Танатонавты

Блез Паскаль

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

23. Поправка

Мне было четырнадцать, когда Рауль впервые сам зашел за мной. Родители разворчались. Не только время было к ужину, но они к тому же упорствовали во мнении, что Рауль Разорбак плохо на меня влияет. Так как у меня в последнее время были отличные отметки по математике (после списывания у моего друга, естественно), они не решились запретить мне погулять.

Все же приказано было вести себя поосторожнее и смотреть в оба. Повязывая мне шарф, отец прошептал, что именно лучшие друзья-то и причиняют нам самые большие неприятности.

Мать не преминула добавить:

– Вот как я определяю, что такое друг: это тот, чье предательство становится для нас самым большим сюрпризом.

Рауль потащил меня к больнице Сен-Луи, по пути объясняя, что только что узнал про тамошнее отделение, куда собирают коматозных больных и тех, кто при смерти. «Служба сопровождения умирающих», так это скромно именовалось. Она располагалась в левом крыле пристройки к больничному корпусу. Я спросил, на что такое он там рассчитывает. Он тут же парировал, что, мол, этот визит даст нам превосходную возможность заранее многое узнать.

– Заранее? Узнать что?

– Да про смерть, ясное дело!

Идея проникнуть в больницу не вызвала у меня особенного энтузиазма. В том месте было полно серьезных, взрослых людей, и я сомневался, что они разрешат нам там играть.

Рауль Разорбак, впрочем, никогда не страдал нехваткой аргументов. Он сообщил, что читал в газетах, как проснувшиеся после комы люди рассказывают поразительные истории. Якобы вернувшиеся к жизни присутствовали при странных спектаклях. Они не видели никаких барок или плюющихся огнем змей, но наблюдали притягивающий к себе свет.

– Ты говоришь про опыт людей, побывавших на краю смерти, т. е. то, что американцы называют NDE, Near Death Experiences?

– Про это самое. Про NDE.

Всякий знает, что такое NDE. Тема эта когда-то была в моде, вышла масса бестселлеров, обложки еженедельников пестрели такими сообщениями. А потом, как это бывает со всякой модой, она ушла в тень. В конце концов, не имелось никаких доказательств, ничего такого вещественного, просто ряд занимательных историй, наспех собранных бог знает откуда.

Рауль верит в подобные сказки?

Он раскинул предо мной множество газетных вырезок, и мы встали на коленки, чтобы их лучше рассмотреть. Вырезки эти были не из изданий, известных за свои серьезные или глубокие расследования. Цветастые заголовки кричали жирными, размазанными буквами: «Вояж за границей смерти», «Свидетельствует кома», «Жизнь после жизни», «Я вернулся, но мне там понравилось», «Смерть и дальше со всеми остановками»…

Для Рауля эти слова были окрашены ореолом поэзии. В конце концов, там пребывал его отец…

Что до иллюстраций, то имелись только фотографии с какими-то туманными аурами или же репродукции картин Иеронима Босха.

В тексте Рауль желтым фломастером подчеркнул несколько пассажей, которые счел существенно важными: «Согласно обследованию, проведенному американским Институтом Гэллапа, восемь миллионов жителей США считают, что пережили NDE». «Анкетирование среди больниц показало, что 37 % коматозных больных уверены, что испытали чувство покидания собственного тела, 23 % видели туннель, а 16 % были охвачены неким «благотворным светом».

Я пожал плечами.

– Не хочу лишать тебя иллюзий, но…

– Что «но»?

– Я однажды попал под машину. Меня швырнуло в воздух, и я врезался головой при падении. Три часа без сознания. Настоящая кома. Не видел я там никакого туннеля, не говоря уже про какой-то благотворный свет.

Он выглядел ошеломленным.

– А что же ты видел?

– Да ничего не видел. Вообще ничего.

Мой друг уставился на меня, словно я был поражен редкой болезнью, вызванной еще неизвестным науке вирусом.

– Ты уверен, что был в коме и ничего оттуда не запомнил?

– Уверен.

Рауль задумчиво поскреб подбородок, но затем его лицо просветлело:

– Я знаю почему!

Он собрал свои вырезки, а потом произнес фразу, над которой я долго думал впоследствии:

– Ты ничего не видел потому, что был… «недостаточно» мертв.

24. В стране белых монахов

Часом позже мы очутились перед больницей Сен-Луи. Ярко освещенный вход, охранник в униформе наблюдает за аллеями и дорожками. Рауль, и так отличаясь высоким ростом, к тому же надел потрепанное пальто, чтобы выглядеть старше своих лет. Он взял меня за руку, надеясь, что вместе мы сойдем за отца с сыном, решивших проведать свою выздоравливающую бабушку.

Увы, охранник оказался не столь уж глуп.

– Так, сопляки, для игр есть местечко получше, во‐он за тем углом.

– Мы пришли навестить свою бабушку, – сказал Рауль просительным тоном.

– Фамилия?

Рауль, не колеблясь ни секунды:

– Мадам Сальяпино. Она в коме. Ее поместили в новую службу сопровождения умирающих.

Нет, каков гений импровизации! Если бы он выдал, скажем, Дюпуи или Дюран, это тут же вызвало бы подозрения, но «Сальяпино» звучит достаточно дико, чтобы взаправду походить на настоящую фамилию.

Охранник состроил задумчивую физиономию. «Сопровождение умирающих», эти слова немедленно вызывали неприятные ассоциации. Он, без сомнения, знал о создании такой службы, про которую ходили всякие толки в кулуарах больницы. Охранник передумал и сделал знак рукой, мол, «проходи», ничуть даже не извинившись, что нас задержал.

Мы углубились в сияющий ярким светом лабиринт. Коридоры, еще коридоры… Дверь за дверью мы потихоньку открывали для себя удивительный мир.

Вот уже второй раз, как я оказался в больнице, но впечатление было по-прежнему ошеломляющим. Все равно как проникнуть в храм белизны со снующими повсюду магами в белых одеяниях и юными жрицами, чьи нагие тела прикрыты безупречно наглаженными халатиками.

Все было упорядочено, как античная хореография. На замызганные койки санитары укладывали перебинтованные жертвоприношения. Юные жрицы их распаковывали и потом транспортировали в облицованные кафелем залы, где жрецы высшего ранга, коих можно было опознать по их квадратным хирургическим маскам и прозрачным перчаткам, совершали над ними пассы, будто вновь прибывшие оказались здесь, чтобы узнать судьбу у авгуров-прорицателей.

Это-то зрелище и стало причиной моей медицинской профессии. Запах эфира, сестрички милосердия, белые одеяния, возможность в свое удовольствие покопаться в кишочках моих современников – вот что по-настоящему увлекает. Вот чертоги истинной власти! Я тоже захотел стать белым жрецом.

В приятном возбуждении, словно гангстер, наконец-то вскрывший банковский подвал, Рауль прошептал мне на ухо:

– Псст… Вот оно!

Мы вошли в застекленную дверь.

И чуть не выскочили обратно, завидев там такое… Большинство пациентов службы сопровождения умирающих были поистине больны. Справа от нас беззубый старик с вечно разинутым ртом издавал зловоние метров на десять в округе. Еще ближе какое-то истощенное существо неопределенного пола уперлось немигающим взором в коричневое пятно на потолке. Прозрачная слизь текла из его носа, а оно и не думало ее стирать. Слева – лысая дама с одним-единственным пучком светлых волос на морщинистом лбу. Левой ладонью она пыталась сдержать непрерывно дрожащую правую руку. Это, видимо, ей никак не удавалось, и она ругала мятежную конечность словами, непонятными из-за разболтанной вставной челюсти.

Смерть, не в обиду Раулю будь сказано, это вовсе не боги, богини или реки, полные рептилий. Вот что такое смерть – медленный распад человека.

Правы, ох правы были мои родители: смерть страшна. Я бы немедленно бросился наутек, кабы не Рауль, потащивший меня к той даме с пучком светлых волос.

– Извините, что беспокоим, мадам.

– Б-бон… жур, – запинаясь, сказала она, голосом даже более дрожащим, чем ее тело.

– Мы студенты школы журналистики, хотели бы взять у вас интервью.

– П-по… почему у меня? – с трудом произнесла она.

– Потому что ваш случай нас заинтересовал.

– Нет… во мне… ничего… интересного. У… уходите!

От истекающего слизью существа мы никакой реакции так и не добились. Тогда мы направились к благоухающему старичку, который принял нас за пару карманных воришек. Он возбудился, будто его оторвали от крайне важного дела.

– А? Что? Чего вы от меня хотите?

Рауль повторил свою речь:

– Бонжур, мы ученики школы журналистики и готовим репортаж о лицах, переживших кому.

Старичок сел в кровати и принял горделивую позу:

– Ясное дело, я пережил кому. Пять часов в коме, и смотрите-ка, я все еще здесь!

В глазу Рауля сверкнул огонек.

– Ну и как там? – спросил он, будто разговаривал с туристом, вернувшимся из Китая.

Старичок ошалело уставился на него.

– Что вы имеете в виду?

– Ну как же, что вы пережили, пока были в коме?

Видно было, что Раулев собеседник не понимал, куда тот клонит.

– Да я же говорю, я пять часов провел в коме. Кома, понимаете? Это именно когда ничего не чувствуешь.

Рауль стал напирать:

– У вас не было галлюцинаций? Вы не припоминаете света, красок, чего-нибудь еще?

Умирающий потерял терпение:

– Ну уж нет, кома – это вам не кино. Начнем с того, что человек очень болен. Потом он просыпается и у него все тело аж ломит. Тут вам не до гулянок. А вы в какую газету пишете?

Откуда-то выскочил санитар и тут же разорался:

– Вы кто такие? Не надоело еще моих больных дергать? Кто вам разрешал сюда входить? Вы что, читать не умеете? Надпись не видели: «Посторонним вход воспрещен»?

– Ты и я против слабоумных! – выкрикнул Рауль.

Сообща мы бросились прочь галопом. Ну и понятно, потерялись в поистине дедаловом лабиринте кафельных коридоров. Мы пересекли палату для больных с ожогами третьей степени, потом попали в отделение, полное инвалидов в колясках, и, наконец, оттуда прямехонько в то место, куда ходить не следует. В морг.

Обнаженные трупы рядами лежали на дюжине хромированных поддонов, лица искажены последней болью. У некоторых глаза еще были открыты.

Молоденький студент, вооруженный клещами, занимался снятием их обручальных колец. У одной женщины кольцо никак слезать не хотело. Кожа вздулась вокруг металла. Не колеблясь, студентик зажал ее палец между резцами клещей и нажал. Чик – и палец глухо шмякнулся на пол, звякнув при этом металлом.

Я не замедлил свалиться в обморок. Рауль вытащил меня наружу. Оба мы были без сил.

Не прав оказался мой друг. Правы были мои родители. Смерть омерзительна. На нее нельзя смотреть, к ней нельзя приближаться, о ней нельзя говорить и даже думать.

25. Мифология Лапландии

«Для лапландцев жизнь – это губчатая паста, покрывающая скелет. Душа находится именно что в костях скелета.

Опять же, когда они поймают рыбу, то осторожно отделяют мясо, стараясь не повредить ни малейшей косточки. Потом они бросают костяк в то же самое место, где выловили живую рыбу. Они убеждены, что Природа позаботится о покрытии скелета новым мясом и что после оживления несколькими днями, неделями или месяцами спустя на этом же месте их будет поджидать свежее пропитание.

Для них плоть – всего лишь декорация вокруг костей, пропитанных истинной душой. Такое же уважение к скелету отмечается среди монголов и якутов, которые собирают в стоячем положении костяки убитых ими медведей. А чтобы избежать риска повреждения деликатных костей черепа, у них существует табу на поедание мозгов, хотя это и деликатес».

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

26. Расставание

Немногим позже нашей эскапады в больнице Сен-Луи мать Рауля решила переехать в провинцию, и много лет утекло, прежде чем мы встретились вновь.

Мой отец умер в тот же год от рака легких. Сигары по десять франков таки сработали. Шпинат, спаржа и анчоусы, я излил поток слез на его похоронах, но никто не удосужился этого заметить.

Сразу по возвращении с кладбища мать превратилась в тирана, истинную мегеру. Она стала вмешиваться во все дела, за всем следить и диктовать, как мне жить. Ничуть не стесняясь, она принялась рыться в моих вещах и нашла дневник, который, как мне казалось, я надежно запрятал под своим матрасом. Тут же самые замечательные пассажи она зачитала вслух, причем громким голосом и перед моим братом Конрадом, очарованным столь предельной формой моего унижения.

От такой раны я оправился не сразу. Дневник всегда был для меня другом, которому я поверял свои мысли, не боясь осуждения. Может, и не его была вина, но сейчас этот друг определенно меня предал.

Конрад, язва, комментировал:

– Ого, а я и не знал, что ты втюрился в эту Беатриску. Это с ее-то паклями и прыщами! Ну ты, брат, хитрец.

Я пытался принять беззаботный вид, но мать точно знала, что только что лишила меня товарища. Она не хотела, чтобы у меня были друзья. Чтобы не было даже любимых вещей. Она считала, что ее одной достаточно для удовлетворения всех моих потребностей в общении с внешним миром.

– Ты мне все рассказывай, – говорила она. – Я сберегу все твои секреты, буду молчать как могила. А тетрадка твоя… Неважно, что мы ее нашли. К счастью еще, что она не попала в руки посторонних!

Я предпочел воздержаться от полемики. Я не возразил ей, что никакие посторонние руки, окромя ее самой, не копались под моей кроватью.

Отомстить за Конрадовы насмешки, отыскав его же личный дневник, было невозможно. Он его попросту не вел. Не имел на это причины. Ему нечего было сказать ни кому-то другому, ни себе самому. Он был счастлив и так, проживая свою жизнь, даже и не пытаясь ее понять.

После потери моего конфиданта-исповедника отсутствие Рауля стало ощущаться еще сильнее. Никто в лицее не питал ни малейшего интереса к античной мифологии. Для моих одноклассников слово «смерть» не несло в себе никакой магии, и когда я им говорил про мертвецов, они норовили похлопать меня по макушке: «У тебя шарики за ролики заехали, старик. Пора к психиатру!»

– Ты еще молод, чтобы увлекаться смертью, – проповедовала мне Беатриса. – Подожди лет эдак шестьдесят. Сейчас слишком рано.

Я ей тут же:

– Давай тогда про любовь! Вот молодежная тема или нет?

Она в ужасе отшатнулась. Я попробовал разрядить обстановку:

– Ничего так не желал бы, как на тебе жениться…

Она бросилась прочь. По слухам, позднее она заявляла, что я не кто иной, как сексуальный маньяк, и что даже пытался ее изнасиловать. Более того, я, без сомнения, был душегуб-убийца и зэк-рецидивист, иначе как объяснить мой такой интерес к смерти и мертвецам?

Ни дневника, ни друга, ни милой подружки, ни единого атома, связывающего меня с семьей… Жизнь выглядела банальной донельзя. Рауль мне не писал. Я был поистине один на этой планете.

К счастью, он оставил мне книги. Рауль не обманул, что книги – это друзья, которые никогда не предадут. Книги знали все про античную мифологию. Они не боялись говорить про смерть и мертвецов.

Но всякий раз, когда мои глаза видели слово «смерть», я вспоминал Рауля. Я знал, что смерть его отца спровоцировала появление навязчивой идеи. Он хотел узнать, что же такое его отец мог сообщить перед тем, как умереть. Вот что в своей жизни говорил мне отец: «Не делай глупостей», «Вправо смотри, вон там мать», «Опасайся тех, кто прикидываются, что желают тебе добра», «Бери пример с Конрада», «Ты что, не знаешь, как за столом себя ведут? Для этого есть салфетка», «Продолжай в том же духе, и ты у меня получишь», «Принеси коробку с сигарами», «Не копайся в носу», «Не ковыряй в зубах проездным билетом», «Хорошенько спрячь деньги», «Опять книжки читаешь? Иди лучше помоги матери со стола убрать». Великолепное духовное наследие. Мерси, папá.

Даже Рауль и тот был не прав так увлекаться смертью. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять ее смысл: это всего лишь конец жизни. Последняя точка в строке. Как фильм, который исчезает, если выключить телевизор.

И все же ночами мне все чаще и чаще снилось, как я лечу и там, в вышине, я опять встречаю ту женщину в белом атласном платье и с маской скелета. Сей кошмар я в своем дневнике не записал.

27. Индийская мифология

«Те, кто знает, и те, кто ведает, что в том лесу вера есть правда, входят в пламя, из пламени идут в день, изо дня в две светлые недели, из двух недель в шесть месяцев, когда солнце клонится к северу, из этих месяцев в мир богов, из мира богов в солнце, из солнца в страну молний. Достигнув страны молний, божественный дух переносит их в миры Брахмана: непостижимо далеко живут они там. В этих мирах для них точка возвращения на землю».

(Брихадараньяка Упанишада)

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

28. Возвращение Рауля

С восемнадцати лет я решил, что стану врачом. Я поступил в соответствующий институт и – случайно ли это было? – в качестве специальности выбрал анестезию и реанимацию.

Я вернулся в самое сердце храма, где отвечал за людей, желавших выжить. Не спорю, конечно, я также хотел покрутиться среди тех юных жриц, про которых ходили слухи, что они под белыми халатами голенькие. В любом случае, я скоро убедился, что это миф. Медсестры зачастую носили маечки.

Мне было тридцать два, когда Рауль без предупреждения вернулся обратно в мою жизнь. Он позвонил и, натурально, назначил встречу на кладбище Пер-Лашез.

Он оказался еще выше, еще худощавее и тоньше, чем я его помнил. Он вернулся в Париж. После столь долгих лет отсутствия я был очень польщен, что его первым шагом было возобновление нашего контакта.

У него хватило деликатности не начинать разговор сразу со смерти. Как и я, он возмужал. Не было уже вопроса, чтобы смеяться без причины. Не было уже игр в слова, каламбуры и глупые звуки.

Нынче он работал при Национальном центре научных исследований и имел титул профессора. Тем не менее он начал почему-то вспоминать своих подруг. Женщины всего лишь мельком задерживались в его жизни, потому что не понимали Рауля. Они находили его слишком… нездоровым. Он ругался:

– Ну почему самые красивые всегда самые тупые?

– Отчего бы тебе не начать снимать уродливеньких? – ответил я.

В свое время при таких разговорах мы смеялись, как ненормальные, но детство уже прошло. Он довольствовался бледной улыбкой.

– Ну, а тебе, Мишель, сильно везет?

– Да не то чтобы.

Он треснул меня по спине.

– Слишком застенчивый, а?

– Слишком романтичный, пожалуй. Я иногда мечтаю, что где-то есть очаровательная принцесса и что она ждет меня. Меня, и никого другого.

– Веришь в спящую красавицу? Но если тебе повезет с какой-нибудь девчонкой, это будет все равно как заранее обмануть свою принцессу.

– Именно. Это же самое я и чувствую всякий раз.

Паукообразные ладони Рауля трепетали вокруг меня, словно окружая своим защитным присутствием. Как мог я столь долго жить вдали от него и его сумасшествия?

– Э-эх… – вздохнул он. – Наивный ты романтик, Мишель. Этот мир слишком груб для мечтателей вроде тебя. Тебе надо вооружиться для борьбы.

С ностальгическим чувством вспомнили мы про нашу стычку с сатанистами. Потом он рассказал мне про свои исследования. Выяснилось, что Рауль в настоящий момент работал над вопросом гибернации сурков. Как и многие другие животные, сурки способны жить – после 90 %-го замедления частоты сердечных сокращений – в течение трех месяцев не дыша, без еды, не двигаясь и не спя. Рауль еще глубже проник в этот феномен. Вслед за сном он хотел прикоснуться к границе смерти. Чтобы вызвать еще более глубокий искусственный анабиоз у сурков, достаточно было погрузить их в ванну, охлажденную до 0 °C. Внутренняя температура падала очень быстро, частота сердечных сокращений снижалась до точки полной остановки, но животные тем не менее не умирали. Их можно было оживить через полчаса путем простого растирания.

Я подозревал, что мой друг под гибернацией подразумевает то, что мы, медики, называем «кома». И все же его эксперименты увенчались успехом, а на международных конференциях кое-кто дал ему прозвище «будильник мороженых сурков».

Не откладывая дела в долгий ящик, я спросил, не нашел ли он какие-то еще древние тексты про тот свет. Он тут же оживился. Он и надеяться не смел, что я так скоро перейду к теме его пристрастий.

– Греки! – жадно воскликнул он. – Древние греки верили, что Вселенная круглая и концентричная. Каждый мир содержит в себе мир поменьше, потом еще меньше, потом еще, словно круги на стрелковых мишенях. В самом центре находится греческий мир, где живут люди.

Рауля понесло.

– Там, в самой середине, греки. Это первый мир. Его окружает мир варваров, это второй по счету, а его, в свою очередь, объемлет третий мир, мир чудовищ, включающий в себя, среди всего прочего, жутких тварей терры бореалис.

Я подсчитал:

– Люди, варвары, чудовища – всего три слоя, так?

– Нет, не так, – с живостью поправил он, – намного больше. За миром чудовищ идет море. Там расположен остров Вечного Счастья, рай, где проживают бессмертные. Есть там и остров Снов, который пересекает река, где течет не что иное, как ночь. Она вся покрыта цветами лотоса. В центре острова стоит город с четырьмя воротами. Двое ворот позволяют проникать кошмарам, двое других распахиваются для приятных сновидений. Гипнос, бог сна, управляет всеми четырьмя.

– Ну да!

– За морем, – продолжал Рауль, – есть еще одна земля. Это побережье континента мертвых. Деревья там родят только сухие плоды. Именно на эту землю, словно суда на мель, выбрасывает всех и вся, и именно там все завершается.

Стояла тишина, украшаемая попеременно мыслями то о рае, то об аде. Рауль разбил наваждение расспросами о моей профессии анестезиолога-реаниматора. Он хотел знать, какими препаратами я пользуюсь для своих пациентов, считая, что они также могли бы ему помочь в экспериментах с сурками.

29. Мнение доктора Пинсона

А. Виды комы

Согласно моему другу, доктору Мишелю Пинсону, в настоящее время признано существование трех видов комы:

Кома 1: Псевдокома. Сознание отсутствует, но пациент реагирует на внешние раздражители. Может продолжаться от тридцати секунд до трех часов.

Кома 2: Пациент более не реагирует на внешние раздражители, например щипки или уколы. Может продолжаться до одной недели.

Кома 3: Глубокая кома. Прекращение всех видов деятельности. Начало разрушения головного мозга. Тетанизация верхних конечностей. Сердечные сокращения становятся нерегулярными (дефибрилляция). Согласно Мишелю, выход из этой комы невозможен.

Б. Внешние симптомы

1) Мидриаз (полное расширение зрачка).

2) Паралич.

3) Искажение формы рта.

В. Как выводят пациента из комы

Методы, используемые Мишелем:

1) Массаж сердца.

2) Интубация через дыхательный тракт.

3) Электрошок от 200 до 300 джоулей.

4) Инъекции адреналина в сердечную мышцу.

Г. Как вызвать кому

Препараты, используемые Мишелем:

1) Физиологический раствор.

2) Тиопентал (предотвращает ажитацию при пробуждении), пропофол (быстрое засыпание, пробуждение без негативных последствий).

3) Дроперидол (менее сильный эффект, транзиторная аналгезия, головокружение после пробуждения длительностью до часа, риск прекращения кардиореспираторной активности). Требуется дозировка согласно весу пациента.

4) Хлорид калия (провоцирует кардиальные нарушения и фибрилляцию желудочков).

Д. Частота сердечных сокращений у человека

Норма: от 65 до 80 ударов в минуту.

Самая низкая: 40 ударов в минуту.

Некоторые йоги опускались до 38 уд/мин, но речь идет про исключительные случаи.

Абсолютный минимум: ниже 40 ударов в минуту наблюдается снижение скорости расхода церебральной жидкости, риск наступления обморока (кратковременная потеря сознания на срок не более двух минут). Как правило, субъект ничего не помнит о случившемся.

Максимальная: 200 ударов в минуту минус возраст человека.

«Рабочий дневник танатонавтических исследований». Рауль Разорбак.

30. Учебник истории

«Танатонавтика родилась благодаря случайности. Большинство историков датирует ее появление днем покушения на президента Люсиндера».

Учебник истории, вводный курс для 2-го класса

31. Президент Люсиндер

Стоя в своем черном лимузине, президент Люсиндер с сокрушенной улыбкой салютовал толпе и мучился от боли. Ноготь большого пальца ноги врос в самое мясо. Не утешала даже мысль, что и Юлий Цезарь страдал от подобных превратностей судьбы во время своих грандиозных военных парадов. А Александр Великий со своим сифилисом? К тому же в ту эпоху никто не знал, как это все лечить…

Юлий Цезарь всегда позади себя держал раба, который – помимо того, что носил за ним лавровый венок – должен был регулярно повторять императору на ухо: «Помни, что ты всего лишь человек». Люсиндеру раб был не нужен. Для этой цели хватало и вросшего ногтя.