, загорелый, со строгим лицом и внимательным взглядом. За ним появился начальник отдела:

– Здравствуйте, гвардейцы!

– Здравствуйте, Селен Васильевич.

– Прошу знакомиться, Лавников Максим Андреевич – ваш новый руководитель, кандидат наук, – он представил каждого, мужчины обменялись рукопожатиями. – Для вас, Максим Андреевич, есть маленькая келья, так сказать, кабинет. Будьте как дома, а я всегда к вашим услугам. Желаю высокой производительности труда.

Он ушел, а в лаборатории воцарилась тревожная тишина. Лавников молча обошёл все углы, заглянул в келью – смежную с лабораторией комнатку с письменным столом, двумя стульями и шкафом, оставил там газету (вселился), нашёл прошлогодний отчёт и, сев за свободный стол в лаборатории, стал его лениво листать. Коллеги занимались своими делами, переглядывались, ждали расспросов, но их не было. Фаназоров попытался изучать книгу, но смысла опять не понял; в его душе упущенный шанс превращался в обиду. Зачем зря предлагать и обещать, если не доверяете? Я не навязывался и не горел желанием, но многие, как и я, уже смирились с предстоящим назначением и теперь будут разочарованы во мне – не доверили. Вильнула фортуна хвостом – и поминай как звали…

Лавников опять пошагал по лаборатории, оглядел несколько плат макета, понаблюдал, чем каждый занимается, и всё молчал. Юрий Валентинович Удобный не выдержал:

– Вы, Максим Андреевич, из какой организации к нам перевелись?

– Из секретной.

– А-а.

Тем разговор и кончился. Лавников снова пошевелил страницами отчёта и, глядя в окно, заскучал. Примитивная работа, лишние хлопоты, новые сотрудники, которые, несомненно, поедут на его шее, необходимость скрываться – зачем это? Эка невидаль – работа? Согласился, уважил. Удивительно, чужие дыры собою затыкать. А жизнь так коротка, словно яркая вспышка света. Вот именно, ярко-красного света, как тогда.

И он понял, почему ему неуютно. Сквозь стеклянную стену виднелся торец строения с единственным нестандартным и хорошо знакомым окном. Взяв листок бумаги, Лавников зарисовал это окно, но так, словно сам он находился при этом внутри помещения, а затем красным фломастером изобразил громадную свисающую за окном сосульку. Он долго размышлял над рисунком, добавлял чёрточки, штрихи, чтобы сосулька вышла ярче, снова смотрел на окно, машинально шевелил страницами отчёта, незаметно свернул листок пополам и, опомнившись, набросал на нём расписание своего присутствия.

За пять минут до конца рабочего дня изрек:

– Мне ясна тема, состояние работы и трудности; хотелось бы услышать отчёт каждого исполнителя по своему разделу. Завтра с утра и заслушаем. И ещё. Я здесь на полставки, пока буду приходить по этому расписанию. Прошу старшим среди вас считать Фаназорова. Вопросы есть?

– С повышением оклада?

– Без повышения, Гений Иванович.

– А как же, ведь дополнительная нагрузка?

– Это организация работы внутри коллектива. Считайте, что я приступил к своим обязанностям.

– Ясно, приказ. А почему, интересно, вы выбрали Фаназорова, Селен посоветовал?

– По отчёту.

– Вы к нам на время или навсегда?

– Поживём – увидим, Юрий Валентинович. Но до конца темы придётся меня терпеть.

– Я не так, не то думал…

– Ну и славно. До завтра.

Дверь закрылась, и Скрипач выпалил:

– Вот тебе, Филенька, и Юрьев день. Поздравляю с повышением и званием халифа на час. Разделяй и властвуй.

– Что ты распетушился! Дело говори. Как он?

– Поживём – увидим, тебе уже сказали.

– А по-моему, мужик дельный. Ты, Филя, что молчишь? Расстроился?

– Что ты. Я думаю, как отчитываться будем.

– Думай, думай, командор.

Глава 2

Существенно продвинувшись за целый рабочий день в строительстве светлого будущего своей державы, сотрудники лаборатории покинули храм науки и техники и растворились в толпах унылых озабоченных людей огромного душного города.

Юрий Валентинович Удобный забрал сына из детского садика, ухватил по дороге пару пакетов молока и пришёл домой раньше жены ровно настолько, сколько оказалось достаточным, чтобы были вымыты четыре руки и один нос, а на кухонном столе появилась салатница, полная нарезанных помидоров с зелёным луком и подсолнечным маслом, и тарелка ломтиков черного хлеба.

– Ах вы, мои хорошие, – обрадовалась мама Люся, целуя своих мужчин в порядке старшинства. – А я колбаски купила. Вижу, очередь маленькая, всего на полчаса – я и встала.

– Я люблю колбаску, – на всякий случай напомнил Юрий-младший.

– Для колбаски в тарелке нет места, ещё помидоры не кончились.

– Они скоро кончатся.

– Кушай, кушай – вырастешь большим и умным. Рассказывай, что сегодня в садике делали?

– Гим стоя пели.

– Что такое гим? – не поняла мама.

– Не знаю.

– Может быть, гимн, – подсказал отец и напел мелодию. – Так?

– Так, – согласился сын, и все трое рассмеялись, каждый своему.

Мытье посуды, чтение книжки с картинками, ремонт сандалика, сидение перед телевизором, купание, стирка, глянь – и вечер кончился. Уже лёжа в постели, Юрий Валентинович вспомнил о завтрашнем неприготовленном докладе. «А, ладно, – отмахнулся он, – скажу что-нибудь». И обернулся к уставшей жене:

– Люсь, а у нас новый завлаб.

– Красивый?

– Не знаю. В костюме.

– Молодой?

– Да как тебе сказать.

– Старый?

– Нет, что ты.

– Умный, что ли?

– Кто ж его знает? Умный, неумный…

– Я-а-ркая личность, – заключила Люся, отвернулась и сразу уснула.

А Юрий Валентинович некоторое время размышлял над тем, что новый завлаб определённо произвел на всех впечатление, но словами это впечатление никак не передавалось. С тем и уснул.

Фаназорову тоже было не до доклада. Войдя в подъезд своего дома, он открыл почтовый ящик и из оказавшейся там поздравительной открытки узнал, что у мамы сегодня день рождения. Он бросил открытку обратно в ящик и побежал в магазины в надежде купить что-нибудь. Ему повезло: через час он входил в квартиру с цветами, шоколадкой и банкой майонеза.

– И майонез купил! А я страдаю без него, – радовалась мама, хорошо помня, что майонез у неё запасён на три праздника.

Гости – тетка, её дочка с мужем и пятилетней девчушкой, бабушка – радостно приветствовали опоздавшего и возбужденно стали располагаться за накрытым уже столом. За столом было шумно и весело. Много хороших слов было сказано о хозяйке дома и её кухне, много плохих – о правительстве, депутатах и президентах. После чая женщины унесли посуду и остатки еды на кухню и затеяли долгие разговоры о подругах, кофточках и детях, а мужчины продолжали спор о том, какой президент хуже, державный или республиканский. Но за весь вечер к единому мнению так и не пришли. Женщины пресекли спор, призвав всех пить кофе.

Вечер кончился. Гости уехали. Родители угомонились. В темноте, закрыв глаза и укутав ухо легким одеялом, можно было наконец вспомнить или нафантазировать что-нибудь необыкновенно хорошее, ради чего только и стоило жить на свете. Только эти несколько минут перед засыпанием и были настоящей жизнью, жизнью для себя, а все остальные часы суток – лишь издержками, необходимой платой за эти сказочные минуты. Они счищали с души всю нанесённую за день грязную пену, обиды, раздражения, пустяки, примиряли с неизбежным и раскрывали новые невиданные горизонты. Что-то сегодня было очень важное, пытался вспомнить Фаназоров, но мысли его упорно вились вокруг президентов, родственников, неприличной сцены женщин в очереди за шоколадкой. Потом он вспомнил нового завлаба, неподготовленный завтрашний доклад, стал прикидывать план доклада, потом подумал, что было бы хорошо, чтобы к рассвету доклад приготовился сам собой или по щучьему велению, и вдруг выплыло это самое главное событие дня – волевой субстрат. Как же можно было забыть про него! Я феномен природы, я могу повелевать. Но откуда он взялся, как оказался у меня? Приснился? Нет, лучше так.

Забрёл я однажды на знакомую поляну, хотел напиться из родника, но, подойдя к нему, увидел кем-то оброненное серенькое удостоверение. Поднимаю его, читаю: «Обладателю сего документа дарован волевой субстрат, посредством которого он может материализовать продукты деятельности своего мозга». Внизу печать с черепом и костями посередине и призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» по окружности. Прекрасно! Документ – великая сила. Без документа у нас никто ничему не поверит. Но к делу. Проверим, как он работает. Только на чем? А хоть бы и на роднике! Поставим-ка за ним дугообразную мраморную стенку для защиты от северных ветров. Выкопаем канаву, заложим фундамент на цементе – о, получается! – на него поставим серые мраморные плиты, затем розовый мрамор с белыми пилонами, у стенки сделаем две прочные дубовые скамейки, между ними будет чаша с родниковой водой, за ней в нише стены встанет беломраморный Аполлон, над ним сверху пристроим классический фриз с двумя или четырьмя колоннами. По краям балюстрада, кустарники и статуи обоих президентов. На фоне луга, рощицы и синего неба мраморный ансамбль завораживает глаз – очаровательный приют скитальца. А вот он и сам – тихий небритый мужик с посохом в руке:

– Куда я попал? Тыщу лет здесь хожу, всё хожено-перехожено, а этого, – он показал посохом на ансамбль, – отродясь не видал. Чай, заблудился?

Что ему сказать? А мужик продолжает:

– Слышь, давно ль построили? Чудно!

– Что чудно?

– Знать, недавно. Ещё этому голому ничего не поотбивали. А ты, парень, знаешь что? Давай по доске выломаем – и тю-тю.

– Что вы говорите!

– Я говорю, доски хороши. Одна мне, другая тебе, – и он пнул сапогом скамейку.

– Зачем?

– В хозяйстве пригодится.

– Вы в своем уме?

– Не мы, так другой сломает.

– Да откройте же глаза! – кричу ему. – Посмотрите, красота-то какая! Ведь люди старались, строили, чтобы все радовались. Неужели не замечаете? Как же можно ломать? Это же кощунство, варварство! Ведь так ничего хорошего на земле не останется.

– Да я что, – оправдывается мужик, подставив ладонь под вытекающую из чаши струю воды, – мне эта доска тоже не очень нужна. Я так, я только говорю, что до утра всё равно всё растащат, вот увидишь.

Какой кошмар! Нет, нет, разве можно им делать хорошее, один разврат получается. Пещеру им надо и ничего более. К чёрту всё! Всё сломаю. Сначала удаляю фриз, потом Аполлона, стенку… О, как быстро они растворяются, на удивление мужику. Снимаем балюстраду, одного президента, другого… А где же другой? Ах какой прыткий! Сам соскочил с пьедестала, встал за него, как за трибуну, поправил очки, орлом посмотрел вперёд, сделал паузу и стал говорить с напором: